В музее
Пронзительных фаюмских глаз врата,
Античности бездонной маята,
Курфюрстов тишина надгробий,
Уставших от междоусобий.
Июльское
В июле были грозы,
И нищеты угрозы,
Под гром — потоки света,
И влажной тьмы приметы.
В округе строят храмы,
Но зреют привкус драмы,
Неверие, обманы,
Зализываем раны.
Я вспомнил детства время,
Когда целуют в темя,
Надеются на счастье,
А во дворе — та Настя.
Разъехались, о други,
И сердце рвут подруги,
Их лики, что безвинны,
Пересекли морщины.
Подражание А.С.
Товарищ, верь…
Пройдут тягучие года и сгинет нечестивцев дух и ложь имперского ненастья.
Не распадись и продержись, моя любимая страна, до этого мгновенья счастья.
Элите от соотечественников
В духе Высоцкого
Спасибо вам, что рек течение пока не повернули,
И от уныния безденежья ещё не продали Сибирь,
И золотой запас (инсайд) в офшор не умыкнули
И не сажаете на Врангеле, на острове, имбирь,
Что скоро ощутим мы массу новых провокаций,
Но Третьяковку и Большой театр не сдадим врагу.
Вас рвёт от знаменитых режиссеров инноваций.
Переживём мы вашу глупость. Я это гарантировать могу.
О ветвях
Льву Гильштейну
Кто участвовал в празднике жизни,
По Москве кто гонял голубей,
И печалью проникся на тризне
По друзьям — с тех поникших ветвей,
Ты поймёшь, как чудесно общенье,
Где легко материмся, смеясь,
И в прошедших годах растворенье,
Друг за друга с надеждой держась.
О пластичности
Владимиру и Вере Трубачёвым
(по поводу выхода книги «Пластичность мозга»,
В. В. Трубачев, В.С. Трубачева)
Жить, не смущаясь бедноты, на фоне роскоши убогих,
И гладить головы друзей и не судить с позиций строгих,
Пластичность мозга воспевать и бреши пробивать в незнаньи,
И впитывать других в себя, отбросив разочарованья.
Отечество, среда общения
О дачи, что в Серебряном Бору, цеховики и русские негоции, кухонная среда общений,
Где зрелый коммунист, профессор, ярый западник, алкаш, сексот в восторге от Высоцкого,
Восточно-европейский карнавал, шпана из подворотен часа ждёт для выраженья мнений,
Вольтер, скрижали Моисея, Оруэлл, тунгусы Пушкина в смешении с речами Троцкого.
Миниатюры
Картина
В те дни я был незыблемо счастлив. У меня еще не было новых тяжёлых обязательств, а от старых я уже освободился.
Избавился от их запаха, который долго преследовал меня. И южный воздух вокруг обволакивал и укреплял оптимистическое начало жизни.
Я шёл по главной улице вниз к морю. Слева сбегала тоже вниз небольшая узкая улица, названная в честь странного африканского парня, руководителя одной страны, которого угрохали армейские мятежники. Солнце так падало на деревья этой улицы, что тротуар и дорога были все в перемежающихся пятнах света и тени.
Через несколько месяцев на выставке местных художников я увидел акварель, где была нарисована эта улица и те самые пятна тени и света. Картина стоила недорого, я её купил и повесил в комнате, которую мы снимали на двоих с моим флотским другом Саней у вдовы лётчика, разбившегося уже после войны.
Потом я уехал из южного города в Питер и картина на стене напоминала мне о счастье свободы и неоспоримых преимуществах Крыма. Кстати, у художника фамилия была Чухланцев. Через много лет о нём вдруг вспомнили на телевидении. Его уже не было на белом свете. Показали некоторые его картины. Видимо, мастер был. Так что не зря я купил ту акварель.
Приходили ко мне новые женщины, смотрели на картину и фыркали. А потом пришла одна и ей понравились те пятна. Толковая вещь дотрагивается до нас. Иногда. И вот мы вместе. Втроём.
Иммануил Кант и Леопольд фон Шрёттер
Кант приехал к обеду. Ротвейлер Бальдур одобрительно смотрел на него. Кант спросил хозяина, где его супруга, оказалось — поехала к сестре. Шрёттер обратил внимание гостя на новую служанку Эльзу. Тот отметил, что она похожа на графиню Кайзерлинг. Шрёттер обещал передать это Эльзе.
Кант говорил, что раньше люди часто зарабатывали на жизнь пением псалмов под окнами богобоязненных жителей, а он, мол, приезжает в Вонсдорф с философскими фразами, получает приют и вкусный обед с мозельским вином.
Шрёттер спросил — дорогой Иммануил, а как можно сохранить память об их встречах?
Кант в ответ рассказал о своём сне — едет он в карете, вдалеке видит стены Гросс Вонсдорфа. Слышит, что стреляют из пушек, и видит разрывы ядер и фонтаны земли, вздымающиеся вверх около замка.
Кант продолжил — дорогой Леопольд, мы не знаем, что будет через двести лет и какие тревоги ждут потомков. Давайте посадим около замка дуб, через двести лет он будет памятью о нашей дружбе и, может быть, переживёт сам замок.
Утром они, с участием управляющего Хорста, горячо одобрившего идею Канта и вырывшего заранее яму, посадили саженец дуба при радостном повизгивании Бальдура. Именно тогда у Канта, который косился здоровым глазом на прекрасную Эльзу, и родился афоризм: прекрасно то, что нравится независимо от смысла.
Дуб жив и сейчас, хотя замок полуразрушен.
Кант оказался прав.