Заметки о хрупкости ртути. О романе Киора Янева «Южная Мангазея»

____________

Такую прозу я еще не брал в руки.

Наплыв впечатлений зашкаливает.

Жаль, что роман удалось прочитать в сокращенном журнальном варианте.

Но хотелось высказаться.

____________

«Южная Мангазея» — это русский хэллоуин.

Авангардная проза с элементами сказки, со сказочным миром, сказочными героями и такой же достоверностью.

Автор не ставит цель вывести какую-то философию.

Это филологическая сказка.

Она не начинается с принятого «жили-были», а сразу вводит в курс дела.

«Империя на костях — ортопедическое чудо» …

____________

Язык, это первое, на что падает внимание.

Пусть за сценой, но первый голос принадлежит ему.

В большой степени, самостоятельно он берет на себя также и долю идеи.

Говорить о нем сложно.

И эта сложность как раз и вызывает желание говорить.

Но — смысл?

Например, стихи не читаются с целью рассудочного раскрытия метафор. Некоторые черные ящики лучше не открывать. Живое живет, пока ему не сделаешь вивисекцию.

Текст имеет не поэтический строй, но при этом вполне поэтические свойства.

Метафоричность на единицу абзаца столь высока, что нет и речи о плавном течении процесса чтения. Скорее, оно похоже на поток с водопадами, затоками, бурунами и омутами. Никакого ослабления напряженности не наступает. И при этом не стоит плыть быстро. Поэтика романа говорит о себе еще и этим. Нет никакого смысла читать стихи быстро. Все ценное пропадает.

С начала и до последней страницы одновременно работают два компонента. Ткань повествования, язык, и описываемый им завораживающе диковинный мир. Динамика романа берет силы и от языковой энергии, и от фееричной, гипер-суб-пара-логичной конкретики. Мир романа намного сложнее, звонче и радужней привычного нам реального мира. Вообще, на время чтения лучше забыть о последнем.

Создается экстракт концентрированной природности, более природной, чем сама природа.

Предложения, и без того непростые, насыщены парадоксами и метафорами, часто имеют большую длину. Кажется, специально для того, чтобы к их окончанию окончательно забыть про начало.

Находку содержит чуть ли не каждая строчка. Часто это удачные жизненные наблюдения. Но всегда — необычайно живописный орнамент текста.

Кто-то из художников заметил: «Знаете, чем отличается Левитан от Коро? Тем, что в пейзаже Коро можно поселить нимфу. А в пейзаже Левитана нельзя».

Убеждаемся, что русалки здесь живут.

Весьма материально.

____________

Как можно оживить панораму эпохи?

Нужно выйти за ее пределы.

Говорить только об обыденности? Не ново.

Говорить только о вечности? Не достоверно.

В совокупности интереснее.

Например, Михаил Булгаков соединяет два времени.

Картинка становится стереоскопичной.

К тому же он создает свою мифологию.

Город с грязными кухнями и чекистами у дверей отходит на задний план и делается зыбким и немощным. А персонажи, ставшие нашими друзьями, несмотря на каноническую окаянность некоторых, обретают реальность. Также и за счет своего обаяния.

Несветлые силы оказываются способными на порядочность и романтичность.

Сам предводитель зла, Воланд, оказывается куда более щепетильным в вопросах справедливости, нежели вожди тех пыльных времен.

И это принимается с готовностью.

Что происходит, когда мы открываем эту книгу?

Растворяется окружающий мир. Как для героев, так и для читателя. Персонажи забывают о своей нереальности и становятся реальнее реальности.

Что такое миф?

Сказано — это то, чего никогда не было, но то, что всегда есть.

А разве Киор делает другое?

Он дает свою мифологию, со своим акцентом.

Не с библейским булгаковским, не с фольклорным сусально-русским.

С более исторически адекватным — российско-евразийским.

____________

Механика слова гораздо более гибкая, чем механика железа.

Почему-то возникла аналогия с механикой стим-панка.

Может быть, из–за некоторой кукольности, игрушечности картины.

Как известно, это вид арт-деятельности, предмет которого — заведомо неживой, утилитарно не актуальный ретро-механический организм.

Полу-игрушка, полу-скульптура.

Механически «оно не работает».

Но пластически живет ощутимо и энергично.

Будит фантазию, вызывает образы.

Бессмысленная вещица рождает смыслы!

Пусть ретро-steam, пусть ипостасно-punk. Но — смыслы!

Литература на другом полюсе. На других материальном и метафизическом субстратах.

Но разве работает иначе? Лицедейство вещей на различных уровнях.

Не понимаю до конца истока этой аналогии.

Но почему-то чувствую связь.

____________

Где же происходит действие?

Перед автором с самого начала предстоит сказочный абрис и паранормальные детали его проекта. Он не ограничивается локальным выдуманным городом, типизизирующим русскую жизнь. Наоборот, нужен масштаб плюс высокая степень нереальности.

Как нельзя лучше подошла полу-мифическая Мангазея.

Утонувший в веках, город-убежище.

Исчезнувший в водах Белозерья Китеж.

Русская Гиперборея.

И Мангазея, и эллинская Гиперборея, по преданиям, находились на севере.

Южной Мангазее, вероятно, полагалось быть южнее.

____________

С одной стороны этот мир приземлен, привязан к примитивно-витальной стихии.

С другой стороны, он полон волшебства и чародейства.

Монументально энтропийный мир с полями «ковыльного электричества».

Пронизанный подвижностью и гальваникой.

А время как бы забывает о своем обманном физическом облике и принимает ощутимые и доступные формы побагровевшего, расплавленного вещества. Оно лишь умножает степени своей свободы и изредка становится «кочевым» временем, из которого порой выпадают случайные заплутавшие чингизиды. Или же, преисполненное кротости, оно может быть просто загнано «меж створок обычного трюмо».

И пока не настали сроки, в глобальную хронометрию естественным образом вплетаются, по отдельности, мужское-перегар и женское-хмель времена.

Большинство персонажей имеют прочную и врожденную связь с природными стихиями. И как бы ничего нет необычного в том, что когда у Сольмеке подламывается каблук, то кособочится и «небосклон, который она поддерживает, как кариатида». А банальное научно-алхимическое шаманство с ее женской сущностью даже теряется рядом, например, с министром «со свинцовыми глазами, искривлявшими пространство».

Тем более, что в «аспириновой Аркадии» и вовсе отменена сила тяжести.

Все так и дышит псевдо-бессмертным кащейством. В жидком электрическом воздухе витает греза о вечном. Например, о динозавровых клетках.

Кащеев конец известен. Так же и здесь все вещи выглядят нарочито непрочными, кратковременными.

Сама мангазейская столица Юмея зыбко висит над пещерной пропастью одного из «древних морей, замерших в мраморных пупах и грудинах», и привычно живет ожиданием тектонических развязок.

И вся ойкумена в ее траурно торжественных тонах напоминает тяжелый бархатный занавес в конце спектакля, цвета «лишенной координат крови, кристаллизующейся в невиданной красоты, рубиновый мир».

И весь, в целом, этот «прекрасный окружающий инфракрасный мир» оказывается всего лишь «мозгом падшего ангела-хранителя», а населяющие его люди суть его воспоминаниями. Так что этому миру не остается ничего другого, как унаследовать светоносное ангельское падение.

____________

А что ему, этому миру, угрожает?

Ядерная катастрофа как-то не актуальна. Несмотря на то, что обильно фигурирует Москва годов 1950-х, — годов зрелых военных стратегий, а также попадаются обмолвки о существовании развитых физических знаний.

А вот такие коллапсы, как землетрясения, подобное юмейскому, вполне реальны и ожидаемы. Мир, когда-то созданный, полон примет своей ветхости и конечности.

«Волчье солнце сжалось в ромб», в «городе ворованных взглядов» ржавеют «последние минеральные и человечьи связи». И только «скрипучий луч… ветреный розарий, просветленный эрозией неба» может одарить плоскость земного ландшафта «вязкими световыми полипами»

Даже и грядущее райское мироздание ожидается «абсолютно безвыходным»

Только кочуют по юмейской степи «воспоминания, потерявшие эфирность».

Все будущее в прошлом!

Это реквием!

____________

Конечно же, в таком пейзаже должно обитать достойное народонаселение.

Первым делом, сам главный Сверх-Огр, попадающий под отождествление с царем Иваном Грозным. Несомненно, он тоже должен быть змеем, вслед за Рюриковичем. А у царя с его свет-эфиопкой-Васильчиковой клетки их чудесных организмов не простые, а яйцеклетки. Вдобавок, не углеродные — а кремниевые!

Мелкие же огры, не претендующие на змеиные ипостаси, просто черви.

Как ЛжеРюрик, личинками расплодившийся от Мангазеи до Москвы.

Как сталинский сокол Васек, который о шести печенках, сын огра.

Аульные новобранцы в вагонах — и те расчудесные. «Со вторыми, чуть прищуренными, затылками на лицах и с третьим глазом, беспорядочно цеплявшимся за небеса, выдергивают оттуда черных птиц».

Орусы, сыновья ЗЭК-ов, оставшиеся на дне. С ними, казалось бы, все в порядке.

Но нет. Их взгляд «чернит кожу потому, что прожигает тебя насквозь и фокусирует внутри весь свой плавкий перламутр».

Наследники мужского пола крови Рюрика-змея, — Патрикей, глава ведомства, сам бывший ЗЭК. Сын его, Дмитрий Патрикеевич. Сын Дмитрия Патрикеевича Ян, с сиамским копчиком — «спрут с пятью подросшими чувствами».

Старушка Виктория Афанасьевна. Как хотите, но и она в родстве.

Спрашивается, каким может быть все семейство?

____________

Но в самом центре внимания оказываются две особы женского пола. Двукопчиковая Сольмеке, русалка змеиные ляжки, полуводное сумчатое, которая в ходе агентурной подготовки «подвергается травлению, смолению, брожению и прочим атакам агрессивных сред», пафосно альтернативная человеческому виду.

Ее внучка, Клара Айгуль, чудесна по-своему. «Обновляется не за 7 лет, а за 7 минут».

«Темная» Икса.

Полная мертвого времени и червей Лилит Черенкова

Водяная дева Ксения Годунова.

Есть чувство, что все главные дамские персонажи должны быть двухкопчиковыми.

Другими словами — ведьмами.

Сотрудницы известного ведомства, Ксения Альфа и Марина Бета. «Благодаря комсомольскому энтузиазму эти девушки быстрее соприкасались с жизнью, окислялись и тлели. Казалось, с их ребер осыпался пепел, как с крематорной решетки».

Что ни говори, а женские персонажи обращают на себя внимания больше мужских.

В традиционных мифологиях женское начало твердо тяготеет к земной стихии. Поэтому не удивляет, что «каждая барышня, это гримерка для входящего в образ вещества». Романтический образ женщины цветка не нуждается в подтверждениях. Поэтому в их «коленных чашечках, в опрокинутых вверх ладонях и ступнях клубятся розы». У каждого на слуху суеверие, что женщина на корабле приносит беду. Вот и аргумент: «древнюю рыбу, плещущую в них, тянет в нездешний мир. Поэтому женщин никогда не пускали в морячки». А вот это уже программно для всех времен: «Бабы с прошлым все одинаковы… Евы снаружи, Лилит изнутри».

Есть и неожиданные гендерные особенности: «Не вглядывайся в женщину, ни по-хорошему, ни по-плохому! Увязнешь в стылом веществе времени».

И да простят сексистки нежного пола: «В отличие от других животных у женщины слишком большой тормозной путь»…

Кажется, одиозные свойства не приписаны только лишь троице, — старику Скалдину, художнику-архитектору Тюрину и цирковому негру-альбиносу Робсону.

Наверное, только явно не приписаны.

Разного рода чародейства хочется ожидать и от полярников, и от аборигенов, сынов степей, и от всего без исключения народонаселения русской Евразии. И когда читаешь о «внутренностях какой-то черти-што за страны, где все не так, как у русских людей, пищеварение, мозги и пр.», то задаешься вопросом.

А как у них «все не так». — в сторону нормы или еще дальше в сторону от нее?

В романе мало говорится о био-чудесности параллельных инопланетян, европейцев. Но они как бы и во все времена были другой формой жизни.

___________

Демографический вопрос звучит в романе просто и не застенчиво.

«Поскреби русского — найдешь татарина».

Почему бы и нет, если «Москва ордою держится»?

Сказка ложь, да в ней намек.

Ненавязчивый средневековый интернационализм обратил удельную Москву в большую «Московию, ядреную Леду». А она, Московия, будто бы и поныне непонятно чем держится. И для чего царю Ивану было Казань брать!

Поначалу можно подумать, что московско-мангазейский альянс в романе обязан своей актуальностью только судьбам главных героев, объединяющим эти два места. Действие с легкостью переходит из горной окраины на берега Москва-реки и обратно.

Московский Патрикей и его юмейский сын Дмитрий Патрикеевич.

Сын Дмитрия Ян оставляющий Москву ради родительской крепости в Мангазее.

Его сестра, московская студентка, прибывающая туда же на практику.

Дмитрий Патрикеевич, Дир, тоже перемещенный из центра в провинцию.

Появляется в Юмее и сама Сольмеке, поначалу привязанная к Москве агентурной работой.

Но все-таки союз антиподов, коалиция метрополии и доминиона, — это гораздо более общая судьба, нежели частные семейные связи. Это заложено в идее.

Кто знает, была в действительности Мангазея или нет?

И для чего ей здесь фигурировать, если не для указания пальцем на Москву?

Она ее зазеркальный двойник.

Она ее астральное тело.

«Юмея, горняя Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!»

И «пожилая родственница Дмитрия, бывшая воспитательница детсада Виктория Афанасьевна, любительница 15-томной переписки Тургенева», жительница Юмеи, — ну чем не московская бабуля?

История Москвы шита разноцветными заплатами.

Она предстает калейдоскопом пестрых времен и хронологий.

Феерической эклектикой физических, политических и тектонических карт планеты.

Сказочным городом с дриадами, василисками и сталинским ампиром.

Прекрасные канатоходки, квартирующие в геодезических шарах на сталинских высотках. Выпускники Качинской летной школы, слабо знающие древнюю историю, что не мешает им регулярно переноситься незнаемо каким пилотажем к воротам Вавилонским, а также к Савеловским и Курским. Взгляды Гоголя из его последнего окна, вмороженные в глыбу Дома Полярников, случайно выпавшую из последнего ледникового периода

Не Третий — Единственный Рим!

Зарытая в землю Неглинка — это всего лишь куличик в маленькой песочнице.

Под хрупким слоем московского суглинка и отработанных временных сгустков хранится великолепие русской античности! «Дома… у Садового кольца, возможно, были больные черепахи, по древнему инстинкту рождавшиеся на берегу бывшего моря и, хотя оно давно ушло под землю, в первые детские, пахнущие известковой скорлупой, годы благодаря генетической памяти в них сохранялась гулкая акустика и играло итальянское солнце».

Железному Феликсу на Лубянке, отнявшему место у идеологически ветхого фонтана Витали, приходится кстати термальный источник под ним. По всей видимости, для держания рук чистыми и сердца горячим. Вода же с остатками тепла, стекающая в Москва-реку по системе катакомб, по дороге продолжает служить москвичам и оживляет на верхнем бьефе декабрьские бульварные тюльпаны.

А глубоко под самой Лубянкой найдена таинственная черная ванна с телом Ивана Грозного, сбереженном веками в температурном коконе. С полной выгравированной на самой ванне его библиотекой.

Теперь преемственность русской истории обеспечивается простым обновлением лика Рюрикова слепком облика отца народов. А краса Анна Васильчикова, обнаруженная рядом же, в ванне, становится «новой, нестареющей женой главного Сверх-Огра этой страны».

А в организме юмейской русалки Сольмеке находится самый заветный интерес НКВД-эшных и вражеских разведок. Шестой серебряный лепесток, в дополнение пяти, оставшихся на царском венце. Который, само собой разумеется, наделен таинственной маной и сулит благополучие державе обладательнице.

Главная детективная завязка.

Связка двух историй и географий в романе.

____________

Биологические портреты персонажей выведены исчерпывающе и красочно.

Личный онтогенез персонажей заботливо вплетается в их родовой филогенез.

Но вот психологические портреты можно только угадывать.

Как таковые, они отсутствуют. Ведь сказка же.

Говорить, что герои совершенно не психологичны? Тоже неправильно.

Их душевные ипостаси не выглядят небесными птицами, заточенными в темнице плоти. Они не вселяются с небес и не отлетают к ним. Душевная субстанция напрямую произрастает, пробивается черенком из радужной личинки самой плоти, из глубинного фундамента vitae simplex. Питается его соками.

Матерью Землей и своей плотностью она не тяготятся ни в малой степени.

На долю бессмертия остаются разве что земные легенды о прошедшем.

Может быть, поэтому грусти в романе больше, чем веселья.

Никто не видит ничего небесного выше сталинских высоток и прекрасных канатоходок.

Разве что цирковой негр-альбинос Робсон умеет питаться энергией Солнца.

А Ян ощущает «плотное, глубоководное одиночество».

Прощается с детством и веселая, легкая характером молодая фемина Клара Айгуль. Все время почему-то хочется ее назвать Ассоль (кстати, обе знают только отца). У нее более, чем у всех других сквозь кокон земноводной породы пробивается человечий лучик. Но она уже знает, что ей не дано вырваться из этого кокона, обмануть природу.

Ей предстоит обратиться в Неайгулечку. Чтобы раскрыть свои лилитовы глубины.

____________

В романе Киора Янева можно найти что-то от эстетики Питера Гринуэя.

Истории последнего, снятые картинно красиво и насыщенные немыслимыми художественными находками, повествуют о страшных вещах. Эта слитность высокохудожественного с высоко-неморальноым заставляет озадачиться некоей эстетикой безобразного. Однако, в картинах Гринуэя присутствует, — даже кричит, — примат, торжество зла над добром.

Или, во всяком случае, печали над радостью.

Автор реализовал свой материал столь же красиво.

И роман не насыщен светом тонких духовных субстанций.

И, предположим, баланс печали и радости найден.

Но есть ли в нем добро и зло?

Присутствуют маленькие сцены актов, не слишком человечных. Но их трудно назвать сценами. Они вроде бы и не часть истории, а просто жизнь невинной природы.

Не знающей добра и зла.

А коли так, то и весь этот мир сам не знает, лучший он из миров или нет.

Но свято место пусто не бывает. Отчасти, наверное, на фоне этого функцию добра берет на себя сам язык романа (как он уже взял на себя функцию идеи).

А слова о добре и зле в паре случаев можно отыскать. Но они не активны, не актуальны.

НКВД вкупе с СС не выглядят синонимами зла.

Если помните, у братьев Стругацких есть персонажи: Кристобаль Хунта, и, в виде чучела, его друг и соперник по шушельному хобби, штандартенфюрер СС. Подробности их этических наклонностей опущены. А сами они взяты из пространства-времени и помещены в аквариум. В гербарий, если хотите.

Их можно пригласить на чай для приятной беседы. Они придут.

Плоские, как гравюра и не отбрасывающие тени.

Румянец на их щеках никому не нужен.

Такими же видит этих своих героев и Киор Янев.

Правда, на карикатуру он решился, когда рисовал портреты едоков, посетителей чайханы «Седьмое небо», номенклатурных чингизидов.

«Зверели. За столами важно рыгали, душа нараспашку, оценивали друг друга и единодушно переваривали сами себя в усиленное, улучшенное „я“. Получался сверх-я. Новый чингизид! Самозван! Плевый царь, хан лжерюрикович! Обжора, покрытый чешуей денег! Многоглазо мигал кольчугой монет».

Но и какие-то мультяшные злодеи….

Да и политика в «Мангазее» где-то в исчезающих планах…

Не забыли? Мы читаем не памфлет и не драму. Сказку.

Большинство людей, даже верящих в светлое предназначение России, всегда ощущали ее необычайно сильное бесовское лобби.

И здешний пантеон смахивает на террариум.

Персонажи — нечисть всякая.

Но это русская нечисть.

А «на Россию Бог дышит, мелкого беса вгоняет в крапинки на березках, в малые габариты».

Однако, этот нарочитый слой равнодушия к этической теме не может прикрыть, как упорно думается, глубинной движущей силы и авторского умолчания.

Именно, — реальной, «страшной истории России».

Тайной и полной оценке которой суждено раскрыться разве что на страшном суде.

Этот страх упакован в нестрашную оболочку. Которая делает его ничуть не страшнее, чем в немецких «страшных сказках». И которая для читателя работает, как щит Персея, как зеркало, хранящее от прямого смертельного взгляда Горгоны Медузы.

Разве возможно написать такую книгу о каком-нибудь другом народе?

Маловероятно.

____________

Роман Киора Янева — яркое свидетельство того, что не каждое литературное произведение доступно экранизации. Книга предназначена читателю. Роман терял бы все ценное уже в сценарии.

А кинематографу нужно содержание. Литература от него далека.

И это дело режиссера, совершать свое искусство.

Гринуэй, Тарковский — они находили свои приемы.

Не хочу оценивать жанры. Однако.

Чтобы написать художественный текст на основе кино, требуется талант.

А переводить вербальное в визуальное — это почти всегда потери.

Тем более, столь насыщенное вербальное.

____________

Можно додумывать за автора возможные перспективы идей романа.

Можно предполагать его свято-отеческие или героические резонансы.

Ведь сказка ссылается на историю. И автор, и читатели в курсе этой истории. И то, что взято из нее, и то, что пропущено — все вместе формировало холст.

Осознавал сам автор или нет, но соединение в романе таких двух вещей, как высокая проба его языка с торжествующей животностью его персонажей узнаваемо перекликается с другой неразлучной парой. С признанной всеми одаренностью русского народа и удручающей деформацией самого русского мира.

Киор Янев напоминает нам, что такое есть чтение книги.

Это восторг и роскошь.

Мы нуждаемся в роскоши.

Потому, что самое необходимое для жизни мы и так имеем.

*********************

Painting of Friedensreich Hundertwasser