I. Из стихов прошлого века
* * *
«МЕСТА ДЛЯ ПАССАЖИРОВ
С ДЕТЬМИ И ИНВАЛИДОВ»,
Мимо «КОЛБАС» и мимо
«ПРОДАЖИ НЕЛИКВИДОВ».
Быть, как и все, со всеми
В толпе продолговатой
Между чужой любовью
И пропитой зарплатой.
Необщим выраженьем
Лица ты не отмечен,
И — слава Богу. Впрочем,
Гордиться тоже нечем.
«Быть, как и все, со всеми…» —
Вот заповедь на случай
И — если хочешь выжить,
«…А сам себя не мучай».
Подруги локоть острый,
И слезы на ресницах.
Не вымолвить и слова,
А надо объясниться.
Глядишь в окно, и горло
Тебе сдавила жалость…
«Люблю еще… О, сколько
Нам мучиться осталось?..»
1975
* * *
Смотрю — и мне уже не горько.
Я улыбаюсь. Разве только
В душе саднит слегка.
Чуть слышно тарахтит моторка.
С холма любого и пригорка
Видна река.
Причин отчаиваться нету.
Я улыбаюсь. Сигарету
Держу в руке.
Любовь мелькнет, как свет в тоннеле.
Как славно жить без всякой цели,
Под стать реке.
Жить без иллюзий, только честно…
Мне и в любой толпе не тесно,
А одному
И безнадежнее, и легче
Принять любой удар на плечи.
И я приму.
А миг — в другое измеренье
Шагнуть, оставив слух, и зренье,
И жизнь в придачу, —
Я угадаю без ошибки.
Мне скулы сводит от улыбки…
Я слез не прячу.
1975
ЖИТЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ
Дорога петляет в лесу
И к озеру жмется все ближе.
Ты держишь блокнот на весу,
А я в этом прока не вижу.
Теперь нет причины совсем
Скрывать, что мы смотрим иначе
На то, как нам жить и зачем,
И стихосложенье тем паче.
Сугробы за ночь намело,
Автобус сползает с откоса,
Снег бьет в лобовое стекло
И влево уносится косо.
К стихам потеряв интерес,
Душа путешествию рада.
Смотрю на дорогу и лес,
А большего мне и не надо.
И нету желанья в груди
Парить над дорогой и чащей
И думать про жизнь впереди…
Но только бы жить настоящей.
1978
* * *
Автобус мчится по родной стране,
Сюда вы сели — значит, не пищите…
На треснувшей поверхности стекла
Опухшее я вижу отраженье
И чувствую, что ноги, как из ваты…
О, не ищите истины в вине,
И даже больше — вовсе не ищите,
Такие поиски, как говорят, чреваты…
Теперь о темных пропастях земли,
В которые сгружает нас автобус…
Стучит метро колесами на стыках,
Как будто повторяет: жив? — живи!
И мысль придет: действительно, а фиг ли
И не пожить, пока не треснул глобус,
Пока жужжим, вертясь, подобно пчелам
в ульи.
Да будет славен метрополитен,
Где своды драгоценные повисли,
Знаменьем — Ленин — трижды осиянный,
(Но я не пну, не ждите, старика),
Подмога нам на жизненном пути.
Под сенью золоченых этих стен
Мне в голову придут такие мысли…
А выйдешь на поверхность, глянешь:
О мать ети!..
1992
НА СРАЖЕНИЕ У СТАНИЦЫ ПЕРВОМАЙСКОЙ
На сражение у Первомайской смотрим…
Взял бы «телик» и шмякнул о стену —
Передают новую сводку событий,
И мы знаем ей цену.
…Про подземный укрепрайон чеченцев
И горы оружия в чистом поле…
Господи, да совсем за придурков
Считают нас что-ли?
И это рядом с блок-постом ОМОНа,
С бойцами, списанными на потери…
Генералам, что русские, что аварцы:
Речь — о звездочках и карьере.
Нет прощенья ни тем, ни этим,
И нет выхода из порочного круга.
И террористы, и наши стратеги,
Похоже, стоят друг друга.
Вот и сам президент на экране,
Ложь не правдивее от повтора…
Пусть подскажет, как жить нам дальше
С ощущеньем стыда, вины и позора?
1996
II. Из стихов этого века
НА СМЕРТЬ АННЫ ПОЛИТКОВСКОЙ
Может быть, нас убьют на обратном пути —
Здесь, у рынка… Гражданская смута…
Даже мысли о том, чтоб спастись и спасти
Не пришло мне на ум почему-то.
…Прямо в нашей глухой подворотне забьют,
За три шага… два метра до двери,
За которой какой-никакой, а уют,
И не верят в беду и потери.
С небо сеяло мелким осенним дождем,
Шли прохожие вдоль магазинов…
Мы, наверно, по сводкам ментовским пройдем
По разряду «чеченских грузинов».
Нет неправды вернее, чем кривда войны,
Прав, древнее бессмысленной мести…
А еще — бесконечней, чем поиск вины
Под набат барабанов из жести.
И когда настоящей бедой в тишине
Из эфира в квартиру плеснуло,
Стало явственным и ощутимым вполне
Нарастанье подземного гула.
2006
МЫ ВЫХОДИМ…
В общем, этой зимы
как и не было —
Лето уже на подходе.
Что-то там провернулось
В созревшей для бунта природе.
Эти, там наверху,
порешившие сдуру,
Что все под контролем,
Вдруг услышали наше:
А шли бы вы лесом и полем!
Мы выходим
в апрельское утро
Под жесткие вгляды ОМОНа.
Лет 17 назад было так же.
Сменилась корона,
Только прежним остались
шикарное,
НОВОЕ платье владыки,
И — «Смотрите: он голый!..» —
Звенящие детские крики.
Эта гибкая сталь человека —
Лишь крепче она
на изломе.
Нету в сердце моем
Ни отчаянью места, ни злобе.
Если нужно, то, значит,
мы ляжем
в размякший российский суглинок,
Шаг не сделав назад,
Под напором щитов и дубинок.
Помнишь Галич когда-то спросил:
» — Можешь… смеешь ли
выйти на площадь?»
Мы выходим,
За нами родные поселки и рощи…
Этот город — он НАШ,
Навсегда,
Молодым он дарован и старым…
И свобода — не сыр в мышеловке —
Дается не даром.
Мы выходим,
навстречу выходит ОМОН,
нас на площади ждущий.
Мы сумеем дойти,
Ведь дорогу осилит идущий!
Да, мы знаем: дорога длинна,
Чтоб пройти,
нужно годы и годы.
Мы выходим…
Над нами апрельское небо свободы.
2007
КОЛЛЕКЦИОННАЯ СЕРИЯ
Медали, блин, из серебра,
А сверху позолочены!
И с ликом Сталина — ура!
Без всякой червоточины.
Пусть собиратели страны,
Пополнивши коллекции,
Спокойно ночью видят сны.
Зачем им чьи-то лекции?
Зачем нам знать кровавый счет?
«Вчера» прошло навеки.
Другая «вертикаль» придет,
Другие псы и «зэки».
Нет, мы не жаждем перемен —
Стабильность — наше знамя!
Страна опять встает с колен…
На четвереньки — с нами.
…………………….……………….
Медали, блин, из серебра,
А сверху позолочены!
И с ликом Сталина — ура!
…И звонкий звук пощечины.
2009
* * *
Медвежонок Винни-Пух
Не был слеп и не был глух:
Обгоняя всех соседей,
Не вступил в ряды «медведей».
И, уж как он ни был прост,
Нет, не стал «единоросс».
Нет прорухи на старуху…
Слава! Слава Винни-Пуху!
2010
* * *
Если я заболею, к врачам обращаться не стану…
Ярослав Смеляков
Если я заболею, то именно что ко врачам:
В этот час посмотреть в их бесцветные, злые гляделки…
Приглядишься к их тусклым и мимо глядящим очам,
И не нужно уже мне медбрата, сестры и сиделки.
Заглянуть в их унылые алчные зенки хочу
В затемненных очках, будто слабо подернутых йодом,
Поглядеть повнимательней в жесткие глазки врачу,
Чтобы жизнь не казалась ни млеком текущей, ни медом.
Получаешь ответный, такой ненавидящий взгляд,
Что сто раз пораскинешь, а есть ли для жизни причины?..
Умирать нелегко, но цепляться ты станешь навряд,
Заглянувши в угрюмые буркалы нашей родной медицины.
2010
* * *
Отодвигает в угол, сбрасывает с доски
Чья-то рука наши нехитрые планы…
Но ведь и голос чей-то: «Не помирай с тоски», —
Шепчет, — «новые строй Монбланы».
Просто уж и не знаю, в чем здесь… какой урок,
Можно извлечь, вылезая из-под обломков
Собственной жизни… Уставившись в потолок,
Крохи надежды как сохранить для потомков?
Если потерпишь, слезы втекут назад,
Высохнут быстро, как на припеке лужи.
Голос утешит: «Чего тебе киснуть, брат?
Будет ведь хуже… Ты уж поверь мне — хуже.»
Если отвлечься… Промельк какой-то, блик…
Словно от крыльев чьих-то в воздухе дуновенье.
Прежде чем рухнуть, жизнь вдруг сверкнет на миг,
Снова наполнится смыслом… Пусть на одно мгновенье.
2010
III. Из стихов последних лет
ДЕЛО ЗИЛЬБЕРБЕРГА
Зильберберг Л. Я. Род. 7.10.1901, г. Аккерман,
еврей, б/п, обр.высшее, инженер з-да «Электро-
прибор». Арест. 1.11.1933. Приговорен 28.02.1934
по обв. в шпионаже к ВМН. Расстрелян 19.04.1934.
Реабилитирован 6.03.1957.
Вот коротко о деле Зильберберга.
Такой мужик работал в той конторе,
Где я служил (но через сорок лет).
Потом его убили — расстреляли:
Сказали, что шпион — и пулю в череп.
А правых нет… и виноватых нет.
Похитил, вроде, он чертеж секретный…
И сигуранцей или дефензивой
Был завербован, среди прочих лиц.
Все это вскрылось: органы не дремлют,
Не дремлют, не дремали и не будут…
Ежовых не снимают рукавиц!
Он был еврей, но вряд ли это важно,
В крутой разборке все быстрей крутились
Такие жернова… Игра в лото.
Кем сам себя он числил, я не знаю,
Но, видимо, как все, перед расстрелом
Об этом вспомнил. Ну и что?.. И что?..
Все это с ним случилось в 33-м,
А приговор… расстрел — в 34-м,
Весной, в апреле… Солнце… благодать…
Еще до выселений и Ежова…
До кировского дела и «потоков»…
И лучше бы мне этого не знать.
А был бы он немножко поумнее,
И выгадал бы лет семь-восемь жизни…
И чем ему наскучил Аккерман?
А, может, обошлось бы… Все бывает.
Глядел бы он на солнышко и море.
Я там бывал… О, как хорош лиман!
Потом в 40-м и в той же фирме
Служил отец мой… Боже! с ним случилась
Такая же история… Чертеж!
Но суд советский и нарком Лаврентий
Его простили… и чертеж нашелся…
И скажет кто: Где правда здесь, где ложь?
Отец покойный не любил про это:
Репрессии, войну, космополитов —
Про все эти прошедшие года…
А если бы другой достался номер
Ему в лото кровавой мясорубки,
Кто эти строчки бы писал тогда?
А Зильберберг прощен был много позже,
В 57-м… Ошибка, значит, вышла…
Ягода, Сталин… прочая фигня.
Все умерли. Но если бы я думал,
Что смерть равняет правых и виновных,
Не прожил бы на свете даже дня.
Передо мной — сухие документы,
Промокшие от слез и чьей-то крови,
Их уберу пока что от внучат.
И что сказать, по совести — не знаю.
Удачливые менеджеры знают.
Они об этом знают… Но молчат.
Грузинская застольная
(из цикла «Шутки такие»)
* * *
Умру от тебя, как уйду,
Утром, скользя по льду.
Скажешь: «Иди завтракать»,
А я не приду.
Лёгонький, тонкий ледок…
Живой по такому не смог.
Не оглянусь — не надейся.
И да поможет мне бог.
Хорошее скажут вдогон,
Но там — это шум и звон.
Ты удивишься: «Подумать…
Сколько вестей с похорон.
Покойный был скрытен и глуп.
Обидчив, неряшлив, скуп.
В рванье он ходил и помер.
Нет слез, чтоб оплакать труп.»
А я уже так далеко,
Мне дышится так легко,
Как и не дышалось в отчизне…
…И рядом с тобой, Сулико.
* * *
Сталин — Берия — Гулаг —
Помню… помню этот флаг,
Этот чудный транспарант.
…Тоже, кстати, вариант.
Сталин — Берия — Гулаг…
Долгих лет вам… многих благ…
Все изведал бы стократ
Демонстрант, что нес плакат,
Окажись он в годы те,
Что мечтались в простоте.
Пытки… камера… расстрел…
Это то, что он хотел?
«Власть — Советам»… вольный труд…
Перед тем, как в пыль сотрут.
Да, конечно, не зазря —
Голод, войны, лагеря,
Опустевшая земля…
Мощь Империи… Кремля…
На костях, крови, слезах…
Вот уж точно, что за страх…
Радость вольного труда
Пусть познал бы навсегда
На себе — не на других…
Каждый пунктик… каждый штрих.
В адском пламени горя,
Понял б сразу: нет, не зря
Все, что поднято на стяг —
Сталин… Берия… Гулаг…
* * *
Да вот хоть и сейчас — предложи
Стать мне тайным… секретным агентом
(Ну, бывают судьбы виражи…) —
Не воспользуюсь редким моментом.
На фиг надо?.. Какой с меня Бонд?..
Класть взрывчатку и красть документы?..
Приодеться… пробраться в бомонд,
Вербовать там кого-то в агенты?
Бог ты мой!.. Что за скука — прикинь…
Совесть — ладно… что с возу упало…
Надо мною небесная синь,
Ночью — звезды… И этого мало?
Стихи Ибрагима Якуба, 1985 г. р.
1
Мы, черножопые, к вам понаехали,
Сами не местные тут.
Мы, точно белки, грибами, орехами
Кормимся… Дети растут.
Строим дома, подметаем окрестности…
Всякий бесхитростный труд.
Мы прозябаем в нужде и безвестности.
Главное — дети растут.
Молимся богу… Какому? — Единому.
Он — наш последний редут.
Мы — муравьи, языку муравьиному
Внемлете?.. Дети растут.
Мы, ненавистные ваши помощники,
Знаем свой скромный маршрут.
Ваши соседи… водилы… ларечники…
Наши детишки растут.
2
Менты хватают два-три раза на день.
Платить всегда. Такая, вроде, дань.
Вы думаете, ими я обкраден?
Вы мните, ненавижу этих гадин?
Господь простер карающую длань.
Аттила, Божий бич и кнут Господень,
Восстанет — нет для воина гробниц.
Узнает каждый пусть, на что он годен,
Кто раб из нас, и кто из нас свободен,
Какой огонь горит во тьме глазниц.
В конце времен, когда единый Боже…
А для него, что век — что пять минут,
Сметет ваш мир, разрушит, уничтожит…
Пусть не увижу я… А дети — что же,
Они растут… И точно доживут.
3
Наши женщины — другие.
Вера — страж их.
Ну, конечно, вашим не чета.
Наплодили — скажете про наших —
Сирых и убогих… нищета.
Да и мы — другие, мы — жестоки,
Ведь и ваш закон для нас жесток.
Но ты скажешь так, как на Востоке,
Про невесту: Утренний цветок?
То-то и оно… И в этом дело…
Наш язык изломан и цветаст.
Брат мой, что внутри бы ни горело,
Он жену с младенцем не предаст.
К 100-летию ВОСР
(из цикла «Шутки такие»)
* * *
В воскресный день с сестрой моей
Мы вышли со двора…
С. Михалков
—…Я поведу тебя в музей! — сказала мне сестра.
И повела меня в музей. (А денег ни… фига.)
А там колонны… красота… уходит купол ввысь,
Картины всякие кругом, ну просто — за… смотрись.
Бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу,
И шлют буржуев всех подряд и на… фиг, и в… дуду.
Крестьянин тащит красный флаг, рабочий — пулемет.
Но денег нету ни… шиша… достаток к нам не прет.
Вот зал вождя… А вот и сам, родной нам, как отец.
(Но денег не было и нет… один сплошной… стрелец.)
Стрельба… огонь… пожарищ дым… без дыма нет ни дня.
(Но вот с деньгами, как ни глянь, какая-то… фигня.)
И в выходной, и в будний день красив музей… дворец!
Но ты хоть тресни — денег нет! Я повторю: … конец.
«Аврора»… пушка… выстрел… Бац!.. Чапаев на коне.
Но — мимо денег… Денег нет… мы по уши в… на дне.
Ну, нету денег, нет совсем, Карман пощупал, глядь —
При этой власти и другой не завелось их… Сядь!
Спокойно сядь и рассуди: до них, как до звезды…
А мне без денег их мятеж… ну, скажем, до… балды.
— Я поведу тебя в музей! — сказала мне сестра.
И повела меня туда. (Но денег ни… фига.)