За скобками ворот
укутанная в зелень
веранда
дорожка
забегающая вглубь
размашистого сада
вся темна
а окна дома
освещены
в округе — никого
фамилия владельца различима
при свете фонаря
кусты сирени
касаются нечайно плеч и рук
звонка здесь нет
и глупо закричать
калитка заперта
приходится очнуться
услышать шум
и нервно зашагать
прочь от иллюзий
гулко каблуками
обозначая быстрые шаги.
. . .
Вслед за закатом
в пиджаке бордовом
который уходил
не обернувшись
легко смеясь
к нам приходила ночь
в своем прозрачном
светлом синем платье
которое взлетало на ветру
и падало к ее ногам
бесстыдно
со множеством
горячих нежных звезд
вокруг большой
таинственной луны
глядящей в мир
огромным желтым глазом
и шепчущей
заветные слова
о той любви
в которой все на свете
позволено
ведь мы обычно любим
совсем не так
как велено любить.
. . .
Сегодня утро было особенно нарядным
проходя по комнатам
они теснило тени сомнения
сдувало пыль скорби
и охотно разговаривало со всеми на их языке
окна были широко раскрыты
точнее распахнуты
и за ними
на задумчиво качающихся зеленых ветвях
пели большие желтые птицы покоя
узоры памяти переливались на стенах
и поскрипывающий паркет бытия казался особенно долговечным
лестница сбегала
как скромная белолицая девочка
в густой бормочущий с ветром сад
за которым —
это было отчетливо видно издали —
мускулистый человек
по пояс свешиваясь из окна черной башни
придерживал увесистую стрелку времени
на обнаженном циферблате городских часов.
. . .
Осень приходит
как светлое чувство
прохладой
скользящей как призрак
в тени пожелтевшей аллеи
пустынного парка
где нет никого
кроме сгорбленной памяти
утром сменившей
портрет постаревшей мечты
с голубыми глазами
и фигурку Амура
на розовой тумбе
с тяжелой и острой стрелой.
. . .
Писал поэт
«нет весь я не умру»
и как же это он
остался в слове
на простой бумаге
со всей своей
мечтательной душой
на фотографии
хоть виден внешний вид
хотя на ней
не сохранилось тело
и ничего по ней
не скажешь о душе
а в слове что —
то просто звук
то буквы
и как словами
можно полюбить
и как найти в словах
живую душу
ту о которой
ты и сам не знаешь
обычно ничего
то она плачет
то поет и хочет
такой любви
которой в мире нет
то улетает в небо
словно птица
чтобы вернуться
ангелом земным.
. . .
Счастье надо представить
твоим
проживающим рядом
в соседней квартире
и тогда оно точно придет
к тебе в гости
и полюбит тебя навсегда
а вот если ты будешь считать
что оно далеко
в облаках
ты его никогда не увидишь
не дотронешься даже
рукой до него
не посмотришь в глаза ему
да и не сможешь
с ним долго дружить
представляй мир твоим
лучшим другом
которого знаешь
ты с детства
представляй
что все любят тебя
и ты будешь любим
представляй — ты богат
и придет к тебе
даже богатство
представляй что ты молод
и будешь всегда молодым.
. . .
Игрушечная духовность
забинтованная стальной проволокой нравственности
допустимая только за закрытой дверью
говорящая только намеками
и многозначительно прикладывающая палец
к липким губам
измазанным в сладком джеме красивых слов
обольстительных как игривый бант
на тонкой вертлявой и такой притягательной шее
таящей
(если отнять ее от теплого тела)
разгадку кроссфорда
в темном углу вечерней газеты
брошенной в мусорный ящик.
. . .
Изгнание беса
в каком-нибудь огнедышащем действии
развивающемся вихреобразно
хищная романтика древних культов
творимая во имя разновеликих богов
плотным кольцом окружающих жизнь
и обряды обряды обряды
до всесветного головокружения —
все это лишь горсть пепла
рассыпчатой ветхозаветной чепухи
смытой смеющимся временем с круглого стола жизни
который никогда не превратится
в вертящейся столик спирита
и шахматную доску математика
переставляющего тенеобразные фигуры логики
с глубокомыслием фарисея
и первобытной радостью обладателя талисмана.
. . .
На сцене
из еловых распущенных лап
восседает зима
мы в партере пьем утренний кофе
вприкуску
с лучами апрельского солнца
а над нами
дешевая люстра
с глазами вчерашнего лета
смотрит вниз
на безумие выспренных слов
и на пни безнадежных надежд
чьи стволы
за кулисами пилят и пилят
седые артисты.