Хороший

«И почему так — одни быстро ломаются, а другие только сгибаются?» — маленькая Галя собирала букет из веточек едва распустившейся сирени во дворе своего дома. Гнула, ломала, а те, что не могла оборвать, перекусывала зубами, отчаянно сплевывая горькую слюну. Сжимала тонкие прутики с клейкими листиками маленькой рукой, оглядываясь временами на окна своей квартиры на первом этаже. Она торопилась. Младший брат Кеша остался дома без присмотра, да и собранные веточки нужно было поскорее поставить в графин с водой, чтобы не завяли. Завтра Галя отнесет букет бабушке.

В Алма-Ате весна — щедрая на краски и запахи. По всей улице плывут ароматы цветущих деревьев и сиреневых кустов вместе с запахами и пылью повсеместного строительства.
Галина семья этой зимой переехала в новый двухэтажный дом из желтого веселого кирпича. В доме всего один подъезд, соседей мало, да и те — папины сослуживцы, военные, в основном, холостые. Гале и поиграть не с кем. Она ждала, когда Кеша подрастет. И брат рос, но не так быстро, как хотелось бы сестре, да и куклы его не интересовали, он любил играть в машину. Пристроится к родительской кровати, дергает железное изголовье, рычит и фыркает, как перегретый грузовик.

Она оглядела двор: слева стройка, справа стройка, посередине — дровяные сараи и два туалета вперемежку с сиреневыми кустами, и по всему периметру жмутся друг к дружке густые сиреневые заросли, низкие яблони и урюк: где тут игры разводить?! Из соседнего двора тоже доносится шум строительства. Теперь везде новострой. В городе полно военнопленных. Все знали, что их подневольный труд использовался исключительно в мирных целях — в гражданском строительстве. Вот и Галин дом построили пленные японцы. Только самих японцев она никогда в глаза не видела.

Девочка подошла к сиреневым кустам, потянула к себе ветку. Открылся вид на соседний двор. Прямо напротив Гали стояли двое военнопленных, а третий — боец с ружьем, — видимо, охранял их.
— …внутренняя отделка и лестница. Я за обедом сбегаю на завод, а вы отсюда ни шагу, иначе расстрел на месте! — грозно объявил конвойный и быстрым шагом вышел со двора. Было видно: сильно он не переживал, поняли или не поняли его указание иноземные пленники. Главное — сказал. Пленные после ухода начальника молча и быстро наполнили носилки стройматериалом и занесли их в подъезд строящегося дома. Галя всё еще держала в руке согнутую ветвь куста, но интерес к букету пропал. Неужели, это и есть те самые япошки?

Алма-Ата в то время была глубоким тылом. За свою восьмилетнюю жизнь, четыре года из которой были военными, Галя видела много разных людей: военных, эвакуированных, пленных фашистов (издалека). И всех было жалко. А вот японцев она видела впервые.
Из папиных вечерних рассказов знала, что работают они на вагоноремонтном заводе, что их меньше в Алма-Ате, чем немцев, и что они похожи на родных казахов — только не на городских, а на тех, что из дальних аулов.

Галя побежала домой проверить, не проснулся ли Кешка, и поставить сирень в воду.
Дома была тишина. Послеобеденный сон для маленького человека — обязательный, так всегда говорила мама. Младший брат крепко спал на родительской кровати, свернувшись калачиком и свесив руки и ноги с краю. Девочка быстро сунула веточки в ведро — некогда было возиться с графином, и хотела вернуться во двор, но тут Кеша свалился с кровати во сне, пришлось его поднимать, успокаивать и вновь укладывать спать. Во двор она вернулась нескоро.

«Интересно, они понимают русский язык?» — Галя вспомнила, как грозный боец с ружьем разговаривал с пленными. Усыпив, наконец, брата и закрыв за собой дверь на ключ, она вернулась на свой наблюдательный пункт.

Рабочий полдень был в разгаре. Оба строителя что-то месили в железном корыте босыми ногами и пели. Песня была грустная и жалостная, но почему-то казалась светлой. Наверное, о родном крае поют. Галя вышла из кустов и несмело подошла поближе. Мелодия звучала странно. Казалось, пение зависит ровно от одного вздоха, при следующем вздохе звучание песни менялось. Она слушала и удивлялась. Дома иногда пели по вечерам. Всегда начинала мама своим сильным красивым голосом, а Галя подхватывала слабенько, но от всей души.

Один из пленных, седой, худой, в светлой нательной рубашке, улыбнулся и кивнул ей. А второй, помоложе, по пояс голый, при виде девочки стал петь громче. Потом они о чем-то быстро поговорили, и молодой, как его окрестила Галя, прихватив инструменты, ушел в дом. Седой продолжал месить раствор ногами.

Было пыльно, жарко, ароматы цветущих деревьев уже почти неразличимы, и девочка, постояв немного, решила пойти домой. «И что в них такого особенного? — удивлялась она своему интересу. — Только жалко их, и всё». Она уже сделала несколько шагов по направлению к своему дому, как вдруг услышала:
— Хор-р-рьёсый, хор-р-рьёсый…
Галя, повернувшись, переспросила:
— Вы мне? — и почему-то представилась: — Меня Галя зовут.
Японец ткнул кривым пальцем себя в грудь и повторил:
— Хор-р-рьёсый.
— Очень приятно, Галя! — опять повторила девочка.
Он засмеялся мелким старческим смехом. Высохшее личико его при этом сморщилось, узкие глазки совсем пропали из виду, зато широко открылся рот, в котором торчали редкие желтые зубы. Галя вежливо улыбнулась и боязливо отошла. Она еще немного понаблюдала за ним издали и вернулась домой.

Вечером, гуляя с братом, она видела, как пленные японцы ждали своего конвоира, не дождавшись, устало поплелись сами в сторону завода по улице с новым названием — Ауэзова. Видимо, обед до них так и не доехал.

— Их скоро отправят обратно в Японию. Уже подписаны документы, — за ужином говорил отец, — но ты к ним не подходи близко. Всё равно враг врагом и останется. А эти двое, — отец кивнул в сторону строящегося дома, — из первого лагерного отделения. Им можно передвигаться и без военизированной охраны.

На следующий день, рано утром, Галя собрала брата и, прихватив букет из веточек сирени, отправилась к бабушке. У той сирени не было — только огород, который и Галину семью подкармливал. Вот обрадуется такой красоте! Нужно торопиться: с огородом бабушке помочь и по дому, а главное — поскорее вернуться домой. Бабушка жила в Малой станице, это другая, нижняя, часть города. Трамваи ходили редко, обычно приходилось топать в гости пешком. Но Гале с Кешей повезло, по дороге их догнал трамвай, и большую часть пути они проехали, выглядывая из трамвайного окошка.

Домой дети вернулись только к вечеру. Мамы еще не было, отец приходил с работы совсем поздно. Галя начала готовить ужин. Девочка сложила картошку в кастрюлю и задумалась. Мама вела строгий учет всем продуктам, и Галя никогда не ошибалась при готовке ужина. Она немного помедлила и добавила к восьми еще две крупных картофелины. Так, на всякий случай. Справившись с домашними делами, Галя выглянула во двор. Потом надела передник с большим карманом на животе и, сложив в этот карман две сваренные сверх нормы картофелины, вышла во двор. Сиреневые кусты словно манили ее. Она опять с удовольствием ломала тонкие ветки с нежными листочками и мелкими цветочными бутонами. «Эти я оставлю дома, пусть и у нас будет красиво», — подумала она. И вдруг услышала приветливое:
— Хор-р-рьёсый! Га-р-рья!
Девочка вздрогнула и повернулась на голос, прижимая к себе охапку веточек.
Седой маленький японец стоял рядом и улыбался ей. Она заметила, что рубашка и штаны его сильно застираны, но чистые, на бритой голове — короткий ярко-серебристый «ежик». Вблизи враг показался совсем нестрашным. Он протянул руки, Галя машинально отдала ему сирень. Японец уселся на маленькое поленце, ветки сложил рядом, на землю, ловко подобрал под себя ноги и принялся делать удивительные дела. Его маленькие темные руки замелькали, как у фокусника. Выбирал веточки, ровнял, сгибал, соединял, собирал их — и делал это невероятно быстро и ловко. Он подхватывал две веточки, свивал их вместе одну за другой, и они менялись местами быстро и беспрерывно. Казалось, каждый изгиб идет в одном направлении, а следующая веточка, вновь расположенная между двумя, начинала следующий изгиб, и дальше, дальше, дальше.… Вроде бы просто, но вот повторить это движение вряд ли получится. Девочка смотрела во все глаза и восхищалась — как же здорово!

Закончив плести два ряда, седой начал оплетать каждую ветку по отдельности, получилось что-то вроде велосипедного колеса. Сделал, таким образом, еще пару рядов.
Поднял голову, улыбнулся, покачиваясь и напевая свою странную песню, отрезал прутья крошечным самодельным ножичком и уже неторопливо продолжал плести.
Очнулась Галя, когда повеяло прохладой, и ужаснулась: про всё забыла! Вскочила, отряхнула платье. Японец тоже встал и согнулся в легком поклоне. В руках у него было дно будущей корзинки. Он протянул его Гале.
Она плетенку не взяла, только в растерянности пробормотала:
— До свидания!
А потом со всех ног побежала домой. Но тут же вернулась, вынула из кармана передника две сморщенные картофелины, сунула их в руки японцу и понеслась в сторону дома.

На следующий день ноги вновь привели ее к недостроенному дому. Японцы были, как водится, вдвоем, без конвоира. Она смело поднялась по свежеструганной лестнице и увидела, как они вручную обшивали мелкой деревянной рейкой панели новых стен.
— Гарья! — улыбнулся седой. — Хор-р-рьёсый!

Остаток дня новые друзья занимались плетением. Вернее, девочка сидела и смотрела, а мастер, напевая, плел и плел свою корзинку, добавляя к веточкам разноцветную кору, или соломинки, или едва распустившиеся мелкие цветочные бутоны. Получалась маленькая, круглая, но вместе с тем вместительная и нарядная вещица!

Строительная пыль улеглась, двор опять наполнился ароматами. Шум дороги затих, в уютной послевоенной тишине летнего дня было слышно постукивание молотка, доносящееся со второго этажа стройки. Полуденный зной остыл, солнце перебралось за новую глянцевую крышу. Тень легла на стену дома: согнутая фигура мастера, плетущего корзину, и маленькая фигурка девочки, сидящей рядом с ним на корточках. Шел май 1949 года.

* * *

Фарфоровый чайный сервиз стоял в самом дальнем углу верхней полки буфета. Ольга встала на стул и осторожно вынула посуду.
— Рустам, — обернулась она к мужу, — который час? Мы успеем накрыть на стол?
— Не волнуйся, всё успеем, — не оглядываясь, ответил тот. Рустам решал сложную задачу: полностью раздвинуть обеденный стол или только наполовину?
— Елку надо зажечь, Рустам! — опять раздался настойчивый Ольгин голос.
— Артур, включи гирлянду на елке! — распорядился отец семейства, обращаясь к сыну.
В старом двухэтажном доме на улице Ауэзова, что в районе Выставки, готовились к встрече Нового года.
— А у них там, в Японии, Новый год отмечают?
— Ты что, ма! — возмутился Артур. — Они же цивилизованные люди! Видела, как Шуджи бабушкины пельмени, с ушками, ел? — сын растопырил пальцы над головой, изображая уши бабкиных пельменей. Видимо, поедание их он считал явным признаком цивилизации, и связь между пельменями и празднованием Нового года была очевидна.
— Что-то я волнуюсь, — Ольга вышла из кухни, старательно вытерла руки о передник и взялась за скатерть.
Мужчины переглянулись.
— Твой Шу и его мама говорят по-английски, я же — только на русском…
— Ма, ну ты чего? Зато их папа говорит по-русски! А если ты захочешь поговорить с Рицико, я переведу.

Галина Николаевна тяжело поднималась по деревянной лестнице на второй этаж.
К родне она приходила редко. Дочь, внук и зять обычно забегали к ней сами — по дороге. Ее квартира была на первом этаже в соседнем подъезде. «Всё же надо было дома остаться. Новый год — дело молодых. Да и чувствую себя неважно», — вздохнула она и нажала кнопку звонка.

— Ба, привет! — Артурка весело помахал ей из дальнего угла комнаты, где стояла, нарядно поблескивая, елка. — К нам в гости придут настоящие японцы!
— Привет, внук! Здравствуй, Рустам! — Галина Николаевна отдала шубу зятю.
— Как самочувствие, мама? — выглянула из кухни дочь.
— Самочувствие… самочувствие хорошее. А что, про гостей — правда? И где ж вы взяли этих самых японцев?
— Это родители одноклассника Артура — Шу. Вы его знаете, он к вам в гости приходил, — сказал Рустам.
— Да, конечно! Из этой новой американской школы? Щупленький, скромный мальчик, а главное — такой воспитанный. Так значит, гостей ждете? А я чего тогда пришла?
— Мама, ты главный гость! — Ольга снова выглянула из кухни и улыбнулась. — Давайте садиться за стол! Сначала встретим Новый год, а после двенадцати будем встречать заморских гостей.

— Вы действительно хорошо себя чувствуете? — зять не забывал о своих прямых обязанностях — следить за здоровьем тещи. Он заведовал терапевтическим отделением частной больницы. В отличие от подруг жены, теща была редким гостем в его отделении. — Что-то вы мне не нравитесь, Галина Николаевна…
— Ты понимаешь, Рустам, я сама себе не нравлюсь, и уже давно, — Галина Николаевна вздохнула. — Сколько я живу в этом доме? Пять лет? Вот ты понимаешь, и странности эти начались как раз пять лет тому назад. Ты же помнишь, до этого я жила в доме по соседству. Там ничего такого не было. А тут, как раз в канун Нового года, я каждый раз просыпаюсь среди ночи, часа в два-три и слышу… — здесь Галина Николаевна сделала паузу, проверяя реакцию зятя. — Только ты мне поверь, я ничего не выдумываю и с ума не схожу!
Зять, конечно, тещу уважал, нисколько не сомневался в ее здравом уме и трезвой памяти, но брал во внимание возраст, одиночество, высокое давление и прочие жизненные показатели.
— …Я слышу, как кто-то ходит в коридоре, в кухне.… Даже, как вздыхает, слышу. Но я не чувствую страха — нет! Такое ощущение, что это ты, или Оленька, или Артурка. Как будто знакомый, очень знакомый, почти родной человек вышел на кухню.… Поужинать.
Ну что ты так на меня смотришь? Направление к психиатру хочешь выписать, да? Нет, к неврологу?! Нервы лечить, — теща опять горько вздохнула. — Не больна я, не-боль-на! –
И чуть тише добавила: — Слышу даже, как поет…
— Арии?
— Почему? Нет, не арии. Такое, знаешь, непривычное! Даже напеть не могу. Каждая мелодия разная и со вздоха начинается. Я это уже слышала однажды в своей жизни, но не помню — где и когда.
— Мужчина или женщина? — уточнил Рустам.
— Мужчина. Но шаги легкие, и напевает так грустно…
— Может, все-таки специалисту показаться? — осторожно сказал зять.

Двенадцать часов пробили под грохот салютов и взрыв шампанского. Гости пришли вовремя, елка сияла игрушками и гирляндами, стол ломился от угощения, из кухни плыл запах праздничного пирога с корицей.

— Как же вы хорошо говорите по-русски! — Галина Николаевна разглядывала родителей Шуиджи.
Невысокий аккуратного телосложения мужчина — Рио и маленькая, прехорошенькая жена- Рицико. С собой они принесли милые подарки.
— Я много путешествую, это связано с работой. Последние десять лет мы с женой жили в Москве и Владивостоке. Дети остались в Японии, так настояли наши родители. Здесь, в Алматы, уже год живем — и Шуиджи с нами.
Ольга хлопотала вокруг мамы Шу. Ей так хотелось с ней поболтать, но не получалось внятно объясниться. Когда Ольга открывала рот, Рицико пугалась. Опускала вилку и тревожно искала глазами мужа или сына. Вскоре Ольга заметила, что японке понравились маринованные грибы. Хозяйка принялась подкладывать их на тарелку гостье, и разговор, к удовольствию обеих женщин, наконец состоялся.
— Вам квартира наша нравится?
Рицико молча огляделась, широко улыбнулась и раскинула руки, что-то говоря на английском языке. Артур перевел:
— Она говорит, это большая квартира, и она понимает, почему ее сын любит бывать здесь в гостях.
— Да, а вот нам она не очень нравится. Уж больно старый дом, еще пленные японцы строили, — не задумываясь, выдала историческую справку хозяйка.
Наступила пауза. А потом Рио что-то сказал жене и сыну, и все трое как по команде встали. Ольга перепугалась — неужели гости обиделись на что-то?! Они постояли несколько секунд в почтительном полупоклоне, со сложенными ладонями. А потом по знаку Рио снова заняли свои места за столом.
— Мы, японцы, проживающие в Казахстане, каждый год ездим на центральное городское кладбище в день национального праздника Японии. Проводим ритуал памяти. Родственник Рицико воевал против СССР, был взят в плен, умер и похоронен здесь, но где находится его могила — неизвестно.
— Его расстреляли? — робко спросила Ольга.
— Нет, он умер от болезни. Те, кто умерли — умерли от голода и болезней, но многие вернулись домой в августе сорок девятого года. Нам говорили, что пленные строили здесь дома. И вот теперь мы находимся в таком доме, — Рио торжественно развел руками.
— Когда у нас был ремонт, — подхватил Рустам, — мастера сняли всю штукатурку со стен, и под ней оказалась ручная обшивка из мелких деревянных реек. Такую трудоемкую работу могли делать только невольники.
— Да, за миску риса, — добавил Рио.
Разговор все еще вращался вокруг этой грустной темы, как вдруг Ольга заметила, что с матерью творится что-то неладное. Галина Николаевна забеспокоилась, заволновалась, дочь уже собиралась спросить, что с ней происходит, как вдруг погас свет.

Срочно раздвинули тяжелые портьеры. Мальчишки радовались новогоднему виду из окна, мужчины заговорили о мировом энергетическом кризисе, а Ольга осторожно пошла на кухню за свечами. У хорошей хозяйки всё всегда под рукой. Ольга вставила свечи в подсвечник, зажгла их и двинулась обратно в гостиную, удивляясь, почему в квартире стало так тихо?

В небе яркими бутонами рассыпался новогодний салют, его волшебные разноцветные искры на миг озарили темноту комнаты. Желтая дорожка уличного света протянулась из окна, словно луч волшебного фонаря. Пушистый снег, лежавший на ветках деревьев, высветлил большое пятно на свободной от мебели стене, и свечи, принесенные хозяйкой, бросали на этот круг таинственные тени. Пятно на стене превратилось в подобие экрана, а сидящие за накрытым столом люди — в зрителей. Тени на стене мелькали, разбегались и наконец, сложились в два отчетливых силуэта: согнутую фигуру мастера, плетущего корзину, и маленькую фигурку девочки, сидящей рядом с ним на корточках.
Видение исчезло, а в воздухе замер, как выдох, звук:
— Иоши…

Внезапно вспыхнувший свет резанул всех по глазам. Громко запел оживший телевизор.
— Что это было? — нарушил общее молчание Рустам.
— А это, наверное, то самое, что ходит у меня по ночам в доме! — откликнулась взволнованная Галина Николаевна.
Рио о чем-то спросил жену. Та сидела с побледневшим лицом. После длинной паузы она тихо ответила мужу.
— Иоши! — громко выдохнул Шуиджи.
— Иоши… — эхом откликнулась маленькая японка, и глаза ее наполнились слезами.
— Что это значит? — с азартом спросил Артур.
— Хороший! По-русски это означает… «хороший», — грустно произнес Рио.

К чаепитию гости пришли в себя. За окном все так же неистовствовал салют, от соседей неслись веселые крики и музыка. Новогоднее настроение напомнило о себе — на гостей и хозяев вновь накатило общее веселье. Артур и Шу убежали в соседнюю комнату играть на компьютере в «танки». Рустам и Рио увлеченно обсуждали марки внедорожников. Ольга подкладывала очередной кусок сладкого пирога на тарелку смущенно улыбавшейся, но все еще бледной Рицико.

Только Галина Николаевна, сидя в кресле, угрюмо молчала, до рези в глазах вглядываясь в стену. Словно пыталась увидеть финал забытого фильма из далекого детства.