О сталинских временах и бесе, святым стать возжелавшем. В прямом контакте 8

Мозги основной массы людей тогда были настроены таким образом, что сама среда рождала подобия.
Он был не один. Страна была унавожена мелкими подобиями.
Они удобрили почву. Писали доносы. Произносили речи. Осматривались зорким оком. В отличие от массы прекраснодушных, они знали что делали. Они пасли стадо. Думаю, что процесс шёл не от великого к частному.
Наоборот. Мелкие породили Великого и Ужасного.Точно по Ленинской теории: «Количество рождает новое качество». А ещё «спрос рождает предложение».

Жирно очерченный страх

Ещё не было великого вождя, но уже был тот крестьянин, который по свидетельству В. В. Розанова сказал: «Надо с него (с царя) живого, лоскутами кожу сдирать!»
Потом тот добрый крестьянин подучился грамоте в рабфаке (мы не рабы, рабы не мы), облачился в белый френч и фуражку, и огляделся пошире. И понял, что тут со многих надо кожу сдирать клочьями.
Так родился спрос.

Вывод: «Нельзя давать жемчуг свиньям и псам».
Обратную сторону поговорки великого (и не ужасного) Христа, все почувствовали на своей шкуре.
И мне не жалко того крестьянина, по костям которого, возможно, тоже прохрустела колесница репрессий. Мне жалко его прекраснодушных детей и навсегда циничных внуков.
А ещё жалко то государство, которое строили прекраснодушные.

Ситуативная абстракция 2

Пирамиду ведь построили рабы. Не надзиратели. Хотя без них строительство бы остановилось.
Жалко потому, что прекраснодушные готовы были строить без принуждения. И строили. И то, что они построили, получилось действительно прекрасным и достойным.
Жалко, потому что пирамиды те, сохраняют и охраняют. Никто даже не думает их разрушить. А то, что строили прекраснодушные, строили вопреки насилию, хамству, гадости и озверению, во что вложили свою душу и легли фундаментом, взяли и с радостными песнями разрушили.
Я говорю о государстве.

Свинцовая служба. ВОХР.

 И не потому, что я такой-сякой из себя коммунист. Коммунист из меня плохой. В смысле, вообще им не был.
Но ведь у меня есть коммунистическое прошлое. Общее с внуками и правнуками того деда, что с царя хотел клочья сдирать.
Плохой я в этом прошлом, потому что закоренелый индивидуалист. Не любил я маршем шагать в светлое будущее. Но построить, будь здоров, построил бы чего-нибудь, не хуже других людей, а может, и получше.

Я ведь и сейчас не валенок. Руки из нужного места растут. Вот чего не люблю — это разрушать.
Поэтому из меня, наверное, не вышел бы революционер. А вот реакционер — это с моим удовольствием.
Во время великой русской революции я бы защищал царизм. Не ради царя батюшки, а ради привычного устоя жизни.
Во время всех войн я бы защищал родину, что мои деды и делали, будь здоров. Все полегли в сырую землю под Сталинградом.
Поэтому вышли бы кто, и сказали: Чего расселись? Пошли родину защищать!
Я бы пошёл.
Но ведь не было этого. Никто не крикнул, когда разваливали СССР.
Наоборот, все с хохотом и гомоном радостно тащили всё, что было бесхозно.

Тащил ли я? Вот, сознаюсь, был дурак. Не тащил. Вообще не был замешан. Брезговал.
Просто смотрел с изумлением, понимая в душе, что грядёт великий слом всего.
Вы скажете, чего тебе грустить о том СССР-е?
Родные мои, как же не грустить?
Ведь все мои планы, которые строил, надежды, мечты, что лелеял, всё рухнуло.
Надо стало жить по-другому, думать по-другому, по-другому действовать.
Вот откуда во мне длинная и бескомпромиссная, лютая ненависть к любым разрушителям. От огромной массы потерянного времени. От полжизни коту под хвост.
Не грусть-то, грустить не по мне. Ненависть.

Ломая то государство, пытались сломать и меня и миллионы мне подобных. И сломали очень и очень многих.
Это была главная и инфернальная задача.

Сломать хороший и годный людской материал. Превратить в мусор с сознанием мусора.
Осмеять их прошлое, подвергнуть моральному унижению.
Всё чему радовались, чем гордились, за что готовы были сражаться и умирать, превратить в один пошлый, скабрёзный анекдот.
Не люблю и подозреваю в разрушительных тенденциях каждого, кто готов бездумно гадить вокруг, гнуть фонари, переворачивать урны, ломать скамейки.

Есть в медицине такой синдром Ля-Туретта. Человека дёргает как в корчах и он сыплет ругательствами всякий раз, когда волнуется.
Такому недугу можно посочувствовать. Тем более, что человек сам, своей волей не может управиться с таким поведением. Хотя не хочет, не хочет жить в корчах и говорить гадости. В этом главное отличие их от той категории, которую церковь определяла как бесноватых.

Ведь бесноватый сжился со своими бесами. То, на что его побуждают они, он считает своим, собой, пристрастен к этому.

Бесноватый, по определению церкви, страдает разрушительными побуждениями. Разрушает себя и вокруг себя.
Делает это с радостным задором и пристрастием. Не любит чистоту. Гадит и ломает всё вокруг. Мусорит, ломает, мажет калом стены туалетов.
Нравится ему это.

Вот поэтому, Фёдор Михайлович Достоевский, став революционером, окунувшись в их среду, пройдя каторгу и ссылку, осознал вдруг — вот бесы!
Не те, кто разрушает. Они — кони педальные. Те, что верхом.
Те, кто запускает процессы.
Те, кто пользует бесноватых.

Бесноватыми когда-то воспользовались они, чтобы сломать одно государство. Потом другое.
Когда надо было строить, бесноватые всегда отлынивали, забивались в воровские шалманы.
Когда надо было сражаться, они сидели дома по липовой справке или грабили прохожих по ночам.
Строили и сражались другие.
Прекраснодушные.

Потому-то, вы не найдёте меня среди революционеров любой окраски.
Но речь не о тех людских подобиях, которые с радостным воплем готовы разрушить любой быт.
Речь о тех, кто направляет. О бесах.
И Сталин из них.

Парадокс его судьбы заключается в том, что придя к власти, он должен был изжить в себе разрушительные тенденции. Изжить в себе беса.
Надо было строить. Не разрушать. И потому он стал бояться других бесов.

Он стал бояться бесноватых.
И те и другие были первыми кандидатами на уничтожение.
Ликвидировать бесов, заставить трудиться бесноватых!
Непосильная задача даже для беса.
Даже для беса, борющегося со своей натурой.
Для беса, желающего стать прекраснодушным.
Для беса, боящегося других прекраснодушных, а ну, как угадают?
Отсюда его борьба на два фронта. Посадить, уничтожить, сгноить и тех и других.
Можем ли мы простить ему такое?
Бог простит.

А как же с другими бесами? С теми, кто разрушил СССР?
Притом, дорогие мои, я не говорю об иностранцах.
Какие же они бесы? Они просто были идейные враги.
Скажу так, нежных чувств к ним не испытываю, но уважаю.
Хорошая работа, парни!
Люди просто защищали свой быт от другого, противоположного им.
Проклятым капиталистам было что терять, кроме цепей! В этом нет ничего постыдного.
А говорю я о внутренних бесах.
Руководители наши стали настолько прекраснодушными, что пропустили их в свою среду.
Как это получилось?
Очень просто.
Чтобы вычислить беса, нужен или святой, или другой бес. Святые в СССР были под запретом (и это главная идеологическая ошибка).
А главного беса, беса борющегося со своей сущностью, пытавшегося себя переделать в святого, уже не было.
Впрочем, и он тоже тогда находился под официальным запретом.

Теперь о старике, который, по словам Василия Васильевича Розанова, хотел бы с царя живьём клочья сдирать.
Думаю, не понял Василий Васильевич, с чего это так вдруг вызверился старичок. Подумаешь, ну хам и хам, что с него взять? Думаю, не понял.
А вызверился патриархальный старичок за то, может, за что и многие обиду на царя тогда держали.
За слом быта. За великий слом.
За отречение.