Полярная звезда и Сувенир

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

— Значит, на тебе ёлка и рынок. А мы гулять.
— И вода.
— Про воду я молчу, это вообще не моя забота.

Кукушкин тоже промолчал (это была его забота), предвидя ближайшие часы своего выходного и отмечая, что ему в одиночку придется пережить последние и самые печальные моменты нового года.

Лена собрала мальчишек, сама выкатила коляску и была такова.

Это означало, что на все про все у него два часа. И дабы выходной постепенно улучшался, Кукушкин решил действовать от нелюбимого к терпимому и почти приятному.

Самое нелюбимое из предстоящих дел это вода.

Пить водопроводную они отказались – от жесткой воды посуда мгновенно обрастала известковой коркой. Кипятили антинакипинном, фильтровали кувшином с фильтром, но все бесполезно, если не проделывать чистящие процедуры ежедневно.

Потом заключили договор на поставки воды. Контору, делавшую это доброе дело, нашла по интернету Лена, и, однажды вернувшись с работы, Кукушкин обнаружил на кухне две пластиковые двадцатки с чистой ключевой водой и воздушной помпой сверху одной из них. Нажатием на помпу вода через кран наполняла поднесенную к нему емкость.

Емкости радовались новой, чистой воде, и ничем не обрастали. Горячие напитки избавились от посторонних примесей и пленок на своей поверхности, приобрели новый, более выраженный вкус и аромат. Лена была довольна, Кукушкин радовался, что проблема с водой решена, и что у него такая находчивая жена.

Радость длилась ровно три недели, пока не опустела вторая двадцатка.

— Здравствуйте! Можно нам водичку на завтра? Да, две.

Лена сама позвонила в контору по доставке воды, назвала номер договора, домашний адрес, сказала спасибо и до свидания.

— Завтра с шести до девяти привезут, ты как раз уже будешь дома, – сказала она Кукушкину, – как же все-таки хорошо, что я ее нашла!

«Да, как хорошо, что ты ее нашла», в ответ подумал Кукушкин и поцеловал жену.

Когда завтра с шести до девяти воду не привезли, Лена набрала оператора.

— Машина в пути. Может быть, пробки, говорят, – сказала она Кукушкину после короткого разговора.

Вид ее был озабоченным и уже не таким радостным. В полдесятого все же раздался звонок, и разрумяненный молодой человек со словами, что пришлось немного задержаться, снова внес в их дом радость в виде двух полных двадцаток еще на три недели, спустя которые повторилось то же.

— Не, они что там, решили каждый раз в полдесятого возить? Тут Вовку  укладывать, Мотьку кормить, а я должна ждать их сраную воду?!

Трехлетний Кукушкин Вова в полдесятого отправлялся на боковую под контролем мамы; трехмесячный Кукушкин Матвей неотделимо от мамы сопровождал их обоих.

Кукушкин знал, что если Лена называет что-то сраным, значит, она пребывает в крайней степени отчаяния или искреннего непонимания от творящейся вокруг несправедливости. Кукушкин сам уже тихо заводился от того, что вечно так продолжаться не может, и третьего раза не будет.

На третий раз воду не привезли и в полдесятого. У Лены зазвонил телефон.
— Кукушкин, это они. Поговоришь?

Он ответил на звонок.
— Мы немного задерживаемся, к вам приедем минут через сорок пять, не раньше. Вы будете ждать?

Внутри у Кукушкина вспыхнуло. Как вспыхивает адское пламя в глазах киногероя, заложившего душу дьяволу. Немного задерживаемся?! Доставка с шести до девяти вечера, а вы звоните в полдесятого и говорите, что сможете приехать не раньше, чем через сорок пять минут! А не раньше – это и час, и сколько угодно больше!

Кукушкин сделал паузу, ровно такую, сколько бы эти слова звучали вслух, и подавлялось адское пламя, и сказал:

— Нет, мы ждать не будем.

Некоторое время назад по инициативе особо неравнодушных соседей на въезде в их двор был установлен шлагбаум. Якобы, это разгрузит двор от лишних машин. В каждом дворе есть такая кучка идиотов, которым надо больше других, они ходят по квартирам, задают вопросы, собирают подписи, проводят собрания, ведут протоколы, принимают решения… Вот только Кукушкин не припоминал, что что-то подписывал насчет шлагбаума.

Машин, понятно, что меньше не стало, зато такси к подъезду уже не вызвать, пиццу домой не заказать, и чтобы запустить во двор скорую помощь или ту же доставку воды, Кукушкину приходилось стучать соседям напротив и брать дистанционный ключ. А чтобы открыть шлагбаум, надо было выйти из дома, пройти двести метров до помойки и стать на прямой видимости – на линии между ним и шлагбаумом не должно быть никаких материальных препятствий. Сигнал проходил только через молекулы воздуха. Сквозь молекулы кирпичных и панельных хрущевских домов сигнал не проходил.

От надобности просить соседей в позднее время, Кукушкин и злился больше всего – машины у него не было, и отдавать семьсот рублей за шлагбаумный ключ он не собирался. Зато всерьез вынашивал мысль подать заявление в прокуратуру, чтобы проверили законность установки этого шлагбаума. При том, что без его согласия.

Тем вечером, когда второй раз вода приехала в полдесятого, и он, выпустив со двора машину, возвращался от помойки домой, во дворе отключили свет.

Погасли все фонари и все окна. На какое-то мгновение он ослеп – так резко наступила темнота. Пришлось остановиться и сообразить, что делать. Сообразил быстро.

В отсутствие других источников освещения, непривычно яркими стали звезды. Их внезапное сумасшедшее множество било в глаза, будто разом с неба выстрелила сотня дробовиков. Кукушкин, пораженный, так и замер с задранной головой.

Белое полотно млечного пути разлилось наискосок через двор и буквой Z соединило две стоящих параллельно друг другу пятиэтажки. Кукушкин не очень знал астрономию, но Большая Медведица разве что не махала ему своей звездной лапой, и он вскинул в ответном приветствии руку. Проследил от ковша указательным пальцем вверх и ткнул, как кнопку, Полярную Звезду, отчего она с пущей силой распустила лучи, и брызнули новые звезды. Вокруг снова стало светло. Светлее, чем если бы зажглись все фонари во дворе и все окна окрестных домов. Кукушкин смотрел на мерцающие огни, голубоватые и красноватые, яркие и бледные, но тянущиеся к нему через расстояния, обозначения которых он и не знал.

Пришла мысль – скорее, хоть на минуту вытащить Лену и показать это небо. Он очнулся, вбежал в подъезд, распахнул дверь квартиры, едва не крикнул, но шепотом, дети спят: «Лен, давай скорей сюда!»…

Но в прихожей привычно горел свет. Скинув обувь, Кукушкин прошмыгнул в кухню и глянул в окно. За окном привычно светили фонари и несколько окон в доме напротив.

Общение с конторой по доставке воды продолжалось еще два дня. На следующий, по обыкновению, в полдесятого позвонили, что привезли. Кукушкин сказал, мы ничего не заказывали. Еще на следующий позвонил уже оператор выяснять, почему не приняли воду. Тут уж Кукушкин не совладал с разгоревшимся адским огнем и испепелил проклятиями контору, указав точный адрес, по которому им впредь эту воду возить.

— Что ты наделал?! – вспыхнула было Лена
— Я сам буду носить воду.
— Хорошо, – охотно согласилась Лена, – только пусть это будет твоей заботой, и чтобы я не напоминала.

С тех пор раз в неделю по выходным Кукушкин брал с собой четыре пятилитровые бутыли, отправлялся в ближайший пункт разлива воды, добытой из какой-то подземной скважины, и наполненные доставлял домой.

Рынок Кукушкин тоже до некоторых пор не любил. Скопления народу, блуждающие ценники или вообще их отсутствие, запахи рыбы, мяса, молочных закисей и гулкие удары топора; развешенные на крюках свиные головы, копыта, уши, туши – все это переживалось им брезгливо и с большой неохотой. Сам он обычно ходил за продуктами в ближайшие супермаркеты, где имелось все нужное для полноценной жизни. Холостяцкой. Но с появлением семьи все чаще возникала необходимость посещения именно рынка. И постепенно для Кукушкина это стало столь же привычным делом, как приносить воду.

На рынке совершается большое количество покупок, а покупать, значит – тратить деньги, а тратить деньги, значит – есть, что тратить. Этот тонкий психологический момент, показывающий, что у него эти деньги есть, и что он в состоянии собственными силами обеспечить семье пропитание, доставлял самую, что ни на есть искреннюю, первобытную радость.

Ему нравилось покупать у множества разных продавцов – толстых румяных женщин, бледных небритых мужчин, озорных глазастых девушек, слышать слова благодарности, призывы запомнить их место и приходить только к ним.

Нравился процесс обмена денег на продукты – отдавать большие купюры, принимать купюры поменьше или в сложенную лодочкой ладонь горсть монет, а вместе с ними сыры и сосиски, куриные бедра и грудки, треску свежемороженую и печенье-черепашки с вареной сгущенкой для Кукушкина Вовы.

Нравилось, когда отделение для монет в кошельке после нескольких крупных покупок раздувалось, как насытившийся живот, а потом за мелкие – свёкла, морковка, лук, зелень, кубики бульона, пакетики специй – расплачиваться мелочью.

Для похода на рынок нужны две в равных долях важные вещи. Это деньги и список. Без второй, как без первой, на рынке делать нечего.

Список в руке – он как компас, как навигатор, как яркая путеводная звезда в черном небе – всегда осветит путь и укажет направление. Без него, как слепец впотьмах без поводыря и точки опоры. Как провинциал, впервые оказавшийся в московском метрополитене в ступоре с раскрытым ртом перед разноцветной лучистой солнце-схемой.

Так-то, конечно, помнишь, что пришел за какой-то едой, но… за какой? Вся она выглядит одинаково нужной и ненужной одновременно.

Должно быть четко, по пунктам – что, сколько, цена? А порой и – где? Это касается чего-то, вроде тростникового сахара, разрыхлителя теста или экзотических трав, вроде крапивы или щавеля. В составлении таких списков, более походивших на руководства по посещению рынка, Лене не было равных.

Как-то раз Кукушкин заказал себе по интернету шариковую ручку паркер. Из Индии. За триста рублей с бесплатной доставкой. Просто хотел он ручку. Просто задумался – а ведь у меня всю жизнь не было ручки, такой, которую при случае не стыдно достать из внутреннего кармана и продемонстрировать. Ничего, в общем, особенного в ней не было – аккуратная, серебристая, строгая, вся такая утонченная. В общем, радовала его, оправдав ожидания, оказавшись именно такой, как он хотел.

— Классная, – согласилась Лена, повертев, и с тихим сожалением возвращая мужу.

— Хочешь, тебе закажу?

— Ну, куда она мне, Кукушкин? Список на рынок тебе писать?

Кукушкин подумал, что такие списки, как писала ему Лена, достойны не стального, а золотого паркера, огненного пера Птицы Феникс.

Список составлялся Леной, словно она мысленно представляла, и сама двигалась по маршруту, последовательно, вдоль торговых рядов, от лотка к лотку, от прилавка к прилавку, останавливаясь у нужных точек. В крытый рынок, направо за рыбой, налево за курой, напротив сыр-колбасы. Вглубь, направо за свежим мясом (ухх! – топор, ухх! – еще), налево – молочный, «к чаю» и «что-нибудь Вовке». Затем на открытый – овощи, яблоки, бананы, сухофрукты, орехи. На ходу захватить сетку картошки и свежего хлеба.

— Можешь себе пивка, – каждый раз добавляла Лена, зная, что Кукушкин, нагруженный, как караванный верблюд, весом, превышающим его собственный на несколько тонн, вряд ли отклонится от кратчайшего пути до дома.

Но каждый раз Кукушкин приходил с пивом. Вот и сегодня, когда два из трех поручений были выполнены, благо, и рынок находился в десяти минутах, и навигатор отработал без сбоев, Кукушкин с удовольствием откупорил жестяную банку и сделал несколько колючих, пузырящихся глотков.

Теперь можно было не торопиться, делать все медленно, аккуратно и в свое удовольствие. Можно переодеться в домашнее, включить музыку на компьютере, сделать громкость чуть больше обычного, не спеша прикладываться к банке.

Оставалось одно, самое простое, приятное, но и грустное дело.

Кукушкин задернул шторы и включил гирлянду на ёлке. Из кладовой достал большую картонную коробку из-под (микроволновой печи LG с функциями гриля и авторазморозки) новогодних украшений. Почему-то эти украшения принято называть игрушками, но Кукушкин не помнил, чтобы, даже будучи ребенком, он ими играл.

В его советском детстве елочные украшения и вправду больше походили на игрушки. Были домики, фонарики, сосульки, был набор героев сказок Пушкина — бедный старик с неводом, длиннобородый Черномор, цари, богатыри, зверушки. Даже избушка на курьих ножках была. Были и такие, что не цеплялись за веревочки, а как будто стояли на ветках, прикрепленные специальными зажимами. Все были стеклянными и все были разбиты. По одной, по две каждый год — естественная убыль. Никогда не обходилось без этой страшной трагедии — разбилась елочная игрушка. Так ушли все — цари, богатыри, зверушки, избушки, порушились дома, погасли фонари, сосульки потаяли.

Теперь только шары. И только пластик. Почему только шары, думал Кукушкин? Ведь это он сам придумал, что ёлку лучше всего украшать шарами. Увидел в кино или в магазине, или подсмотрел в гостях — там были только шары, и сам так захотел. Купил три набора по шесть штук больших — красных, синих и серебристых. Потом со временем еще три по шесть, но поменьше — красных, зеленых с шашечками и золотых, как будто в позолоченной крошке.

Сколько лет уже эти шары в его доме в неизменном первоначальном количестве? Пять? Больше? Что-то покупалось уже с Леной. Пластиковый шар не разобьется, не рассыплется вдребезги, а отскочит, останется невредимым. Только золотистая крошка засверкает на полу. Порой среди ночи веревочка вдруг сползет по ослабленной сосновой иголке, и шар, скользнув по ветвям, глухо стукнет в пол и останется ждать до утра. Даже какое-то разочарование, необъяснимое и необоснованное, гложет душу каждый раз, оттого что нет этого бьющегося звона, не случается этой внезапной и резкой боли от потери маленькой, но прекрасной в своей беззащитности вещицы.

Кукушкин раскрыл коробку от микроволновки. Из нее достал и разложил в ряд по полу коробочки поменьше — от шаров, гирлянды, пакеты от мишуры и дождика.

Подобно сборке автомата Калашникова после его разборки, снимать украшения с ёлки надо в обратной последовательности. И первым делом дождик.

Кукушкину нравился дождик почти так же, как шары и гирлянда с лампочками, и считал его обязательным элементом новогодней ёлки. Дождик придавал завершение образу. Почти невесомые серебристые струи, берущие начало из одного истока, стекали с верхних веток, ложились на нижние, повторяя расширяющийся книзу контур дерева.

Все это бережно, чтобы не повредить, не разорвать, ручеек за ручейком, снималось и стопочкой складывалось на диван, а затем помещалось в маленькую черную коробочку от давно неработающих механических часов Кукушкина.

После дождика — мишура. Ее Кукушкин как раз недолюбливал за неясность назначения, внешнюю схожесть с волосатой гусеницей и общую неуклюжесть. Да, она заполняла пространства и пустоты соснового дерева, но можно было обойтись и без ее неестественно ярких лент. Длинные ворсистые сверкающие, но безжизненные тела — бирюзовые, фиолетовые, серебристые — аккуратно отцепляются от высохших иголок и плотно укладываются в пакет.

Теперь шары. Кукушкину ёлка нравилась даже так — увешанная одними шарами и мигающая в разных режимах электрической гирляндой. Пустоты, обнажившиеся в отсутствие мишуры и дождика, не смотрелись ущербно, а напротив, подчеркивали природное естество сосны.

Кукушкин стал снимать шары по цветам и сразу заполнять ими положенные коробки. Он даже был доволен тем, что делает это сам, без участия Лены и Кукушкина Вовы. Он находил что-то личное и как будто доступное для понимания только ему в этом процессе — неспешном, размеренном, упорядоченном. Казалось крайне важным разложить все по своим местам. В одну (в свою) коробку большие красные шары, в другую (свою) мелкие зеленые с шашечками и так далее — все по домам, пока на ёлке не осталось красного, зеленого, золотистого, серебристого…

Гирлянда перешла в режим, когда загорающиеся огни на несколько секунд залипали на каком-то одном цвете. Медленно зажигается красный. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Красный медленно угасает, зажигается синий.

Только синие шары на ёлке. Шесть больших шаров. И несколько десятков точечек — синих огней гирлянд освещают их, отражаются в них и умножаются на два в зеркальной створке шкафа-купе. Синее на синем и в синем. Кукушкин нажал на стоп и…

Шесть… Семь… Восемь… Синие огни заполняют его глаза, и окрашивают стеклянный циферблат с замершими стрелками часов на стене… Двадцать пять… Сорок шесть… Шары поползли вверх, став невесомыми, их веревочки отцепились от сосновых ветвей, запустив пузатые спутники на орбиту вокруг пятиконечной ледяной Полярной Звезды. Восемьдесят два… Пять острых лучей тоже светились синим, и этот свет в полумраке зашторенной комнаты удерживал шары на высоте… Сто тридцать семь… А Кукушкина в безмолвии и трансе. Сто семьдесят три…

Синий цвет не хочет проходить и уступать место другим. Он остается, светит ровно, печально и как будто прощально. И как будто из последних сил источая дыхание, лампочки становятся ярче, в них играет напряжение, и если бы Кукушкин знал азбуку Морзе, то распознал бы посылаемый ему сигнал…

Зазвонил телефон. Лена. Сразу натянулись веревочки под весом больших синих шаров. Синие огни гирлянды стали сменяться желтыми.

— Ну как ты там? Справился?

— Да, почти. Ёлку, вот, почти разобрал, немного осталось. Сейчас выносить буду.

— А мы уже идем домой. Скоро будем.

Кукушкин снял и уложил в (свою) коробку большие синие шары-спутники, стал на колени, взял треногу с закрепленным в ней стволом дерева и немного оттянул от стены так, чтобы он смог пройти в образовавшемся проеме. Взял край включенной гирлянды и пошел хороводом вокруг ёлки, как по орбите звезды на верхушке, наматывая на ладонь нить гирлянды. Разноцветные лампочки, зажигаясь, гладили и грели руку.

Как только наклеил последнюю полоску широкого скотча, залепив «микроволновую» коробку, пикнул домофон, с прогулки вернулась семья. Кукушкин сходил на крыльцо за коляской, стянул сапожки с Кукушкина Вовы, размотал его шарф, развязал под подбородком бантик шапочки, расстегнул куртку, из которой Вова вышел, как из небольшого теплого домика. Ослабил зажим треноги, вытянул из нее ёлку.

— Поляльна, папочка, поляльна. Поляльна, папочка!

Кукушкин Вова, румяный и еще не переодетый с мороза, стоял на входе в комнату и повторял эти слова, глядя на отца. Кукушкин бы непременно присел перед сыном на корточки, расцеловал его горячие щеки и выяснил, что важного хотел сказать ему Вова, если бы не вытянутая из треноги и приготовленная к выносу ёлка в его руке.

— Вовочка, малыш, отойди-ка, чтобы ёлочка не уколола.

На улицу вышел без шапки. До помойки было всего двести метров, которые он прошагал спешно, держа ёлку на вытянутой руке, чтобы самому не колоться высохшими почти за три недели иголками. Там как раз служебная машина грузила отстоявшие новогоднюю службу древа. Несколько мохнатых лап торчало, возвышаясь над открытым кузовом.

— Швыряй прям туда! — крикнул работник службы благоустройства, добавив, — Если, дошвырнешь, конечно.

— А чего ж не дошвырнуть?

Кукушкин половчее перехватил ствол и, как комету с пушистым хвостом, запустил свою сосну в самую гущу кузова.

— О, хорошо пошла! — одобрил бросок работник благоустройства.

— Ну, вот и все. С новым годом! — сказал Кукушкин вслед запущенной комете.

Возвращаясь, успел подумать, что хорошо, когда все дела сделаны, ничего не пошло в разрез с задуманным планом. Вода на неделю есть, продукты куплены, ёлку убрал, нигде не накосячил. Можно спокойно лечь на диван и пить пиво.

В прихожей, у самых дверей, его встретил Кукушкин Вова.

— Поляльна, папочка, поляльна!

— Поляльна? Что это, Вовочка? Я не понимаю.

Вова заверещал и затопал ногами, мол, как тебе еще объяснить, что непонятного?!

Из комнаты показался удивленно рассматривающий мир Кукушкин Матвей и Лена.

— Полярная Звезда, Кукушкин! Что непонятного?! Ты что, ёлку вместе со звездой вынес?

— Твою мать! — не расцепляя зубов, процедил Кукушкин и побежал на помойку.

СУВЕНИР

Лене и Вове

В свой день рождения Кукушкин первый раз за три года ходил с Леной в кино. Родители сделали самый лучший презент — остались с двухлетним внуком, Кукушкиным Вовой, подарив свободный вечер.

Пошли на первое, что попалось по времени — «Мир Юрского периода» — просто, чтобы вспомнить, как это было, когда они еще не были родителями — сидеть в большом кинозале, раскинувшись в обнимку на двухместном диване с орешками, пивом и чипсами, перед огромным экраном, где крупные динозавры поедали мелких динозавриков. Да и неважно, кто там кого поедал и что вообще происходило. Важен был сам процесс: никуда не торопиться и отдыхать.

Настроение было отличное — на работе Кукушкину скинулись деньжатами всем отделом, а отмечать в кафе собралось меньше половины. Выходило, что еще три тысячи оставалось чистыми. А не как год назад, когда накрывал поляну по полной — народу пришло больше, чем скидывалось.

На следующий день, вспоминая сумбурное кино, полез в интернет. И зачитался так, что обнаружил себя за изучением периода мезозоя, формирования древесной растительности и появления первых лучепёрых рыб, зарождавшихся на Земле многие миллиарды лет назад.

Беда пришла, откуда не ждали.

За полчаса до окончания рабочего дня звонок от Лены.

— Кукушкин, у нас проблема. Она опять четвертый час стирает и не думает останавливаться.

Кукушкин вспомнил, что получал тревожный сигнал от Лены еще пару недель назад, когда она обнаружила, что машинка стирает уже четвертый час.

Тогда он предложил отключить ее вручную с помощью регулятора и попробовать режим «быстрой стирки» — тридцать минут. Так и сделали. Помогло. Машинка исправно отработала. На том и успокоились.

Но теперь Лена тревогу забила нешуточную, как на пожар.

— Это же уже который раз! А представь, завтра вообще сломается, сгорит что-нибудь, как без машинки? Я буду мастера вызывать.

— Ну… Раз надо, давай вызывать. Я ж только за.

— Я уже вызвала. Только ты сразу после работы домой! Он сказал, что в течение часа будет.

Ох, как не любил Кукушкин эти «близкие контакты третьей степени» с работниками и продавцами различных магазинов, сервисов, ремонтов, доставок и прочих сфер услуг. За их улыбками буквально слышалось:

— Как же я тебя ненавижу!

— Чего ты ко мне пристал?

— Когда же закончится этот день? Домой! Пива!

Кукушкин помнил, как однажды ехал в поезде, сидел, пил чай, держа стакан за ручку подстаканника, и проводница каждому пассажиру раздавала специальные листочки, на которых были указаны номера мест, и всем предлагалось написать, чего им не хватает в сервисе и какие есть предложения по улучшению комфорта в вагоне. Проводница была молодая и симпатичная, но отчего-то крайне хмурая. Кукушкин ей и написал: «Все очень хорошо, только почему проводница такая хмурая?»

С той поездки в семье Кукушкиных появился сувенир от железных дорог — мельхиоровый подстаканник, сразу ставший одной из любимых игрушек Кукушкина Вовы.

Когда Кукушкин утром перед прибытием поезда сдавал белье, та же неулыбчивая проводница попросила его зайти в ее дежурное купе.

— Я по поводу вашей претензии…

— Какой претензии? — Кукушкин и думать забыл о своей записке.

— …вы понимаете, я не могу постоянно всем и всегда улыбаться. Что я, циркачка какая-то? У меня высшее юридическое образование, красный диплом, три года то там, то там, по разным конторам-однодневкам, везде с зарплатами задержки, если вообще платили. Пришлось вот сюда, проводником в вагон, по объявлению набор делали. Вы думаете легко проводником? У меня испытательный срок заканчивается, а тут ваша жалоба — проводница хмурая! А какой мне быть, веселой и радостной? Песни петь и колесом по вагону ходить?

Она говорила тихо и быстро, едва не плакала, голос трепетал, словно изо всех сил старался оставаться в нужной тональности и не вырваться за пределы купе.

— Девушка, — он посмотрел на табличку с именем, — Татьяна, какая жалоба? Какая претензия? Зачем колесом? У меня и в мыслях ничего такого не было. Увидел, что вы хмурая, вот и написал первое, что пришло в голову. Я не думал, что это все так серьезно…

— Конечно, серьезно! Эти бланки с номерами всех мест пойдут к начальнику поезда и так далее, и тому подобное. Я вас умоляю, напишите, что все хорошо или что угодно напишите: что в окна дует сквозняк, или что вентиляция слабая и вы задыхаетесь, или, я не знаю, туалет ни черта не смывает, только не про меня, пожалуйста. Хотите, я вам набор магнитов РЖД подарю? Или вот, сувенирное полотенце РЖД?

— Ну что вы, ничего не надо, я напишу все, что вы скажете, — сказал Кукушкин, но тут его взгляд ткнулся в поднос, на котором в несколько стройных рядов, как солдаты в парадных мундирах, были расставлены граненые стаканы в нарядных узорчатых подстаканниках. Он с детства любил держать стакан за ручку подстаканника, вдыхать аромат грузинского или индийского чая, в котором кружились как в танце настоящие чаинки и не болтался, как утопленник, пакетик-тряпочка. Когда сахар приносили не в ломающемся напополам бумажном тубусе, а это были два кирпичика рафинада, аккуратно упакованные, точно в конфетную обертку. Их можно было брать за один край, а другой погружать лишь на миллиметр в чай и смотреть, как он, напиваясь, окрашивается в янтарный цвет или просто отгрызать и хрустеть сахаром.

— Это у вас мельхиор?

— Забирайте!

Как и условились с Леной, Кукушкин сразу после работы, прибежал домой.

— Что? Уже был мастер?

— Ага. Десять раз.

Кукушкин мало того, что не любил и всячески избегал общения с разными такими службами, но когда еще их ожидание выходило за пределы оговоренных сроков, он заранее понимал, что ничего хорошего ждать не стоит.

Заканчивался второй час ожидания. В семье Кукушкиных был приготовлен и прошел ужин. Кукушкин Вова смотрел мультики и катал по столу подстаканник с торчащей из него обезьяной. Кукушкин сидел за компом, а Лена кричала из кухни:

— Если он сейчас позвонит, что задерживается, я ему скажу, что уже ничего не надо, пошел он в жопу. Щас уже скоро Вовку купать. А он там возиться будет.

— Купи-купи, — отозвался эхом Кукушкин Вова.

Тут же зазвонил домофон.

— Тун-тун-тун, — изобразил и показал на дверь Кукушкин Вова.

Было восемь часов.

— Так собирались же в течение часа приехать, — встретил Кукушкин мастера по ремонту стиральных машин.

— Да, пришлось задержаться… — он отвел взгляд, — куда проходить?

Кукушкин чувствовал себя полным дундуком в разговорах с этими мастерами. Он совершенно не знал как себя вести. «Пришлось задержаться». И все. Захотел в восемь вечера приехал, а захотел, вообще не приехал. Выходит, тема закрыта? Вот что ему сказать? Или дать в бубен?

Вышел Кукушкин Вова и показал на мастера:

— Дядя.

Мастер оказался молодым парнем лет тридцати. Он со знанием дела открутил несколько шурупов, и снял переднюю часть корпуса стиральной машины. Сунул руку и извлек из ее внутренностей некую деталь, похожую на сильно окислившийся и обросший корой доисторической древесины стальной полотенцесушитель, ужатый до размера ладони.

С ним явно было все плохо. Его как будто не из четырехлетней стиралки достали, а из четырехсотмиллионовлетней лучепёрой рыбы. Это был самый натуральный фрагмент ее скелета, весь в накипи, прочих налетах и наростах местами черного, а местами странного желтовато-коричневого цвета. Они откалывались и осыпались твердыми и расползающимися кусочками на заранее расстеленную половую тряпку.

— У вас… видите? «Тэн, — сказал мастер, демонстрируя эти жалкие останки во всей красе, — тэн сгорел».

Кукушкин видел.

— Там-там! — сказал Кукушкин Вова.

— Температурный электронагреватель, — уточнил мастер, — а еще вот здесь, фильтр, смотрите.

Он открутил какую-то крышечку внизу, под ней оказалось отверстие, и оно было полностью облеплено инопланетной формой жизни того же родства и свойства, что и кости лучёперой рыбы. И, похоже, там было еще что-то.

— Так, а что у нас здесь? — сказал мастер и, засунув два пальца в это жуткое отверстие, вытянул за одно ухо самого инопланетянина, обернутого в свой органический кокон.

— Зи! — радостно выкрикнул Кукушкин Вова.

Кукушкин узнал в этом Зи игрушечного зайца, полученного в «Детском мире» в качестве сувенира за покупку детского шезлонга.

Когда Кукушкин Вова был только что вылупившимся совсем еще кукушонком, Кукушкин покупал этот самый шезлонг, в который ребенка можно класть и как в маленькой люльке таскать за собой по квартире куда надо, чтобы всегда был рядом. Выбор шезлонгов был богат, все они были примерно одинаковыми, но только одна фирма давала в довесок к покупке сувенир — этого самого зайца, Зи.

На него и пал выбор Кукушкина. Он подозвал девушку в форменной одежде «Детского мира» и спросил, есть ли такой шезлонг на складе? Девушка удалилась в какую-то дверь, затем вернулась, сказала, что есть, и Кукушкин попросил его принести.

Лицо девушки едва уловимо изогнулось, вытянулось и застыло, как это бывает в фантастическом фильме, когда вот-вот должно произойти превращение героя в инопланетянина. К счастью, с девушкой из «Детского мира» никаких перевоплощений не случилось. Она с крайним удивлением спросила:

— А чем вам не нравится этот?

Кукушкин все еще думал, что у нее изо рта вот-вот покажется раздвоенный кончик змеиного языка.

— Он мне как раз нравится, — сказал он, — но я хочу купить совсем новый шезлонг, в упаковке.

— Так и этот новый, — ее брови поднялись максимально высоко, а глаза округлились, что-то распирало их изнутри, — по-вашему, тот, что на складе, будет новее?

Она говорила так, словно втолковывала ему какую-то прописную истину, а он — идиот — никак не мог ее усвоить. Кукушкин зажмурился, боясь, что ее глазницы сейчас плюнут в него сразу двумя глазами, а она смотрела на него так, словно это у него был раздвоенный кончик змеиного языка.

Он вообще не понимал, почему это сейчас происходит? Почему он просит продавщицу магазина сделать ее работу, когда она сама должна была уже со скоростью пули метнуться на склад и принести ему новый товар в невскрытой заводской упаковке, улыбаясь эту упаковку вскрыть в его присутствии, показать, что все составные части и документы на месте, запаковать обратно и заклеить широким скотчем коробку и сделать из него же ручки для переноски?

Он даже подумал, не сказал ли он невпопад чего-то такого, что могло оскорбить продавщицу или как-то навредить ей, как вышло тогда в поезде с проводницей Татьяной.

— Простите, я вас чем-то обидел? — спросил Кукушкин и сглотнул.

Девушка ничего не ответила, но в ее взгляде он насчитал как минимум пять способов насильственной смерти, которые она искренне желала ему в самое ближайшее время пережить.

Кукушкин ждал ровно сто лет, пока ему не принесли новый в невскрытой заводской упаковке детский шезлонг с нацепленным на него маленьким зайцем.

(- Чтоб ты, сука, поперхнулась!) — Огромное вам спасибо! — сказал Кукушкин.

(- Я тебя ненавижу! Гори в аду!) — Вам спасибо, приходите еще! — сказала девушка.

— Ремонт будет стоить две семьсот, — сказал мастер по ремонту стиральных машин.

— Зи! Хи-хи! Зи! — радостно показывал на зайца Кукушкин Вова.

Появилась Лена, забрала Вову и зайца. Они пошли на кухню отмывать игрушку губкой и моющим средством. А Кукушкин впал в ступор.

С одной стороны он понимал, что ремонтировать надо и что лучше бы эту омертвелую внутренность обратно в стиралку не засовывать, но с другой стороны он не понимал: почему, блин, так дорого?!

Он сказал мастеру подождать минуту и тяжело зашагал в комнату. Все слышавшая Лена, вошла за ним и, вытянув лицо и округлив глаза, будто брала уроки у той продавщицы с раздвоенным языком, широко раскрывая рот, одними губами переспросила:

— Две семьсот?! — а вслух сказала: — Вова не ходи в ванную, не мешай дяде.

— Дядя! — отозвался Кукушкин Вова.

— Кукушкин, две семьсот, чего же так много? — сказала Лена и через пару секунд многозначительно добавила, — кажется, я знаю, как этот заяц туда попал…

Кукушкин полез в интернет, на сайт, с которого пришел этот мастер, смотреть прайс (замена деталей — шестьсот, чистка засоров — шестьсот). Что еще может быть? Сколько стоят эти тэны? Все тэны были не дороже тысячи, в основном восемьсот-девятьсот.

— Что я, блин, делаю? — вдруг встрепенулся Кукушкин, — Вова, что я делаю?

— Вова, — сказал Кукушкин Вова и показал пальцем руки, свободной от подстаканника, в ванную, — дядя. Там-там.

Кукушкин пошел к дяде. Тот сидел на краю ванны зачем-то отчищал тряпкой сгоревший тэн от всех его покрытий мезозойской эры. Кукушкин Вова наблюдал за процессом, с не меньшим интересом, чем за действием любимого мультфильма. Тэн сделался почти чистым, и только сталь его не блестела, а чернота в местах, где он сгорел, оставалась несводимой.

— Из чего эта цена складывается?

Кукушкин спросил, а сам думал, зачем ему нужны эти сведения? Все равно ведь цена от его расспросов не станет ниже, а то, что ответит мастер, для него не будет иметь никакого значения.

— Ну, это чистка, замена тэна, сам тэн, — отвечал мастер, продолжая очищать неисправную деталь, и Кукушкин видел, что ему тоже совсем не хочется и тоже неловко все эти моменты разъяснять, но оба, понимая это, точно по инерции, продолжали:

— А почем у вас тэны?

— По полторы тысячи.

— А чего так дорого? Я смотрел по сайтам — везде до тысячи.

— Мы работаем непосредственно с заводом-изготовителем, — как по учебнику говорил мастер давно заученные слова, — без накруток и посредников, у нас установка, у нас гарантия на все свои детали и на работу. Если вдруг что сломается, в течение шести месяцев приедем и бесплатно поменяем.

Кукушкин размышлял, что если сейчас отказаться от ремонта, то придется искать другую контору с новыми мастерами и новыми расценками, которые будут примерно такими же. И новый мастер также явится с двухчасовым опозданием. Только неизвестно, сколько времени они не смогут пользоваться стиральной машинкой.

И будто подслушав сомнения Кукушкина, мастер сказал:

— Просто если это сейчас поставить обратно в машинку, — он снова демонстрировал безжизненную, но уже совсем чистую деталь, — у вас программа полетит, и тогда всё, только на свалку. А так, заменить тэн, прочистить засоры и она будет еще и год, и два, и пять работать.

— Не, ну что, давайте тогда менять, — сказал Кукушкин.

Работа заняла не более десяти минут. Кукушкин с досадой достал свой поздравительный конверт и расстался с подаренными на работе деньгами.

— Держи. Сувенир тебе, — мастер протянул Вове почти как новый, но пригодный только для Вовиных игр, сгоревший тэн.

— Там-там, — сказал Кукушкин Вова.

Из его подстаканника торчали мокрые уши отмытого моющим средством зайца.