Реквием. Повесть

Я — некто. Мне пятьдесят пять. Человек не особенный, однако работящий и умеющий ладить с людьми. Из нас, четырех друзей, наиболее успешен во всех отношениях: удобная работа (кандидат наук, завотделом в научном подразделении при солидном холдинге), двое вполне устроенных детей, внуки. Обожаю жену — врач, хороша собой, занимает положение выше, пожалуй, моего, притом мудра настолько, что перечисленное отнюдь не минус. Лет восемь назад, будучи за рулем и тюкнувшись, основательно повредила позвоночник, опаснейшая травма головы. Возил в Израиль, денег вколотили досуха. Будучи человеком, скажем так, течения, относительно веры слабоват, но не поленюсь на троеперстие — а тут зачастил в церковь, поклоны бил, с батюшками разговаривал. Выправилась родная по всем статьям, трепещу теперь. Характерно, что сам неказист: при небольшом росте всегда был дебел (до сих пор, впрочем, изрядно играю в теннис), досадно редок волосом, нос никудышен, легкая косинка глаз (некоторые находят сие шармом), — последнее и полнота, да и другие штуки, были вечным поводом сознания собственной ущербности.

Самый одаренный из нас — Олег Рогозин (Роги). Породист внешне и по родословной. Начитан, и как теперь говорят, креативен. Подвизался в разных, порой радикальных областях, иногда не без результата, и с неизменным успехом занятия бросал. Давненько одинок (единственный сын шляется без вести где-то за границей), служит парикмахером (сирульником, по его оговору) — ни дать, ни взять, назло себе, ибо на самом деле смешон, хоть и «паству» («стригу барашков мало-мало») имеет солидного разряда и призы на конкурсах. В силу возраста, чрезвычайных амбиций и отсутствия стяжающих свойств являет образец неудачника, если соотнестись с его данными.

Петька Воронин — личность, обладающая свойством вызывать к себе безоговорочную дружескую любовь. Человек забытой широты и щедрости. Толкается в автомобильной отрасли.

Четвертый, Гена Стоцкий — чрезвычайно живописный тип. Тщеславный, патологически хвастливый, необразованный (остальные пристойны в этом отношении — закончили престижный фак в Политехническом), а то и туповатый. Безбожный пошляк. Он легко подвижен на подлость, собственно, из нас друзей — вообще, зона охвата широка — ни один не миновал таковой с его стороны. Отыскать в парне что-то положительное способен только Олег с его изобретательностью.

Мы трое однажды признали, жизнь Гены по существу — феномен.

***

Родился он в провинции непростого масштаба — отец служил директором санатория приличного значения (кстати, достаточно короток был с Ельциным — тот в некоторые годы как раз строил учреждение). Генка да старшая сестра из отроков — по-моему, единственный человек, который им освящен: «Ссука, я за Ирку порву». Мы смеялись:

— На сколь частей?

— На одну как максимум.

Отец, не отнять, был видный мужчина: с Ленинской лысиной, высокий, крепкий, голосистый, многое умеющий. Раз в компании Федор Ильич поведал, что тянется из польских конфедератов (это Олег выяснил, у Генки и самого сообщение вызвало изумление, но тщеславие не приспособил — впрочем, не ведал кто таковы). Взять меня, смотрел на Федора Ильича и Зинаиду Петровну с любопытством — они настолько в те годы были несвоевременны. «Золинька», так звал ее «крупный» (Генкины словечки — крупный, батенька — два исчерпывающих варианта) была для него всем. При этом очень могла выпить — мы ее эту особенность, разумеется, крупно приветствовали, — батенька же практически не применял, однако поощрял свойство жены всячески, предложения с истинным весельем и тщательным досмотром: «Золинька, пригуби — губки у тебя весьма расположены», — являлись рефреном. Я был удивлен, что после смерти благоверного (инфаркт) она прожила довольно долго… Вообще, рассматривая родословную Стоцкого, невозможно не углядеть отщепенство, ибо родня присутствовала грамотная и, главное, клановая, стало быть, цепкая за жизнь в высшем российском производстве: чиновники разных мастей, весомые юристы.

Из рассказов Гены о детстве оттиснулось одно — в санатории, в радостно вспоминаемом им детстве он научился ловко играть в бильярд. Кажется, единственное достойное, что у него присутствует как факт, — однако занимательно, он не только свойством не пользуется, но и отталкивается.

Не помню, почему он уехал в город, знаю, что оказался в Техникуме связи. Сколько это ему было — шестнадцать? Жил в общежитии, сходу женился. Как он всегда доказывал, предмет была «самая». Возможно, так и есть, хоть в зрелые годы, когда мы… э-э… сталкивались, я бы настаивать на определении не стал. Словом, дочь, что-то еще из как всегда восхваляемого им периода, я пока не фиксирую, поскольку лично меня не касалось. Замечу, однако, техникум наш друг не закончил.

Тем временем, устроившись на оборонный завод — в армию отсюда не брали, соответственно контингент был сугубо веселый — Гена по последней причине резво охолостился, срочно женился на очередной и въехал в прописку. Повезло, родители отписали дочери в качестве калыма избу в центре города, а наплыла цивилизация, центр принялись усовершенствовать, древние постройки сносили. Молодых обналичили весьма крутой по той поре двухкомнатной квартирой в престижном районе. Между тем Олег Рогозин, тоже оженившись, выяснился соседом. Отсюда общее знакомство и пошло — я и Петька были однокашниками по институту, коллегами по работе и уже крепкими друзьями Олега. По поводу непростоты Роги, социалистической закваски очередной жены Гены и бог знает чего, вечера не проходило, чтоб Соня, очередная, к Рогозиным не зашла. Дело еще в том, что Стоцкий имел манеру оставлять женам следы в ви де детишек. То есть у него как раз образовывалась Настька, Олег купно расщедрился на Сашку. Мамочки-несушки друг от друга практически не отходили.

Таки Танюха, жена Олега, родила, но состояла в роддоме. То есть имело место обстоятельство, и друзья плюс многие коллеги бузили у молодого папаши.

— Мужики, — пошатываясь, и малосвязно доказывал Роги, — полагаю, неприлично миновать слов относительно появления, а возможно и образования нового члена общества. Поражает собственная причастность. Не стану останавливаться на том, что рождение человека суть момент… Мужики, как просто быть творцом… Впрочем, я за вас — чтоб не сказать, за себя, если не сказать — вместо…

Поскольку со стороны Олега все было как-то наивно, стол организовывала несущая пока Соня и приближенный Гена. Когда наш завлабом Пестименко между прочим скользил, что в перлитовых структурах присутствует много нерешенных вопросов, а Тарчевский возражал на предмет того, что Мэшин Хэд и Машина Времени есть некий знак претворения, Стоцкий восторженно лупил глаза и подчинялся любому движению пожелателей. Я, кажется, первый заметил эту его сторону.

— Слышь, Ген, телефон далеко? Мне бы жене позвонить (я давно женился, уже и первенцем был оснащен — имели, собственно, по двадцать пять годков).

Его ответ меня поразил:

— Ну, позвонишь (характерно, ставил ударение правильно) — и что?

Настолько это четко легло в обстоятельство, что я предложил покурить. Генка откликнулся на предложение с артистическим изяществом: на сигареты Родопи он чиркнул невиданной зажигалкой.

Почему-то отчетливо помню беременную Соню, с налитым бюстом, обслуживающую, такую недосягаемую и вместе кондовую, — возможно, впервые во мне совершалось затаенное вожделение, выпрастывание инстинкта. И мельтешит воспоминание, Гена заметил мой взгляд.

— Ну вас к черту, — объявил я, — городите бог знает что… — Встал, потянулся рюмкой — кто-то подал ей бокал, Соня дружески прянула рукой навстречу. — Соня, позволь за тебя, за наших жен. За… ну я не знаю — женщин, которые… нас оплодотворяют… — Раздался хохот, я стушевался, затараторил совсем сбивчиво: — Нет, вы не поняли, оплодотворяют в смысле инициируют, мы все делаем ради наших любимых.

Мой голос утонул в сальных шуточках, общем гуле — было отчаянно хорошо.

Вообще, та пьянка, растянувшаяся, кстати, не на один день, оставила долгое впечатление. Чего уж говорить про Стоцкого — его насквозь алчущая душа именно здесь, думаю, была пленена, повязана мефистофелевской тягой к нам. И вправду, сложились несколько замечательных эпизодов. Серега Мурзин заснул на унитазе и, когда его разбудили с пожеланием на короткое время освободить сооружение, сопротивляясь, в угнетенном беспамятстве орал, что не позволит собой манипулировать и вытирать ноги, даже если они снабжены домашними тапками. Кто-то ронялся мурлом в салат — да, это Володя Болкисев, наш светило, до крайности башковитый мужик и заядлый приверженец зелья. Существовала поездка в роддом всем скопом, ради отметки, которая Татьяну только напугала, когда на жуткий ор снизу из окна увидела кучу невменяемых мужиков и долго не могла отыскать Олега, в неразберихе поменявшегося с кем-то одеждой. Ресторан, где произошла стычка с другой компанией и случились приобретены пара ссадин.

А знаменитый эпизод — это, вроде бы, уже на второй день — когда дело чуть самым плачевным исходом не завершилось. Кому-то пришла идея навестить общего приятеля — он жил неподалеку и находился на больничном. Отправились всем кагалом, остался только я, будучи притомившимся зело. «Жди нас, никуда не выходи», — было приказано. Однако проснувшись, не особенно уяснив где нахожусь и в чем состоит текущий момент, я пренебрег предупреждением, выбрался из квартиры и, все еще находясь в растерянности, нечаянно захлопнул за собой дверь. Спустился, вышел из подъезда, очнулся окончательно. Идут празднователи.

— Тебе же сказали, не выходить, — устало пожурил Олег. — Взял ключи?

Каков был ужас — ключи остались в квартире, попасть не представлялось возможным.

Что делать? После совещания творческий Болкисев предложил спуститься через балкон с этажа выше (в те времена лоджии еще не остекляли). Пошли стучаться к верхним жителям. Долгие переговоры — нам повезло, что дома оказался член семьи мужского пола, отлично понявший курьез (дамский контингент не желал входить в обстоятельство категорически). Он же подсобил с деревенского образца ковровой дорожкой как вервием, по которому следовало перебираться. Препирались, кто будет выполнять задачу — я пыркнулся, чуя вину, однако инициативу перехватил Петя. Там и случился сбой, уже на подходе к объекту и цепляясь ногами за перила рогозинского балкона, рука его нечаянно сбилась со скользкой дорожки и тело более чем коварно накренилось в пропасть. Вытащил рефлекс, Петя как-то совершенно уже изощренно изогнулся и рухнул в пределы квартиры.

Между прочим, дверь оказалась не заперта — я захлопнул ее не напрочь.

***

Не всегда просто определить каким образом складывается близость, однако Гена сам настаивает, что наибольшие дружеские чувства у него вызываю я. Может, оттого что и мне с ним комфортно? (Сие, кстати, когда-то вызывало и шероховатые мысли — при известных реквизитах Стоцкого.) Ну да не стану ударяться в психологические обоснования общих отношений — вестимо, наиболее красноречив и доказателен факт. Именно им является то, что в те годы преимущественно кучковались у Олега, отсюда Гена неизменно присутствовал.

Время, во всяком случае для меня, было рьяным и жадным — в самом деле, мы по серьезному, ответственно, с принятием капитальных решений вступали в жизнь, и потом работали в науке, среде, где всякое обстоятельство подвергалось достаточно крепкому осмыслению. С другой стороны, хворали гедонизмом: алкали удовольствий, девиц, ресторанов, калил сумасшедший озон, плоть била в душу, голова была чиста, отсюда веским случалось всякое жизненное изделие. Впрочем, зной существования, который ощущал я, совершенно отсутствовал, например, у Олега. Сейчас я порой размышляю: отчего он так действовал — не сосредоточенно, размашисто и глупо? Ребенок, которому все давалось. Где-то таким же был Стоцкий, но, тождественно мне, без пессимистического вкуса.

***

Длилась научная идиллия лет пять, Петька Воронин первый скривил. Он замутил с автомобилями. Дело в том, что мы постоянно шабашили (Стоцкийс нами не работал, тогда он не воспринимался серьезно), одна из халтур получилась столь удачной, что месяца за полтора — учились в аспирантуре, отпуска были широкие — заработали сумму, которую хватало на авто. Петя с Роги сюда и впряглись. Я истратил деньги на мебель и прочее бытовое. Выяснилось, что Петро весьма дружит с механизмами — лайба, копейка, досталась чахлая, капризная, стабильно требующая приложения рук — вечно толкался в автосервисах, легко находил с тамошними общий язык. Вдруг настрочил заявление об уходе из института, чем сообщил нам оторопь и настроение укоризны, устроился в один из них механиком. Стоцкий выразился неизменно оптимистично:

— О, на человеческое замахнулся. Распредвал — это вам не интеграл.

Занимательно, что вслед поплыл и Роги, аналогично бросил науку, ударился в живопись. Собственно, я один остался неприкасаемым, Гена, скажем, тоже разменял обстоятельства: у него совершился очередной любовный запой.

Олег дает такое определение дружбы: свобода. Я же считаю, друзья те, кто знает о каждом буквально все, причем в силу того, что это, как и позывы делиться — потребность. Впрочем, определение Роги данное ничуть не отменяет, ибо знание в любом аспекте и есть свобода (вспомним Спинозу с его познанной необходимостью). Я к тому, что мы были прекрасно извещены о географических и, если так можно сказать в его отношении, душевных (Олег говорил, медицинских) движениях Гены. Излагал приключение он примерно так:

— Это я вроде бы еще с Люськой жил. Свадьба у приятеля. Там клюшка одна присутствовала с Байкала, облик ладный, нога. Разговорились, зашли в ванную, трахнулись. Муж привередничать затеял, кулаком над головой вертеть. Собственно, треснул мне по ряхе. Лялю, замечу, не тронул. А причем здесь я — химия. Пара лет прошла, приезжает прелесть с ребенком, без мужа. Я узнал, шасть, разумеется к приятелю, которому она родственницей числилась. Особенных, надо сказать, настроений не существовало, а когда увидел, обратно мятеж. И любопытный момент, ночевали совместно, однако я по ее несильной просьбе вводить не стал. Чудо. Провожал на вокзал, парнишку на руках нес точно родного. Сонька как раз Варьку рожает, а меня обуревает на полную, химия самая высокомолекулярная. Химическая гражданка, между тем, в Новый Уренгой переезжает, я ее адрес раздобываю и звоню: приезжай, сойдемся на семь пик. Не приехала, мужа, кричит, жалко.

Гена закурил. Курил он всегда во множестве и сигареты самые дорогие. Вообще, дым в глаза, пыль ему были свойственны особенно — позер завзятый, любил, напыжившись произнести: «Порешаем».

— Однажды все-таки приехала, звонит в полночь. Что-то наплел Соньке, погнал. Ох, мужики, дали мы копоти, такого еще не было. Следует идти домой, а эта рубашку мою порвала в клочья, с ножом прыгает — убью и себя и тебя. Остался, поскольку рубашку жаль… Она все надеялась бросить мужа, но не получалось, пил. Впрочем и она позже спилась… Тем временем Сонька опросталась Варюшкой и что-то во мне треснуло. Привез домой импортную коляску, еще невиданные вещи и ухожу на три дня. Отсюда и пошло, закрутился, с Шацким связался…

Деятеля этого я знаю, мент. Начали они на пару куролесить, семья у Стоцкого сыпалась, это было очевидно. И верно, Шацкий и Стоцкий тот еще болеро устроили, девки не переводились, пьянки. Меня всегда поражало, до чего ловко умел Гена что называется втереться в доверие. Семья новоиспеченного приятеля была непростая, мать заведовала неким магазином, являлась по тем временам крутым человеком — это она доставала импортные изделия. Вхож и принят Стоцкий был самым теплым образом, я свидетель. Занимательно, что жена Шацкого, Лена, весьма привлекательная особа, относилась к нему аналогично, и в частые дежурства мужа он неизменно торчал при ней. Доверял милиционер, при хорошо известных данных приятеля. Что занимательно, и в самом деле не напрасно. Это уже года что ли через два, когда компания их развалится, Стоцкий случайно встретит Елену.

— Я жил на Фрунзе, один. Гляжу, Ленка — стало быть, повествую: ты чем теперь занята? Ничем особенным. Так поедем ко мне. Давай… Заходим в переднюю и началось, стащили все друг с друга, аж оцарапались. Забыть не могу до сих пор, химия (неизменная его фраза). Очнулись здесь же в коридоре, я даже проводить домой не в силах был. Случилось единственный раз, она как раз в периоде освоения очередного замужества состоялась.

Словом, вещь характерная, мимолетные приятели у него происходили всегда: легкий, клиповый человек. Эпизод, например. Новый год, Стоцкий подрабатывал на городской площади, на елке — там существовала подсобка — два, три человека сидят непременно. Здесь как раз снимали фильм: Виталий Соломин, Борис Невзоров. Стоцкий сунулся к последнему, накатай-де автограф. «Получи, мил человек».

— Послушайте, замечательный артист, неподалеку помещение расположено. Холод собачий, а там первоклассный чай.

— Отчего же.

Ну, чай.

— А взгляните, драгоценный актер, водочки некоторое колво имеет место. Вы как?

— Отчего же.

Кончилось тем, что после съемок повез заслуженного по бабам — буде равно люди клиповые. Ну да пойдите, перевоплощайтесь-ка систематически — чреват подобный образ жизни.

Собственно, Шацкого я упомянул, чтоб зафиксировать: здесь союз с Соней и развалился окончательно. Вообще, развал, нечто черное Стоцкий провоцировал отменно. Соня, например, после Генки навсегда вышла замуж (за бывшего приятеля Стоцкого, кстати), но ходочихой стала откровенной (по выражению Роги «обляденела от супружеского холода»).

В общем, снял Стоцкий комнату на Фрунзе. Буря и натиск, разумеется, проходной двор, чего там только не вершилось. Как он всю нашу лабораторию одеколоном Шипр опоил, это надо было видеть последствия. Серега Иванов, помнится, уважаемый товарищ, лекции студентам читал — жил через дом — пошел ведро выносить в тапочках. А мы как раз из комка шли. Ну, руку пожать, люди свои. Домой вернулся через несколько дней. Что характерно, в тех же шлепках.

Вообще на номер со шлепанцами он многих провоцировал. Имелись автомобили, азарт. Кто-либо к Стоцкому заедет, он дома сидеть не терпит, ага, дескать, к такому-то съездим. Ну заедут, жертва с тапками посидит в машине, а и влип. Но как не влипнуть, когда едем, скажем, до лавки, Стоцкий стонет: останови, в кусты сбегаю, прижало. Из кустов выходит и девиц ведет. Пара дней.

Впрочем, и сам не миновал. Что-то вроде язвы у него получилось, больница. Ну приехали навестить, лето, сосредоточились в тени.

— Нет, мужики, Петя не приехал — такое перенести нельзя. Едемте, — возмущается Гена.

— Как ты без одежды, в тапках?

— Послушайте, — полон гнева, вонзая отчаянный взгляд, орет Стоцкий, — Петя не посетил!

В итоге, за вещами в больницу кто-то через два дня съездил.

С такими выходками у Пети дело до развода дошло, правда, через полгода обратно сомкнулись, причем Генка и мирил. Жены наши его ненавидели… Однако и мы. Но об этом позже.

Приезжает к Стоцкому отец:

— Ну что, охламон, лежишь? Сколько ты будешь над родителями измываться!

— Папа… — стонет разгильдяй.

— Езжай к Паршину, приятель мой, определит куда-либо.

Паршин, как человек горбатый — что-то там с позвоночником в детстве сотворил — был юрок крайне. Сидел в областном доме профсоюзов и упоминал фамилии самые громкие. А случился Горбачев, кооперация.

— Тут я кооператив по изготовлению дорожных знаков соорудил. Давай-ка.

Между прочим, что Роги, что Петя свое дело изобрели, но нашего героя не взяли. Петр, как уже говорилось, по автомобилям, Роги связался с обувью, поскольку живопись оставил, поскольку денег сия не давала, а Олег поскольку оные внезапно полюбил. Между же прочим, Петя Стоцкого к себе в дело брал кратковременно, это еще до знаков, он как раз автостоянку организовал, однако выгнал, ибо тот без баб никак не мог обойтись и то опоздает, то вообще не придет. Напарник Пети возразил против такого участия. Однако некое авто Стоцкому в пользование Петя временно сотворил, ибо — душа, так что Стоцкий ямщичил и жил на средства.

***

Деньги в современном мире имеют огромный смысл. Опосредованность, унифицирующая величина — в итоге отношения. В коммуникативном мире отношения и относительность — всё. Роги этого не хочет понимать, я — чувствую. Почему женщины любят деньги? — чувствуют. Да, во мне присутствует женское, должно быть, иногда бабское. А кто теперь, в сервильном пространстве миновал? В Стоцком аналогичного изрядно, он жил кожей — может, и это нас сближало. По существу, он со всеми говорил на одном языке. Я рано понял, что сие не минус. Люди грешны, и так называемые слабости часто эффективней, чем сила. Взаимодействие — вот камень, и я — глядя отчасти на Стоцкого — умею его налаживать. Роги, например, выше нас, но одинок. И — неудачник. Безоговорочно порядочный из нас только Петька. Мы его любим, но не уверен, что ценим.

Знаете что, пусть я не умен особенно, но — неравнодушен. Стоцкий подобен. Мы, как клеймит Роги — экстраверты. Может, отсюда у нас особая ценность, хоть и разная. Даже Петя лишен многих возбудителей. Порядочность — всего лишь воспитанность. Другое дело, в отличие от Стоцкого и Пети, мы с Олегом знаем свою силу и слабости.

***

Кооператив Стоцкому в стремя пришелся. А там он на крыши перебрался, пошли деньги солидные. Паршин его долго вел, именно благодаря дяде он заполучил самый удачный период жизни из разнообразных очень.

Как раз тогда, к примеру, он совместился с женщиной, если можно так выразиться, всей его жизни. Любаня. Не раз разводил руки:

— Шут его знает… Приходит однажды в цех (он еще работал на заводе) до крайности симпатичная особа. Я тут как тут, пропустить кого-либо не имею возможности — статус. Организовал пьянку — ванная, трахтибидох. Между тем — дети, Соня (она работала тоже на заводе и в хороших отношениях вообще говоря состояла с Любой). Собственно, и у той муж наличествовал, впрочем, он в другом цехе трудился, мастером. Я ее один раз нашему старшему по смене подставил. Ну так я всех подставлял, поскольку отоварку спиртом через это имел… Когда на Фрунзе жил, встретил нечаянно. Привел домой, потом на завод стал ездить, встречать. С мужем ее пошел привередничать. В общем забрал к себе вместе с дочерью… А дочь-то ее, Катюшка, меня слушалась. Когда померла, я горевал сильно.

Там малокровие что ли случилось, лет десять. Девочка славная, ее все любили.

Люба — женщина симпатная, умная, с юмором. Подлая часто — впрочем, по-женски — на редкость эмоциональная. Б…ь, понятная вещь, несусветная. Собственно, он ее такой сделал…— или расколупал? Как говорит Роги, проституция — кровная самореализация женщины, оттого самая древняя профессия.

Рожать они так и не стали, Люба боится наследственности, малокровие. Впрочем, какой рожать, мыкаются всю жизнь на чужой жилплощади.

Чем только Стоцкий не занимался. Регулярно фарцевал на Шувакише (толчок, вещевой рынок) — одна из его подруг трудилась в центральном спортмагазине города, добывала джинсы и прочий дефицит. Подпольный кинозал — комната в общаге — где они с Петей крутили Эммануэлек, Брюса Ли, Кошмары на улице вязов и прочее — абсолютное вожделение для нас, девственников с точки зрения как сейчас говорят культурных практик. Казус в том, что Петя по случаю заполучил видик, тогда стоимостной эквивалент поношенной машины, Стоцкий, вне сомнения, экстренно очутился рядом… Участвовал в аэропорту в системе наперсточников: ему вменялась должность делать ставки и выигрывать, тем самым возбуждая натуральных лохов. Упорядочивал на автовокзале деятельность малолетних проституток — ну, тут он пройти мимо, естественно, не мог. Я был свидетелем, как наш хипесник обучал двенадцатилетнюю замарашку пользоваться средствами защиты. Это было ничуть не забавно. Наставлял:

— Бэби (по его утверждению обращение вызывало у сотрудниц чувство ответственности), старайся не улыбаться. Нужно склонять клиента к состраданию. По существу, великое дело вершим.

Между прочим, сам их не пользовал, и поверьте, был реально сердоболен, выхаживал дома одну нимфетку — вопреки естественному ропоту Любы — подхватившую капитальную простуду.

В сущности говоря, сентиментальность — неотъемлемая по моим наблюдениям черта людей сходных характеристик… Дина, русский спаниэль, идол, объект самого трепетного отношения. Потерялась однажды, Генка поставил на уши весь район. Привели… Нарожала раз дама штук семь. Ну, растолкали по рукам тройку щенят, куда прочих? Как он извелся, натурально рыдал, когда Люба топила следы ветрености любимого существа. Обратите внимание, будучи совершенно трезвым. Как убивался, когда Дину кто-то отравил (допускаю, один из соседей, жертв блудодеяний Гены)… Взять фильм «Доживем до понедельника» либо «Зори здесь тихие» — Стоцкий на восьмой раз смотрит и рыдает. Правда, не без воздействия.

Паршин между тем влился под эгиду пионерской организации, им тогда давали карт-бланш — тот еще проныра. Подобные свойства Генка схватывал слёта. Стало, постоянно торчал у протектора и с многими познакомился. Дамочка некая внедрилась в число. Идут однажды с Любой по улице Вайнера, центр города, киоск. Сидит предыдущая некая дама и испытывает вопрос Стоцкого:

— Как ваше ничего?

— Ничего.

— Таким образом существует девушка, что гладит меня периодически, работать хочет и деньги получать. Стоит теперь рядом для наглядности.

— Приходите послезавтра.

Встала Люба на трудовую вахту, торговля обувными предметами разной необходимости. Хозяева имели отношение к «Масису», входили в армянскую диаспору, что была по тем временам разве не самой сильной в городе. Гена, конечно, постоянно крутился подле, и не зря. Понадобился, например, водитель — а вот и Стоцкий. Возникли знакомства с Центральным рынком, с Мишей Кучиным, что курировал таковой и слыл фигурой знаковой (его одним из первых хлопнут, отслюнявив тем самым славную и кровавую страницу криминального капитализма Екатеринбурга). Здесь же познакомился с Нориком, обрусевшим армянином, одноклассником Кучина, соорудили приятельство. С ним и затеют первое собственное дело.

Умел разговаривать с людьми.

— Однако куртка на вас фирменная, отлично смотритесь, между прочим.

— На Шувакише брал.

— Я себя раз на Шувакише взял, рассчитаться не могу.

— Гы-гы.

— Славно, что дождик иссяк, однако одинаково сыровато… Я как тот еврей. Идет по улице, деньги лежат. Обрадовался, поднял. Махнул рукой с досадой: черт, не хватает.

— Гы-гы-гы.

Гена достает сигареты:

— Угощайся… Слушай, ты не в курсе относительно курса? Говорят, доллар опять отпустят…

Не однажды первого встречного притаскивал домой, радушничал — подвижный человек. Завязывались неожиданные знакомства. Постоянно толкался на Вайнера, там в то время сбыт шел со столиков, Шувакиш закрыли, сюда переместился самый активный центр торговли. Был дружен со всеми, перебрал, поди, четверть местных — реализаторами были русские наемницы — держал руку на пульсе. Возник некий латыш, Норик раздобыл денег, поехали в Ригу, отоварились. Раскидали товар по столам, стало понятно, что требуется свое место. Пришли в городскую администрацию, укатали начальство не без протекции Паршина и связей Норика.

Возникла мода на киоски. Разузнали, покатили в Первоуральск, лавочки изготовляли там. Связи, взятки. Поставили. Стоцкий стал первым русским обладателем — пусть долевым — своего киоска: тогда хозяйничали исключительно армяне.

Латышские товары, Роги свою обувь торговал через Стоцкого, Паршин какое-некое подкидывал, дело пошло.

Паршин нарыл Прожерина. Тот имел выход на Эмираты через певца Новикова. Чартерные рейсы. Кофточки, детские товары имели хороший спрос. Стоцкий с ним крепко дружится тем самым. Прожерин оседает в Эмиратах и дело приобретает стабильный характер. Гаманок пухнет.

За полтора года Стоцкий купил квартиру, обстановку, новенькую шестерку. Лихо обогнал Роги, который тоже прилично сперва взлетел, однако начал затухать.

Скупал ваучеры, ушлые люди надоумили. Кстати взять, выкупил бумажки у Роги, который в них не верил, и вообще, в итоге практически рухнул: с Татьяной разошелся, свой обувной цех продал, влип с МММ и практически обнулился. (Позже Роги выскажется: «Когда мы живем при власти, которая целенаправленно истребляет надежду, платить за последнюю не так уж дурно. Отсюда и мошенники».) Вообще говоря, с ваучерами Стоцкий и к Пете и ко мне подъезжал, однако я не склонился, грамотно вложился в газпромовские акции.

Между тем конкуренция набирала силу — все ударились в торговлю: челноки, красная ртуть, прочая дребедень. Тем более что приличные заведения, наука и иное, рушились точно песчаные. У нас в лаборатории один парень из ушлых, Булатов, ткнулся подначивать на создание своей посреднической штукенции. Слепили ТОО. Коллектив подобрался молодой, творческий, подвижный. Жить стало весело. Постоянно ездили в командировки, собственно, о науке практически забыли — лишь тройка заплесневелых ретроградов сидели на профильных работах — коль скоро начальник лаборатории имел солидное количество акций фирмы. Пошли приличные деньги. Помнится, арендовали помимо прочего гостиницу в Сочи, туристический бизнес, все такое. Сами временами халявно наезжали. Само собой, Стоцкий рядом. Тогда он был на взлете, деньгами пылил. Раз — всем кагалом сидели в ресторане — аки заправский Вельзевул пустился соперничать с Булатовым на предмет музыкального сопровождения. Булатов одно заказывает по просьбе секретарши (она же… — сами понимаете), Стоцкий казаченковскую «Больно мне, больно». Причем делал перезаказ. Мы эту песню не переносили, Генка — напротив. Булатову бы попустить на смешках, нет, повелся — он, вроде бы, секретаршу к Гене ревновал (было отчего, пару сотрудниц лаборатории Стоцкий покрыл). В общем, довел наш вертопрах директора до белого каления, денег вмяли будьте-нате, не я бы, пожалуй и разодрались. На другой день Стоцкий снова умыл — притащил Гребенщикова. Как он его раздобыл, история умалчивает.

— Боря, — кладя руку на плечо «бога», фамильярничал Генка, — я твою «отход на север» обожаю.

— Это не моя, — надменно кривил губы БГ, — Помпилиус.

— Тем более, — вдохновенно соглашался новоявленный друг.

А улетали!.. Опоздали, да еще подшофе — вылет задержали и вообще хотели ссадить. Я был потрезвее, уговорил (летели мы вчетвером, с женами). В самолете тройка «новых русских», все в массивных золотых цепурах, пустилась высказывать весьма нелицеприятные соображения в наш адрес, чем возвысили Стоцкого в собственных глазах изрядно — он пустился делиться с ними относительно знакомств с первыми лицами криминального наклонения (ничуть, между прочим, не кривил). Довел особей до пароксизма. Я был предельно уверен, что получим капитальную взбучку. Выкрутились, Стоцкий сумел нуворишам внушить некое. Впрочем, в аэропорту нас «приняли» и штрафа не избежали.

Ему многое сходило с рук. Пятница, святой день. Я, Стоцкий, наши жены. Ехали откуда-то, решили продолжить у меня. Затарились, выходим из лабаза, довольные собой длим путь к месту назначения. Пересекают стезю четверо агрессивных парней. Один из них вымахал амбалом под два метра, сугубо за центнер, он и очутился самым настырным. Не помню, что именно они доказывали, кажись, допеклись до моей супруги. Стоцкий полез петушиться, повторюсь, его решительность — при весьма сомнительной фактуре — меня всегда поражала. Два задохлика против четверых справных фигурантов. Получили незамедлительно.

— А ну, козлы, сдавайтесь! Руки вверх, снимай кальсоны, отдавай мои патроны! — слышу я внезапно истерическую речь Стоцкого.

Глядь, стоит Геннадий, держит в руках пистолет, рожа решительная отнюдь. Я быстренько отцепился от напарника, с которым возился, и крепко ошалелый естественным образом очутился за плечом друга.

— Всех перестреляю и даже моргать не позабочусь! — все так же воинственно поясняет позу оратор.

Поставьте себя на место людей — пестик блестит в свете фонарей и даже имя противника неизвестно, что у него в голове тем более. Стоят, стало быть, молча. Гена продолжает речь, причем в предельно горячих тонах — известно, звуковое сопровождение шибко подчеркивает намерения.

Наконец тот амбал приходит в себя, сообщает следующее:

— Я — десантура, в Афгане воевал, таких как ты, пидор, мочил точно ватку для протирки затвора.

Гена повествует возражение:

— Пидором никогда не существовал и не собираюсь. Отсюда получите с моим уважением к вашему афганскому прошлому, — и нажимает на курок пистолета, направленного на оппонента.

Осечка. Лично я понял, что добавить нам уже не суждено. Громила вальяжно надвигается на не собирающегося быть сами, помните кем, гражданина и что у него на уме запросто можно догадаться. Не тут-то было, Стоцкий судорожно потряс волыну и делает предыдущее упражнение. Грохает натуральный выстрел. Верзила падает.

Облако дыма. И не просто — расположенные афронт супостаты затевают надрывно чихать и кашлять: пистолет газовый. Собственно, и Генка затеял корчиться.

— Сматываемся! — нервно советует Стоцкий. По всей видимости, он, зная содержание заряда и не изведав шока столь категорического нападения, очнулся первым.

Жены, что прилежно созерцали мизансцену и не получив дозу, как находились вместе со мной в тылах, очень поняли пожелание и резко сорвались, вчетвером дали отменного стрекача.

Подъезд существовал рядом, согласно чему заскочили в убежище, пыхтим, что твой паровоз. Припасы в битве не потеряли, я, когда вступал в пререкания, драгоценность передал супруге на сохранение — резко налили, ибо пожар.

Только на раз обсудили событие, произнесся звонок в дверь. Супруга моя пошла поглядеть в глазок, вернулась бледная и дрожит голосом:

— Эти.

— По порядку, будь так любезна.

— Которые настырничали. Которые из Афганистана в свое время прибыли.

Как после выяснилось, вычислили по свету, что только зажегся на кухне — действительно десантура. Звонят, несмотря на подобное, беспрестанно и в дверь колотят. Милицию вызывать — как-то не к лицу. Словом, ткнулся Стоцкий к двери и входит в контакт:

— Рассказывайте.

Амбал доводит до сведения:

— Открывай. Мне твои друзья пошиш, щекотать не стану. А приблуду, что очутилась у тебя в руках, хочу досконально рассмотреть. Система привлекательная, так что сделай одолжение, задрот, иначе глаз на жопу натяну. Умею.

Препирались, поди, полчаса: и жены-то визг устраивали, и милицией грозили, и еще какими-то криминальными структурами — нет, показывай, ублюдок. Делать нечего, решили отворить ворота.

Между прочим, парень оказался один, соратники, должно быть, угрозам нашим вняли. Зашел плохиш, выхалкал стакан водки, что мы ему предусмотрительно поднесли и стал в коротком времени другом. После он со Стоцким имел несколько приключений, пока окончательно не сел на скамью подсудимых. Наряду с тем огнестрельную вещь в актуальном посещении стянул.

Сказать есть, однако, относительно «сходило с рук», далеко не всегда случалось, но об этом позже.

Душа темная, провокационная до, я бы сказал, кондовой и тем самым положительной двуличности. Помню, купили моему племяннику шкаф. Я и Генка помогаем поднять на этаж. Возле подъезда сидят две девицы, сестры как выяснится. Стоцкий:

— Айдате с нами.

— Вполне.

Разлили по порции, приступили пользовать. Старшую, разумеется, в ванной, само собой, по очереди, естественно, начиная со Стоцкого. И вот младшенькая, лет что-либо шестнадцать, затеяла претендовать: «Я тоже хочу». Умение угадывать легкомысленные натуры, это, возможно, самая результативная его способность. Однако суть не в том. Надо было видеть как что старшая сестра, что Стоцкий выговаривали юной соискательнице касательно окаянных наклонностей. И отметим, Генка был горд собой ничуть не фальшиво, водилась за ним пьяная мораль, очень мы любили тождественные экзерсисы.

Я-то в силу внешней недостаточности и прочей ущербности робок был относительно женского контингента — если хорошенько взвесить, это и тянуло меня к Гене. Нечего сказать, он учил быть раскованным уже наблюдением за ним, собственно, и конкретно поставлял дам — тот еще диверсант. У нас совместных приключений отыщется больше чем у кого-либо из нашей кучки. Олег вообще на его провокации не сваливался, чувство собственного достоинства, похоже, держало. Вообще говоря, у него со Стоцким состоится своеобразное соревнование, и нельзя утверждать, что Олег проиграл. Количественно, несомненно, Гена переплюнул Роги гораздо, однако он употреблял любых, в том числе, оттого что был нетрезв хронически. Олег проявлял завидную разборчивость, скажем, в отличие от Стоцкого никогда не пользовал проституток, вообще, женщин практиковал исключительно качественных.

Вот какое сдается мне. Не исключено, Роги и неудачник оттого что угодил с Генкой в конкуренцию. Обосновать это непросто, однако подобная версия в массиве общего представления о наших отношениях смотрится трезво. Мало того, недавно я эту мысль Олегу высказал и, воздадим справедливости, корешок посмотрел на меня едва ли не задето. Впечатление, что угадал: его самого идея одолевала. Наверное, отсюда Роги часто к нему безжалостен: «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся…» Вместе с тем Олег и поощрял:

— Христа сделали апостолы, в основном Петр. Он стал Иисусом оттого, что единственный, а апостолов дюжина. К этому стремись.

Продолжу соображение: оттого я, например, стабилен и устроен в жизни, что не сопротивлялся Стоцкому, угодил под его влияние безрассудно. Сражаться с ним бессмысленно, низменная напористость продуктивна крайне, человек падок.

Да и в ином. Ладно, совался он куда ни попадя от изворотливости и беспринципности, мог превратиться в ничтожество и тем самым избежать неприятностей. Это нам было понятно и, если хотите, угодно. Но порой проявлял истинное бесстрашие, один лез в драку с заведомо проигрышным результатом. Роги называл это безрассудством. Впрочем, при нас был особенно задира и часто создавал неприятные инциденты (Олег называл это провокаторством).

По всей видимости, мой никудышный облик, вечная неудачливость с женским полом — несомненно, отсюда я обожаю супругу — обусловили завистливость вообще. Я и здесь ему завидовал, хотя Стоцкий мной как раз восторгался: довелось подраться с молодыми парнями и я ловко уронил двоих довольно бугаистых ребят — теннис, видать, дал знать. Гена пылил по этому поводу, вылупив шары:

— Нет, вы обратили внимание? А с виду плесень.

Люба выдала как-то в его отсутствие:

— Вы его недооцениваете, он на дерзкие вещи способен… Впрочем — козел.

В глаза она поступала так же — да не так. Гладила по голове, осуществляла выражение лица: «Косолик ты мой!» Далее касательно шабаркала по темени и производила заключение:

— Уррод, чтоб ты сдох раз и навсегда.

Стоцкий адекватно ластился, вытягивал губы:

— Мю-мю-мю, курвочка моя, дай в рот поцелую… На край света за тобой, покажите где он.

Кстати, она часто называла его исчадием. Я как-то обратил внимание и подначил: «Исчадие чего?» Люба посмотрела и не ответила.

***

Пройдемся по его женам. Отдать должное следует, гражданки на подбор умные, пусть грамотой не отяжелены, интересные, как говорили, в бытность. Первая, Люся — я ее видел пару раз, правда, уже в возрасте — внешне ничего особенного. Между тем, в любовниках — она после Стоцкого так и не выйдет замуж — числились весьма почтенные люди, и даже один уважаемый в городе хоккеист, чемпион мира.

Соня, женщина чем-то уникальная. Поразительная общительность, ее знал весь околоток. Дом, где проживали, непременно ходил за советами и прочими штуками. Роги числил за ней «дар коренной Женщины». Походка — что называется балетная. Не столько разведенные ступни, сколько безукоризненная грация. Мне не однажды приходило в голову, что именно грация дает ей стиль и самоуверенность. При всем том смешно чесала кончик носа и прищуривалась — сопровождалась низким зрением. Впрочем, ей необычайно шли очки, умела находить верные оправы — опять вкус, проявление природной одаренности. Одевалась, да. И… — нашлась шикарная грудь… Занимательный факт, когда она с Татьяной Рогозиной шла по улице, мужчины усиливали глаза — поодиночке они не производили такого эффекта.

Расковырял ее Стоцкий изрядно, как отслонилась, крепких мужчин поколебала, я примеры волочения видел. Таки Роги, — при всей разборчивости с Соней у него сложатся длительные отношения.

Мы одно время на озера ездили. Один эпизод вложился глубоко. День пришелся ядреный, солнце точно озлилось или, напротив, любезными чувствами изошло: лупило всем жаром в расположение; облака стояли пузатые, самодовольные, озеро играло чудесными бликами. Довелось после дождя, окружающее было сытым, спокойным — трава тучная, ласковая, неравномерный, окруживший нашу полянку лесок сочился изумрудом, шелестел бархатно и приветливо.

— Хорошо, ядрена вошь — душа улыбается, — заметил Стоцкий.

Все дурачились, но Соня последняя разоблачилась и будто стеснялась наготы. Тем временем этак повернется, так — изгибы непременно дельные, самый соблазнительный ракурс изобразят. Наконец легла близко к воде, повернувшись к озеру, высматривала нечто, подставив под голову руку — другую на тело в длину распространила. Натюрморт известный, только жена, к примеру, никогда во мне такого вожделения не вызывала. Вроде бы я даже забавляться перестал, утопал по бережку.

Между прочим, Настька, первое произведение Стоцкого и Сони вырастет в еще ту девицу. Рано начнет путешествие по жизненным закоулкам, в итоге выйдет замуж за отличного богатого мужика.

Кстати, и Яна, старшая дочь Стоцкого — теперь, между прочим, Яна Кемпбелл — совсем не чужда выкрутасам. Ярая фанатка Майкла Джексона — видел фото с мамашей и родственниками звезды. Рассказ о том, как проникла на его охраняемую виллу и очаровала полсемейства Джексонов — это после смерти кумира, в пору какого-то юбилея — стоит отдельных страниц.

Про Любу сказано довольно — тот экземпляр. Давайте еще добавлю: работала зверски — всю жизнь Стоцкого кормила. Мне частенько жаловалась:

— Подлец, содержу его, весь дом тащу. На жратву не дает, то машина, то еще какое. — И впрямь, выпивка, бабы — он вынужден был иметь заначку.

Всегда имела волосы светлых тонов, до зрелых лет владела отменной фигурой, но двигалась порой неуклюже.

Вспомните-ка, замечание оставлял: при первом знакомстве испытал к Соне нечто. Но и Люба здесь, тоже набирал слюны. Непонятная вещ, сублимация тут фигуры Стоцкого, либо именно от женщин шло — стало, он умел выбирать?!

Обратно оттиск с натуры. На реке было дело, что по городу длится. Стоцкие тогда на Некрасова жили, подле лодочной станции. Мы другой раз кульки наполним и на лодку. Река здесь полноводная, плотина недалече — чарует гладкими заводями, рябью спокойной стремнины, теплыми очертаниями тенистых с замысловатыми строениями берегов. Несколько ленивых облаков пачкают умытое грозой небо. Солнце как раз опускается в пойму, отдает последний свет, вода словно золотой чешуей пылает, громоздится необыкновенное сияние. Город бормочет, однако в этих нотах стоит величественная тишина, и дарит упругая вода пышный запах простора. Мы с Роги на веслах, Стоцкий на носу, за нашей спиной. Люба легла на спасательный круг на корме, голова за лодку опрокинута, руки опущены, режут журчащую, слепую воду, вязкие формы в ореоле грандиозного великолепия — хоть за борт ныряй!

Примечательными Люба имела ресницы. Длинные, восходящие — было пыркнулся сравнить с анимационной коровой, однако пардонте, к домашнему животному Люба отнюдь не сводилась. Она забавно подчас хлопала глазами, причем без внешнего повода — думается, подчеркивала принадлежность… Конечно, дивный, простой и радостный, обворожительный смех.

Говорила Люба чаще вяло, речь словно через сон пропущена:

— И никогда нам до любезного места не добраться, все тщета.

Ах да, пальцы! Тонкие, нервные — музыкальные, вспоминается сравнение. Притом она в большинстве времени работала на фруктах, то есть сугубо практически. Она ведала о магии своих рук, существовали замысловатые жесты. Сядет, подперев голову рукой, смотрит в окно осторожно, как рыба, по столу возит средним пальцем, и отогнут симпатично мизинец. Мы зачем-то наблюдаем и молчим. Известит дремотно:

— Хочется чего-то.

— Вот б…дина, — радостно констатирует Стоцкий.

Люба распрямится, как школьник сложит руки на стол, скосится, проникновенно поделится:

— Надо же даун… Счастья охота! Да где уж с аналогичным выродком… — Увянет. — Впрочем, кино про любовь посмотреть — тоже ничего. Крепкий орешек, например. — Отбарабанит смачную трель. — И вообще, пожить по-человечески.

— Только не это! — возмутится Стоцкий. Присоединит глубокомысленно: — Дураки любят счастье, потому что все кто ни есть — дураки.

Мне не раз доставалось — заберется в шевелюру, подойдя сзади, пробежится плотоядным движением. И курила смазливо, держала сигарету между средним и безымянным, а указательным щеку пробовала.

Я подмечал: женщины Стоцкого деятельно умеют подчеркнуть свои самые очаровательные черты… Ну, и — говорила:

— Самое тупое, ребята — тень. Зачем? Никакого толку в ней — а плетется, путается под ногами.

— Головой поехала? — проникается Стоцкий.

— Причем здесь голова.

— А тень причем?

У Любы глаза сделаются не наши:

— Так…

Да и самого Стоцкого не грех покрутить.

Средний рост, стройный, несмотря на малозаметную сутуловатость. Лицо вытянутое, если б не это, можно было причислить правильные черты. Возможно, отсюда любил пышные прически. Впрочем, растительность обильная, стало быть, то усы, то борода. Не чурался эксперимента, в советские, скудные на изобретательность годы мог выкраситься в неожиданный цвет. Синие глаза шикарного овала, вторая дочь, Настя, заполучив его разрез, слыла красавицей. Его жажда жизненного уксуса, энергетика даже в облике проявлялась: тень всегда качалась, будто земля не принимала. Таких в новейшие, падкие на эпитеты годы некоторые называют колоритными и даже харизматичными. И полюбуйтесь, в начале нулевых (нелепое словосочетание — но нелепость теперь везде) он, занимаясь «бомбякой», в качестве постоянного клиента возил одну даму рекламных кровей. Она щурила глаза: «Геннадий — вы заметный мужчина». И материализовала наблюдение: с полгода Стоцкий мелькал на местных каналах в роликах по мебели.

Вообще говоря, и в кино снялся эпизодически. И не у ля-ля-какого-нибудь, у Федорченко. Но об этом по месту.

Лгал веря:

— А Соню, если взять, я любил — у нее кожа детская, хоть на Шувакиш вези.

А вот, об общем приятеле:

— Мужики, вы его не хайте, он… у него мера есть. Совестно, ей богу.

Перед этим день:

— Подлец. Я подлецов насквозь вижу — я такой.

Мы смеялись и Гена, не понимая, хохотал.

— Жить не так уж необходимо. Однако куда денешься. — Его.

Он беспардонно притаскивался некстати или ночью, причем обязательно добивался, чтоб ему открыли, не стесняясь явного и чуть не злорадного насилия — чувства других его не интересовали совершенно. И право, плохо скрываемая первая реакция потерпевших неизменно трансформировалась, а посещение с ловким иезуитством превращалось в забавную историю. Причем, на наши укоры он простодушно жал плечи: так вы же друзья — простите, а то и вытащите. И верно, коль мы ввалили его в нашу среду — ничего не оставалось делать. Согласитесь, обескураживающее точный со всех сторон его ход. Мне доводилось ловить ревнивую мысль, отчего мы с удовольствием, если разобраться, тычемся к Стоцкому. Ответ примитивен, среда заела.

Мне не было понятно отношение Стоцкого к детям. С дочерями от Сони он практически не общался. Этому, другое дело, содействовала больше Соня, новый супруг крепко к девочкам приладился и Гендос, впрямь, получался ни к чему. Вообще говоря, Соня была права уж с той точки зрения — хорошо знала бывшего — что эгоистический Стоцкий не особенно озабочивался родительскими чувствами. Роги, есть место ремарке, как-то процитировал Бродского: недостаток твоего эгоизма — это недостаток дарования. Мне сперва показалось дико, но к Стоцкому идет четко. Признаться, и Соня оглашала: «Умеет — то лаской, то таской».

Впрочем, речь о дочерях гражданин иногда вел, но таковая происходила в контексте общих разговоров, носила свойство, как все, повода для говорения и попахивала сценой. (Никогда алиментов, скажем, Стоцкий не платил, ему были чужды чувство долга, вообще вылазки совести, — хотя нет, когда был при деньгах, довольно щедро привозил родителям продукты. Между прочим, в подпитии имел привычку одаривать кого-либо вещами.) Могу, впрочем, ошибаться, потому как с Яной Стоцкий достаточно тесно общался, некое время даже в деловом аспекте, но та уже была взрослой. Собственно, и со второй девочкой, Настей, в ее отрочестве несколько раз встречался. Я знаю, что особенно младшая, Варька, его на корню не признавала, да и Настя — и это отношение внушила Соня. Мы порой обсуждали: что здесь, зачем Соня отгоняет от него детей — оберегает последующего мужа? Дудки — месть, ревность. И с нашей стороны совершенно отсутствовало осуждение. Суть в том, что это ей вполне шло: полюбилась женщине своеобразная власть над близкими, и утвердилась она в прелести таковой благодаря Стоцкому. Роги, который Соню знал лучше, пожалуй, Стоцкого — тот просто не утруждался раскусывать человеческие характеры — уведомлял:

— Шаги от любви до ненависти, голубчики, высчитывают чаще у женщин. Их чувства ибо знака не имут. Меня, например, Сонька ненавидеть… и сами понимаете — не затруднилась.

Петя подъедал, напоминал о его жене:

— А Татьяна?

Олег задумывался, тер подбородок:

— Татьяна меньше женщина, чем Сонька. Ну, разве, баба.

Другое дело Люба, она вечно пыталась заполучить в дом какого-либо ребенка хоть кратковременно — куда деть женское сердце (собаки, кошки отсюда, не иначе). Надо сказать, Стоцкий об этих моментах повествовал тепло.

***

Киоски с Вайнера затеяли убирать. Лишившись места, Стоцкий с Нориком постепенно поехали повисать. Да, находили новые точки сбыта, однако выручка угасала: потихоньку случилась общая тенденция холдинговать, крупные образования съедали мелкоту, одиночкам соперничать становилось все сложней. Помимо. Собственный товар держали на арендуемом складе, он устаревал, в конце концов практически весь разворовали.

Люба равно искала теплые места и в итоге перешла на торговлю фруктами. Стоцкий в основном деятельничал по доставке витаминов с баз, Любе возил, в иные заведения, даже машину сменил, приобрел чебурашку — москвич пикап. Брался за все что можно. Где-то здесь его сунуло в шоу-бизнес.

Требуется отметить особенность Гены, чрезвычайную тягу к театральности. Вскользь об этом уже упоминалось, да и потребность в женщинах указывает сюда, ибо известно, гендерные отношения наиболее прилежно подвигают рассматривать жизнь как спектакль. При всем том у него чаще недоставало вкуса (вспомните «Больно мне, больно»), это уже по манере одеваться чувствовалось, крикливой (особенно подчеркивал это Роги: тот одевался всегда истинно стильно, не с рынков). То есть российский шоубиз, как явление не просто низкого вкуса, но область, где можно достичь результата не имея каких-либо способностей кроме самой жажды успеха, был для него удобен. Впрочем, не грех признать, Стоцкий сюда попал не целенаправленно, а по обыкновению ветрено. Другое дело, сказывалась его склонность к галсам под определенную розу ветров.

Постойте, я вынужден сделать ремарку. Время от времени Стоцкий удивлял. Вдруг он выдавал тираду, в которой играли подлинные чувства, горели солнца, веяния были призывны и терпки, дожди чисты — самое замечательное, женщины становились обаятельны, таинственны, что совсем не соответствовало его реализованному пониманию факта (пожалуй, только дружба неизменно выходила у него приторной). Наблюдалась очнувшаяся от прозаических будней романтическая душа. Тут присутствовало именно от театра, — но театра, который обладает свойством пронизывать токами мечты. И тождественное происходило в то время, когда, например, страдание было ему чуждо. Есть крупная доля вероятия, что в конце жизни отсюда он принялся поплакивать. Разумеется, слезы были напрочь фальшивы и потому любимы.

Итак. Мотало, как упоминалось, его по разным людям лихо. Если взять в расчет неуемное тщеславие, понятно, что влекли имена громкие. То было время торжества криминала, каждый норовил сообщить со знанием дела о проделках деятелей — «Слышал, терки в „Большом Урале“ синих с уралмашевскими случились? Никого не вальнули, но Северенка уже заказали. Отвечаю» — и распальцовка, приобщающий жест. Самыми мощными в городе были Уралмашевские, Синие (зеки), Центральные, Афганцы. Стоцкий замысловатым образом прикоснулся к Центральным. Раз он на зычную дату Любы забубенил роскошный банкет, на таковой заполучил Вагина, лидера группировки и вел себя с ним весьма развязно. Кстати упомянуть, Люба как-то с женой Вагина и Норика на юга отдыхать ездила, а, например, когда главаря кокнули — участь почти всех героев той эпохи — Стоцкому от его наследства достался щенок ротвейлер, которого он в свою очередь подарил Пете. Случится забавная история, я расскажу о ней позже.

Так вот, один из авторитетов, входящих в Центр, стал владельцем «Космоса», самого крупного концертного зала Екатеринбурга. Понятно, что здесь так или иначе крутился весь музыкальный люд города. И Стоцкий оказался вхож.

— Валера, дорогой, почем жизнь? — радостно, точно ненавязчивого родственника, тискает Гена администратора «Космоса». В криминальной и шоу среде случился фасон обниматься (согласитесь, сословия вполне схожи по формальным признакам).

— Алтын по средам, пятак за жизнь. Ты с Назимовым договорился? Я на тебя рассчитываю.

— Валерьян, ты не знаешь меня? Хозяин слова — дал, забрал. Хе-хе! К концу недели микшер будет — зуб… Слушай, что за марушки толкались в гримерке? Парочка из с ногой, ягодой, поди прочее в наличии.

— Подтанцовка «Лунного патруля», арендуют паркетную.

— Ну так банно-прачечный вариант! А?!

— Не тема, Вараксин глаз положил.

— Нда, вилы…

История следующая. Стоцкий сумел организовать относительно недорогую импортную музыкальную аппаратуру для нескольких местных групп. Ездил по этому поводу неоднократно в Чехословакию. Задорно, что сам освоил агрегаты и порой выступал в роли звукооператора, и даже мотался в течение полугода с модной тогда местной командой по гастролям. Имея доступ к редким студиям, приобрел в тоне капризные нотки.

Нелишне съязвить — вызвал очередную ревность Роги, который в этой области был истинно сведущ и креативен. Собственно, Олег давно ударился сочинять песни и именно через Стоцкого немножко погрелся в шоубизе. Был такой тандемчик, «Кармен», Богдан Титомир и Сергей… пу-пу-пу… фу ты! выпало… а-а, Лемох. Короче говоря, второй отслонился от Богдана и создал собственную забаву. В этой кухне пела и плясала некая особа — опять же забыл наименование — весьма, между прочим, профессиональных качеств. С ней у Роги произошел невеликий романчик — Стоцкий нас угощал приезжими — он даже некоторое время в Москве торчал. Дело дошло до того, что и девица нырнула в монодеятельность. Так вот, несколько песен применяла именно рогозинской штамповки. В общем, известно только, что ничего путного не получилось, Олег не особенно стремился исповедываться на этот счет. Противоположен здесь, заметим, Генке совершенно — тот свои демарши транслировал со слюной, декор при этом наводил тот еще. Впрочем, в основании — я не раз убеждался — мало кривил, ему попросту не хватало воображения — занимательно, что Роги-то этим обладал как раз в солидной степени.

Таки Стоцкий… Шоубиз, известно, как ничто обладает способностью возвышать персону до степени почитания, уже присущность поприщу оскарлупливает. Казалось бы, что еще Стоцкому нужно?! Ан нет, легкая масса не сумела удержать организм в кондово приемлемой ипостаси. Причем у него рождались вполне симпатичные образы раскрутки музыкального формирования через собственное продюсирование и, как знать, если б они скучковались с Роги — пьяные и горячие теории возникали не раз — творческие способности последнего и живые нашего героя смогли бы слепить нечто (впрочем, возможно ли вычесть их неотъемлемую соперническую составляющую).

Одним словом, случились два обстоятельства, что вывели Гену из вожделения. Первым давайте зачтем зону. Дело в том, что команда, с которой в результате концертной деятельности периодически таскался Стоцкий, следуя возникшей моде, сунулась в одну из многочисленных уральских отдаленных. Все происходило в доступной манере и Гена, как обильный человек, углядел знакомого, облаченного в тюремную робу.

— Дорогой, — умильно озвучил он возникшие чувства, — сколько лет, сколько зим!

— Всего четыре, — угрюмо реагировала личность, — осталось два лета, зим ровно столько же.

Была использована свободная минута, в итоге Стоцкий втерся в поставки за проволоку наркотических веществ. Иначе говоря, он довольно плотно вошел в контакт с Синими. Тогда контроля со стороны государства за оборотом аналогичных изделий практически не осуществлялось — как известно, каналы курировались правоохранительными органами исключительно лояльно и обоюдовыгодно — дело считалось прибыльным, а то и почетным. Однако конкуренция среди внезонных криминальных группировок была чрезвычайно жесткой. Получалось, что Стоцкий невольно имел шанс наследить на враждующих полянах. Как вы понимаете, он не имел способности не использовать таковой.

Взять уже то, что товарищ предпринял окончательно сольные инициативы. Добыл одного деятеля, который работал на оптовой базе химпродуктов — он сам величал систему на манер детской сказки, «химснабснуре». Тогда наркоту варили разбавляя «ханку», полуфабрикат опиума, так называемым «кислым», уксусным ангидридом, и именно отсюда были организованы крупные поставки реагента.

С мужиком этим я раз поддавал. Вполне справный товарищ, он, между прочим, состоял в руководстве «снабсбыта».

— Не халкнуть ли нам за!.. — сидя к кабинете гражданина, зондировал Стоцкий.

— Ты имеешь в виду, посредством вливания в организм через горло чудодейственной жидкости усвоение очередного способа постижения бытия?

— Я безобразно имею.

— Твое именование вызывает в моей усугубленной сущности сильно положительную реакцию.

Обаяние Гены закончилось для него аспидными формами действительности. Углядев золотое дно, дядя уже вне Стоцкого пустился в фарц, причем, не умея найти каналы, подключил сына — молодежь в этом смысле, сами понимаете, резвей. Тот подсел на иглу — а попробуйте отвертеться, когда находишься в гуще событий. Приключение кончилось передозом, родитель позже спился.

В общем, на Стоцкого серьезно накатили, отмазал Вагин, он отчего-то испытывал в связи с нашим другом плюсовую рефлексию.

Второе обстоятельство — Чехословакия. Не ручаюсь, может, уже и Чехия.

После первой поездки, удачной — Стоцкий в смычке с одним музыкантом раздобыл относительно дешевую аппаратуру для студии, организованной вот-вот в «Космосе» — его грудь заметно выпячивалась. Весело кичился коверканным чешским:

— Заволэ просим марушка на ноц. Колик то стои?

Второй вояж состоялся уже за концертной аппаратурой и, вероятно, тоже случился эффективным с тематической точки зрения. Однако именно после него в глазах Гены образовалась тягучая поволока. Было очевидно, что неуемная душа очарована европейским потенциалом. Так и есть, в Чехии Стоцкий завел знакомство с некими русскими из Питера. Те возили в бывшую братскую республику вино из Крыма и имели впечатляющий навар. Те факты, что занимаются делом почему-то питерцы и то, что у Геннадия имелся в реестре приятель, который не так давно освоил кубанские равнины в смысле земледелия, вносили в психологию мечтательный туман.

Геша облагодетельствовал приятеля из южных краев разговором и имел «почему нет». Следующая поездка в Чехию в качестве музыкального коммивояжера приобрела пристяжную функцию. Однако не тут-то было — выяснилось, что халява имеет ограниченные возможности, ибо присутствуют ушлые. Инициативы возымели оклик:

— Еще раз появишься, подвесим за яйца…

Не те ребята, сказалась приверженность театру. «Была, не была», — выспренне тесанул доморощенный Гамлет.

Договоренность с кубанцами уже имелась — там подключился и свояк приятеля, суровый детина — вот что воспаляло особенно. Стоцкий ринулся.

И срослось.

Но оцените иронию судьбы, уже напарник не согласился с Геннадием: застал подельника на собственной жене.

Стоцкого били. Поместили в сарай, держали на воде и хлебе — кубанский свояк проявился жестоким малым. Все деньги, само собой, конфисковали.

— Скоты, — хныкал Геша, — хоть на билет дайте. Повеселились, отпустите.

— Можешь проваливать на все четыре стороны, — соболезновал свояк.

— Куда я провалю, денег ни гроша, куртка и то порвана.

— Уж извини, ты изобретатель — мы так, с крайнего переулка.

Дали телефон.

— Люба, тут проблема, — ныл Стоцкий (нам он звонить не стал, там осуществилась небольшая история, где он провинился), — приедь, забери меня.

— С бабой какой накосячил! — опытно хвалила Любовь.

Дело кончилось буффонадой. Любашка, прибыв на место, поинтересовалась, за что обидели мужа. Получив ответ, ополчилась:

— Мой?! Никогда в жизни!

— Ты рехнулась, — вознегодовалпотерпевший, — я сам видел!

— Свечку держал? Может, он массаж делал. Геннадий мастерски делает массаж. (Сворачивалась к супругу) Ведь мастерски, согласись?

— Не то слово, — мычал распухшими губами повеса.

Люба сердито возвращалась к рогоносцу:

— А вспомни, ты, когда на заводе работал (он, верно, работал с нашими героями в одном цехе, пока гонимый любовью не отчалил в степи), партию заготовок запорол.

— Причем тут заготовки?

— Как причем, ты с ума сошел! Именно зрение подвело. И на этот раз та же механика, обознался — массаж.

Кубанец-неофит приобретал задумчивость. Все кончилось бы полюбовно, но сторону мужа со свойственной женщинам оборотливостью, чутко прочувствовав настоящую угрозу, взяла его сугубо актуализированная половина:

— Вы голову не морочьте, деньги ни фига не получите. Скажите, пожалуйста, нашлись комики!

Слово вставил ее крупный брат, который был заинтересован всесторонне, и наши бедолаги уехали ни с чем, если не считать физиономические приобретения.

Самое забавное вот где, кубанец с родственником, углядев Эльдорадо, уже самостийно поперли в Чехию. Здесь питерцы и повеселились (помните потолок, как средство для подвешивания?). В результате передряг приятель Гены вернулся в одиночестве на Урал и Стоцкий его немножко обустраивал— смешно тут или нет, я не в курсе. Все это поведала Люба, друган на расспросы непривычно сползал с колеи беседы, притом ноздри строптиво шевелились, сопел, взгляд из-под тяжелых век был угрюм.

Ремарка. Единственно жена кубанца, получается, выбралась из воды не только исключительно сухой, но и с ухой (рыбку съела). О, женщины!

А пока внимание — деньги на операции Стоцкий изъял из музыкальных дел с намерением вернуть чуть позже. Действительно, теоретически оборачиваемость средств выглядела почти мгновенной. Иными словами, уже и Вагин приобрел укоризненное выражение лица.

Странное было время — убивали якобы конкурентов, на самом деле валили из дерганных чувств. Ночью на пьяном угаре втемяшится бог весть что, ставят в известность подручных: энтого нужно завалить. Оружие в руках, по морде бить, как предписывало воспитание, неприлично — а главное, причина экзекуции неизвестна, стало быть, пулять. А множество становится нормой.

Мне была отвратительна та жестокость, но теперь ничего. Допустим, Роги плюется на нашу власть, имея в виду ее нынешнюю первую функцию — оболванивание народа. Но Роги неудачник, я — благополучен. И понимаю — почему не оболванивать, когда это не просто выгодно, но необходимо в качестве самосохранения — к тому же легко доступно.

Я к чему — обратно Стоцкому повезло необыкновенно, Вагина шлепнули. Начались разборки, Вараксин, непосредственный владелец Космоса и кредитор по аппаратуре, предусмотрительно смылся заграницу, о нашем новаторе-горемыке попросту забыли.

Забавно вот что — пользуйся богом, не суйся. Ага, щас, Стоцкий и на похоронах нес венок и в прочем суетился с важным и деловым видом — фарс, да без него!

***

Основной темой его разглагольствований был секс, и в однообразных формах. Смеялся и пытался смешить — весьма безвкусно. Любил шуточки типа: «Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины — через другой половой орган». Или: «Эй, которая тут гражданка! Подойди, ребенком угощу». Часто без доли смущения городил, показывая руками на манер рыбаков: «У меня вот такой… В диаметре — поставить на вид?» — радостно хихикал. Впрочем, имелись несколько пряных сентенций, которые он неизвестно где подобрал. Как-то: «Человек еще тот таракан, шиш истребишь», «Созидание — это разрушение», «Злые по лесу не ходят». Вот щекотливо, Любе не раз, вытянув губы и глядя масляно, объяснялся:

— Ненавижу. Мечтаю с этим пройти рядом всю жизнь и сдохнуть в один день. — Поразительно, почти так и сбудется.

У него вечно дома присутствовали предметы из сексшопов, взахлеб в подробностях излагал процесс применения — вообще тянулся к неуставному сексу. Нас, замечу, со временем перестало коробить — исключая, быть может, Петю. Впрочем, и Роги предпочитал увести разговор. Меня держала смесь отвращения и любопытства. Между прочим, временами складывалось впечатление, что Стоцкий нарочито исповедуется. Я, благодаря ему, подмечал — слабые люди собственной навязчивостью иногда имитируют насилие над другими.

В незнакомых компаниях вначале неизменно вызывал отторжение, однако через некоторое время к нему если не проникались симпатией, то одаривали снисходительной благосклонностью, пошлая веселость парня начинала вызывать адекватную реакцию.

Беззастенчиво сбивал заведенный кем-нибудь рассказ: «Я — я! это моя история». Дескать, первый добыл байку, хоть это было несправедливо, и постно повествовал. Слушать его часто не хочется, да желание это бессмысленное, обращать на себя внимание любым способом — непреложное качество. Анекдоты, понятно. Будем честными, ему давались одесские интонации.

— Зализняк, ваш телеприемник орал всю ночь, Геля родила девочку!

— Да, но обещали мальчика!

— Таки именно с ваших истерик и вишло недоразумение.

Спектакль был обязателен. Это выражалось, например, в неизменных скандалах. Когда присутствовали посторонние — особенно мы — ругань была почти неизбежна. Поводом могло случиться что угодно, однако чаще служили родные темы:

— Ну что, сучка, сб…довала опять с Нориком?

Либо:

— Не, мужики, представьте себе — подкрадываюсь ночью, а она, бухая конечно: тише, тише, Генка чутко спит. У, бл…на!

Люба истерически нападала.

Подчас начинала и она, всей чувственностью отлично различая, что требует муж. Мы пытались утихомирить, однако чаще это имело краткое влияние — отработать сеанс ребята находили способы. Зачастую в ход шло рукоприкладство.

Однажды — происходило у соседей, с которыми Стоцкие сдружились, мы отсутствовали — дело добралось до крупного. Повздорили, Генка треснул супруге чувствительно, Люба нашла рьяное настроение, сходила домой за ножом и вполне квалифицированно распорола супругу брюхо — должно быть, такие длинные вертикальные вскрытия делали при харакири. Полость развалилась, кишки нагло лезут, Стоцкий худо-бедно укладывает принадлежность на место и настоятельно разоряется: «Урою». Мы, приезжая в больницу, утешали: выбили на самом престижном кладбище место рядом со знаменитыми ворами, — пациент впадал в просветленную грусть… К месту, в отношении рукоприкладства Люба была бесцеремонна, мне раз совершенно по-мужски в сопатку закатила. Претендую:

— За что!

— А нефиг, — категорически разъяснила Люба.

Естественно, они ругались и вдвоем, однако мне представляется, это не имело настоящего смака, ибо недоставало зрителя — потом, имеем дело с извращением: если обычно ругань — эмоциональная разрядка, то здесь, напротив, поиск ощущений на выжженном поле.

Звериная живучесть Стоцкого резонно могла вызвать пристальный взгляд. Однажды он замечательно горел. Существовал некий родственник в провинции, Гена, завязавшись по сбытному делу, отдыхал у того в коттедже. Курят на обширной кухне в открытое окно, наслаждаясь звездами и прочим изделием ночной выделки. Два баллона газа, которые расположились здесь, взорвались. Вынесло мужчин метров на двадцать. Хозяин сразу ушел, сынишка спал в соседней комнате, тоже почил. Дом, автомобиль, что стоял рядом — в уголек. Стоцкий нажил почти пятьдесят процентов ожога, говорят, смертельную дозу хорошенько превысил. Где там! Я видел в больнице его спину и затылок, страшное зрелище. Лежа на животе и уткнувшись в подушку ныл:

— Любка, стерва, прическу новую устроила. Недаром. В шар заработала — как пить дать.

Обещали месяцев десять лежки, через полгода повсеместно чадил фразами и хохотком. Сулили непрезентабельный покров, спустя год смотрелся лакированным, как из посудной лавки.

Однажды я услышал в трубке исключительно невнятные звуки, догадавшись устало, что Стоцкий не в настроении. Приехал. Голова товарища являла сплошной синяк и была крепко обмотана бинтами. Выяснилось, что парень, находясь в шикарном состоянии, выразил представителям Кавказа некоторые неаппетитные слова. Геннадию возразили, приложив руку. В результате челюсть отпала, приходилось фиксировать с применением бинтовой амуниции. Ни говорить, ни пить, ни есть. Хорошо, что товарищи порадели и из расположенности вынесли пару зубов — в дырку при помощи трубочки и сосал любезный, например, жидкую кашку.

Пересказ события длился чрезвычайно долго, ибо понять, что мычит друган, было решительно невозможно. Однако где-то через полчаса Геша научился сопровождать повествование жестами, и я начал улавливать последний жизненный путь авантюриста. В общем, равнодушная отмашка, дескать, чего толковать о разных мелочах, поставившая точку в разоблачении перипетий оказалась не последней. Следом Стоцкий принялся издавать сумбурные звуки:

— Ы-ы-ы… о… у… ы-ы-ы…

При этом он вытворял отчаянную гимнастику: делал круговые махи, резко проводил ладонью поперек горлу, наконец, злобно щелкал пальцем в область подбородка. Разумеется, я сразу смекнул, что мужчина требует огнетушительного средства в виде родимой, но прикинулся дурачком.

— Чего? В милицию заявление подать? Обчистили? — усиленно хмурил я брови и пожимал плечами.

Наконец страдания существа все-таки тронули мой черствый организм, и вскоре поллитровка играла бликами на равнодушном столе. В глазах бедолаги — единственное, что осталось натуральное — проснулся свет возрождения.

Свет-то светом, а как пить? Этот вопрос родился у нас одновременно, однако с ответом Гена, как человек наторенный и смекалистый когда требуется, меня опередил. Он бодренько, даже отчасти весело подпрыгивая, исчез из кухни и вернулся, изящно крутя в пальцах трубочку.

— Во, сейчас мы это дело оформим, — оптимистично проурчал он. Я вполне понял словосочетание.

Спустя невеликое время гражданин ожил совершенно, глаза горели идеями мести, очередных проказ, в общем, перспективами. Занимательно, он и звуки пошел издавать членораздельные и даже выдал глубокую дефиницию: «Не порвешь — не починишь».

Я-то порадовался, что мы хоть месяц отдохнем от чреватой активности приятеля. Какое, через тройку дней от синяка не осталось и следа, а еще через неделю парень лучезарной улыбкой демонстрировал новехонькие зубы.

Его отличали невежество и навязчивость, был неинтересен и… необходим. Должно быть, много одаренный инстинктом Стоцкий безошибочно нашел, что подспудно не хватает женщинам (чувственной приземленности), и что мужчинам (лести, почитания), пользовался этим дерзко, подчас с прямым ущербом для других. Роги первым разглядел, как веско способен тот колебать привычные взаимоотношения, запускать руку в глубины и взрыхлять самые отвратительные основы. Воскрешается высказывание:

— Тот Гавриил, мы еще отведаем похлебки…

Люба! Она, кажется, истинно любила Генку. У многих притом возникал вопрос, за что его вообще можно любить? Впрочем, в России этим занимаются — вопреки. Роги как-то рассуждал:

— Любовь, словно бог — никто не видел, но все не прочь заполучить. Не знаю, чем вообще она хороша, а плоха уж тем, что невозможно заставить кого-либо желанного отвечать взаимностью. И потом, это же зависимость, например, проявляется ярче всего при разлуках.

Я встревал:

— Значит, она есть?

— Именно, как зависимость, как божественное — увы.

Генка выдал:

— Я люблю Любку (впервые услышал от него это слово, и без того редкое, прикрепленное к жене)… Хм, странное дело, Любовь — единственное женское имя заканчивающееся не на, а и я. В этом есть что-то мужское. Слушайте, а бог, точно мужик? Может, все-таки баба?

Роги, как случалось, остроумно развил мысль, я в меру подначивал. Стоцкий молчал. Неожиданно, когда наш пыл угас, запустил где-то робко, непривычно:

— Понимаете, женщина — святое. Я не о матери, там природа. По сути, никто так сильно не действует на нас, как жены и прочие особи. Тут вычитал — не надо на меня смотреть подозрительно, я способен читать — отношения мужчина-женщина — базовая самоактуализация. Ну да, скажете — семья. Нет, братцы, семья — это животный расчет. А с женщиной, любови там разные — это человеческое… — И выдал невзначай двусмысленное, отсюда вполне приличное: — Любовь — это, мальчики, судьба.

Смутился, между прочим, что было совершенно не свойственно. Кажется, тогда Роги обозвал его романтиком-гинекологом.

Верно, от случая к случаю ошарашивал. Просветит, скажем: «Мне сбруя не пойдет — головой способен встряхнуть». Либо: «Богу поклониться просто, однако ты перпендикуляр сооруди, крест отсюда».

А то запустит:

— Вы, мужчины, взгляните пристально. Живешь, допустим, в море, ровно Ихтиандр — простор, красота бешеная: волны над тобой качаются, солнце в них застревает, разваливается приятными красками. Мир, покой. Рыбка заигрывает — ты ей: живи, рыбка. Мне порой снится… А еще в детстве в окна любил смотреть. Тень мелькнет и думаешь, вот ведь — человек куда-то двинулся, озаботился, что-то ему мешает существовать. Тайна.

Брови сомкнуться, добудут на лбу симпатичные морщинки, глаза наполнятся глубоким мерцанием, голос станет ровным и легким. А то сконфузится несколько. Очень странно, шутить неохота… Или возьмите:

— Бабу пропустил — это что, по-вашему?.. Как взглянуть. Метафора, мальчики.

Как-то совершенно в недоумение окунул. Кажется, без предмета завел:

— Прикиньте, какого ляда женщине требуется? Чтобы самец был силен, ибо защитник и добытчик. Дальше прогресс, мускулы подгнили, умники налопотали разное, как при социализме — ум, образование подавай, якобы с ними оторвать можно поболе. Юркнули обратно в капитализм, ни силы не надо, ни ума — удачливость, хваткость. И везде мерило одно — деньги… Но вот любопытно. Что сильных, что умных, что хватких — колво весьма ограниченное. А баб много. Какое достается массе? Вот и задумайтесь. Это я про любовь фигурально выражаюсь — поняли намек? — Подумал. — Так и человека ежели взять, та же кулебяка. Успех отмерян, на что рассчитывать прочему обывателю? Выходит, я прав… И входит.

Его словесное недержание шло исключительно от тщеславия, жажды привлечь внимание. Если мы, споря, высказывали свою точку зрения, раскрывали потенциал, то ему родственное было чуждо, никакой культурной опоры персонаж не имел. Отсюда нес подчас околесицу чудовищную. Ладно, мы привыкли, постороннего же его воинственная глупость могла только обескураживать. Мат на мате, разумеется, особенно в зелом состоянии — Роги характеризовал его «обсценным эрудитом». Примечательно, если в молодости память, пребывание в среде достаточно воспитанных людей давала хоть какие-то уроки, то с годами ум его деградировал совершенно. Иногда это приобретало вид дебилизма. Впрочем, где было набираться чему-либо. Будучи в преклонных летах практически изолированным, смотря исключительно передачи типа «Комеди клаб», которые, к примеру, Роги на дух не переносил, он, прекрасно зная вкусы того, неизменно горделиво, а то и насильственно внушал:

— Гламурные подонки — а? Я ох…ваю.

Характерно, что он понимал, чувствовал собственную тупость, однако не только не сдерживался, а разве не кичился, во всяком случае, был вечно напорист. Сережа Иванов при редких встречах непременно обращался: «О, Гребаный Стоц, придурок, ты еще жив!» Стоцкий радостно хихикал и отвечал схоже.

Он пил, мы исходили праведными и, конечно, лицемерными назиданиями. Заверял бросить и поступал. Начинал снова, фордыбачил удвоенно, и мы рассуждали: действительно, зачем ему не пить, что этот трутень будет делать? Роги одержимо совал теорию:

— Цивилизованный человек, то есть ударенный комфортом, когда ассортимент всяческих услуг избыточен, да еще при юркой адаптивности, ищет эмоцию. Кино, музыка, остальной перечень. А уж пьянство! Вино делает интровертом, сокращает фантазию и возможность, ударяет в примитив — самого себя вполне хватает.

***

Обещанное. Как он заполучил в качестве наследства от Вагина щенка ротвейлера, не уцелело в памяти, но знаю, тот ему был не нужен — Стоцкий испытывал холод к агрессивным собакам. Что не всегда логично — часто люди слабые ищут именно весомые добавочные средства. Так вот, щенка он отдал Пете. И тут состоялось чудесное происшествие.

Через полгода Чак превратился в роскошного кобеля. И начал проявлять замашки хозяина: то сына тяпнет, то жену. Петр с образовательными целям собаку примерно поколотил. Однажды наш друг располагался дома наедине с псом, тот с утра нервничал — был хмур, ворчлив, вдруг начинал крутиться, пытаясь ухватить отсутствующий хвост (совершенно чуждая ротвейлерам манера). Петя по делам прошествовал мимо — животное существовало как раз в мирном расположении духа, лежало, уложив морду на ноги. Чак настороженно и резко поднял голову, зарычал.

— Я почувствовал, чушь какая-то. Смотрю на него, тот на меня, встал, бока ходят, бурчит, глядя исподлобья. Ка-ак сиганет на грудь! Я руку подставил, тот вцепился и не знает, что дальше делать, глаза виновато бегают. Потом определился, пошел меня хавать… Он, собака, жрет-то человека не по-людски. Зажевывает как-то. Вот сюда ухватил и пошел к плечу. — Петя демонстрировал действительно страшные раны. — Я думал все, конец, доберется до горла. Упал удачно — дыхание ему, видать, перехватил. Отпустил, понимаешь. Сел, сволочь, в угол, смотрит влюблёно.

Скорая, уколы, зашивание. В итоге Петя вывел начальника на прогулку, да и оставил.

Тот период стал началом конца. Безалаберность Генки, начисто отсутствие аналитических способностей и хоть призрачного инстинкта самосохранения сделали свое дело. Но по порядку.

Потянулось, пожалуй что, с Хохляндии. Резвый Стоцкий схлестнулся с неким деятелем. Тот проворачивал спекулятивные операции с пищей — возил с Украины сало, тушенку, мясо — его родной дядя существовал директором некоего комбината, и цены тогда в незалежной были бросовые. Естественно, Стоцкий клонился подсуетиться, деятель не возражал:

— Вкладывай лавэ — фуража можно вывести неограниченно.

Где взять? Банков практически не существовало, кредитовали только сильно знакомых или настырных, процент был страшный, в ходу было грозное слово «счетчик». Сказать коротко, Стоцкому в очередной раз свалилось, а Петя снова претерпел. Кстати заметить, виновником оказии во многом случился я.

Итак, у Петра в свое время присутствовал отец. Жил единолично, в однокомнатной квартире, пил. Систематически Петя наезжал, продукты возил, пол помоет, слезы родителю вытрет. Помер, квартира отошла сыну. Располагалась неподалеку от Петиной автостоянки, следовательно в помещении кто-либо из охранников ошивался — преимущественно студенты — или мы устраивали сходки. Разумеется, использовались постельные принадлежности для действий кратковременного характера с женщинами, стало быть, Стоцкий тут как тут. Словом, сидели у Гены — он, Петя, я.

— Блин, Вовка, уррод — надо же так подкузьмить! И выгнать жалко, парнишка неплохой, — удручался Петя.

Речь шла о том, что один из сторожей, Володя, обаятельный, веселый парень, напился с приятелем, да и уснули основательно в киндейке. Утром их разбудил клиент:

— Где моя машина?

Авто угнали. Агрегат при немалых затратах стояночного кодла — народу здесь крутилось немало — нашли. Однако следом угнали следующий аппарат — между прочим, довольно красочно, стоит упоминания.

Часа в три ночи как-то сторож заметил троих, возившихся возле автомобиля.

— Вы чего, ребята? — поинтересовался он, почуяв недоброе.

— Пошел вон, — как надоевшему проказнику, сообщил один и неспешно двинулся к сторожу. В руке его блеснул пистолет.

Сторож отбежал. Издалека начал укорять нехороших. Один посоветовал вооруженному:

— Слушай, уйми, на нервы действует.

Злодей лениво потопал за охранником. Тот, часто оглядываясь, побежал чаще. Хлопнул выстрел, наш человек вобрал в плечи голову и стремительно рванул… По телефону-автомату, шумно дыша, поведал дежурному отделения о посещении. Милиционер долго расспрашивал, где расположена стоянка, откуда удобней подъехать, как выглядят злоумышленники и чем конкретно занимаются.

Вернувшись на рабочее место и расположившись так, чтобы его было не слишком видно, сторож поделился с оппонентами о поступке. Сообщение последних не вдохновило. Размеренно продолжали копаться в механизме, пока один не догадался:

— Да ну ее на х…

Предложению обрадовались, на радостях долбанули пару стекол соседних машин. Довольные результатом уселись в совершенно чужой автомобиль и укатили.

Через час пожаловали стражи порядка. Пешком. «Все машины в разъезде». Погрелись в сторожке, оглядели разбитые стекла. Что-то записали.

Ущерб за увечье легковушек пришлось оплачивать Пете. Через несколько дней он хмуро зашел в сторожку, долго нечто бурчал под нос, достал из кармана приятно тяжелый пистолет и, подав его сторожу, отчаянно посоветовал:

— Линию стоянки кто-либо переступил, лупи ровно в башку. И не рассуждай, я тебя умоляю!

Впрочем, тотчас оружие забрал.

Клиент занервничал, доход упал катастрофически. Тем более что неподалеку конкуренты развернули довольно оснащенную площадку… Итак.

— Петя, а чего требовать, когда ты упорно валяешь дурака, — в хмельном кураже наседал я. — Сколько тебе Роги про бокс талдычит — и где? Ремонт можно организовать, мойку!

— Ага, и где филки взять? — уныло поникал Петр.

— Роги же предлагал!

— Так это когда — теперь он сам влетел.

— О том и речь — щелкать не надо! — гордо изгалялся я.

Петя угрюмо сопел.

— Слушай сюда, какого хрена простаивает квартира, и зачем она тебе вообще! — окончательно впадая в раж, верещал ваш слуга. — Продай, вложись в стоянку. Собственно говоря, теперь деньги можно дико выгодно вложить — посмотри какой процент люди дают!

Ушлый Стоцкий молчал, но разговор, разумеется, сохранил. На другой день он заявился к Пете с Нориком.

— Петька, есть верняк. Сто процентов в месяц, считай, ты поимел.

Безалаберный Петя повелся (Ох, Стоцкий — как воробей, из-под носа утащит, помнится, кольнуло меня, хоть никакого расчета не имел) — но и время было такое, кто не рискует, тот не рисует — квартиру ухнули… И в самом деле, потащило. Семен, деляга по хохлам, хлопнул на стол Пети полиэтиленовый мешок денег, сто с лишним процентов прибыли. Сделали еще пару оборотов, Норик сам ездил на комбинат. Сковырнулись на четвертой акции, банк, через который крутили налику, лопнул. Причем квартирные деньги именно в этот раз вложили практически все — до того Петя осторожничал — случай по тем временам расхожий.

Занимательно, что и Семен свалился роскошно, он тоже капитально вложился, собственно, это и толкнуло Петю на крайний подвиг. Этот вообще заложил квартиру, иномарку, тогда таковая была редкость. У благодетеля начался основательный коллапс, ушла жена с детьми, сам он трагически запил, до психушки. Практически не пострадали Стоцкий и Норик, они свои деньги почти не вкладывали.

Помню, мы ездили в дурдом, угрожали Семену. Он морщился, впихивал голову в плечи, жевал слова, ровно из глубокого кармана доставал:

— Мужики, вы уж убейте, ничего иного предложить не умею.

Дальше — его вскоре выпустили и субъект скрылся — залихватским образом с привлечением сложных следственных механизмов вычислив бедолагу на квартире матери, совали кулаками в лицо (особенно усердствовал, сами понимаете, Стоцкий), добились того, что пообещал отдать в качестве хоть какой-то компенсации автомобиль рафик (ничего не вышло, нас опередили иные кредиторы). Петя солидно сел.

По большому счету Стоцкий был не так уж виноват в потерях товарища, тот сам впрягся. Более того, Петр при своей бесхитростности и порядочности не оговаривал условий, возможно, разумея негласные вещи. Собственно, Стоцкий не мог даже частично восполнить потери друга, выручку от мясных изделий он всунул в очередную аферу (другое дело, даже при наличности Стоцкий вряд ли стал бы это делать).

Впрочем, Петя был на Стоцкого зол — в основном, естественно, по наущению жены. Раз состоялась премилая сцена. Принимали у Петра, Света, его жена, отсутствовала. Через полчаса Петя начал молчать, кривить челюсть и нос — редкий жест, означающий, что он изрядно негодует. Когда узкими глазами стал всматриваться в весело разглагольствующего Стоцкого, настроение совсем обнажилось.

— Ты, вообще, какого хрена столько куришь? — чуть хрипловато поинтересовался он.

— Не понял… — искренне посетовал Стоцкий.

— Хули тут непонятного, просмолил всю лоджию.

— Ты чего, дерьма наелся? — сам пазишь только так! — Упорно не доходило.

Петя не стал растягивать резину, двинул другу в хайло. Тот сковырнулся со стула, ошарашено вскочил:

— Ты чего, кретин, крышу уронил!

Петя продолжил. Сцепились, возились, мутузили друг друга. Между прочим, я тоже саданул Стоцкому — на всякий случай, чтоб товарищ освоил ситуацию более проникновенно (вообще говоря, ваш слуга, если помните, приложил руку к Петиному урону). Впрочем, я и разнял. Роги между тем безмолвно закусывал.

Сидели, тяжело дыша. Стоцкий возмущался:

— Таких уродов в жизни не встречал! Какого лешего?!

Петя сосредоточенно вперился в скатерть стола, ноздри ходили. Стоцкого прошибла слеза:

— Гад!

Я посоветовал:

— Пошел бы ты отсюда, Гена.

Стоцкий с готовностью вскочил:

— Вы все дегенераты, так и знайте! — Хныча учапал.

Минут через десять раздался звонок. Открыл я — Стоцкий.

— Нет, это несправедливо!

Прошел на лоджию, талдычил кипуче. Обнялись с Петей, выпили, закусили. Минут через двадцать операция повторилась, теперь разнимал Олег. Не помню, добавил он Стоцкому или нет… Кажется, нет.

Черт, возможно, путаю — точно, эта история произошла до Чехии, именно из-за квартиры мы были злы на Стоцкого… Стало быть, началось падение Стоцкого не с Чехии, а с Парковского рынка.

Таковой начал осваивать я. Дело в том, что наше коммерческое ТОО в институте начало сыпаться. Кто-то ушел ведомый личными инициативами, кого убрали из-за левизны — то время выпростало у многих неведомые темные наклонности — иные скатились из-за присутствия небывалой наличности в тяжкие. Наука просела: металлургические монстры шли в хапок, их дербанили, делали черти что, причем люди, никакого отношения к производству не имеющие, до исследований дела не было совершенно. Я торкнулся на недавно организованную биржу, однако не очень пошло. Напарник по теннису, Радик — я регулярно играл, кстати, еще до Ельцина, моды, искренно любя занятие — все чаще стал упоминать Парковский рынок. Однажды напрямик выразился: «Есть возможность купить относительно недорогой контейнер». Я ввязался, поскольку уже наторел в посреднических операциях.

И точно, пошло. Само собой разумеется, Стоцкий подсуетился, нам возил товар, в другие контейнеры. Известная вещь, перезнакомился со всем рынком и по замысловатой схеме вошел в дольщики некоего киоска, но почему-то — я нетверд в памяти, ибо тогда имело место нагромождение его инициатив — не на самом Парковском.

Словом, для начала Стоцкий кинул нас с напарником. Люба, если помните, торговала фруктами, но в чужом киоске, хваткая и деятельная натура нашего приятеля потребовала власти — даже мы с Роги, люди в принципе далекие от торговли с переменным успехом хозяйничали. Денег, однако, не было. Но имелась схема по сотрудничеству упомянутая выше. Короче говоря, Стоцкий шлепнул на импровизированный стол нашего контейнера флакон, Радик по случаю отсутствовал:

— Ты дурака не валяй, иттиа мать. У меня наколки есть, киоск возле моего дома. Выкупаем, садим Любаню. Твой куш — половина.

Я понимал, что Люба будет приворовывать, это для овощных киосков неотъемлемо, про нее говорить нечего, однако повелся. Причем для страховки прицепил Радика. Через где-нибудь полгода поняли, дело провальное — Стоцкие умыкали доход в наглую, а контролировать было невозможно. Короче, прогорели. Особенно исходил Радик, ибо Соцкий попользовался его женой, «сфальсифицировал», его выражение того времени — она работала в нашем контейнере реализаторшей. Несмотря на то, что была с напарником в разводе — имели свои семьи, но и общую дочь — акция отношение к Стоцкому определила вполне однозначное.

Собственно мы все, скажем так, пострадали в этом смысле. С рогозинской Татьяной было — правда, вроде бы после их развода с Олегом. Собственно, и с моей что-то в лифте произошло — они на пару в магазин за добавкой ходили. Стоцкий как-то в пьяном раже щеголял — получил, несомненно, в рыло (ну, для него сие что божья роса). Упоминалось, существовало у человека свойство не держать язык за зубами. Подозреваю, так он реализовывал всесторонне единственную свою способность, ловеласа — впрочем, мало кто держит приключения этого рода в тайне, согласитесь, не озвучение унимает едва ли не весь смак. Все то же тщеславие, которое уж там проявлялось, что вело парня унизить хоть как-то окружающих. Я, да, испытал лютость, правда, недолгую — ненавидеть Стоцкого тщательно не получалось. А вот супруга — я, конечно, в пылу ревности предъявил — взъярилась на Стоцкого окончательно.

По большому счету, его мало кто любил — разве я. На мой взгляд, особенно не отвечали женщины, ибо их он употреблял с откровенной заточенностью лишь на сексуальные отношения и смешливой небрежностью. Меня как-то задержала вычитанная фраза: «Он занимался любовью с ее бездыханным телом». Недурственно, с бездыханным телом любовью можно именно заниматься. И почему-то сию же минуту подумалось о Стоцком.

Я всегда поражался убогости его приемов — и эффектам раскрепощения, которых он ловко добивался. Подозреваю, Стоцкий подспудно вызывал ощущение свободы (право, интрижки без обязанностей веют полетом), обнажал вязкую манкость греха. Задумаемся — не оставляют ли в нас невольно люди с отсутствием кодекса странное чувства неловкости за себя? Мы, заметим, часто уважаем (боимся, вроде бы, рядом) людей с прошлым правонарушителей. Впрочем, Стоцкий грешил преимущественно разгульным методом (кир, секс), наиболее доступно, — он интуитивно держался границ закона… Впрочем, нет — но ему всегда отчаянно везло. Тоже черта.

Время было анархическим, содержало огромный потенциал. Однако мы были трусы, оттого не рисковали отвязно, отпечатки воспитания настраивали бездеятельную, хлипкую волю. Отсюда и пакостили чаще с женщинами — кто-то до разрушения семей, другие, как я чересчур собственники и слабые личности, гадили исподтишка, не умея и боясь создать жизнь безрассудную. С этой точки зрения Стоцкий и Роги были ветреней. Да и Петя. Значит, ошибаюсь относительно отсутствия у Стоцкого инстинкта самосохранения — впрочем, мне вряд ли дано разносторонне охарактеризовать товарища, ибо чаще был ведомым. В том и дело, парня трудно оценить — не всем подъемные движения составляли затраты его ума и сердца… либо отсутствие таковых. Заметьте, существовал Оскар Уайльд, ой какой эстет: «Простые удовольствия есть последнее прибежище сложных натур».

Но о деле. Мы на Стоцкого накатили, дескать, продавай киоск и возвращай вложения. Швырнул он нас здесь капитально, — правда, не однозначно по своей воле. Однако по порядку.

— Мужики, продадим, о чем вообще базар. Но сами видите, место неудачное, конкуренция. Отдавать даром — не те ребята. Пусть Любка пока копошиться, объявление я уже подал, — бубнил прощелыга.

Мы наседали:

— У вас же есть товар, вот и деньги. (Речь шла об остатках с Вайнера, хранящихся где-то на складе).

— Вы о чем! Стибрили все от и до.

Там, будто, приложил руки то ли брат, то ли племянник Норика: умыкнув ключи, прокутил имущество.

Тем временем Стоцкий нырнул в новую авантюру — и вновь руку приложил я.

Имелся у меня друг юности, Пан (Паньков). Давно жили в других дворах, изредка встречались мимоходом. Обнаруживаю на Парковском, занимается поставками водки и сигарет. Пару раз посидели, я был в курсе его дел. Упомянул Пана раз при Стоцком, мол, проблемы с реализацией — тот по свой манере возбудился. Познакомились. Стоцкий нашел точку сбыта, влез в посредники, одну из фур выгрузили у очередного приятеля Гены. Некой веселой ночью склад ограбили, вывезли товар подчистую. Так и неизвестно, либо очередной приятель прокрутил, либо действительно не повезло. Повесили, короче говоря, все на Стоцкого. Фура спиртного — представляете?

Пан и его напарник выявились ребятами отпетыми, на Стоцкого было предпринято сугубое давление. Били, внушительно рекомендовали продать имущество за расчет. Поскольку должен был и нам, у Рафика на Гену состоялась натуральная чесотка, я товарищу практически не соболезновал. И точно, Стоцкий квартиру продал. Однако о расчете не помышлял — исчез.

Года два о нем толком не слышали — мелькал слух, что прохиндей подался куда-то на север — и, надо сказать, никто не переживал. Тем более что парковская отрасль стала угасать, у меня начались проблемы разного рода (с дочерью, главным образом), а вскоре и сам рынок снесли. Мелькнул слух, что Стоцкого видели в городе, надо признать, никто не испытал позитива. При произнесении его имени все откровенно скрипели зубами, может быть, кроме Роги, тот старался быть объективным.

Года, пожалуй, три прошло после исчезновения Стоцкого — объявился. Звонок, я открыл дверь. Стоит, улыбается.

— Что — думаете, избавились? Облизнетесь.

Выяснилось следующее — далеко парень не убирался, жил в Заречном (уже доходили слухи), пятьдесят кэмэ от города, ибо там и матушка, и прочие родственники. Собственно, точка, товар возит из Ёбурга.

— Чего на глаза не показывался? — неискренне посетовал я.

— Ну, новую жизнь начал, праведную. Вы же, ясная вещь, в блудную окунете.

Понятно, что боялся Пана, да и перед нами долг. Радости лицезрения я не демонстрировал, отсюда и Стоцкий особенно не претендовал, расстались быстро — его-де, соумышленник в авто ждет. Впрочем, замешкался в дверях, обернулся, не бойко, разве не виновато — столь непривычно, меня жалостью оплеснуло — скрипнул:

— Может, посидим как-нибудь кучей малой. Все-таки…

— Отчего же. Звони.

Не вышло, однако вскоре я на его полуденный телефонный запрос клюнул, слинял с работы. Устроились у меня, ничего приятного не получилось, да я и не готовился — Стоцкий уже был пьян, нес галиматью. Я от него отвык, еще и трезвый — отлично известно, разница объема выпитого у общающихся адекватна недосочувствию. Рыдал.

— Не могу без вас, тоска. Убить готов.

— Кого?

— Почем знаю. Не себя же?!

Через несколько месяцев собрались все-таки компанией. Было сообщено, возвращаются с Любой в город, уже договорились с некой знакомой относительно аренды.

— А коли Пан узнает?

— Разговаривал с ним, все на мази.

Я потом встречал Панькова, он морщился: «Да ну, руки о гниль марать».

Собственно взять со Стоцкого было нечего. Дело в том, что деньги от квартиры он вложил в транспортную авантюру, покупку трейлера для дальних перевозок — подбил его на сие, между прочим, Норик, с ним, оказывается, Стоцкий связь не прерывал, как с постоянным деловым партнером. Будто тот, имея крепкие связи с югом — Норик, если помните, армянин — обещал златые горы. Так вот, тот его капитально кинул. Во-первых, товар на складе, теперь еще и трейлер, что погиб, якобы, в дорожной переделке где-то в Волгоградских степях. Стоцкий в пьяном состоянии пузырил слюной:

— От Норика… такую подлянку… столько лет, как братья. — Загибал пальцы: — Товар со склада племяш его умыкнул — там на автомобиль новье тянуло. Трейлер, чисто на мои деньги куплен. И неизвестно еще, что с ним случилось. Я, дурак, не поехал, ему доверился. А он, поди, туфту нагнал.

Пуще бесилась Люба, Норика, как всякая потерпевшая женщина, ненавидела под ноль, исходила матом. Занимательно, что ее гневные речитативы Стоцкий обрывал, цедил:

— Ты, сучка, лучше заткнись. По твоей милости сейчас кукуем.

Люба непривычно смиренно умолкала — в пьяном угаре Генка мне выложил:

— То ж она, б…дина, меня подбила: Норик не подведет, зуб дает.

Можно только догадываться, что там происходило (нам Любу товарищ практически насильно подставлял). Прелесть, что мы с Петей встретили как-то Норика, насели, он возмутился: «Вы мне дело не шейте!» — дал совершенно противоположный расклад. Товар, дескать, со склада Стоцкий сам отправил на тухлую точку; и с трейлером не просто, Генка нагородил — в общем, не разберешь. Дельцы друг друга стоили.

***

Итак, Заречный. Аккуратное поселение достаточно современного кроя тысяч на тридцать граждан, обслуживающее атомную электростанцию. Полноводное и живописное Белоярское водохранилище, девятиэтажки и культурные заведения, стадион, современные улицы, масса зелени. В советское время это был закрытый город и свердловчане ездили сюда с целью отоварки дефицитом.

Стоцкие сняли квартиру. Поначалу все шло неплохо, квартирные деньги, новые люди, обстановка, что Гену всегда вдохновляло. Любе повезло, достаточно быстро нашла работу в киоске, притом что после дефолта, еще и в провинции, с трудоустройством было туго. Сам не работал, пробовал извоз, не пошло, аборигены не пускали. Шатался, обрастал знакомыми — само собой, принимал в связи. Люба распекала: «Тратишь, сволочь, последнюю заначку». Стоцкий резко вспенивался, доказывая командный статус, который, конечно, после перипетий солидно умялся (дальше сошел на нет):

— Заткнись, не совсем хорошая, вякать тут будешь!

Ругань, драка — шоу.

Здесь жила мама, посещали. В поселке Белоярском, районном центре, километров пять до Заречного — старшая сестра. Посещали. Племянники, достаточные возрастом парни — уже они наведывались. Сестра — человек солидный, юрист, состояла при администрации, позже руководила страховым фондом и даже депутатствовала — устроила на работу, но там существовала дисциплина — долго не выдержал. Приткнула в другое место — та же история. Пожалуй, самым неудобным моментом Заречного и было курирование со стороны родственницы. Однако осуществляла контроль она посредством сынов, посылала к Стоцкому — чем это в данный момент непутевый братец занимается! Ошибочка, дядя попросту приобщил инспекторов к злачному — молодые поколения той поры были весьма сбивчивы. Причем младшенький со временем дошел до наркотика, правда, руку приложил Стоцкий косвенно — надо отдать должное, наркоту он на дух не принимал — дополнив смачными штрихами навязчивые пейзажи легкой жизни.

Судя по всему, именно с Костей, старшим племянником, впервые он начал уже и Любу приобщать к промискуитету — его конек — нас вовлек позже. Но и верно, ударившие в черепа западные образы и образцы сделали свое дело повсеместно. В провинции же — где заниматься чем-либо путевым вообще сложно, отсюда доступные наслаждения особенно провокационны — сами понимаете. Мы, несомненно, обсуждали, зачем он это делал. Отвечал так:

— Не ну… человек свой, пусть получит приятное.

Собственно… Пожалуй, с год он нас с Роги окучивал: «Друзья мои непереносимые, шпокнемте хором Любаню ради всего святого». Не знаю почему, однако мы долгое время топырились. И вот что имею заметить, Любашка впрямь была хороша. Волновала меня частенько, и Стоцкий эмоцию видел цепко, навяливал особенно — широкий человек. Отчего-то его жены волновали меня непременно. Впрочем, вроде бы Роги сломался первым… Знаменательно, что Стоцкий требует от нее верности.

— Только при мне. Вне — ни-ни.

Какое там ни-ни. Он, конечно, знает, и все время орет: «Я тебя из грязи вытащил». На самом деле муж еёный бывший — довольно приличный, умеренно руководящий гражданин, всегда существовал опрятно и организованно.

Устроился, наконец, работать. Куда бы вы думали? Гнать паленую водку — запусти козла в огород. Самое любопытное, он тогда пил не особенно — хозяин пресекал. Через полгода лавочку прикрыли и Стоцкий занялся наторенным — спекуляцией, на современный разряд бизнесом, возя товар из города.

***

Сидели как-то у Олега: я, Петя, Стоцкий с Любой на кухне — Роги отлеживался в комнате, смотрел телевизор. Генка как всегда на одном месте сидеть не может, забежит к Олегу, подсядет — Петька-де анекдот новый рассказал: приходит мужик… Тот посмеется, Стоцкий вскочит, унесется. Проходит минут двадцать, снова летит и что-нибудь чешет… Короче, закидывает Олегу: давай сегодня тройничок изобразим, давно Любку не ублажали. Олег: да меня сегодня хоть самого имей. Понял, кричит Гена — на кухню… Приволакивается очередной раз — бе-бе-бе, ну и обратно: «Может, все-таки сделаем?» Роги возмущается: отвали от меня, никого не хочу. Тот: «понял». Встает, постриг. Отошел чуть, замер, разворачивается с миной огромного удивления и вместе удрученности. «Подожди, ты жену мою не хочешь? — Режет со скорбным отчаяньем: — Ты же меня не уважаешь!»

***

Заречный мы знаем из рассказов, а поскольку рассказчик Стоцкий слабенький по той уже причине, что сфера его интересов и, стало быть, аспекты повествования солидно отличаются от общепринятых, период казался нам тусклым (это и по Любе просматривалось, она умела красочно дополнить излияния мужа, а тут кисла).

Если бы не… тогда он снова сошелся с нами, таким образом, нашлись очевидцы.

Итак, Стоцкий забрел в… так мы и не поняли, секта что ли это была? В общем, прикоснулся к религии.

В одной из посиделок он понес нечто из этой области, и потому как мы давно не имели его в виду, мнение сразу возникло общее — поехало. Однако на другой раз выяснилось, что Стоцкий некоторым краем освоил библию, был собой очарован и нас, беспомощных в истоках, приводил в смущение, приводя разноречия. Очень даже приобщилась Люба, она сугубо по-женски — ум богу противен (надо ж додуматься человека соорудить), но рассудок мил — была склонна к мистическим штучкам (вспомните раннюю смерть дочери).

Люба, сидя в киоске и будучи женщиной говорливой, как водится, обзавелась постоянной клиентурой. Похаживал к ней некий молодой человек на взгляд весьма строгого образа жизни, был на редкость вежлив. Стоцкий от безделья часто сиживал в киоске, а такие люди всегда занимали его темную душу. Словом, Гена прянул приставать. Тот откликнулся, выяснилось, что имеет место глубоко верующая личность.

Однажды он принес в подарок Любе некую поделку, инкрустированную иконку— восьмое марта что ли подвернулось. Оказывается, молодой человек — мастер, изготавливает подобные вещички. Тем временем Стоцкий, наведываясь в город и бывая на Пятаке — сквер в центре, где продавали картины и прочие рукотворные изделия — показал штукенцию знакомому торгашу. Тот занялся как сухая хвоя. Стоцкий сделал засечку, пустился умельца из Заречного окучивать. Выяснилось, что молодой человек обитает в некой… ну, что ли коммуне, там занимаются разным, в том числе изготовлением данного продукта. Влюбленного в рентабельность Стоцкого обуяла перспектива сбыта. Ничего против сообщники не имели. Шире-дале, Гендос окунулся в ауру коллектива, затеял почитывать библию; увлеклась и Люба.

Это дело между тем весьма колупнуло Роги — ранее ради любопытства сунулся к кришнаитам, модным в свое время, и повествовал про них веселые вещи — его рассказами и отпишусь, он в наблюдатели намеренно угодил, соорудил пару, а то и больше посещений.

Называла себя община пышно — «Конгрегация». Следует сразу сказать, что к конгрегации, как, во-первых, католическому органу, во-вторых, правящему, наделенному полномочиями, группировка отношения, разумеется, не имела. Весте с тем население на изыскания Роги непременно делало таинственный и глубокомысленный вид. Между прочим, Роги настаивает, что российская элита — безоговорочная секта, если не истинная конгрегация:

— Секс, скажем, как явление доступное и вожделенное, главное, продуктивно будирующее низкие инстинкты и, стало быть, эффективное с точки зрения манипуляции сознанием, нашими крутярами через сми отлично внедряется. Ибо — суть сектанты с идеологией алчной власти.

Обитали деятели в одноэтажном на двух хозяев коттедже на краю городка. Вместительное строение, в одном отделении о четырех комнатах жили коммунары — существовали и приходящие, как Стоцкие — в другом частично жили, а в двух комнатах занимались поделками. Как они возникли, Олег не интересовался, и в дела бытийного характера не лез — единственно понял, что Стоцкий с продажей угадал, быстро взял авторитет, отсюда и Олега допустили к посещениям: народ сложился к посторонним недоверчивый, видать, случались каверзы.

Ничего хитрого, вообще говоря, здесь не было, жизнь вели простую. Три семьи среднего возраста с детишками, три замшелых старичка и одна бабушка на них. Это постоянные. Приходящие шесть-семь, сильно разношерстые со всех точек зрения. На скорый взгляд заведение отзывало то ли балаганом, то ли больницей.

Ожидания Олега поначалу пошли насмарку. Думаю, зная клиническую сексуальность друга, Роги не поверил тому относительно праведного образа жизни общины («Праведный не значит здоровый», настырничал Олег), тем более, он сталкивался с кришнаитами, у которых слоган «Бог есть любовь» воплощен, по существу, в похоть. Уговорил Генку относительно экскурсии, конечно, желая удостовериться, что «Стоцкого ничем не возьмешь — он возьмет». Ничего подобного, о зелье и прелюбодеяниях речь не шла.

Однако скоро Олег проникся смачной амброзией богадельни. Там случались разговоры и, например, явно после них Роги стал выдавать нам непривычные умозаключения. Как-то:

— А ведь соитие по чувству, да и смыслу, едва ли не самый одухотворенный акт… Впрочем, спрофанированный, как всё, злоупотреблением.

Но особенно характерно, что Стоцкий нашелся говорить:

— Точно. Адам с Евой — приличные граждане. Так ведь змеи шляются, гадины.

Мы дружно хрюкали: «Кто бы говорил!»

И вот что, мои милые — уже ваш слуга вдруг пустился думать: а жену я именно обожествляю, почти в религиозном смысле, при всей моей греховности, стало быть, именно по-человечески.

Вообще говоря, окунание в коммуну было впопад: общительность Стоцкого и Любы, сославших себя в силу обстоятельств подальше от привычных условий, отсутствие дела, и главное — общество подбирало сирот. Вот где штука.

Упомянуто случилось уже, давно обозначилась Любина страсть, где можно выпрашивала детишек на сутки и более. Моя девчушка пару раз ночевала, и с любезным впечатлением, ибо была закормлена вкусностями и подвержена ласке. Люба — понятно, но и Стоцкий, признаемся, торжествовал. Он сам обозначал чувства тем, что супруга в счет праздника покупала ему бутылку и не ругалась в отличие от будней. Имело место, несомненно, условие, что употребление будет происходить скрытно, это и нравилось, поскольку осуществлялась какая-то игра. Предполагаю, он и за женщину радовался, и вообще круговорот ему был близок — к детям же в принципе, похоже, был равнодушен. В богадельне Люба, как хотите, расцвела.

Там пристроился среди троих аналогичных десятилетний Гришка, парнишка с редкими, удивленными глазами из неблагополучной семьи, испуганный мытарствами и равнодушием мира. Он углядел подлинную заботу, Люба привечала его напористо: шикарно одевала, чистила, уроками занималась — оттеплила парня изрядно. Парнишку, однако, забрали родственники.

Впрочем, когда обстоятельства вынули наших путешественников из мероприятия, поскольку съехали в город, достаточно резво к богу охладели. Кажется, месяца два Гена еще заведовал сбытом иконок, но поскольку там все валилось в общак — вопреки натуре Геннадий себе не позволял руки греть — а жить в городе с коммунальными замашками не выходит, закончил ездить. Зависимые ребята… впрочем, нет, скорей адаптивные — и, получается, свободные.

Замечу в завершение, тогда Олега несло:

— Одаренность, если хотите, знак, осуществленный не в поведении, а в способности. Кто знает, что глупо, что умно: именем бога заставляем мучиться престарелого человека, отказывая в автаназии… Ай да! Вся религия сплошная глупость… А янки — видите ли, эталон! Кретины, вправе признать, среднюю берем единицу. Вся история Америки, материализованная, во всяком случае, в фильмах — производство героики всех пороков и борьбы, несколько натужной, с героями. Да, они получили относительное правосудие, но продавать себя как урок — надо быть коренным американцем. Например, о свободе: сами доподлинно знают, что лажа — талдычить столь навязчиво, уже профанация. Америка порочна, ибо основана на пистолете и безосновательном величии. Однако это работает, ибо делается насильственно, цинично и с именем бога. Кстати, глобализация и прочее — по существу, Маркс.

Родилось впечатление, что пассаж он соизмерял со Стоцким. Приплюсуйте — начал интенсивно то ли одобрять Генку, то ли завидовать:

— Умеет.

Словом, картина приятная во всех отношениях.

***

По всей видимости, Стоцкий искренне соскучился по городу, интенсивно ударился вдеятельность. Что-то складывалось. Жили у матери Норика, та, насколько я знаю, денегне брала — опять маржа. Впрочем, что-нибудь через год-два съехали, не поладили. А-а, нет — у самого Норика семья поехала рушиться, он переселился к маме, наша парочка теснила.

Лет пять длился период, который ничем примечательным не отличался: съемные квартиры, Люба, как правило, работала на фруктах, Стоцкий крутился там-сям, в трудные дни промышляя извозом. Неизменно посещали крупные ссоры, денежные неурядицы, случалось квартплату игнорировать — пошли частые переезды.

Отложился адрес по улице Некрасово, именно в тот отрезок, мы, скажем так, приобщились к Любе, кроме того, случился один момент, от которого лично я начал новый отсчет… Очередная ссора, Люба уходит жить к тете Рае, матери Норика. Стоцкого одолевает ревность, поскольку там и Норик, и брат его, истекающий на Любу слюнями давно. По этому случаю Гендос начинает жрать в глухую.

Так мерзко, как в этот раз Стоцкий на моей памяти не опускался. Он схлестнулся с местной братвой самого низкого калибра: какие-то забубенные личности явно бомжующих качеств, мужики с цветистыми от рукоприкладства рожами, две неотличимые особи с женскими именами, но по виду совершенно не претендующие на какой-либо пол. Он что-то непотребное нес мне по телефону, перепугал. Я приехал, выгнал всю эту публику, дал денег, вытребовав безусловно напрасное обещание выдвигаться из пике. Через пару дней обратно звонок:

— Приезжай, у меня такая фифочка в наличии — закачаешься.

Ну, поеду, думаю — с целью, клянусь, исключительно сердобольной: корить, внушать, возвращать в колею. Чтобы подкрепить намерение и недаром тратить время — общаться со Стоцким один на один в такие минуты, общение по нашей природе неизбежно сопровождалось градусом, было непосильно — подколол Роги.

Фифочка лежала в кровати и представляла собой изумительное непотребство: желтое, извините, лицо с кошмарно наведенными глазами, прическа как у Пеппи длинный чулок, изъеденная шея, жалкое тряпье, когда-то, не исключено, служившее комбинацией — смрад квартиры категорически шел в антураж. Кулек с бутылкой и закуской Олег судорожно сховал за спину. Ей богу, натюрморт вызвал даже оцепенение и немоту. Вдобавок мадам совершила комплимент:

— Мальчишки! Ах, какие вы бяки, так и хочется послюнявить… Ну, вы принесли? — Существо растянуло губы с покушением на улыбку, продемонстрировав отсутствие пары зубов, и сколь можно омерзительно захихикало.

Интересно, что и Стоцкий, оценив наши позы, понял: перегнул палку. Коротко говоря, марамойку изгнали и учинили моралитэ. Поскольку не выпить мы были не в состоянии, пришлось налить и Гене, стало быть, рацию он принял воодушевленно. Насели мы буйно, Стоцкий осунулся и непривычно молчал. Там прекрасный момент случился. Он крутился, ежился, наши гневные и порой веские тирады жалили — наконец, понуро пробормотал:

— Что мне теперь — гигнуться?

Олег подошел к окну с открытой настежь створкой, выглянул наружу.

— Хм, мысль. А что — девятый этаж, верняк. Нет, нет, ты подумай — я иного выхода не наблюдаю… — Произнесено было без игры. Скривился: — Только не при нас, разумеется. Хоть что-то дельное можешь сделать?

Как ни странно, на Стоцкого повлияло, пить перестал. Поехал к Любе. Что там происходило, неведомо, — сошлись обратно, однако равная часть поставила условие: берем ребенка. Вот я к чему вел.

Ребенка не взяли: Стоцкий на радостях технично уговорил Любу поупотреблять некоторое количество времени совместно, и вопрос сам собой отпал. Значит, следующим пунктом, куда переместился наш тандем — по последней причине любезных с адреса турнули — произошла одна из комнат родителей Олега. Он две комнаты почивших предков — в трехкомнатной квартире — сдавал. Сам жил у очередной привязанности.

Примечательно было вот что. Олег так или иначе проживал здесь с рождения. Это был двухэтажный квартал сталинской застройки, в таких все друг друга знают. Роги с его замашками на аристократизм в среде был если и заметен, то не растворен. Стоцкий за год обзавелся сонмом приятелей, сошелся даже с трезвенниками и стал едва ли не значительной фигурой. В летние сезоны в тенистый с обилием древних тополей и ветвистого кустарника дворик по субботам высыпал по старинке народ, ребятня, шли в ход мангалы и прочая языческая принадлежность, становилось гамливо и сладко. Да и в будни в обветшалых песочницах и на прогнившей скамейке суетились вольные личности со всей округи. В окно Стоцких, первый этаж, с утра стучали — если было известно, что Гена в нетвердом содержании (это разносилось безотлагательно) — и закручивались перипетии. Занимательно, что мы с Роги (а то и Петя — хоть пережил первый инфаркт и старался воздерживаться) полюбили приезжать и сиживать в разночинных, от неработей до солидных адвокатов, компаниях из местных. Особенно Роги, — мужчина обнаружил, что его всегда привечали, однако надменный вид не допускал к короткому знакомству, и славно оказалось убедить людей, он вполне свойский малый. Действительно, в посиделках слагалась милейшая бестолочь:

— Помяните мое слово, не сегодня-завтра дождь произойдет — жара допекла, — внушал Боря Родионов, вечный старшина и любитель цветастых рубашек, кривясь после пластмассового стаканчика и со свистом сдернув с шампура достойный кусок мяса.

— Оттого что экология сбита. Тут по телеку расклад дали: ледники растают, океан на шесть метров вспухнет. Считай Америка крякнет, как у них все города вдоль береговой линии — за Японию молчу. А нам хоть бы хер. Пойдет жизнь, все припрутся, а мы земельку-то скупили.

То разглагольствовал ближайший приятель Стоцкого по окрестности, исполнитель его немудреных субботних затей Пашка, симпатичный человек за тридцать.

— Жди, зажили, — опытно пророчила Нинелька, его сожительница, костлявая татарка.

— Человеческие деяния для стоящей жизни — вещь непригодная. Мужики-то ладно, а возьмите иной образец — ну какой толк? — вякал Тимур, массивный ханурик неофициального образа жизни, скосившись на жену, миниатюрную хорошенькую женщину.

Та аппетитно и безразлично взглядам уминала порцию шашлыка. Как раз подошел Слава Хмелевский, мелькающий в телевизоре адвокат, практикующий преимущественно топовую криминальную братию. Ему протянули, Стоцкий подрумянил обстоятельство:

— Видели по голубому. Ну хорошо — отмажешь Петрова?

— Зависит от суммы, что судейские запросят.

— О, бляха! — кипел согреваемый огнем неприятия греховности Стоцкий. — Наша пресловутая действительность. И мы ждем капитализм!

Слово нашел Петя Климчук, дебелый парень, что подвизался на киностудии в качестве мастера по шитью платья и иному реквизиту:

— Берут?

— Человек и затеян, чтоб взять. Зачем еще рассудок? Тем более — кто над судьей? — насмешливо блестел очками юрист.

— Что — все?

— Это анекдот: везут мужика… он: куда?.. в морг… но я живой!.. так еще не доехали.

Дальше Славу увлекал беседой Олег.

— Сашка, отдай Лизе велик! — гремела, следя за детьми, Нинелька.

Аккуратно косилось на присутствующих добросердечное солнце, цветистое, с кудрявыми облаками небо лениво развалилось, раздумчиво и редко падали листья, привычные и вовсе не отвлеченные звуки составляли внятную музыку жизни, воздух был пропитан густым настоем непритязательного бытия. Преисполненный участия в этом сочном конгломерате делал мысль Стоцкий:

— Есть мнение, что еще по одной — в самый аккурат. По чуть-чуть, я отказываюсь перебарщивать — какой день! (Не надо говорить, что набирался до состояния риз.) Возблагодарим господа.

Люба:

— За то, что у меня ничего нет.

— А я?

— Именно… — Туманила взор, разбавляла: — Логиновы в Египет упороли. Живут люди.

Стоцкий обличал:

— На арабов потянуло, мяса заголить… — Глубокомысленно попускал: — Впрочем, мне тут шепнули, Пушкин арабом был.

— Эфиопом в предках, — возникал Петя.

— А я о чем.

— В следующий раз, мужики, — говорил я, — Генке укажу, как мясо замачивать. Есть ядреный рецепт.

Поскольку Люба не располагала возможностью не работать, имея богом данного мужа, в ее отсутствие Стоцкий, как принято, прошелся по женскому полу, начиная от обитателей квартиры. Катерина, габаритная женщина — ее муж, плюгавый и задиристый инженеришка из провинции, критически посматривал поверх очков и фыркал. Впрочем, наши с ней вечно ругались индуцированные Любой, которая опытно чуяла в каждой досягаемой особи причину рассредоточения мужа — вне сомнения, Стоцкий пылко поддерживал супругу.

Между прочим, здесь Стоцкий и уместит ступню в кинопроизводстве. Петя Климчук, благословенно упомянутый (Стоцкий к нему испытывал особенное расположение — у того водились деньги — и имел взаимность), — это он сообщил, что есть потребность в массовке. Стоцкий вытянулся во фрунт. Сие случился «Первый полет на Луну» Алексея Федорченко, что собрал немало международных призов. Конечно, повествовал как они с «Лехой» то, се. Доказывал то-се фотками, где он — с режиссером, главной ролью и так далее. В общем пузырился. Понятная вещь, ставил эпизод, где дефилировал по парку Маяковского, замаскированный под парусинового старичка тридцатых годов — узнать его было трудно.

Отсюда он притащил ко мне раз за полночь Кирилла Котельникова, достаточно известного в городе человека, подвизавшегося по киношному делу. Супруга шипела, но не мог же я удалить чтимого человека. Со стороны Стоцкого это, разумеется, был очередной рисунок. Ничего странного, что мало-мало заприятельствовал с человеком и рассказывал про некую независимую студию — проще, пара комнат, арендуемых в школе — где он не раз выпивал и фамильярничал со звучными богемными именами. Демонстрировал «от души» подаренную кассету с фильмом Котельникова о поездках певца Новикова по Германии (достаточное место занимал Фрэнк Фариан, продюсер «Бони М», «Ирапшн», и другие знаменитые личности). Подавалось, естественно, будто чуть ли не он все это смастерил. Кончилось тем, что ему киношники начистили рожу — особенная гордость.

Все это к одному расчудесному обстоятельству, что произойдет ниже.

Пожили здесь Стоцкие довольно, пока Роги, допеченный неплатежами, все-таки не выгнал. Разумеется, уместилась куча красочных мелочей, запросто можно представить какого рода: женщины, бесславные авантюры, громкие скандалы с соседями, доходящие до потасовок — словом, бестолковщина. Однако именно тут сложилась знаковая, на мой взгляд, история.

Люба работала тогда в одном из центральных магазинов на шмотье. В товарках сложилась некая юркая мадам — она параллельно Екатеринбургу вела бизнес в северных краях. Дело кончилось тем, что Люба, движимая посулом подруги года за три заработать на собственную комнату, тронулась в подручные севера вахтовым образом. И в самом деле, пошли какие-то деньги. Скажем сразу, ни на какой угол они не скопили, будучи людьми легкомысленными, выходит, тратя образовавшиеся тугрики на мишуру и пылевую жизнь. Словом, скоро стало ясно, что затея — напраслина, тем более в отсутствие супруги Стоцкий уходил исключительно в разнос и, кажется, сам начал уставать от выходов.

Однажды Люба по расписанию должна была заявиться домой. Тютю.

— Что за дела! — возник Стоцкий в трубку.

— Ты знаешь, заболела сменщица. А товару навезли — выше крыши.

Город Ноябрьский за Тюменью, Люба работала две недели, две в Ебурге. Ну что ж, бабки заработает, вынужден был разжиться мыслью Стоцкий. Проходит еще две недели, та же кухня. Не помню, кажется, пару месяцев длилась волынка. Стоцкий натурально забеспокоился: «Поеду!»

Под извоз у него было средство передвижения, в том отрезке лет что-то несерьезное, вроде бы чрезвычайно пользованная шестерка. Легкомысленный Стоцкий, не долго думая, уселся за руль. Махать за тыщу километров, зимой, на север!.. Само собой, уже на пути к любимой парень покрылся приключениями. Угодил в аварию: закрутило на скользкой дороге и отправило в кювет. Полярная ночь звенит пугающей тишиной, звезды прекрасны и ледяны, дороги, собственно, нет, холод собачий, кажется, сам воздух мертв, о машине лучше не разговаривать. Повезло, что физически не повредился, впрочем, непонятно, что страшнее… Словом, невероятно случайная легковушка довезла до ближайшего селения. На другой день пригнали экспромтную аварийку, что-то транспортное сляпали — заметьте, он ехал практически без денег (но это Стоцкий; как говорится, и с медведем в берлоге стол накроет). Об этом он рассказывал взахлеб. А вот дальше тишина, что Стоцкий, что Люба рыбам подражали — приехали оба насупленные, злые.

Наши жидкие расспросы ничего не давали — само по себе удивительно и мрачно. Стоцкий стал смиренным в отношениях с женой, а то и заискивающим — именно это давало какое-то одобрение предположениям. Мы с Роги синхронно заподозрили, что гражданка схлестнулась в мерзлотах с каким-либо мужичком. Похоже, и впрямь дошло до нешуточного, об этом твердило то, что при известной цене обещаний парень старался их выполнить. Впрочем, довольно скоро все вернулось на круги своя — и, между прочим, способствовала этому сама Люба («привычка свыше нам дана…»). Так мы рассуждали в связи с очередным поведением наших персонажей. Оказалось, что действительность сложилась покруче. Где-то через год любезных пробило.

Да, Люба втюрилась… В мальчишку восьми годков.

В Ноябрьском наши торгаши жили на съемной квартире у мадам Клавдии Ивановны. Особа тяжелая.

— Грязину развели, тараканы подобной не вынесли!.. Свет жжете что воздух, нашли читальный зал!

— Телевизор шурует, Клавдия Ивановна — от света напрочь отвыкли.

— Что там? Воры да прелюбодеи — нет, пялимся, идолов изобрели.

И на вид карга: патлатая, космы липли к немытому лицу, драный халат, непотребные опорки — нечто гоголевское. Двухкомнатная квартира, одну и снимали две наши вахтовые: вторая — молодая деваха Надюшка, копившая на свадьбу. Сразу позвало съехать, но Клавдия Ивановна была родственница той товарки, что определила Любу на заработки — да и привыкли, вблизи ворчунья-хозяйка оказалась сносной.

История простая. Двое взрослых детей Ивановны жили в других городах семьями. Дочь ничего, а у сына не задалось — жена ушла, оставив двоих детей. Постепенно сын сошелся с иной женщиной, однако у той свои детишки. В общем, младшенького, Мишку, сын Клавдии решился приспособить к бабушке. Парень и явил притчу.

Хладнокровность Клавдии Ивановны была непоколебима, распространилась и на Мишку, тот фактически поселился у квартиранток. И Люба расцвела, женское начало — накопления солидны — дало о себе знать. Взаимность, Мишка не ведал материнской сердечности.

Определили на учебу, Люба вечера напролет возилась с отроком. Парнишка занимался охотно, удался любознательным:

— А северное сияние — откуда?

— Бес его знает — вот ты и раскроешь тайну. Оно и подхарчишься.

— Баба Клава говорит, духи от стыда за людей краснеют. Ерунда. Думаю, из-за мороза. Воздух ледяной, твердый, от ветра трется и полыхает. Огонь при трении случается, я знаю.

— Менделеев ты наш. — Глаза опекунши становились сырыми.

Выторговывала себе выходные — благо, Надюшка покладиста, да и лишняя копейка — таскала Мишку по убогим заведениям воскресного разряда, кормила на выбор. Мишка без Любы чесался. Чудо — Клавдия Ивановна ворчать прекратила. Надо сказать, о мальчике Люба Стоцкому долго не говорила. Собственно, пока не сложились те два с лишним месяца отсутствия.

Получилось следующее. Постепенно Люба начала закидывать Клавдии Ивановне об усыновлении.

— Окстись, при живом отце, — внимательно глядела старушка, Любино усердие тронуло заскорузлую душу.

— Живой, нате. И звоночка полгода не слышали.

Бабуля прямила спину:

— Ты как хочешь, я — за. Только мы не хозяева, без спросу никуда. Да и — процедура.

Возникали Надюшка и товарка начальница:

— А муж? Ой, Любка — квартиры нет, Генка не работает, никакой суд опекунство не назначит. Тут все взвесить хорошенько надо — не торба с постельным бельем.

Представьте себе, появляется отец Мишки — Валерий, гой еси. С новоиспеченной подругой у него не сложилось, старший сын поступил в суворовское училище, мужчина остался один. Достаточно внятный гражданин, заметим, не хлебенил особенно… И что же?! Мишка, к примеру, с папой минут пять молча поприсутствует, да сползет со стула и шасть в соседнюю комнату. Клавдия Ивановна переменила взгляды на жизнь радикально.

И вообще, Люба — женщина видная. Глядь, в кино втроем сгуляют, а то и прочий злачный апартамент посетят. Надюшка, невольно пользуя сложившуюся атмосферу помещения, задумчиво терла нос. Любашка с Валерием, думается, все-таки вступили в любовный конфликт.

Сюрпризом появляется Стоцкий:

— Ты чего, овца, нюх потеряла? — радостно приветствует супругу.

Супруга срочно затевает часто моргать. Смежный Валерий вносит в сложившуюся натуральность замечание:

— Отчего вы столь неделикатно обращаетесь к имеющейся в наличии женщине?! Это, наконец, не полностью благородно.

— Что за хмырь? — озадачивает вновь прибывший вопросом половину. — Тут кто-то давно не хворал?

— Позвольте… — возникает претендент.

— Ответь на самый из поставленных вопросов, — уже утробно зло, чувствуя недоброе, цедит Стоцкий Любе, — какого хера?!

— Не нервничай, — нервно совестит адресат.

— Я люблю нервничать. Являюсь страстным ценителем нервничанья.

Минута молчания полная поз и выражений лиц. Люба извещает:

— Я остаюсь здесь.

Стоцкий раздувает ноздри и сопит. Далее люто стучит правой ладонью по согнутой левой руке, венчающейся кулаком, и совершает умозаключение:

— По-одесски выражусь — два тебе больших в одну, с позволения сказать, разницу.

— Чтоб ты сдох, — покладисто капитулирует несостоявшаяся счастливица.

В ближайшее время Любовь в пьяном виде обнимала унитаз, возя его тряпкой и слизывая с угла рта крупные слезы. Стоцкий на кухне поминутно кидал в зев порцию, после чего стучал по столу костяшкой среднего пальца и комментировал: «Я, бля… у меня… — Обретал мысль. — Мне терять нечего!» — на удивление точное замечание. Следом сосредоточенно наливал очередную. Валерий грациозно сидел рядом, периодически опадая и тут же выправляясь, тупо смотрел в бесконечность.

В вотчине отместки для — не себе ли? — Любашка оторвалась: бух, само собой, оприходовала весь околоток и даже вроде бы соседа инженеришку — во всяком случае, имел место скандал, в котором фигурировали нелицеприятные определения соседки и отпор типа «от такой и слышу». (Стоит упомянуть, наш деятель частенько проговаривался супруге о своих подвигах — известный нарыв ущербности). Стоцкий обретал воинственный, то есть жалкий вид — Люба его либо игнорировала, либо поносила, а то и поколачивала, улучив момент невменяемости. Накопления быстро ушли, и дело кончилось новым местом жительства.

***

Странно сравнить отношение к женщинам Роги и Стоцкого. Генка не мог без них: среда реализации. Роги считал, что овеществиться в женщине — унизительно. Внешне, однако, вели себя часто подобно: две заметные индивидуальности, полярные и уже этим сходные. Роги — мечтатель: «Предвкушать приятней, чем вкушать», — Стоцкий — исполнитель, скорей потребитель: «Надобно жить, как набежит».

Меня как-то невольно и тем самым сильно уколол Роги, сказав: мы подсчитываем, сколько могло быть, он считает — сколько осталось.

Забавно, Роги временами становился мизантропом и Гена непременно ему перечил:

— Жизнь, друг мой, тем и капитальная, что в ней места много — можно там пощупать, уколоться, а можно сям — погладить, да и руки погреть. Ее сырой предпочтительно употреблять — как ягоды.

Какая-либо идеология у него отсутствовала напрочь — что социализм, что капитализм, приспосабливался спокойно. Я ни разу не слышал его рассуждений здесь, в то время как мы, адекватно большинству, любезно горячились словами. Если, понятно, не брать деньги как идеологический стержень. Впрочем, и они были пусты — кроме как для веселья и разнообразных трат. Любил магазины, всякие безделицы были отменно по душе. Непременно докладывал:

— Шторы купили с Любкой новье — рублевские хоромы отдыхают.

Книг не прочел, подозреваю, кроме школьных ни одной. Вспыхивал, подчиняясь модным веяниям, и быстро остывал. Страсть любил парфюмерию. Окунался беспрестанно в кредиты на приглянувшуюся и недолго вожделенную безделицу с очевидным продувательством. Например, компьютер — ненужный по большому счету: порнушка да российские сериалы бабского наклона. Когда собачка объела провода — это уже при инсульте, в Заречном — о механизме Стоцкий забыл, а скоро и задвинул на антресоли, водрузив на его место новую причуду. Тот филистер.

Хм — нет… У Бабеля, кажется — «человек воздуха». Красиво сказано, я скажу прозаичней, имея в виду Стоцкого — продувной. Как хотите, мне представляется это значимей… Купно. По сути, по подноготной он был лишен лишений. Он требовал всего и ничего. При всем том — распространял, если хотите, раздавал. Давать — дар.

***

Следующей дислокацией случилась Верхняя Пышма, спутник Екатеринбурга. Заглянем правде в глаза, ребята очнулись, практически начали с нуля.

Надо полагать, в качестве компенсации Стоцкий обзавелся двумя кошками — впрочем, этого зверя Люба близко не принимала (есть настроение, поройтесь в психологии), однако, в общем с судьбой смирилась, тем более что последние выходы (и Ноябрьский и Рогинские приделы) давали повод укоризне, чем Стоцкий, естественно, богато пользовался. Еще. Люба начала полнеть. Надо сказать, это с «северов» пошло. Она обосновывала казус тем, что условий питания не было: весь день на рынке — «Купишь батон да молока пакет, в лучшем случае лапшу кипятком оплеснешь». Однако там приблизительно, теперь вовсю — женщина, похоже, плюнула на себя, и впрямь, в глазах прочно обосновалась безучастная дымка.

Противоположно Стоцкий. Он подтянулся, обзавелся симпатичной сединой. Помните, упоминали рекламу? Тогда и состоялось… Стоцкий теперь окончательно и регулярно бомбячил. Еще присутствуя в предыдущем отрезке судьбы, он организовал стоянку частников — пять, шесть своих, чужаков не пускали. Тогда это практиковалось, было выгодней: подбирался свой клиент, экономия на бензине. Так вот — снявшись в нескольких рекламных роликах, Стоцкий угодил в базу данных. Некий заправила-модельер затеял показ одежды для людей в возрасте. Геннадий в итоге дефилировал весьма умело на подиуме. Больше того, ему поступило предложение — тогда народ совершенно окунулся в низины — поболтаться стриптизером в одном кабачке. Стоцкий даже начал осваивать пилон, однако заведение на корню прикрыли из-за междоусобных войн.

И — внимание! Практически перестал левачить… Не перспектива ли потери Любы что-то сделала, он и относиться к ней стал мягче — ах, как дивна дымка в глазах женщины!.. Если в бытность у Роги наши приезды непременно сопровождались скандалом, то теперь все происходило, уж простите, постно. Оживала Люба только при Дашке — дочь очередной товарки Любы по рынку в Пышме. Татьяна часто и с удовольствием — женщина молодая, жадная до времяпровождения — отдавала дитя на выходные. Дело кончилось тем, что Стоцкий сам заговорил о ребенке. Однако. Люба уже не загоралась, возили слова без мяса. И право, нереально: Стоцкий — бич, призор отсутствует.

Петя сюда уже не ездил — его, как человека косного, не умеющего даже теоретически смириться с российским, воровским либерализмом шлепнуло уже двумя инфарктами — а я с Роги очень даже, там неподалеку от квартиры Стоцких расположился симпатичный лесок, и мы славно умилялись кучерявой зелени в теплые погоды.

Надо признать, последние события — собственно, и возраст — окунули любезных в относительно праведное существование: Стоцкий регулярно частничал (пьянственные мероприятия не особенно превышали российский норматив), Люба угадала на местный рынок с неплохим доходом. Купили в кредит иномарку.

Здесь его и стукнет. Получилось относительно удачно, повествовал происшествие Стоцкий так:

— Ехал от Ашана (имелась в виду сеть мегамаркетов на окраине города), практически по бану — скорость добрая. Один, пассажира высадил… Будто сквознячок легкий пробежал, очень странное ощущение. Следом бах, рука правая не чувствует! Гляжу, в кювет еду, жму на тормоз — ни ноги, ни педали. В кювете ждет бетонный строительный блок. Здравствуй, родимый — я и испугаться не успел. Машина завалилась, я торчу головой в полу под соседним сиденьем. Жизнь… Народ вытащил, попытался встать — не-а, правая половина отнялась. Руку сломал и не чувствую… В сороковую кинули, Любка принеслась — инсульт.

Мы появились где-то через неделю, он уже ходил с костылем. Заговорщицки внушал:

— Слушайте, первейшее лекарство — коньячок. Завтра чтоб был.

Мы ерепенились, он кипешился:

— Дурни, во всех медицинских учебниках прописано — в малых дозах, расширение сосудов. — Смеялся. — У меня сосед по койке, Никола, забойный мужик. Жена приходит, он: агрессию притащила?

Сперва дали глоток, на другой день вытребовал у меня чекушку. Из больницы изгнали за регулярное нарушение режима. Примерно в это же время слегла его мать, рак. Она умирает, Стоцкие перебираются обратно в Заречный, по существу, в собственную квартиру.

Дали инвалидность, мы спроворили парню тренажер, компьютер. Стоцкий по обыкновению загорелся, но вскоре сник. Уже обратно начал поезживать, однако несильно, Любу отвезет до работы — она быстро и достаточно устроилась. Начал полнеть, особенно полез живот. Мерил землю волочащейся походкой, тросточка, рука тоже до конца не восстановилась. Две кошки, собачка. Тупо сидел целыми днями дома, даже песика чаще выгуливала супруга. Обратно взялись затяжно выпивать, но, допустим, крепко друг друга уж не величали. Начинали на пару, однако Люба скоро останавливалась, работа.

Огонек в глазах ее угас совершенно, о безучастной дымке и говорить нечего — ровный, механический блеск. Если первое время ворчала по старинке, дескать, тянуть приходится исключительно ей, то теперь прекратила. Раз, однако, мне тет-а-тет вывела сухими губами:

— Вот помрет он… Ирка ведь меня отсюда выпрет.

Мы знали, что мать составила завещание на сына, но Ирина, узнав об этом, уговорила ее отменить. Она всегда терпеть не могла Любу, рассуждая чисто по-женски: «Шалава, это она сбила Генку с пути». Коротко сказать, жизнь приобрела бесцветный тон, если не сказать пристойность.

Впрочем, Стоцкий вдруг пошел оперировать какими-то примитивно-скольз-кими штуками (из Интернета что ли набрался?): за своего ребенка сражаемся, а другой пофиг; или — узнаем, что умер не наш родственник, чувствуем облегчение. Похезал — приятно, то есть накопление грязи ведет к хорошему. Все это было где-то справедливо, оттого гнусновато. Либо:

— Когда близость велика, исчезает инстинкт — это минус.

Некий эпизод меня окончательно поразил. Однажды — мы приезжали раз в полгода — он, сидя со мной на кухне, долго скреб подбородок и, наконец, вымолвил:

— Дай-ка свой электронный адрес.

— Мобильник уже не гаджет?

— Ну… В общем, вот здесь напиши.

И пришло письмо.

Я не сразу понял — это было покушение на сценарий фильма. Не привожу его по той причине, что слишком пристрастен и не особенно сведущ. Однако выскажу впечатление. Само оформление — неряшливое, не посягающее на сценарные формы подвигало принимать текст как рассказ, но уже скоро по действию, просящему визуального воплощения, становилось понятно, на что рассчитывал автор. Фантасмагория — ловкая, завораживающая, если хотите подкожная. Усиленная чрезвычайно контрастом всей плоти автора. Фон Триер отдыхает, пришло мне сразу, ничего подобного не встречал.

Признаюсь, хотел было сразу показать Олегу и… не смог. Подозреваю, испугался, что он как человек знающий и творческий убьет мое впечатление.

Не так давно Гена умер. Не дождавшись сорока дней, Люба повесилась.

***

Многое я опустил: Машу, девицу двадцати с гаком лет младше Стоцкого, с которой возник роман — пожалуй, она единственная веско поколебала приверженность Генки к Любе — и возникали настоящие намерения. Уже само знакомство показывает ретивый характер отношений: сидя у Пети на лоджии Стоцкий затеял привлекать внимание девицы, загоравшей на балконе напротив — метров сто. Прыгал, фокусничал, чуть не сверзился. Посредством плаката показав номер телефона, вынудил испуганного ребенка позвонить — кто бы до такого додумался.

Поездка на Сахалин в составе съемочной группы — мы так и не поняли в качестве кого — от которой отстал, закрутив «карамболь» (его характеристика) с местной особой. Улетать должен был со всеми, но движимый хмельной страстью спешился, перенес отъезд на три дня — с твердой решимостью, конечно, выполнить установку. Твердость соблюдал, сдав билет и заныкав нужную сумму. Да вот беда, цены стремительно ползли, сумму пришлось, скажем так, прожить. Мы выслали надлежащую цифру. Опять незадача, деньги задержались в пути — цены проскочили. Словом, три месяца длилось мероприятие, три раза мы отправляли наличность. Подобрала какая-то научная команда, через Москву Стоцкий воротился. Кстати, был чуть не убит, безмерно разочарован в особе и так далее.

Увлечение однорукой цыганкой — был период, когда они с Любой очередные полгода не жили, уж не помню по какой причине. Снимал комнату у некоего питекантропа — полголовы у того в буквальном смысле, если верить Стоцкому, отсутствовало. Хозяин, нажравшись и налившись инстинктом, ложился на чаялэ, и когда Гена соизволял возражать, тщательно и равнодушно бил постояльца. Собственно, Стоцкий сам расплачивался пассией, погашая аренду.

— Не понимаю, что там происходило. Гипноз. А что вы хотите — ромалэ!

Между прочим, после этого Стоцкий возымеет пытливое отношение к телевизионной экстрасенсорике.

Бесчисленные травмы в дорожных происшествиях. Постоянная напряженка, связанная с авто: то он разобьет чью-либо машину, наезды, таким образом, от которых Стоцкий нагло, ловко и разве не принципиально увертывался, во всяком случае денежно — случилось раз претерпеть физически, — то свою колымагу расхлещет… Вечные порывы свинтить в иные края, даже заграницу — порой серьезные — неизменно заканчивающиеся запоями… Царапающие знакомства, например, с главой гаишников Заречного, которого временно очарует Люба, следом уже основательно Стоцкий. Кончится тем, что майора то ли разжалуют, то ли сместят с должности. Областной депутат родственник, у которого одно время суетился наша прелесть в подручных.

Понимаете в чем дело, я разрабатывал здесь эпизоды, что в частых, а то и непременных общих воспоминаниях о Стоцком — речь не только о нашей тройке — наиболее задействованы. Остальное в пазах его судьбы удержалось непрочно. Действительно, существовало столько удалых, бедовых случаев — большинство обывателей зачисляли бы всякий в чрезвычайность — что наш взгляд затерся, очередной кунштюк выдыхался за пару дней. Согласитесь, такой подход характеризует Стоцкого наиболее емко — нас и подавно.

Я не искал названия опусу, легло сразу и безоговорочно. А вот реквием по кому? Может, по нашему юркому, цветастому, насыщенному, окаянному прошлому? Тому, что во многом, безусловно, сотворил Гена. Выходит, он, минимум, не без толку прожил.

Не раз обсуждали с Роги — отчего мы снюхались со Стоцким? Олег чаще ставил на то, что он позволяет другому видеть себя… выше. Пожалуй. Я не раз замечал, что чувствую себя прекрасно на фоне Генкиного невежества… Помимо. Никогда не видел, чтоб он покраснел. Но неумение испытывать стыд — не только за себя, но и за других — скажем так, позволяет, если не поощряет. Ей-ей, это дает любопытный эффект и стоит немало.

Знаете, какая мысль мне явилась только что? В некотором роде наша четверка представляет собой законченное целое всех типов — от пороков до совершенств. Не это ли подсознательно создало смычку? Я выложу на бумагу другое размышление: несовершенство мира нами продемонстрировано окончательно. Неудачник Роги, блистательный когда-то малый, обладающий до сих пор поражающими способностями; я, в сущности, серая мышь, тще-душный, приловчившийся к времени человек, умеющий приспособить обстоятельства в личный доход; Петя — вечный отрок, исключительно порядочный мещанин, живущий, пожалуй, безмятежно и непритязательно — именно, даже при инфарктах. Стоцкий — инферно. Единственный из нас, кто реализовался на все сто.

Приведу-ка некое рассуждение Роги:

— Генка прав в своем бездушном гедонизме. Зачем еще жить? Доброе, разумное? Вздор. Девяносто процентов жителей Земли проживают, в сущности, бесплодно. Семья — воспроизводство таких же пустожителей, наиудобный институт получения и погашения физиологически обусловленных эмоций. Работа — добыча средств существования. Самореализация — химера, ибо успеха, и то эфемерного, добивается славно если сотая доля. Да, пара процентов живут праведно, то есть без признания, но для людей. Однако что они производят? Обеспечивают известному слою праздную жизнь ценой бестолковых затрат. Прогресс создает удобства, но не делает эффективней и счастливей жизнь, ибо люди обречены приспосабливаться, в них навсегда заложены сорок отрицательных чувств — положительных, между прочим, двадцать — которые при любом комфорте возьмут свое.

Обратите внимание, постоянно сквозит философия — не находите? — текст так и попахивает любомыслием. Где это прежде от меня дождаться подобного! Вот уж теснит сентенция: тяга Любы к детям и отталкивание одновременно совсем не от ее женской природы, оттого что дети первозданны и чисты… О, Стоцкий!

Ни о ком другом, даже о Роги, у меня не шевельнулась бы извилина оставлять воспоминания. И верно, человеческая природа требует ни хорошего, ни плохого — яркого, контрастного (собственно говоря, отсюда черное и белое)… Это Олег сказал однажды вроде бы в шутку (в каждой шутке есть доля), что Стоцкий — герой нашего времени. Я не обратил тогда внимание, но теперь вижу — тут, братцы, существенное. Есть герой пьесы, в этом смысле Стоцкий — безоговорочно он. Ибо российская действительность еще та постановочка. А вот о чем она — вопрос.

Мне не жалко Гену. Но, понимаете ли… саднит.