Зимний этюд
— Так вот ты какая, русская безнадёга! — Валера вылез из машины и, прихлопнув дверь, с энтузиазмом оглянулся, азартно потирая руки. — Ишь, аж пробирает.
Тут и правда было заметно холоднее, чем в городе.
Серое низкое небо нависало над самыми крышами деревенских домов, не давая ни снега, ни солнца. Обычная раскладка по тонам зимнего пейзажа не работала: небо было не темнее снежных полей, а снег не стремился стать светлее. Короче, предоттепелевая зимняя хмарь, самое простудное время.
Из города они доехали хорошо, музыки в «Жигули» Веры не было, но можно было зато говорить сколько хочешь. Валера, бывший дипломный руководитель Веры, вынул из багажника свой и её этюдник, и они, утопая по колено во влажном снегу, поплелись к дому, с наслаждением вдыхая морозный воздух, от которого резко перехватывало в горле и носу.
— Сначала чай, потом пленэрить. — Вера по-хозяйски окинула взглядом окрестности Наташиного дома, нашаривая в глубоком кармане короткого пуховика ключ. Хозяйка на зиму уехала, и за домом приходилось присматривать друзьям.
Вроде всё на месте, чужих следов, кроме кошачьих, не было видно. Почему-то сразу вспомнились роскошные летние вечера, которые они проводили здесь с подругой, зависая со своими мелкими детьми. А сейчас было решено непременно нарисовать зимний этюд. Они с Валерой, вообще-то, давно собирались вот так выбраться.
Пока закипал чайник, Вера прибавила в газовом котле отопление, и синее пламя, всколыхнувшись, обрадованно загудело за тонкой железной заслонкой.
— Пойду-ка, пока выберу место под этюд. Позовёшь тогда, — бесцельно потоптавшись по дому, Валера вышел.
Дверь за ним тихо закрылась, по всему косяку она была обита войлоком, который глушил любое неловкое движение. На пару секунд в проёме выхода успел промелькнуть ослепительно-белый пейзаж, из сумрачного дома он казался просто сияющим, несмотря на пасмурный день. «И всё же хорошо, что мы выбрались», — кивнув сама себе, Вера улыбнулась, вытряхивая из фарфорового чайника заплесневевшую заварку с прошлого раза.
Вот уже семь лет, как она закончила худграф и теперь сама преподавала в одном техническом ВУЗе рисунок. А с Валерой они теперь дружили, и Вера до сих пор себе не верила, что её бывший преподаватель, очень талантливый и тонкий живописец, вот так запросто с нею общается. И она с ним. Без всяких двусмысленностей. Да и какие тут могли быть кривотолки — когда-то он был женат на её однокурснице, бедовой Эльке, и они всем курсом гуляли у них на свадьбе в общаге. А вот по поводу живописи и совместных пленэров — тут его вечной парой была она и Валя, которая совсем недавно родила второго сына и поэтому на время выпала из их живописной обоймы. Но и сейчас, и тогда — Вера с замиранием сердца смотрела на то чудо, которое неизменно выходило из-под Валериной акварельной кисти — пейзажи, необыкновенно чистые по цвету и пронзительные. А смотрела она обычно на процесс, пристроившись за широкой Валериной спиной, препод-то из него был немногословный, и учил он живописным премудростям больше своим личным примером. После недолгих и путаных объяснений, он, как водится, оборвав речь на полуслове, махал рукой и говорил своё коронное: «Так, кто не понял, становитесь сзади и срисовывайте». Вот так.
И Вера и Валя мостились всегда за ним в первых рядах, правда, срисовывать как-то путём ни разу не получилось. Так, как писал Валерий Леонидович, слабо было всем. Но и у них со временем стало что-то получаться. А вообще, вот так смело ставить этюдник рядом со студенческими, не стесняясь и не опасаясь фиаско, красить учебные постановки на глазах у своих учеников — мог только он. И Вера гораздо позднее поняла опасность этого героизма, когда стала преподавателем сама.
А вдруг не получится? А у тебя за спиной ватага острых на язык студентов, готовых запросто ниспровергать любые авторитеты. А уж если ты — молодой преподаватель, да ещё и внешне от этих бестолочей мало отличим, пощады тогда не жди. Но у Валерия Леонидовича получалось всегда, и он частенько срывал уже готовую акварель, скептически разглядывал её, щурясь, на вытянутой руке, и, повернувшись к замершим в почтительных позах ученикам, спрашивал без тени издёвки: «Кому на палитру отдать?». Доставались его шикарные акварели обычно самым ушлым, Вера и Валя всегда стеснялись выхватить первыми бесценный предмет своих мечтаний. А потом, как-то незаметно, стали ходить на пленэр втроём, и чисто по-человечески сдружились.
Позднее, когда уже учёба была позади, и диплом на руках, велосипед его уже бывшей жены оказался у Веры на даче. Пока его не украли в прошлом году… Велосипеда было очень жаль, но обида брала за другое: ей нравилось думать, что эта вещь оказалась именно у неё после прекращения официальных отношений «ученик-ученица».
— Ну, что ты тут застряла? Я уже стал, чай потом, пошли, пока солнце есть. День короткий. — И Вера, бросив всякие печенья и варенья на столе, прыгнула в Наташкины валенки и вывалилась наружу, смешно осмыгиваясь на снегу в непривычной обуви.
День был хоть и по-зимнему короткий, но вышедшее солнце без следа уничтожило все признаки хмурой «русской безнадёги». Хмарь сошла куда-то в направлении соседней Борисовки, с крыш по-весеннему закапало, и снег заблестел тёплыми весенними бликами. Валера уже успел жидкой охрой набросать композицию, и делал подмалёвок. Вера, вообще-то, зимой писала совсем мало, и тубы с масляной краской успевали подсыхать за период бездействия. На этот случай у неё в этюднике всегда было шило. Пока она тыкала им в присохшие тюбики, а потом, тихонечко матерясь, давила загустевшую краску на палитру, у Валеры было уже почти всё готово.
Он поставил этюдник по привычке впереди неё, чтобы бывшей ученице был хорошо виден его холст. И Вера, искоса поглядывая на его уже оживающую работу, почти превратившуюся в кусочек ускользающей красоты зимнего дня, плюнула на всё и решительно пошла обратно в дом.
Положив самый тугой тюбик на пол сенцев, она, решительно сжав губы и вооружившись молотком, стала постукивать по тубе, выгоняя упорно не желавшую выползать наружу краску и приговаривая: «Ах ты ж, зараза!». И та не заставила себя ждать — выплюнула на пол приличную кучку густого, пастозного марса оранжевого.
— Да твою же… — слов не хватало, и последний удар молотком размер досадной кучки на полу только увеличил.
— Ты чего это тут? — Валерий Леонидович стоял в дверях, с интересом разглядывая происходящее. — Это же марс, он полимеризируется, если его долго не пользовать. Брось, пошли, моими красками поработаешь.
Вере было и досадно, и злость брала. Но Валерины тубы были мягкими и податливыми, явно постоянно находившимися в работе, и всё пошло «как по маслу», в самом прямом смысле. Разбавитель тоже густел в маслёнке, краска на палитре вязла и плохо смешивалась, зато не текла.
— Отлично композицию взяла! Тёпленького брось вот тут, в тень, только не жёлтого. Во-от, оранжевый, так и надо. — Он небрежно бросал в её сторону замечания, и Вера в очередной раз не понимала, как так можно. Не в смысле, что все Валерины советы к месту, а снова произошёл тот самый фокус — когда они писали вместе, он из друга и коллеги в какой-то момент незаметно становился снова её преподавателем. И она, щурясь на его работу, понимала, как, в сущности, ей ещё до него далеко. И счастливо улыбалась, потому что на несколько чудесных мгновений казалось, что они снова, как раньше: преподаватель живописи и ученица. Завтра не надо тащиться на работу, а дома не придётся готовить борщ мужу и думать, как бы оплатить коммунальные.
Потом они пили чай, грея руки о выщербленные толстостенные чашки, говорили обо всякой ерунде, оба счастливые и довольные жизнью. Дом уже прогрелся, зимний пленэр удался, насмерть не вымерзли, и два холста красовались тут же, у стеночки. Хотелось остаться здесь на неделю, забив на всё и разводя мазню, говоря разные разговоры, вот так устав от работы на морозе. Новости с кафедры родного худграфа ошеломляли — указы из Москвы нещадно громили с таким трудом выстроенную годами систему обучения, близились сокращения и бестолковые пертурбации по болонской системе. А новая ректорша-карьеристка, требуя самоокупаемости, упраздняла с каждым семестром всё большее количество кафедр. Но Валера говорил об этом несколько отстранённо и посмеиваясь, и Вера не переспрашивала, потому что было и так понятно, что ждать ничего хорошего не приходилось.
А потом они прошлись по деревне, до речки по снегам дойти не удалось. Солнце проводили как полагается, выкурив по сигарете и помолчав, стоя на самом краю обитаемого мира, у края холмов, где был виден вдалеке тамбовский лес. Там, за деревней, сейчас было пусто и заснеженно, и редкие следы охотников терялись в наступающем сумраке синего вечера. Туда, к лесу и речке, почти никто не ходил зимой. Земля, непотревоженная никем, спала и дожидалась лета, когда толпы отдыхающих и стада коров нахлынут вместе с тёплыми атмосферными фронтами и не дадут ей, земле, ни продыху, ни сна.
И им вдвоём было хорошо.
По сумеркам поехали домой. Вера, смеясь, рассказывала про свои университетские будни. Пожилые вахтёрши, случалось, всё ещё не давали ей ключи от аудиторий, принимая за студентку, а в мастерской не открывалось ни одно окно. Остановились разок на дамбе, так, покурить и поозираться по сторонам. Больно вечер уж был хорош, и далёкие огни пригорода отсюда казались мерцающими в морозном воздухе большими звёздами. И до города уже ехали молча, каждый думая о своём.
На проспекте, прощаясь, Валера наклонился к её окну и махнул рукой в лохматой варежке, подмигнув. А Вера, глядя ему вслед, ошарашенно понимала, что вот сейчас, уходя прочь, Валерий Леонидович становится для всех окружающих самым обычным человеком. В тёплом затрёпанном ватнике, с пятном стронцианки на рукаве. В своей вечной вязанной шапке-пилотке, с тяжёлым ящиком красок. И никто же не понимает, что совсем недавно, всего-то пару часов назад, с ними происходило необыкновенное. И в его этюднике всегда есть мягкие, пластичные, несмотря на мороз, оживающие на холсте, масляные краски, которыми он готов поделиться. А вот если убрать этот атрибут художника, оттягивающий плечо, останется внешность самого обычного, слишком замкнутого человека, неотличимого от тысяч других. И она сама — такая же, по сути.
И, сидя за рулём в своих белых, забрызганных неожиданной оттепелью «Жигулях», Вера слегка загрустила и уже хотела ещё разок покурить, но передумала.
Сзади просигналили, резко и с частой амплитудой, кому-то она мешала развернуться.
Завтра на работу, дочку — в садик, да и времени было в обрез, впрочем, как всегда.
А лицо горело с мороза, и она счастливо улыбалась всю дорогу домой.
Мечты сбываются
«Газпром! Мечты сбываются!»
— Да заткнись ты, — Вера беззлобно усмехнулась, переходя на нейтралку и выключая радио.
Очередная вылазка, кажется, удалась. Не важно, чем она закончится, как пройдёт день и напишут ли они по этюду — Вера чувствовала, дело пошло. Зимой рутинная поездка за город превращалась в настоящую авантюру, а уж собраться вот так троим и выпилиться из ежедневной рутины — дорогого стоило. Лена и Сергей, не прекращая разговора, уже вышли из машины.
— Мои мечты — мои проблемы. — Она хлопнула дверью и тут же чуть не упала, соскользнув в ледяную колею.
— Пошли в дом сначала, и там потом нужно ещё котёл наверху глянуть. — Лена уже открывала набухшую за зиму дверь, а Сергей стоял рядом, обвешанный тремя этюдниками. — И чаю.
— Не котёл наверху, а расширительный бак, — Сергей, поморщившись, глянул наверх, приставив руку козырьком. — Лестница на чердак-то хоть есть?
Лена и Вера дружно пожали плечами, переглянувшись. Нет, лестницы не было. Вернее, где-то в сараях она, конечно, была, но откопать туда вход и что-то добыть становилось почти сверхзадачей. Снега навалило — по самое не балуй, и от машины к дому был ими протоптан узкий коридорчик следов. Стенки его были сине-фиолетовыми, самого что ни наесть пошлого, отчаянно-чистого цвета. А поверху, по тонкой корочке наста, стелилось искрами солнечное мерцание. Отчаявшись сообразить, какие краски нужно намешать, чтобы получить такое, Вера легко и счастливо вздохнула.
Потом они пили чай в холодном доме, смеясь над шутками Сергея и растерзав свежий батон, купленный в сельмаге. Лена достала привезённые ею валенки, три пары, для каждого. В городе она жила в доме, а не в квартире, и потому точно знала, как не замёрзнуть в диких условиях зимнего пленэра. Напившись чаю, вдоволь потоптавшись в слишком высоких валенках по кухне, они вывалились на улицу, смеясь и щурясь на сияющий снег.
— Так, кажется, кто-то забыл выключить фары. — Сергей кивнул в сторону машины, хитро покосившись на Веру. — Я-то тут ночевать останусь, а вам ещё обратно пилить.
— Не, мы же вовремя заметили! — Вера поморщилась от яркого солнца, натягивая перчатки. — Всё под контролем.
Выключив фары, она снова подумала, что синие тени на снегу очень уж яркие, и если прямо вот так их накрасить кобальтом — будет слишком. На выставкоме кто-нибудь обязательно брякнет про пошлость. А Лена и Сергей уже отвоёвывали себе место среди белоснежных завалов — вытаптывали поляну, чтобы поставить этюдники.
Писали молча, изредка перекидываясь короткими фразами. В валенках было тепло, но рабочая рука нещадно мёрзла, и хотелось ещё горячего чая. А предательское солнце заволокло сизым зимним маревом, сразу погасив сияющие искры на снегу и сделав ненужными рассуждения Веры о слишком синих тенях. Она дописывала уже по памяти, мешая на палитре стылое месиво масла со снежинками. Получилось как всегда — хотелось чего-то нового и неожиданного, а намазался миленький такой, простенький зимний этюд. Всё как обычно — острая влюблённость в живую, споро делающуюся работу, и затем — холодное отрезвление сразу после окончания. Завистливо покосившись на длинный холст Сергея, где ветви деревьев как будто оживали, то зажигаясь от тёплого света, то пропадая в холоде морозной тени, она поплелась в дом, ставить чайник. Замёрзла-то не на шутку.
— Смотри, что мыши сделали. — Лена уже была на кухне, и, присев, с нескрываемым восхищением рассматривала распахнутую настежь тумбочку. — Это прямо террористы какие-то, а не мыши.
Дверцы воришкам открыть не удалось, но они прогрызли приличных размеров ход снизу, как раз в том месте, где дверцы тумбочки смыкались. И все крупы, оставшиеся с осени, там были, естественно, варварски расхищены.
После митинга у разорённой тумбочки был чай, потом Сергей как-то не напрягаясь, легко залез на чердак без лестницы, и в том самом расширительном баке почти не оказалось воды. Ему туда передали полведра, а потом, ощущая себя героями, прошлись втроём по деревне.
Местные с ними здоровались.
Вообще, казалось, что некоторые бабули специально выходили к калитке, чтобы поглазеть на их странноватую компанию. Зимой сюда из города редко кто приезжал среди недели, да и смеркалось уже. Под завязку солнце снова показалось, прошив холодный воздух ослепительными лучами из-под ярко-синих, нависающих над самым горизонтом туч. И сразу похолодало.
Лена с Верой быстро собрались, этюды оставили сохнуть здесь, под надзором Сергея. Уже хотелось домой, в тёплую квартиру, чтобы никаких мышей и надоевших валенок. Они уже и попрощались, и уложили в машину этюдники, но…
Верины «Жигули», пару раз невыразительно хрюкнув, не завелись. Непогашенные фары всё же сделали своё дело.
— Андрей, привет. Машина того, сдохла… — отставив трубку подальше от уха, Вера закусила губу, пока муж говорил всё, что думает о её забывчивости.
Потом было велено сходить к Толику, через дорогу, тот работал на тракторе и мог «дёрнуть». Но ни Толика, ни трактора дома не оказалось. А домой, в город, хотелось с каждой минутой всё больше.
Вся идиллия зимней природы, красоты наступающей лунной ночи вокруг — уже совсем не радовали. Пейзаж с наступлением темноты сделался угрюм и даже страшноват, а когда на соседней улице завыла собака, стало совсем нехорошо. Злой рок и севший аккамулятор удерживал их в этом месте, вмиг ставшим нежеланным и чужим. А завтра её и Лену ждала работа, не считая обеспокоенных домочадцев.
Нужно было что-то делать, поэтому, следуя инструкциям Андрея по телефону, Вера села за руль. И Сергей с Леной успешно затолкали машину в сугроб, а она так и не завелась.
— Твою мать… — обычно спокойный и рассудительный Андрей в телефоне тоже терял терпение. — Вам там парочку мужиков нормальных надо, или хотя бы одного, с руками, а не с кисточками! Никого вокруг не видишь? Вообще, от машины отойдите подальше, особенно вот ты отойди!
Вера опустила руку с разрядившимся телефоном и тоскливо огляделась. Нет, вокруг никого не было. Лена и Серёга стояли рядышком, и их субтильные силуэты явно не внушали надежды. Да и она сама, тоже вот, с этими фарами — самая главная раззява. А перспектива остаться в деревне на ночь совсем не радовала.
И тут, в ночи, в самом начале улицы, сверкнули фары. Это был УАЗик, и водитель остановился. Вместе с ним из машины выбрался второй мужичок — оба кряжистые, уже немолодые, в ушанках и в синих спецурах, на спинах которых оранжевым было крупно написано «Газпром».
«И здесь этот чёртов Газпром, » — сразу пришло Вере на ум, когда она, торопливо объясняя ситуацию, семенила за ними, сбоку заглядывая серьёзным дядькам в лицо. Хмыкнув, один из них молча забрал у неё ключи, второй упёрся руками в толстых рукавицах в капот — и они втроём кое-как пристроились по бокам, приготовившись толкать.
Мужик попёр как трактор, а Вера чуть не свалилась в снег, когда машина ожила и мотор заработал, схватившись от движения.
— До города не глушите, и ничё, доедете, — их спаситель ухмыльнулся, вылезая из машины. — А что вы тут делаете, среди недели-то? Так, приглядеть заехали?
— Мы художники, порисовать, — Лена сказала это, неловко улыбаясь, как будто стесняясь своего занятия.
— А, ну понятно, что ж.
Ночной свод уже не давил сверху, небо оказалось усыпано звёздами и полная луна улыбалась. Положение было спасено — садись в машину и езжай домой, в город. Ночёвка в деревне отменялась.
Теперь не придётся говорить полночи разговоры и бегать курить на мороз; бесконечно кипятить чайник и до одури пялиться друг на друга, а заодно — на свежие этюды. И внезапно Вера поняла, что больше всего ей хочется именно этого: обалдеть от недосыпа и бесконечного разговорного марафона этой ночью. Чтобы спать потом, назавтра, до полудня, а проснувшись — пойти шляться так же, втроём, по заснеженным улицам. Здороваясь с любопытными старушками и давая им бессчётное число поводов для сплетен долгими зимними вечерами. В глазах Лены она увидала ответ на свой вопрос — да, она бы тоже осталась, если бы не…
Но назавтра ждала работа, и «Жигули» тихонечко и ладно урчали рядышком, с лёгкой руки их спасителей из «Газпрома».
Мечты сбываются…
Неудачная охота
Утро субботы началось стремительно, и должно было пройти, как и весь день, по строго продуманному плану.
Андрей уехал в командировку, куда-то в Курск, и машина осталась у Веры. И теперь она скоренько собирала дочку на подготовку, а себя — в деревню. Для них с подругой Леной должны были зарезать поросёнка. Там, в деревне, они заранее договорились купить свинину у соседей, на двоих. Первый раз в жизни было решено закупить впрок свежего, экологически чистого мяса — и по справедливости можно было гордиться ролью добытчиц. И, естественно, хотелось порисовать с натуры, это вообще, было главной целью.
Сложно организованная система этого дня начала, правда, давать первые заметные трещины уже на подъездах к Сашиной школе.
Это был самый центр, и с парковкой тут всегда было туго, а уж в утреннее время, когда со всех концов города везли маленьких детей, происходило нечто невообразимое. Покрутившись по переполненным окрестным дворам, Вера пристроилась не очень-то благонадёжно, но и тому была рада. Саша семенила по тротуару, тянула за руку и боялась опоздать, и Вера решила: была-не была, если быстро, то, возможно, пронесёт.
И вот, выходя из школы и уже доставая ключи из кармана, она замерла на пороге. Вдоль тротуара деловито суетился гаишник, размахивая полосатым жезлом. Вообще, муж её предупреждал, что около школы эти ребята частенько устраивают смелые засады на неправильно паркующихся родителей, особенно в выходные, когда проводилась подготовка для малышей. Стоянка маленькая, пятилетний ребёнок сам до школы не дойдёт — вот тут-то и можно неплохо повысить показатели.
Именно такие мысли хаотично роились в её голове, когда она просчитывала планы отступления, уже понимая, что бежать бессмысленно.
— Так, я вас попрошу, дождитесь своей очереди и пройдите на оформление в служебный автомобиль! — гаишник деловито и со знанием дела организовывал процесс, а второй, частично перекрыв отходы к бегству многочисленным нарушителям, шуршал бумажками в новенькой милицейской «Тойоте». Рядом с ним, на пассажирском, уже сидел понурый папа дочкиного одногруппника, он был первой жертвой облавы.
Тихонечко про себя выругавшись, и почувствовав, как под тёплым пуховиком спина стала влажной, Вера села в свои «Жигули», переживая весь этот внезапный кошмар. Такое с ней было впервые…
Звонок мужу в Курск почти ничего не дал, хотя Андрей сделал всё, что мог. Рассказал, как прощупать гаишника насчёт возможной взятки, и пообещал позвонить знакомым, которые могли в этом деле подсобить связями. Но спокойный и поднаторевший в таких делах муж был уж очень далеко, а Верина очередь — всё ближе и ближе.
И когда полицейский деликатно постучал по её стеклу, одновременно делая приглашающий жест в сторону их офиса на колёсах, Вера, не чуя под собой ног, поплелась на казнь, прижимая к груди портмоне с документами.
— Доброе утро, старший лейтенант Никулин Сергей Викторович, такое-то подразделение… — его скороговорку она пропустила мимо ушей, ощущая, что спина уже взмокла вся, а длинные волосы готовы встать дыбом от напряжения. Молодой лейтенант рылся в ворохе люминесцентно-жёлтых бланков, даже не поднимая глаз. Конвейер очереди не предусматривал индивидуального отношения к нарушителям.
— Вы нарушили правила ПДД под номером… — он опять понёс свою профессиональную околёсицу, а Вера, растерянно озираясь по сторонам и всюду натыкаясь взглядом на какие-то камеры и следящие устройства, совсем потерялась. Её «Жигули» были хорошо видны через лобовое стекло, машина была нечиста и смотрелась сиротливо, окружённая джипами и гладенькими цветными иномарками. Опустив вниз начинающие набухать слезами глаза, она разгладила дрожащими пальцами подол старого пуховика, давно и безнадёжно перепачканного краской и одетого специально на этюды. Да какие, к чертям, теперь этюды, после всего этого! Жизнь окончательно и бесповоротно давала трещину, и рисовать, и тащиться за шестьдесят километров из-за деревенской свинины, уже не хотелось. Её сейчас саму, как того поросёнка, разделают.
— Вот, здесь распишитесь, — Сергей Викторович, закончив свой монолог, подсунул ей бланки. — Штраф составит тысячу двести рублей, оплатите в любом отделении банка.
— Сейчас, — Вера на секунду зажмурилась и, открыв глаза, увидела, что гаишник первый раз посмотрел на неё, с раздражением и немного даже с недоумением. — Я вот, хочу вам сказать… — Судорожный вздох и усилие воли, чтобы не разрыдаться. Мысли мгновенно приняли совсем другой оборот — если выложить эту сумму, не важно, сейчас или позже, свежего поросячьего сала им с Леной не видать. И вообще, это же деньжищи какие!!! Да лучше бы их вон, на косметику или краски пустить! И она запаниковала. — Так вот, мой муж уехал в командировку, и обычно это он возит дочь на подготовку. А я не умею, как другие мужики, оттирать место на парковке, или по дворам прижиматься, там же в такое время всё занято, — лейтенант, сжав губы, смотрел на неё уже исподлобья. — Нет-нет, я всё понимаю, я нарушила, и отвечать надо, но всё же… — её голос дрожал.
— Вы могли высадить ребёнка у тротуара и проследовать дальше…
— Да ей же всего пять лет! — она неловко взмахнула руками. — Подготовка-то двухгодичная, и только в этом лицее, а мы в садик не ходим, понимаете? У неё — тонзиллит хронический, и вообще, — меркантильные мысли о непреднамеренной трате не отпускали, а слёзы обиды и жалости к себе подступали всё ближе. — Это… Это так всё неожиданно… Я не хотела нарушать, но места на парковке всегда не хватает!
Взгляд Сергея Викторовича скользнул по Вериному пуховику, перепачканному краской. Он же не знает, что это её рабочая одежда, сообразила она, и, вдруг подумала, что сержант решит, что она ходит вот так каждый день, и посчитает её совсем уж нищебродкой. Немытые «Жигули» шестой модели тоже не говорили в пользу Вериного достатка. Назревало объяснение, что она, вообще-то, художник, и всё так и было задумано: старый затрёпанный пуховик — для этюдов, а немытая машина — под весеннюю слякоть. Да и сумма штрафа была не так уж велика, но ощущение назревающей катастрофы почему-то не отпускало.
— Так, ладно, — решительно убрав от Веры так и неподписанные бланки, сержант поморщился и почесал за ухом, под форменной фуражкой.
«Видимо, ему жарко здесь, в салоне, и спина у него тоже порядком взмокла от нервной работы», — вот что подумала Вера. — Выписываю вам предупреждение-штраф сто рублей и впредь попрошу…
Он, подняв глаза, замолчал. Слёзы, всё копившиеся в горле и даже где-то за ушами, брызнули из глаз Веры, как у клоуна в цирке. Это, вообще-то, были слёзы облегчения, но Сергею Викторовичу было этого не понять. Растерянно глядя на рыдающую нарушительницу, в общем-то, милую девушку, и снова цепляясь взглядом за перепачканные белилами рукава и пятна краски на её поношенной одежде, сержант потерялся окончательно.
— Слушайте, Вера Анатольевна, ну вы же сможете заплатить хотя бы сто рублей?! За квартиру-то вы как-то платите, и за бензин, правда?
Но Вера не могла остановиться, ликуя и изнемогая в своём облегчении от тяжкого финансового бремени. Она часто и благодарно закивала, растирая трясущимися пальцами обильную влагу и размазывая тушь. И всё ещё хотела признаться, что она — художник, и что всё не так уж и плохо. А ещё — рассказать, как она благодарна за его благородство и индивидуальный подход к людям искусства…
— Так, ну вы это, успокаивайтесь уже, вам же ещё ехать… — в его голосе чётко проскакивали нотки раздражения, да и кому понравится малознакомая тридцатилетняя девица, проливающая слёзы в твоём служебном автомобиле? К тому же, второй гаишник уже приглядывался к ним, отвлекаясь от привлечения всё прибывающих нарушителей в живую очередь. — Ну, счастливой вам дороги.
В его словах уже звучала профессиональная твёрдость, и он, перегнувшись через Веру, открыл ей дверь.
— До свидания, Вера Анатольевна.
Ничего почти не видя из-за всё ещё струящихся слёз, Вера на дрожащих ногах выбралась из салона автомобиля, счастливо улыбаясь парочке угрюмых мужиков-водителей, готовых занять её место. Мир вокруг расцветал множеством красок и возможностей, хотелось поскорее высморкаться и счастливо жить дальше. А рисовать-то как хотелось — ах, и как можно скорее!
Только сев в свои остывшие «Жигули», Вера поняла, что вся насквозь взмокла от слёз и переживаний, и что теперь ей холодно. Но она была так счастлива! Теперь и деньги целы, и можно будет спокойно купить поросёнка у тёти Вали в деревне и не сомневаться.
Звонок на сотовый прервал её переживание прекрасного. Это был муж, он волновался. Всё ещё всхлипывая, Вера дрожащим голосом поведала ему историю своего спасения.
— Да уж, этому менту не позавидуешь… — хмыкнул он, а Вера даже не подумала обидеться, блаженно улыбаясь. — Ты хоть сотку ему оставила? За моральный ущерб, так сказать?
— Нет, слушай, я вот прямо сейчас пойду и дам, он же человеком оказался, представляешь?!
— Не вздумай! — Андрей там, кажется, смеялся. — Ты и так его чуть не утопила, хорошо, что вовремя тебя из машины выставил, не трогай его.
***
В деревню Вера приехала в отличном настроении, хотелось скорее достать этюдник и работать.
Она ощущала себя настоящим героем, слёзы и ужас перед лицом неумолимого закона были забыты. А сейчас, там, в деревне, она как самый настоящий охотник — добудет свежего мяса для своей семьи, и при этом — по-быстрому сбацает этюд с натуры. Нужно успеть всё!
Дела шли на поправку.
Соседка напротив, у которой она должна была купить мясо, дожидалась её, привалившись к своему заборчику.
— Ну, доброго, Вер. А где Лена? Ты одна будешь поросёнка смотреть?
— Лена сейчас приедет, а что смотреть-то? Вы скажите, сколько денег, я вам отдам, а мясо заберу.
— Здрасьте, приехали, — тёть Валя снисходительно улыбнулась, щуря глаза и одёргивая тёплый синий платок. — Да кто же так делает? Нет уж, ты пойди, на поросёнка глянь, что не больной, нормальный, а потом уж вон, Славик его… — она покосилась назад, на свой неприбранный двор.
Из их дома раздался грохот чего-то падающего, и вслед за этим — невнятная ругань. Славик, муж тёть Вали, наверняка уже с самого утра начал отмечать удачную сделку. Запивоха в деревне он был известный. А Вера стояла перед открытым багажником, не веря своим ушам. Мясо до сих пор она видела только в магазине или на рынке, по-быстренькому пробегаясь по мясным рядам.
— Постойте, так у вас ещё мяса нет?
— Так вон, оно, мясо-то, в загорожке бегает. Они, засранцы, уже совсем оборзели, вчера чуть курицу у меня не сожрали. Так что, пойдёшь порося выбирать?
Она говорила уже без улыбки, чуть приподняв брови. И Вере стало страшно. То, что было обыденностью для деревенского жителя, для неё стало почти шоком. Посмотреть на живое существо, выбрать, какое понравится, а потом его убьёт пьяненький Славик — ну, это было слишком.
— Тёть Валь, — она сглотнула и, так и не достав этюдник, прикрыла багажник. — Да вы уж сами там выберете. Я вам доверяю.
— Понятно всё, — шмыгнув носом и заправив обратно под платок прядь высветленных волос, тёть Валя снисходительно оглядела Веру. — Ну, что ж, мы с понятиями, не обманем.
Вера вошла в дом и огляделась.
Это было их летнее убежище — здесь они прекрасно проводили время, рисовали, вели долгие беседы и ходили на речку с маленькими детьми. Хозяйка дома, Наташа, была в длительном отъезде, и теперь пригляд за хозяйством вели они и с Леной. Их летние этюды яркими пятнами выделялись на стенах, добавляя очарования холодному дому, и сейчас было самое время поработать с натуры. И тут — с улицы раздался громкий визг — поросёнка тащили на казнь…
Малодушно отступив вглубь дома, Вера медленно села на скрипнувшую кровать и оцепенела. Это всё было слишком, жестокая реальность напирала всё сильнее, и прекрасное настроение, в котором она сюда приехала, испарилось без следа.
Она быстро набрала телефон Лены, и та, узнав все обстоятельства предстоящей покупки, сказала, что спешить не будет, и вообще, заедет в магазин по дороге. А когда с поросёнком будет кончено — просила перезвонить. И Вера поняла, что будет здесь, в пустом холодном доме, одна.
Ах, если бы она не рыдала в машине сержанта, а сурово и по-философски приняла условия штрафа, как те, другие водители, то всего этого не было. Нет денег — нет и мяса, и поросёнок был бы жив. Его продали бы кому-нибудь другому, и делу конец, Лена одна не потянула бы такую сумму. Но отказываться от сделки прямо сейчас — значило подвести тёть Валю. Её внучка должна была поехать в город на учёбу, муж попивал и деньги были нужны позарез.
А визг не прекращался.
И уже почти полностью потеряв самообладание, Вера сдалась. Она на полную громкость врубила музыку с первым попавшимся диском — кажется, это был альбом Бьорк. Да не важно, что это там было — главное, шума с улицы не слышно…
Потом, когда приехала Лена, так и не дозвонившись до Веры, они вдвоём покурили во дворе, и Веру взяло зло.
Зачем было тащиться в эдакую даль, преодолевая досадные препятствия, чтобы узнать, как на самом деле режут бедных поросят? Ведь всё было против, весь мир — и эти гаишники, и погода слякотная, и её истерика в машине лейтенанта Никулина.
Потом Лена сходила за мясом, которое было уложено в два полиэтиленовых пакета и передала деньги тёть Вале. Весь их двор, по её словам, был засыпан опилками, а Славик, муж тёть Вали, был порядком навеселе, отмечая удачную сделку. У них осталось ещё трое поросят, и за них тоже можно было выручить приличные деньги.
Ни до каких этюдов, конечно, дело у них так и не дошло. Они с Леной влезли в валенки и молча добрели до речки, всё не в силах расстаться, переживая произошедшее.
— Всё, на фиг эти натуральные продукты, мне уже хватило. Славик пьяный был, тёть Валя сказала, не сразу смог прирезать, представляешь? — Лена устало присела на корточки, и её русые волосы отсвечивали холодными бликами от неба. — Блин, у меня замшевые ботинки в крови запачкались. Будем кур магазинных есть, на фиг.
А вокруг были все признаки окончания зимы, она явно устала и сдавала свои позиции.
Снег потемнел и просел, твёрдый и блестящий наст после последней оттепели был хрупок под ногами. Кое-где обнажились прошлогодние кострища, ведь здесь, на берегу реки, в летнее время отдыхающие частенько устраивали шашлыки. В узкий проём туч над самым горизонтом, в самые последние минуты гаснущего дня, прорвались лучи солнца, осветив на краткий миг хмурый пейзаж слишком тёплым, неожиданно ярким вечерним светом.
А Вера, нахмурившись, смотрела на другой берег набухающей, и всё не прорвавшейся из-подо льда речки, где начинался бескрайний тамбовский лес. Там, по слухам, жили волки и кабаны, оставлявшие длинные борозды вывернутой земли после себя.
Через лёд вели редкие цепочки следов, видимо, туда, ещё по морозам, захаживали местные охотники. И она всё думала о том, что и добытчик, и охотник из неё — никакие, не её это роль. Лучше бы они просто поработали сегодня — и было бы у них ещё по одному зимний пейзажу, а не вот эти вот тоскливые мысли и по пять кило мяса в багажнике. И гаишникам она охоту подпортила, и сама — слишком уж жидка на расправу оказалась. Место настоящих охотников — в лесу или вон, в командировках, как у её мужа, и нечего претендовать на их лавры. Лена права, самое лучшее мясо — в магазине.
Каждому — своё, как говорится.