«Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться
и хотел стать литератором…..»
А. П. Чехов «Чайка»
Забытое стихотворение
Прабабушка Маня последний год жизни практически не вставала. Узнавала только дочь — мою бабушку Женю и внучку, в семье которой последнее время жила.
Остальных внуков и внучек, и тем более нас, правнуков уже не узнавала. Изредка она вспоминала и читала стихи своей молодости. Вот одно, которое запомнилось:
«Едет скоро, едет быстро
Император. Эй, поди!
А ещё быстрее мчится
Сват квартальный впереди.
Император в нетерпенье
Обогнать его велит,
А квартальный, не смущаясь,
Пуще прежнего летит.
«Стой! Не с места!» — громогласно
Император прокричал.
И квартальный, подчиняясь,
Во мгновенье ока встал.
«Отчего царю дороги
Не давал ты на пути?»
«От того, что не видал я,
Как царь ехал позади».
«А давно ли у квартальных
Завелися рысаки?
По полиции оклады
Ведь не очень велики?»
«Что оклад? Оклад — пустое!
С ним одним не проживёшь.
В нашем званье без доходу
Просто с голоду умрёшь».
«Как доход? Так значит взятки
По полиции берут?
Несмотря на все законы?
Несмотря на строгий суд?»
Дальше, к сожалению, не помню.
Как-то я прочитал оставшийся в памяти отрывок на литературной студии и посетовал: жаль стихотворение не сохранилось.
Виктор Александрович Синельников — руководитель нашей студии предложил: «А ты возьми и сам допиши!»
В итоге получилось произведение, которое я назвал: «ЗАБЫТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ». Первую его часть, написанную неизвестным автором, вы уже прочитали.
Вот вторая (моя):
-2-
Стихотворению прерваться,
Друзья мои, здесь суждено.
Я думаю, лет полтораста
Назад написано оно.
Не знаю я, увы, кто автор.
Скорей всего утерян след
Его в веках, учтя тот фактор,
Что весь облазил интернет.
Не помню, что там дальше было,
От бабушки давным-давно
Его я слышал. Сохранила
Начало память лишь одно.
Сюжет и ныне актуален.
Стихотворенье сочинив,
Поэт был, пусть не гениален,
Но несомненно — прозорлив.
Представив, как сошлись когда-то
Квартальный, ловкий наш герой,
И Александр — император
Российский. Третий иль Второй,
Неважно, ведь ежеминутно,
Какая б ни царила власть,
В войну, в холеру, даже в смуту
В России умудрялись красть.
Ни ретроград, ни реформатор,
Ни душегуб-палач-тиран,
Ни президент, ни император
Искоренить такой изъян,
Увы, не в силах. Изначально,
Какие здесь не городи
Законы, правила — квартальный,
Чиновник мчатся впереди.
Старая морская песня
В нашей московской квартире на Трубной улице было три музыкальных инструмента. Скрипка, оставшаяся отцу от деда Семёна Гавриловича Дика, расстроенная
гитара и пианино «Аккорд».
На скрипке после Семёна Гавриловича не играли больше двадцати лет, и она лежала в антресолях. Её голоса никто из нас никогда не слышал. Отец рассказывал, что когда он
пошёл к какому-то знакомому, который умел играть на скрипке, тот попросил его вывернуть левую руку и сказал, что учить отца — бесполезное занятие.
Семиструнная гитара тоже была отца, но здесь он достиг больших успехов, знал несколько аккордов, и иногда даже напевал под неё:
«Бедная девица горем убитая
Плачет, рыдает, грустит.
Ах, моя маменька, сердце разбитое,
Милый не хочет любить».
Или
«Просватали меня в четыре окошка.
Дома нету никого, собака да кошка».
Самым молодым музыкальным инструментом было пианино, купленное бабушкой Ольгой Борисовной, чтобы мы с младшей сестрой занимались. Я прозанимался всего
год и даже играл двумя руками «Подмосковные вечера», «Полюшко-поле» и «Арию Папагено». Но потом мне это надоело, во дворе с ребятами было веселее. А сестра продолжала заниматься и достигла определённых успехов.
Но главным музыкантом в нашей семье был дядя Серёжа — Сергей Дмитриевич Креута, полковник и муж родной сестры отца — тёти Нади. У него был очень приятный
голос, что-то среднее между тенором и баритоном, и когда у нас собирались гости, он брал отцовскую гитару, быстро её настраивал и пел один или со всеми вместе.
У дяди была постоянно какая-то наиболее любимая песня. Сначала это была «Землянка», потом «Индонезия», потом «Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза», потом «Рушник», «Когда весна придёт не знаю», «Морзянка», А где мне взять такую песню» и так далее.
«Морзянку» дядя даже записал на магнитофон, и их общий с отцом друг Илья Афанасьевич — майор милиции, также живший на Трубной улице, когда приходил к отцу в гости, после третьей рюмки просил её ему включить.
Но мне запомнилась больше всего старая морская песня, которую дядя с отцом пели вдвоём. Причём гитару брал отец, держа её вертикально, как артист Адоскин в телефильме «Операция «Трест», а дядя только пел.
Песня была довольно длинной, сюжет её составлял заговор против капитана корабля,
и последствия этого заговора, когда в трудную минуту страшного шторма, призрак убитого капитана появляется и спасает, убившую его команду от неминуемой гибели.
В моей памяти сохранились только начало песни и сюжет. Когда на телевидении шла передача «В гавань заходили корабли», была мысль написать её ведущим. Потом
умные передачи начали одна за другой исчезать, и я сочинил свой вариант песни, взяв за основу начало, которое запомнил почти полностью:
«Свершилось кровавое дело,
Командой убит капитан»,
И вот уже мёртвое тело
В волнах своих скрыл океан.
Корабль уверенным курсом
Вёл твёрдой и властной рукой,
Но многим тогда не по вкусу
Был нрав капитана крутой.
И вот все вольны и свободны,
Не слышно привычных команд,
И каждый творит, что угодно,
И всяк — сам себе капитан.
Но шторм надвигается. Полно
Гулять. Почернел небосвод.
Огромные, страшные волны,
Как демоны бьются о борт.
На сердце тревожно и мрачно.
«Мы тонем!» — слышны голоса, —
«Смотрите, ломаются мачты,
И рвутся уже паруса!»
Смерть рядом кружилась со всеми,
Попавшими в злой ураган.
И вот в это самое время
На мостике встал капитан.
Окинув всё опытным глазом,
Команду сплотил и собрал
И вновь, как обычно, приказы
Матросам своим отдавал.
«Последний поход завершая,
На пост свой встаю у руля,
Всех вас я сегодня прощаю,
Вы тоже простите меня».
Корабль он вывел из бури,
Команду от гибели спас,
И в недрах бескрайней лазури
Вновь скрылся в последний уж раз.
Морская солёная правда
За теми, как тот капитан,
Его не забудет команда,
И славу воздаст океан».
Но вот появились интернет, Википедия, и я нашёл другую версию той же песни, уже
с другим концом, где призрак капитана не спасает, а губит предавшую его команду, вставая в критический момент у руля и направляя корабль на скалы.
«Крепка была камней громада,
Никто не остался в живых».
Так заканчивается это вариант песни. Но мне ближе вариант дяди и отца.
Путёвка в поэзию
Путёвку в поэзию мне выдала однокласница Наташа Доброва. Вот как это было. Я написал своё первое стихотворение и подошёл к учительнице. Готовилась программа
очередного классного «Огонька». «Читай», — сказала Елизавета Ефимовна. Рядом были ещё мальчики и девочки, и я застеснялся. Тогда Елизавета Ефимовна попросила
Наташу выйти со мной в коридор, послушать и сказать своё мнение.
«Годится», — сказала Наташа, когда через несколько минут мы вернулись в класс.
Путь в поэзию был открыт.
Мы — дети — вечно благодарны
К третьему-четвёртому классу многии мои одноклассники попробовали свои силы на поэтическом поприще. Но лучшей вне всякого сомнения была Марина Гульчак. До сих пор помню её строчки из стенгазеты к 46-й годовщине Октября:
«Мы — дети — вечно благодарны
Героям павшим за свободу!
Они за подвиг легендарный
Живут в сердцах советского народа!»
На протяжении нескольких лет они представлялись мне недосягаемой вершиной для юных, начинающих поэтов.
Для чего и жертвы и страданья?
В восьмом или девятом классе, почувствовав мою тягу к поэзии, бабушка Оля взяла у знакомой специально для меня сборник стихов Надсона, еще с буквой «ять».
«Почитай, чем восхищались мои однокласницы в гимназии».
Надсон меня поразил. Особенно:
«Для чего и жертвы и страданья?..
Для чего так поздно понял я,
Что в борьбе и смуте мирозданья
Цель одна — покой небытия?»
Недосягаемая высота Гульчак поблекла, впереди замаячила новая. И долго не мог простить Маяковскому фразу: «Между нами — вот беда — подзатесался Надсон».
Штрафные батальоны
В девятом классе литературу у нас вёл Леонид Владимирович Дёмчев. Как-то он предложил ученикам на свой выбор выучить и прочитать стихотворение о войне. Серёга Егоров решил схитрить и прочитал стихотворение Высоцкого, которое и так все знали наизусть.
Про штрафные батальоны:
«Всего лишь час дают на артобстрел,
Всего лишь час пехоте передышка.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну, а кому — до «вышки».
Мы в этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны — артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так — мы штрафники.
Нам не писать: «Считайте коммунистом».
Считает враг — морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжёны.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Коли штыком, а лучше бей рукой,
Оно надёжней, оно и тише.
А ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!»
Но Серёгина хитрость не удалась. «Давая задание, — сказал Леонид Владимирович, — я рассчитывал, что вы подберёте настоящую литературу, найдёте стихи поэтов-фронтовиков, а не сомнительных личностей, ходивших во время войны пешком под стол».
И поставил «двойку».
Во весь голос
В десятом классе литературу вела Зинаида Николаевна Истрина. Проходили «Во весь голос» Маяковского.
«Где б… с хулиганом да сифилис», — прочёл отвечающий.
«Не слышу, громче», — сказала Зинаида Николаевна и, не дожидаясь, сама продекламировала: «Где блЯдь!!! с хулиганом да сифилис!»
Ираида Никифоровна
Ираида Никифоровна Садкова преподавала в нашей школе естественные науки: ботанику, зоологию и анатомию. Она была подлинной энтузиасткой и нам пыталась привить любовь к природе. Особенно она любила ботанику. Ираида Никифоровна часто повторяла: «Теперь, когда вы придёте в лес и увидите любой цветок, то будете знать его название, к какому он принадлежит семейству и сколько у него пестиков и тычинок».
Когда мы учились в начальной школе, в 3-м и 4-м классах, кабинет Ираиды Никифоровны казался музеем. Микроскопы, рисунки экзотических животных, и главная
достопримечательность — скелет в дальнем углу кабинета. Ещё в кабинете висели три портрета выдающихся учёных. Двоих: Мичурина и Тимирязева мы знали. По поводу третьего — похожего на Льва Толстого старца с большой седой бородой и лысиной, были сомнения.
«Это академик Лысенко!» — безапелляционно заявил один наш однокласник, и до десятого класса я принимал великого Дарвина за Лысенко.
Однако к началу изучения ботаники в пятом классе наш пыл, особенно у мальчиков, остыл. Кусочки арбуза, выданные Ираидой Никифоровной для изучения под микроскопом, мы, как приехавшие из голодного края, съели и рассматривали одни арбузные корки. На приусадебном участке, за который тоже отвечала Ираида Никифоровна, работали из-под палки. (В середине 60-х годов прошлого века при школах ещё были приусадебные участки, и на нашем, в двух кварталах от Кремля, росли фруктовые деревья, цветы, были грядки с петрушкой, луком и укропом).
В первой четверти по ботанике у меня была «пятёрка». Это моя старшая двоюродная сестра Люся, будучи у нас в гостях, срисовала по моей просьбе из учебника все семейства растений, и за каждый рисунок я получал по «пятёрке». Семейств было очень много, но я на всю жизнь запомнил только два: крестоцветных и паслёновых.
Во второй четверти Люсиного задела хватило на «четвёрку». Потом пошли «тройки», а в последней четвёртой четверти в шестом классе по зоологии была даже «двойка» при общей оценке «три» за год. Весна, хорошая погода, и почти все уроки по зоологии я прогулял.
И теперь, когда пишу про природу понимаю, как не хватает тех знаний, которые пыталась нам передать Ираида Никифоровна.
Лучшие среди нас
Как офицер запаса, я неонократно призывался на курсы переподготовки. Проводили их обычно на военной кафедре Московского института химического машиностроения, который я заканчивал. Поэтому многих преподавателей хорошо знал, впрочем, как и они меня.
Однажды, опоздав на лекцию, попросил у майора разрешение войти.
«Входи, Филиппов, — разрешил майор, — а в наказание за опоздание, бери двух офицеров и идите выпускать «Боевой листок».
Открыв журнал, он назвал две первые попавшие ему на глаза фамилии и приказал:
«Лейтенанты Кот и Курмас вместе с Филипповым в распоряжение подполковника Мамчура! Филиппов — старший».
Явившись к подполковнику Мамчуру, мы получили все необходимые для стенгазеты материалы: ватман, тушь, карандаши, фламастеры; нашли свободную аудиторию и принялись за дело. Как старший, я распределил функции следующим образом: умевший рисовать и красиво писать Кот, отвечал за художественное оформление, Курмас получил подшивку
«Красной Звезды» и должен был составить передовицу. На себя же я взял самое трудное — стихотворение, которое должно было по замыслу редактора, то есть меня, являться
изюминкой и украшением «Боевого листка». «А сумеешь?» — недоверчиво спросили ребята.
«Постараюсь», — ответил я и отправился «творить» в читальный зал.
Когда через час с небольшим я вернулся, лейтенант Кот, нарисовавший самолёт, два танка и несколько бойцов в противогазах и защитных костюмах, заканчивал подготовленную лейтенантом Курмасом передовицу. Под ней оставалось место для
стихотворения, которое, в случае неудачи с последним, он планировал заполнить ещё одним танком.
«Ну что, сочинил?» — с иронией спросили мои подчинённые, уверенные, что я просто решил часок «посачковать».
«Сочинил», — скромно ответил я и прочёл:
«Пускай пока что мы в запасе,
В почётном запасном строю,
Но всё, что нынче учим в классе,
То завтра применим в бою.
И, если враг начать решится,
И, если грянет грозный час,
Отчизна может положиться
На офицерский свой запас!»
«Пойдёт», — без особого восторга, сказали лейтенанты, и Кот, закончив с прозой, начал калиграфическим почерком переписывать стих.
Через полчаса я стоял перед подполковником Мамчуром и с гордостью показывал ему наше совместное творчество. К моему удивлению, тот мрачно произнёс: «Не годится! В листке не указаны фамилии лучших офицеров. Необходимо дописать!»
«Но, товарищ подполковник, — попытался я возражать, — под передовицей нет места, а дальше в газете идёт стихотворение».
«Вижу, что стихотворение — не дурак — вот под ним и допиши».
«Но Иван Иваныч, — пользуясь личным знакомством, в нарушение Устава обращаясь к подполковнику по имени и отчеству, как автор пытался доказать я, — это же нарушит
стилистику произведения. Да и художника я уже отпустил».
«Кругом!» — вернул меня подполковник в плоскость уставных отношений. «Сам дописывай, раз отпустил».
Повернувшись посредством пятки левой ноги и носка правой против часовой стрелки, я отправился выполнять приказание старшего по званию.
Вернулся в аудиторию, взял фломастер и, чтобы хоть как-то спасти своё, уже ставшее родным детище, чуть ниже дописал:
«А лейтенанты Кот, Курмас
Сегодня лучшие средь нас!»
«Вот это другое дело», — произнёс подполковник, когда я принёс ему исправленный
вариант листка. «А говорил — места нет».
И, свернув его в трубочку, швырнул в шкаф с другой наглядной агитацией.
Тендрякова читал?
Мы с приятелем прогуливались у метро «Колхозная», которое только месяц, как открыли. Почти одновременно со станцией метро, недалеко открыли ещё и новую пивную точку. И вот, на подходе к ней моего приятеля окликнул один из завсегдатаев этого заведения с довольно странным для таких мест вопросом:
«Борода! Ты Тендрякова читал? Помнишь, как у него сказано: «Что от нас останется? Только маленький холмик мёрзлой земли».
Оказывается, мой друг — Юрик, читал Тендрякова. Он поговорил с мужичком, а потом и мне рассказал про «Весенние перевёртыши», другие произведения этого автора.
Автор меня заинтересовал. Дома я нашёл его четорёхтомник, прочёл от корки до корки, но фразы, которую цитировал мужик, так и не нашёл. Во всяком случае точно в
таком виде. Может по смыслу, что-то в этом духе было в повести «Кончина».
Но стихотворение написал, которое после прочитал Юрику. Там было четыре или пять строф. Помню только три последних:
Резвая лошадь галопом несётся,
Тот, кто непрочно держался в седле,
К дому родному живым не вернётся,
Голову сложит в чужой стороне.
Жёлтые листья на землю ложатся,
Голые ветви снега замели,
И уже начал вдали появляться
Маленький холмик мёрзлой земли.
Тихо, но верно к нему приближаясь,
Узкою ль тропкой, дорогой прямой,
То возмущаясь, то тихо смиряясь,
Вижу то крах, то желанный покой.
Оля из Гнесинки
Примерно в это же время произошла другая встреча. Последние полгода институтской жизни я писал диплом, и хотя получал стипендию и подрабатывал на кафедре, решил устроиться ещё и грузчиком в булочную, благо график был удобным: сутки работать, трое дома. Место было по-настоящему хлебное.
Рядом с нами, а происходило всё это на Садовом кольце вблизи только что открывшейся станции метро «Колхозная» находились: продовольственный, рыбный, винный магазины и магазин «Овощи-фрукты». В соответствии с законами грузчицкого братства, мы делились с соседями свежим, горячим хлебом, а они с нами своими продуктами. За исключением конечно водки, вина и пива. Там нас просто обслуживали без очереди.
Но особенно тесная дружба завязалась у нас с прямыми соседями из рыбного магазина. Их грузчик Колька по прозвищу «Усы» приносил нам с моим напарником Витькой:
воблу, селёдку, ставриду и обрезки красной рыбы. Так что даже портвейн мы закусывали красной рыбой.
Немудрено, что ко мне зачастили мои школьные и институтские друзья. Обычно они приносили с собой выпивку, а я выкладывал богатую закуску. Друзья могли придти и днём, но в основном бывали у меня с семи до десяти-одиннадцати вечера. Иногда они могли придти и с девушками, как с хорошо знакомыми, так и с теми, которых только что «закадрили», как модно было тогда выражаться.
Знакомство с Олей как раз и произошло в один из таких летних вечеров. Она пришла в компании двух моих друзей, один из которых славился умением знакомиться с девушками на улице, примерно, как герой картины про Нофелет. Только у него было несколько других стандартных вопросов. Самые распространённые:
«Вы не знаете, какой длины была борода у Карабаса Барабаса?» и «Скажите, а где в Москве сегодня упало дерево?»
Этот вопрос он и задал Ольге, на что получил мгновенный ответ:
«Наверное там, где его спилили». После такого нестандартного ответа компания из трёх человек с двумя бутылками белого портвейна номер 13 появилась возле булочной. Я, как всегда вынес закуску: хлеб, овощи, красную рыбу и мы приступили к распитию. К моему удовольствию Оля спиртное почти не пила, а мы с ребятами осушив две бутылки по 0,7 включились в борьбу за её сердце.
Про способности одного из друзей я уже говорил, другой тоже был не промах, так что пришлось нелегко. Но поэзия помогла. Уходя через час с ребятами, Оля, оказавшаяся
студенткой 3-го курса Гнесинского училища, оставила мне свой телефон, несмотря на мой грузчицкий халат и тот факт, что две бутылки по 0,7 на троих были далеко не первыми за этот день. О том, что я дипломированный специалист, закончивший совсем недавно технический ВУЗ она узнала только на следующий вечер, когда мы увиделись во второй раз.
Потом мы встречались почти год, и надо признать, что эта девушка внесла весьма существенную лепту в моё духовное и нравственное взросление. С ней я впервые был в
Консерватории. Она же мне впервые дала прочитать «Евангелие». Много мы ходили и в театры, причём через её знакомых на спектакли, на которые билеты было достать очень трудно. В частности запомнилось, как мы на ступеньках какого-то яруса смотрели во МХАТе «Иванова» со Смоктуновским. Был я, и не раз, и на её концертах (Оля училась по классу скрипки у совсем молодого тогда Спивакова).
Одного не могу понять, какими стихами я мог поразить эту умную, образованную и начитанную девушку. И сейчас невысокого мнения о своём творчестве, но всё что было написано тогда, не выдерживало никакой критики.
Живите дружно!
У наших друзей была годовщина свадьбы. Через неделю после этого события они уезжали в двухгодичную командировку в Швецию. «Напиши ребятам стишок», — попрос ила жена. Я предложил такой вариант: «Живите дружно, пришлите, что не нужно».
В Третьяковке
В середине 70-х был с товарищем в Третьяковской галлерее. В одном из залов в те далёкие времена находилось несколько картин изображавших Леонида Ильича Брежнева
в различные периоды жизни. На одной он был изображён в маршальском мундире, на другой беседующим с солдатами и матросами на Малой земле, на третьей на трибуне ХХVсъезда КПСС. А за выступающим Леонидом Ильичём на этой картине был изображён Президиум съезда, причём расстояние между Сусловым и по-моему Громыко было большим, чем между другими товарищами. Присмотревшись внимательней, мы заметили, что тут явно кого-то зарисовали. Это был бывший Председатель Президиума Верховного Совета Подгорный.
«Вот так, — заметил мой приятель, — всех постепенно замалюют».
«А потом, — развил я тему, — уберут и картину».
В иронической поэме «Герой нашего времени» (Жизнь Василия Кота), опубликованной в интернетной версии журнала «ВеликороссЪ» это выглядит так:
«Василий Кот был в Третьяковке.
Пришёл для самоподготовки.
Смотреть полотна Левитана,
Но вдруг попал на Налбалдяна.
Была видна издалека
Картина: «Брежнев и ЦК».
А в середине краской чёрной
На ней замазан был Подгорный.
«Вот так, — сказал Василий Кот, —
Замажут всех, придёт черёд.
Буквально всех и до единого,
А после вынесут картину»
Нам такой не нужен дед
Начальник цеха вызвал одного нашего рабочего-передовика и сказал: «Завтра партхозактив, надо выступить!»
«А что, я выступлю, — ответил передовик, — я выступлю и расскажу анекдот про Вовочку. Вовочке показывают портрет Ленина и спрашивают: «Кто это?» «Дедушка Ленин», — отвечает Вовочка. «А стишок про дедушку Ленина расскажешь?» «Расскажу», — отвечает Вовочка и рассказывает. «А это кто?» — показывают Вовочке портрет Брежнева. «А это — дедушка Лёня!» «А про него стишок расскажешь?» «Расскажу», — отвечает Вовочка:
«Брови чёрные, густые.
Речи длинные, пустые.
Колбасы и мяса нет,
Нам такой не нужен дед!»
Посмеялись, и передовик ушёл.
На следующий день своё выступление на партхозактиве он закончил словами:
«Заверяю Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и его Политбюро во главе с Генеральным секретатарём товарищем Леонидом Ильичём Брежневым, что ремонт установки для гидрообразивной чистки прессформ мы закончим на неделю раньше запланированного срока!»
У природы нет плохой погоды
В начале 80-х бригаду специалистов НИИШПа срочно отправили на Нижнекамский шинный завод ликвидировать технологическую аварию, а выражаясь проще — массовый брак. Билетов до аэропорта Бегишево не было, и мы летели через Казань. В Казани нас ждал специальный автобус до Нижнекамска. По дороге проезжали Елабугу и решили остановиться и посетить могилу Марины Цветаевой.
Постояли, как полагается, помолчали, и кандидат технических наук Витя Радуев неожиданно предложил:
«А теперь давайте почитаем стихи Цветаевой».
Возникло неловкое минутное замешательство, после которого тот же Виктор смущённо произнёс:
«У природы нет плохой погоды».
Поэт Серафим Туликов
В конце 70-х годов мне довелось быть в одном полулитературном салоне. В числе его завсегдатаев запомнился пожилой седовласый мужчина с лёгким румянцем на щеках
и почти всегда улыбающийся. Про таких часто говорят: взрослый ребёнок. Представлялся он: «Серафимом Туликовым». «Композитор?» — спрашивали его. «Нет, поэт». И пояснял:
«Есть два Серафима Туликова — один композитор, а другой — поэт. Так вот, я — поэт Серафим Туликов!»
Известие, что это не знаменитый композитор, поначалу немного разочаровывало,
но и поэта с такими именем и фамилией принимали, пусть незначительно, но всё же выше, чем по среднему разряду.
Здесь торгуют Аня с Маней
Когда я работал в начале 90-х директором продовольственного магазина, то зимой выставлял для уличной торговли лоток с куриными окороками. Продавщицами попеременно работали сёстры: Аня и Маня. На листе ватмана, прикреплённом к окну магазина, художник по моей просьбе написал:
«Здесь торгуют Аня с Маней
Каждый день окороками!»
Торговля шла бойко.
У вас лучше, чем у нас
В сентябре 2013 года я получил первую пенсию и сочинил по этому поводу стишок:
«Мне государство пенсию по старости
Назначило. Я побежал на радости
Её в Сбербанк впервые получать.
Шесть тысяч триста восемьдесят пять
(Рублей, не долларов) я получил в Сберкассе.
Стоял за ними в серой, общей массе
Пенсионеров, что живут сейчас,
Перебиваясь с хлеба, да на квас».
Разместил его на сайте Стихи. Ру.
Один товарищ ответил:
«У вас лучше, чем у нас.
У вас хватает и на квас».
Ты заблудился в рамках узких
Другое моё общение с коллегами на сайте Стихи. Ру проходило менее дружелюбно.
Лет десять назад вышел документальный фильм «Русские не сдаются», и я написал два стихотворения на эту тему, созвучных с фильмом только по названию.
Одно из них заканчивалось:
«Его натуру в рамках узких
И правильных не удержать,
И потому-то нам нерусским
«Умом Россию не понять».
Через день получил гневное послание от дамы:
«Ты заблудился в рамках узких.
За угол забежал отлить,
Дерьмо увидел, и о русских
Ты по дерьму решил судить.
А не судьба — взглянуть пошире?
Где Русь святая, где алкаш?
Что ж ты копаешься в сортире?
И кто ты сам, нерусский наш?
Забыл, наверное, если прётся
Без спроса кто-нибудь с мечом,
То русский точно не сдаётся,
Врагам покажет — что, почём!
Но отчего-то всем нерусским
Так сладко в русских городах…
Смотреть на это очень грустно,
Что держат русских в дураках».
И хотя я ответил разгневанной женщине:
«Мадам! Мы не знакомы с вами,
На «ты» не перешли, так вот,
Вульгарный тон и ругань даме
И поэтессе — не идёт.
Но, между тем, и понимаю
Ваш благородный остракизм,
Не первый день, увы, встречаю
Такой «квасной» патриотизм.
Я тоже русский, между прочим,
Хоть не уверен в родословной,
Не гарантирую, что точно
На сто процентов чистокровный.
В отличие от вас. Склоняюсь
Пред вашим гневом и сдаюсь.
Меч поднимать не собираюсь
На вас и на Святую Русь».
Но последнюю фразу в стихотворении всё же поменял:
«И потому-то ВСЕМ нерусским
«Умом Россию не понять»
Ночь улица фонарь
Кто не импровизировал на эту тему? И я попробовал и вот что в итоге
получилось:
«Ночь, улица, фонарь» у входа
В аптеку сеет тусклый свет.
Но кто сказал, что нет исхода?
И кто сказал, что смысла нет?
Рожденье, смерть, опять рожденье.
Чередованье дней и числ.
В их многократном повторенье
Единственный и высший смысл».
«Неплохо, — сказал Виктор Александрович Синельников, когда я прочёл это на студии, — смущает только, что нет такого слова „числ“ но, впрочем поэту, когда он чего-то очень хочет, многое дозволено».
С тех пор это неправильное слово «числ» не давало мне покоя. Стихотворение неоднократно публиковалось, в числе трёх я даже посылал его на конкурс к 135-летию Блока, которое проводил журнал «Эдита» и занял на нём 2-е место, а в журнале «Подъём» моя подборка вышла под заголовком: «Чередованье дней и чисел», хотя внутри неё оставалось старое, несоответсвующее правилам родного языка слово.
К тому же и рифма «входа» — «исхода» всё больше и больше смущала. И вот недавно написал другой вариант.
«Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет»
Вновь на дворе начало века,
И, как всегда, исхода нет.
Любое смелое сужденье,
Любой разумный компромисс,
В эпоху самовырожденья
Теряют хоть какой-то смысл».
Менее оптимистично, но более, как мне кажется подходит духу времени. А ещё
через месяц родился и третий вариант:
«Ночь. Пусто, тягостно и грустно.
По улице бреду пешком.
Фонарь горит, но как-то тускло.
Аптека где-то за углом.
Вновь, хоть прошло уж больше века:
«Ночь, улица, фонарь, аптека».
Столетье прожитое зря.
Что изменилось в новом веке?
Всем также всё «до фонаря»,
И это «точно, как в аптеке».
«Исхода нет». И прав был Блок,
Всю жизнь вместивший в восемь строк».
Я планов люблю громадьё
Работая в заводском техническом отделе, мне часто приходилось разрабатывать всевозможные планы, как текущие, так и перспективные: на год, пять и даже более лет.
Один из самых грандиозных назывался: «План механизации и сокращения доли ручного труда вплоть до его полной ликвидации в 2000 году».
Подобные планы, как мне удалось выяснить составлялись и на других заводах. В частности, мой товарищ Валя Петров, хоть и работал в другой отрасли, тоже составлял
похожий план. Со временем его завод приватизировали, причём одним из основных приватизаторов, был сам Валентин. К 50-ти летию вместе с основным подарком, я преподнёс ему
следующее поэтическое послание:
План развития завода
До 2000 года
Составлял Петров когда-то,
Аж в конце 70-х.
До сих пор завод стоит,
До сих пор ещё дымит.
Его в начале 90-х
Приватизировали просто.
Причём в Совет директоров
Сегодня входит и Петров.
Привет Солу Факсу
Я работаю рядом с метро «Смоленская». Года два назад начали очищать здание МИД. До сих пор выделяется его чистая белая верхушка. А в подземном переходе между двумя станциями метро зимой греются бомжи. Сопоставив эти факты, написал своему другу Якову Аксельроду по WhatsApp, что на те деньги, что тратят на чистку здания МИД, можно полгода кормить всех московских бомжей.
«На х… нищих, бог подаст», — рассуждают власти», — написал Яша.
На что я ему ответил также по WhatsApp:
«На х… нищих, бог подаст», —
Рассуждают власти.
Для властей важней сейчас,
Что ещё украсть им».
И подписал:
Соломон Факс. (Филиппов, Аксельрод)
Послал ещё нескольким общим друзьям. Теперь один из них, живущий в США, в конце каждого письма передаёт привет Солу Факсу.
Нерукотворный памятник
27 марта 2017 года после несанкционированного митинга против коррупции, памятник Пушкину был закрыт на реставрацию. Его огородили забором вплоть до начала сентября.
«Вздумали тут митинги устраивать с Александром Сергеевичем?! Вот вам забор!» —
написал один товарищ в интернете. Фраза до сих пор сохранилась. Я же по этому поводу написал стихотворение. Возникла идея опубликовать его
вместе с фотографией закрытого забором памятника. Но пока пытался её реализовать (один журнал побоялся, другой ответил: «надоело социальное нытьё»), реставрация закончилась и памятник открыли.
В результате опубликовал в одном из интернет — журналов сразу два стихотворения под одним названием: «Памятнику А. С. Пушкина». Вот первая часть:
-1-
«Закрыт поэт, бессмертный гений.
Закрыт, как минимум, на год.
Ни новый Герцен, ни Есенин
К нему уже не подойдёт.
Но кто живёт сегодня сердцем?
Все только строго по уму.
Зачем России новый Герцен?
Да и Есенин ни к чему.
Закрыли доступ к пьедесталу,
Покуда не иссяк запал
У граждан, тех, что собирал он,
Кто против власти здесь роптал.
Чтоб он своею славой громкой
Не путал правила игры,
Пока «надменные потомки»
Справляют свадьбы и пиры.
Чтоб не смущала их похмелье,
Напоминая вновь и вновь,
Так и не смытая доселе
«Поэта праведная кровь».
К счастью, я ошибся, реставрация длилась менее полугода, и уже в начале сентября ко Дню города памятник великому поэту был открыт.
Вот вторая часть стихотворения:
-2-
«Открыт поэт! И полугода,
Как говорится, не прошло,
И собираться вновь народу
Вокруг него разрешено.
В неволе пробыл он недаром,
Отмытый с ног до головы,
Покрылся бронзовым загаром
Ко Дню рождения Москвы.
В своём привычном положенье
Предстал пред нами в полный рост,
Ну, а моё произведенье,
Как водится, «коту под хвост».
И хоть меня и душит ревность,
Скорей урок здесь вижу тем,
Кто выбирает повседневность
В ущерб больших и вечных тем.
И я, как автор, не в обиде,
Что не пошло оно в печать,
Важней, чтоб не было отныне
В народе поводов роптать».
Вера путь укажет верный
Мой друг, тоже пишущий стихи, попросил посмотреть стихотворение и высказать своё мнение. В нём говорилось о поездках с любимой женщиной на речку, в заповедные,
дорогие обоим места, где им было хорошо и т. д. Была там фраза, которая мне особо понравилась:
«Вера путь укажет верный
В заповедные места».
«Жену Вера зовут?» — спросил я приятеля.
«С чего ты взял?», — удивился он
Не во всём верьте поэтам
Недавно из жизни ушёл очень хороший поэт. Темы его стихов были разнообразны, но как и у всех значительных поэтов в чём-то схожи: природа, любовь, бренность
происходящего, тоска и одновременно философское осмысление уходящей жизни. В них постоянно присутствовали женщины, с которыми он давно и навсегда расстался, лейтмотивы одиночества, пустого дома и остывшего домашнего очага. Одно, особо пронимавшее слушающих стихотворение было посвящено отъезду любимой дочери с мужем
заграницу на постоянное место жительства.
И я был очень удивлён, когда после его смерти узнал, что он всю жизнь прожил с одной женой, был счастлив в браке, а дочь давно разошлась с мужем-иностранцем и
последние десять лет жила с родителями и сыном в Москве.
«А как же стихи, где он постоянно обращается, вспоминает и тоскует по другим женщинам? Неужели его жена как-то на них не реагировала?» — спросил я общего знакомого, который знал его лучше, чем я.
«А она поэзией не интересовалась, стихов его не читала и спокойно жила, также как и он, в своём мире. И вообще, это говорит о том, что не следует слепо доверять всему, что пишут о себе поэты», — ответил мне тот, и был прав.
Несостоявшееся трио
Яков Александрович Аксельрод очень похож на Иосифа Алексанлровича Бродского. Однажды меня с ещё одним пишущим школьным товарищем — Сергеем Простомолотовым, пригласили выступить на даче у друзей. Был там и Яша. Собравшиеся сразу отметили его сходство с великим поэтом. И после удачного выступления у меня возникла идея выступать уже втроём: мы с Серёгой читаем стихи, а после все желающие фотографируются с Яшей — Бродским.
Но наша российская жадность погубила проект на корню. Яша потребовал 50% всех гонораров, мотивируя, что он — Бродский, а мы — никто.
На нашего Яшу похож
Как-то я рассказывал про Бродского ещё одному школьному другу — Жене Друбичу. «Надеюсь, ты знаешь поэта Бродского?»
«Знаю, на нашего Яшу похож».
Два направления русской поэзии
У Бродского же я где-то прочёл, что по его мнению русская поэзия развивалась с начала XIX века по двум направлениям: Пушкина и Баратынского. Себя Иосиф Александрович считал приверженцем второго направления.
Рассказал об этом своему товарищу. Тот поинтересовался: «А ты к какому направлению принадлежишь?»
«К Пушкинскому», — скромно ответил я
Сам себя не похвалишь …
В 2017 году в одном из литературных альманахов вышла подборка моих стихов. Компания авторов подобралась солидная: члены различных академий, 3-х или 4-х союзов
писателей, победители, призёры и дипломанты различных конкурсов.
Особенно запомнились два автора. Один представлялся, как автор 34 сборников стихов, в т. ч. собрания сочинений в 5-ти томах. Другой, помимо прочих регалий, охарактеризовал себя, как лидер собственного проекта.
И лишь один скромно представился: слесарь-ремонтник ж/д мастерских. Его стихи мне понравились больше всего.
Памятник на Мясницкой
В середине декабря уже прошлого 2018 года я шёл по служебным делам по Мясницкой улице напротив здания Росстата и обнаружил неизвестный мне ранее
памятник. Мужчина в старомодных круглых очках, оказавшийся архитектором-модернистом Корбюзье, по проекту которого и было построено в середине 30-х годов прош-
лого столетия здание теперешнего Росстата, очень напоминал нашего школьного учителя русского языка и литературы Якова Даниловича Жмылёва.
Сфотографировав крупным планом памятник, я послал фото школьному товарищу
по WhatsApp с коментарием: «На Мясницкой открыли памятник Якову Даниловичу!»
«Похож, — откликнулся товарищ, — только где надпись?»
А через пару дней, прочитав в Википедии про Корбюзье и про памятник на Мясницкой, послал ему стихотворение:
Сидит мужчина на Мясницкой
Совсем, как дома, третий год,
И подозрительно косится
Идущий мимо пешеход.
Заняв почти полтротуара,
Француз, неведомый месье,
От олигарха нам в подарок
Забронзавевший Корбюзье.
Напротив здания Росстата,
Которому немало лет,
(Центросоюз в нём был когда-то),
Единственный в Москве объект.
Ах эти наши одигархи!
Умеют и красиво жить,
И нам, согражданам, подарки
От щедрости своей дарить.
Что не доделало Люфтваффе,
То, потрудившись от души,
Закончит модернистов графика,
Их острые карандаши.
Иная нынче панорама,
И в этой новой суете
Не видно тени Мандельштама,
Не слышно группы ДДТ.
А через неделю, в воскресенье, был в районе метро «Тургеневская» уже по личным делам. Навстречу шла девушка, видимо приезжая, и попросила сориентировать её, где
остановка трамвая.
«Видите памятник? — сказал я, — как раз напротив него».
«Понятно, — сказала девушка, — напротив памятника Тургеневу».
«Вообще-то Грибоедову, — поправил я её, — памятник Тургеневу открыли только месяц назад на Остоженке к 200-летию писателя, зато совсем рядом уже три года существует памятник Корбюзье, подарок Москве от олигарха Усманова».
А тут и мы со своей креативностью
С недавних пор меня допекает агенство, занимающееся платным продвижением литературных произведений. Некая дамочка, называющая себя членом союза писателей, предлагает рекламную поддержку, поэтапные пакеты продвижения и прочую чепуху, после чего пиар-отдел агентства «со всей своей креативностью» грозится включиться в работу по созданию моего имиджа.
После третьего или четвёртого назойливого предложения, ответил дамочке:
«Из какого союза не знаю вы,
Все союзы друг другу под стать,
Только очень прошу, уважаемая,
Больше мне никогда не писать.
Не кропаю страшилок и фэнтези,
За известностью не гонюсь,
Обещаньями сыт и на «энти» все
Заманиловки не прельщусь.
От подобной чрезмерной активности,
Дорогая, весьма отдаёт
Пустотой, а во «всей креативности»
Только грубый, циничный расчёт».
Но, вероятно, ответы, кроме тех, где люди готовы платить за сомнительные услуги
на той стороне не читают, и раз или два в неделю я получаю предложения одно заманчивее другого. Вот только некоторые:
«Заявка на успех!»
«О-о-очень много новостей!»
«Кризис? Какой кризис?»
«Когда-нибудь я стану знаменит»
«Что в имене тебе моём? Как стать известным?»
И вот сегодня получил последнюю весточку: «Хотите премию?»
«Не хочу», — скромно ответил я назойливым создателям моего имиджа. Но боюсь
ответ останется «гласом вопиющего в пустыне».
Те же вызовы…
Не выношу новомодных слов. Когда в современных фильмах показывают старое, доброе время, и герои произносят: «рот закрой», «хорошего дня» или «хороших выходных», меня коробит. Так раньше не говорили.
У меня есть стихотворение про провинцию. Начинается оно так:
Всё до мелочи знакомо
И обыденно весьма,
Сонных улочек истома,
Деревянные дома.
Те же запахи и краски,
Что и двадцать лет назад,
Жизнь без каждодневной встряски…
В одном журнале предложили изменить последнюю строчку на:
Жизнь без вызовов и встряски…
«Не надо ничего менять, — взмолился я, — когда я его писал двадцать пять лет назад не было никаких „вызовов“, их потом придумали». А чуть позже написал небольшое стихотворение, начинавшееся так:
Признаться, редко отхожу
От правил и основ,
Но и на дух не выношу
Всех новомодных слов.
Люблю писателей. Люблю,
Как творческих людей.
Но откровенно не терплю
Всех авторов идей.
Хожу в театры и кино
Аж с самых юных лет
Смотреть спектакли, фильмы, но
Не чей-то там проект…
Мы все птенцы гнезда…
За шесть лет учёбы в средней школе у нас было три учителя русского языка и литературы: Зинаида Николаевна Истрина, Яков Данилович Жмылёв и Леонид Владимирович Дёмчев.
Зинаида Николаевна запомнилась эксцентричностью. Помимо русского и литературы она вела ещё и «Искусствоведение». На всю жизнь запомнил, как она объясняла нам картину Сурикова «Утро стрелецкой казни»: композицию, характер и поведение каждого героя, отношение к ним автора. Тогда я первый раз понял, что картину, как книгу, надо уметь читать.
На другом уроке почти сорок пять минут (весь урок) шёл спор между Олей Барановой, учившейся ещё и в музыкальной школе и мальчиком — двоечником и битломаном. Оба получили по «пятёрке», (у двоечника она была скорее всего единственной за весь год), хотя сама Зинаида Николаевна поддерживала точку зрения Барановой.
Яков Данилович заведовал ещё и школьной библиотекой. Под его влиянием я увлёкся в 6-м и 7-м классах русской литературой и планомерно читал все произведения Гоголя, Тургенева, Лермонтова, Некрасова, Гончарова.
Однажды, когда мы учились в 6-м классе к нему пришёл Коля Умяров из 5-го класса и попросил «Блеск и нищету куртизанок» Бальзака.
«А „Конька-Горбунка“ читал?» — поинтересовался Яков Данилович.
«Читал», — скучным голосом ответил мальчик.
«Ну и как он начинается?»
«За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба — на земле
Жил старик в одном селе».
Здесь Колины знания иссякли, но на помощь пришёл учитель:
«У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний был и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать столица та была
Недалече от села».
Так что бери «Конька-Горбунка», а когда выучишь наизусть, приходи за Бальзаком.
«Мы все птенцы гнезда Жмылёва», — написал мне одноклассник, Заслуженный учитель России, сам проработавший более сорока лет учителем словесности.
Любовь к книге с первого класса прививала нам и Елизавета Ефимовна Коган, которая четыре года вела у нас практически все предметы, в том числе русский язык и чтение. А поскольку школа была продлённого дня, раз в неделю один из двух часов «продлёнки» отводился под домашнее чтение. Каждый должен был принести книгу, которую он в данный момент читает из дома или из библиотеки. У нас была даже небольшая классная библиотека из двух-трёх десятков книг, которые мы по очереди читали. Запомнил: «Герои Эллады» (Мифы Древней Греции), «Наша древняя столица» (Натальи Кончаловской), «Птица-Слава» и «Жизнь и смерть Гришатки Соколова» (Сергея Алексеева).
Во время урока домашнего внеклассного чтения каждый читал свою книгу и, если возникали какие-то вопросы и попадались непонятные слова, подходил к Елизавете Ефимовне за разъяснениями. Также каждый ученик должен был вести тетрадку или дневник прочитанных книг.
Однажды, вспомнив про внеклассное чтение в последний момент, я взял из книжного шкафа первую попавшуюся книгу и побежал в школу. На обложке был нарисован тигр и я думал, что книжка про животных. Однако, открыв её, быстро увидел,
что не понимаю половину слов. Пошёл к Елизавете Ефимовне.
«Откуда ты взял эту книгу? Завтра чтобы в школе были родители», — сказала она,
отобрала книгу и взамен неё дала другую из классной библиотеки.
В другой раз Саша Валович также подошёл к ней с каким-то вопросом.
«А почему у тебя новая книга? — спросила Елизавета Ефимовна, — ты что старую уже прочёл?»
«Нет, — ответил Саша, — просто я читаю сразу две книги».
Возмущению учительницы не было предела.
«А папа Коли Соловьёва тоже читает две книги», — не сдавался Валович.
Он жил с Соловьёвым в одном доме, и их отцы также когда-то учились в одной школе.
Тут терпение Елизаветы Ефимовны лопнуло: «Папа Коли Соловьёва закончил Педагогический институт, завуч школы, а ты всего лишь ученик 2-го класса». И также вызвала родителей.
Думаю, прививаемая ею любовь к чтению и стала причиной того, что уже в 3-м и 4-м классах многие ученики пробовали писать стихи.
Валович, Соловьёв, Штатнова,
Простомолотов и Гульчак.
Но кроме Юрика Пляскова
Нас не печатают никак.
Пришла пора объединиться,
Издав свой сборник заграницей.
От Герцена и Огарёва
До Николая Соловьёва…—
Написал я лет восемь назад своей однокласснице Татьяне Штатновой.
Люблю Последний переулок
Первые двадцать пять лет моей жизни прошли на Трубной улице. Район издавна считался неблагополучным, достаточно прочесть Гиляровского. Но и во времена социализма напряжённая атмосфера сохранилась. Если раньше её определяли различные злачные места, то теперь Центральный рынок. Славился район и малолетноей шпаной и
по этой части мог конкурировать с Марьиной рощей, Таганкой и любым другим.
Шпана или, как бы их назвали сейчас, «крутые» ребята, ходили стаями, отбирали у законопослушных школьников мелочь и другие ценности, и вообще держали в страхе.
«Как школьнику драться с отборной шпаной», — пел Владимир Семёнович Высоцкий, два места обетания которого: Большой Каретный переулок и 1-я Мещанская улица
(Проспект Мира) были совсем рядом.
Среди шпаны были свои авторитеты: Кот, Завал, Лобан, Курил, Бандит. Были и более серьёзные: Афоня, Мелёшин, Чивердович, Фашист, Швейба, о которых многие только
слышали, но никогда не видели, так как жили они в основном почему-то в переулках между Трубной улицей и Сретенкой или же ближе к Трубной площади.
Как-то шёл с друзьями по Цветному бульвару и меня окликнул сосед по двору, парень намного старше меня (через пару-тройку лет получивший по слухам «вышку»):
«Серёж! Ты Фашиста не встречал?»
Я в глаза не видел никогда никакого Фашиста, только слышал о его существовании, но польщённый обращением столь авторитетной личности, сказал: «Нет».
На лето меня обычно отправляли в пионер-лагерь для детей работников жилищнокоммунального хозяйства. В одну из смен я познакомился с Сашкой Тарасовым, жившим
на улице 25 Октября (ныне Никольская). По его рассказам наша Трубная, по сравнению
с улицей 25 Октября, казалась райским уголком. Там у людей и «Волги» отнимали, и убивали, и грабили, а однажды на разборку из Орехово-Зуево приехали ребята на ЗИЛе,
вооружённые ножами и кастетами. И вот, по приезду из лагеря, бабушка послала меня в Аптеку № 1 на улицу 25 Октября. От метро «Площадь революции» на дрожащих от страха
ногах шёл я вдоль улицы. Время было вечернее. И что вы думаете, в первой же подворотне драка: пьяные мужики дерутся, дубася друг друга деревянными ящиками из-под вина. Пулей помчался я от злосчастной подворотни и влетел в аптеку. Пробыв довольно долго в рецептурном отделе, заказав нужные лекарства, с опаской двинулся в обратный путь, который оказался на удивление спокойным, даже в подворотне, где шла драка, было тихо.
Ещё в нашем районе, прямо напротив моего дома находилась одна из немногих в то время в Москве ветеренарных лечебниц. Мой друг Саша Валович «бредил» собаками
и нас таскал в «ветеренарку». Иной раз мы проводили в ней всю прогулку перед «продлёнкой», глазея на собак различных пород. Самому Саше родители собаку заводить не
разрешали. Но в Сашином доме жил его товарищ по фамилии Бунчук, у которого была сучка породы боксёр по кличке Хэнди. Хэнди была элитарных кровей, фотография её де-
да знаменитого боксёра Сэра Джона красовалась в Большой Советской Энциклопедии в разделе «Служебное собаководство». Бунчуку было лень гулять с Хэнди, и вместо него
с ней гулял Валович. В конце концов собака так его полюбила, что слушалась лучше хозяев.
Как-то он привёл Хэнди на школьный двор и стал травить на своих одноклассников. По команде «фас» собака бросалась на нас, глаза её источали злобу, из пасти текла слюна, а зубы лязгали в сантиметрах от наших брюк. Валовичу это доставляло большое удовольствие.
Через некоторое время я стоял у его дома в Последнем переулке и разговаривал с жившим здесь же другим одноклассником Колей Соловьёвым. Снизу от Трубной улице
к нам не спеша приближался Саша. Вежливо поздоровавшись с обоими за руку, он скрылся в подъезде. Что-то в выражении его лица показалось странным, но что именно я сообразил, чуть позже. На моё счастье Александр неплотно затворил дверь в подъезд, и
я сумел услышать, как дойдя до второго этажа, он позвонил в дверь квартиры Бунчука.
Далее всё развивалось стремительно.
«Давай срочно Хэнди», — негромко произнёс мой друг Саша, но так как дверь парадного была закрыта не до конца, я всё расслышал. Никогда быстро не бегал, но в тот раз меня бы не догнали ни Валерий Борзов, ни Карл Льюис, ни Усэйн Болт. Ни тем более Валович с Хэнди на поводке. Через секунду я уже был на Трубной улице, через две на перекрёстке Трубной с Большим и Малым Сухаревскими переулками, через три у подворотни, которая проходными дворами вела к моему двору, а через четыре у своего подъезда. Тут только решился оглядеться, где погоня. Её не было. Чуть успокоившись, я поднялся домой и ещё несколько минут глядел в окно, не появился ли Валович с Хэнди.
Вскорости наш общий друг и одноклассник Яша Аксельрод, также подвергшийся травле, решил отомстить обидчику. Ему, в отличие от Валовича, родители разрешили
завести собаку, и в Яшкиной семье появилась Дэзи. Также сучка, также породы боксёр, но не такая породистая, как Хэнди. Вернее совсем не породистая, у Дэзи даже не было ро-
дословной. Однако Яшка, человек последовательный и пунктуальный, выдрессировал её по всем существующим тогда нормам и правилам. Она прошла Общий курс дрессировки
(ОКД), курс ЗКС (защитно-караульной службы) и получила соответствующие знаки отличия — жетоны. И вот наступил долгожданный день расплаты. Яшка привёл травить Дэзи на Валовича. Битва была назначена в моём дворе прямо возле моего подъезда.
Первым пришёл, ехидно улыбаясь, Валович. Почти следом за ним Яшка с Дэзи на поводке. Я судил.
«Ну, трави», — улыбаясь произнёс Александр и встал правым боком к сопернику. Он совершенно не боялся собак, иногда мне кажется, что он знает их язык.
Яшка скомандовал «фас», и Дэзи храбро бросилась на противника, намереваясь вцепиться в его правую руку, чуть ниже локтя, но тот сделал неуловимое движение и бед-
ная собака плашмя шлёпнулась наземь. Второй раунд завершился тем же исходом. Потом было ещё два, и с каждым новым Дэзи прыгала на Валовича со всё меньшим энтузиазмом.
От пятого раунда она отказалась, хоть Яшка и продолжал бросать несчастную в бой. Но Дэзи только прижалась к его ногам, жалобно скуля.
Через некоторое время и у меня появилась собака. Своей любовью к животным Александр заразил и меня. Восточно-европейская овчарка по кличке Айна жила в нашей
семье с месячного возраста до глубокой старости. У неё была отличная родословная, она также прошла все курсы дрессировки, получила золотую медаль по экстерьеру, а за счёт
своего потомства, которое также выставлялось на различных собачьих выставках, знак «Элита». Но самым заслуженным её отпрыском считаю, не отличившихся на выставках по экстерьеру детей, внуков и правнуков, а кобеля-трудягу, который, как Мухтар из одноимённого кинофильма, попал в милицию и о подвигах которого также ходили легенды.
Помятуя Яшину неудачу, я не пытался травить Айну на Валовича, наоборот, он помогал мне в её воспитании. Сейчас он живёт в Германии. Как-то прочёл ему по скайпу стишок:
«Валович в пятом классе сбрендил,
Людей травил собакой Хэнди.
Травил Валович, в пока
В суды таскают Бунчука».
На что он недовольным голосом ответил: «Бунчука в суды не таскали, чего выдумываешь».
Несколько лет назад сделал попытку обобщить всё сказанное и написать серию стихотворений про Трубную, Сретенку, переулки нашего детства, используя Онегинскую строфу. В результате получилось одно, да и в том до Онегинской строфы не хватает строчки:
«Люблю Последний переулок,
Как первую свою любовь.
И кандидат и недоумок
Хоть раз, но возвратится вновь
Туда, где Стасик Чивердович
Ждал перепуганных детей.
Где обезумевший Валович
Травил собаками людей.
Был режиссёр Косноязыков,
Филиппов, не вязавший лыка,
И много-много разных лиц.
Иных уж нет, а те далече,
И крайне редки с ними встречи,
Хотя давно уж нет границ».
Режиссёр Косноязыков — наш одноклассник Сергей Простомолотов, закончивший ГИТИС. Не вязавший лыка Филиппов, — ваш покорный слуга, в молодости иногда злоупотреблявший спиртными напитками.
Маленькая железная дверь в стене
Последние четыре года я почти ежедневно прохожу по подземному переходу, соединяющему две станции метро «Смоленская» синей и голубой линий. За это время изучил всех музыкантов, играющих в переходе, всех нищих, бомжей и попрошаек, всех торговцев вблизи обоих входов в метро. Бомжи, особенно в холодное время года ютятся
ближе к выходу, ведущему к синей ветке, музыканты облюбовали противоположный край. Недавно в переходе появился новый персонаж — бабушка 75-80-ти лет, сидящая
на раскладном рыбацком стульчике с табличкой «Помогите на хлеб». Иногда она ведёт переговоры по вполне приличному Смартфону, пряча его между ухом и шерстяным платком вокруг головы.
В середине перехода находится железная дверь, ведущая, судя по количеству одновременно входящих или выходящих из неё людей, в довольно большое по объёму
помещение, а может быть и несколько помещений. Ранее они видимо принадлежали коммунальщикам или метрополитену. Сейчас в неё входят и выходят люди в погонах,
отвечающие за безопасность в городе, мужчины и женщины, от младшего сержанта до подполковника. Видимо они получают там инструктаж перед выходом на дежурство, а
получив, выходят на службу. Но это можно только предполагать, посторонних туда, естественно, не пускают.
И вот на днях родилось стихотворение-зарисовка, как бы подытоживающее вышесказанное:
«Наш народ решает множество задач.
Моцарта играет уличный скрипач
В зоне перехода. Рядышком бомжи
Клянчат у народа жалкие гроши.
Сорокаметровый узкий переход
Под кольцом Садовым прямиком ведёт
Местных и неместных, в общем всех подряд,
К широко известной улице Арбат.
Любят здесь слоняться все, кому не лень,
Толпы иностранцев бродят каждый день.
Ярко светит солнце, дождик ли идёт…
Ну, а мы вернёмся снова в переход.
В переходе этом потайная дверь.
И зимой и летом из неё, поверь
Мне, выходят толпы здоровенных лбов,
Без ненужной помпы и без лишних слов.
То ли полицейских? (Что ни час, то взвод),
То ли росгвардейцев? (Кто их разберёт?)
Внутренним десантом мимо торгашей,
Мимо музыкантов, сторонясь бомжей.
В городе контрастов, крайностей и нужд
Множество подвластных (но кому?) спецслужб.
И от любопытных чересчур теперь
Наглухо закрыта потайная дверь».
И взявши ножик в руки
Даным-давно спросил бабушку Олю: «А ты когда-нибудь писала стихи?»
«Пробовала однажды, написала, прочла и тут же порвала. И больше никогда за это дело не бралась».
«А можешь мне его прочитать?» — попросил я.
«Всё, естественно, не могу, шестьдесят лет прошло, а вот конец помню.
«И, взявши ножик в руки,
Убил себя от скуки!»
Встретились поговорили
Недавно встретил в метро знакомого поэта. В отличии от меня, довольно известного и даже секретаря СП. На вопрос о самочувствии, пожаловался ему, что только сделал
операцию по удалению грыжи, думал это ерунда, за неделю пройдёт, а уже третья неделя, а неприятные ощущения остаются.
В ответ он мне рассказал, что ему тоже делали такую операцию и стал описывать в подробностях процессы, происходящие в паховых кольцах, как что там срастается и т. п., в общем вещи, о которых я и понятия не имел. «Откуда он всё знает?» — удивлялся я.
И только, когда, проехав три остановки, мы расстались, вспомнил, что он доктор биологических наук, известный учёный, а литературой профессионально занимается только последние лет двадцать-двадцать пять. О ней, кстати, мы даже не заикнулись.
В необустроенной отчизне
Два года назад издательство «Зарубежные задворки» выпустило сборник моих стихов, в основном гражданскую лирику, под названием «В необустроенной отчизне». В нём несколько глав, и к каждой я старался подобрать соответствующий эпиграф, в основном используя строки двух практически неизвестных, но тем не менее очень хороших поэтов: Владимира Любезного и Марка Лосева. Обоих, к сожалению, уже нет в живых. А общим эпиграфом к сборнику взял поэтическую миниатюру Любезного (у него их, кстати, немало):
«Любя отечество, наивно
Не думай, что любовь взаимна».
И с нетерпимостью любой
Одно из последних стихотворений заканчивалось:
Жизнь — не равнение на моду,
А приглашение на бой
С неравенством любого рода
И культом личности любой.
Последняя строчка не понравилась и я её изменил:
И нетерпимостью любой.
И тут же подумал, что культ личности, не что иное, как одна из крайних форм нетерпимости.
Открыв любую из газет
Первый раз моё стихотворение было опубликовано лишь в 2012 году в газете «Правда Москвы»:
«Открыв любую из газет,
Просматривая интернет,
Про воровство и казнокрадство
Читает житель государства
Пенсионер российский. Тот,
Чей общий годовой доход
Весь до копеечки, идёт
На хлеб, жильё и на лекарства».
Мне думалось, подобный абсурд должен удивлять и остальных. Настолько был наивен. Самое страшное, что он уже давно никого не удивляет, как и вообще всё, что творится, как у нас, так и в мире.
Внук мой тогда учился только в первом классе и, решив похвастаться, понёс газету в школу. Узнав об этом, сказал невестке:
«Оксана, уговори его больше этого не делать, а то ещё, чего доброго, лишат бесплатных завтраков».
Промежуточные звенья
Из районного отдела жилищных субсидий, как Председатель ЖСК, получил информационное письмо. Следом другое. Оба на принятом сегодня у чиновников
тарабарском, непонятном для населения языке. Пошёл за разъяснениями. Ответ: ничего не знаем, наше дело разослать, по всем вопросам обращайтесь в ДИТ (Департамент информационных технологий) и Отдел жилищных субсидий Москвы.
Вскоре пришло письмо из центра Городских услуг «Мои документы». В нём значилось, что в данных на одного из жильцов, получающих льготы и субсидии от города,
ошибка. В нижнем углу письма фамилия, имя и отчество сотрудника и его добавочный номер телефона.
Звоню по центральному телефону мэрии (семь семёрок) и получаю ответ, что по добавочным номерам они не соединяют. Делать нечего, иду в местное отделение Горуслуг
«Мои документы» к указанному в письме сотруднику и прошу разъяснить в чём конкретно ошибка и какие уточнения или дополнения нужны. Он, вернее она, отвечает,
что письмо готовит ГЦСЖ, отсылает в ГУИС, а уже ГУИС перенаправляет им. Зовут сотрудницу Полина, на груди у неё «комсомольский» значок «Мы в команде мэра», ничего более того, что написано в письме она сообщить не может, её задача разослать.
После этого понимаю, что уже ничего не понимаю, а к вечеру появляются выстраданные бесплодными попытками строчки:
«Я опять в оцепененье,
Руки ходят ходуном.
Промежуточные звенья
Вижу только лишь кругом.
Могут что-то от кого-то
И куда-то передать,
Но при этом, хоть за что-то
Не желают отвечать.
Без малейшего смущенья
Каждый день и каждый час
Промежуточные звенья
Отфутболивают вас.
Раз окошко, два окошко.
Докажи, что ты есть ты.
Размножаются, как кошки,
Прорастают, как грибы.
Перед ними пресмыкаясь,
Забываю об одном,
Что и сам я лишь являюсь
Промежуточным звеном.
Между прежним человеком,
Что дожил до перемен,
И физическим субъектом
С многозначным ИНН».
Мороз и солнце
Долго думал, чем завершить свои заметки. Подсказала сама жизнь. В ясный мороз-
ный день в середине января уже наступившего 2019 года, спеша по служебным делам,
заметил двух старушек, радующихся хорошей погоде. Одна из них цитировала:
«Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись…»
Другая пыталась вторить, но, чуствовалось, её знания были слабее, и она постоянно
сбивалась.
Тогда первая полностью взяла инициативу в свои руки и стала читать одна.
Я покидал двух поклонниц Пушкина, когда она дошла до предпоследней строфы:
«Вся комната янтарным блеском
Озарена. Весёлым треском
Трещит затопленная печь».
Уходя, подумал, что, если нужно, она не только это стихотворение, но и
всего «Онегина» прочтёт наизусть.
С некрасовской горечью
Хотел завершить по-пушкински, а приходится с учётом времени по-некрасовски.
Как-то прочёл своему другу:
«Жизнь диктует новые правила, и нежный поэт романтик предстаёт сегодня перед читателем гражданским лириком. При этом он не становится ни жёстким, ни жестоким,
ему удаётся сочитать камерность, мудрость и любовь к России с почти некрасовской горечью и верностью русской поэтической традиции XIX века».
«О ком это?» — спросил друг.
«Вообще-то обо мне», — скромно признался я.
Так главный редактор «Зарубежных задворок» Евгения Жмурко написала три года назад в предисловии к подборке моих стихов. Читать подобное, признаюсь, приятно, надо
не забывать только при этом, что гипербола — один из литературных приёмов, суть которого сводится к чрезмерному преувеличению.
Встретив на улице очередную партию работяг, прибывших в Москву на заработки, вдруг ощутил позыв написать на эту тему стихотворение. Тут же на улице начал продумывать его канву, сюжет и первые варианты. Вспомнил стихотворение «Школьник» и менее, чем за час всё сложилось само собой. А последняя почти полностью некрасовская
строфа своей беспросветностью зазвучала, по-моему, страшней, чем в середине позапрошлого века. И это «заслуга» не моя и даже не Некрасова, а людей, определяющих
сегодня направление развития России.
«Ну, пошёл же, ради бога!
Небо, ельник и песок».
Это всех теперь дорога,
Все в Москву спешат, дружок!
«Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь…».
Не стесняйся, что за дело?
Это многих нынче путь.
Бросив край родной и поле,
Не во сне, а наяву,
По своей (не божьей) воле
Снарядился ты в Москву.
Не лежат в котомке книжки,
Не учиться ты идёшь.
Будешь матери, братишке
Отсылать последний грош.
«Не без добрых душ на свете», —
Кто-то сможет подсобить
Подработать на объекте,
Просто пиццу разносить.
Раздавать в толпе открытки.
Ну, а если повезёт,
То менять в столице плитку
И бордюры каждый год.
«Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь…..»
И вздыхает одиноко
Остальная наша Русь.
«Не бездарна от природы»,
Но погиб, как видно, край,
«Что выводит из народа
Столько славных». Так и знай:
Нет уж больше «благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!»