А джокернём чуток… вот моя жизнь, мои дни-фишки кричащие, моя страсть и злость, моё неуспокоение. И с каким бы упоением била в доску или сукно.
Кровники мои предрассветные, кровавозаревые. Крикни — не аукнется.
Проиграла Эхо. Хохохохох…
Эх, Джо, кернём?
Жить со мной одно расстройство, общаться — катастрофа. Пока приглаживаю скрытые иглы — ещё ничего, но наступает момент… и прёт такое. Пря, кудзуки с нагуквасой…
Да… тут на троих не выйдет… разливаем на всех…
— Слишком быстро соглашаешься… так ты из самурая в блядь превратишься…
— Да хто его… согласиться — не значит, уже сделать… мудрость востока… опять же — все придут, побокалятся, а меч — тока у самурая…
уйду я от вас…злые.
не буду больше читать…
Пустота жизни. Пустота кухни холодильниковой. Бильярд, под тереньканье заканчивающейся стирки стиральномашинной, кием бьёт в поджелудок…
Свечи на подоконнике задувал порыв ветра, прорвавшийся в форточку… Бильярд поскучнел и почесал бровь — нет никого… Кий, скрестив жирафоподобные ноги, подкурил от последней свечи и задумчиво смотрел в окно.
Там падала звезда.
Звезда упала, и рванул салют. Коробка NORTHEN CIGARAS 25 MANILA SPECIAL небрежно отодвинулась от бокалов, одна из Сигар кокетливо приподнялась и почесала смешной курносый, но премиленький носик. Ночь очаровательно проплыла в синем прозрачном пеньюаре. Кий, забыв в уголке узких губ папироску «Беломорканал», осоловело смотрел на грушевидную грудь Ночи.
Почему, думалось ему, такие проплывают ми-мо… нет справедливости в бильярдном мире. Вроде и начищен я, и отполирован множеством чужих прикосновений, хотя, может, эта потёртость не привлекает — стар? Так нет… Умён и остр в применении, Сигарка, вон, льнёт… Ночь же, шикарно качнув бедром, уходит одна. Одинокая и независимая.
Была… я везде была… иногда мне кажется, что я уже была и не существую…
Камины ярятся и потрескивают поленно. Громадная комната — и в ней несколько каминов. Главное, что все они — не декоративные. Булыжничьи морды их ощеривают пасть и ждут… Учителя ли… Послушниц…
Кий близко не придвигается к их жаркому зеву — спинку погреть разве что. Близко — сгореть можно.
Пусть осень у дверей, …
хм…а тут — уже зима… ладыть, пока останусь, ща щец на стол, кота под стол, чтоб отбивные не мурасил. Из погреба достану коня як, какого я засунула его туда вчера. Холодный стал. Стоит, собака. Да не мяукай, рыжий, собака — это те бутылки, в которых плещется, стекая сытно по стенкам бутылей, темноконьячный алкоголь.
Так, сметанки, пескарей с карасиками быстренько дожарю. И хорошо. Кто не успел, тот пролетел. А бильярдины, в комнате соседней, пускай жеманятся пока сигарно. Азарт пусть подождёт. Тут, обстоятельная пьянка. Душ ик-счипательны аккорды поведают про жизнь и смерть. И всех с ума сведёт медитативный взгляд, чханмаподобно божество, Учитель выложил в ряд палок из дерев разнообразных… им будет бить он… в барабан, обтянутый ослиной кожей. То бишь моей… ай-яй — я не одета…
Пошла — найду виновника, того, из-за кого я потеряла тогу. Тут где-то бродит именинник сам. Пойду и пропою, а может, привлеку сюда.
Трям… отдавила ногу.
Я не нашла ещё того, кого искала… тут, средь веранд запуталась. То ногу растирая, то вздыхая печально в уголке… Там, речь шла о святом, издательствах и книгах, что горят, когда подбросишь в тот камин, где предавался Учитель мужественный…
нет-нет, речь не о низменном, не о предательстве, а так, утехи милые для дам-послушниц… или не дам… так, отвлеклась. Присядьте и вкусите вкусного со вкусом… пока опять я поброжу.
Конечно! Это ужасное действо. Я о — чханмиться. Камин как раз помогает войти в состояние туманапара и вечного дождя. Ибо у камина, пить надо чай зелёный, коньяк шоколадный, периодически прерывая медитативные вхождения в мысли мира, упражнениями различными. Так доходим до варианта стекающего ручьём пота-дождя. Практически, сезон дождей. Все болезни уходят… Позвоночники становятся на место. Но слабым сердцем не рекомендуется. Им просто поплавать и медитировать. Чханмиться могут только проплывшие первые круги водного дракона.
Общаться на ты, конечно, но уважение не исчезает.
Кто кого догонит, тот того и чханмит…
Учителю придётся возлежать у камина… Ему чханмитьё надоело… А тут рождение, и не совсем внезапно.
Яйцо лопнуло. Трещины разбежались по снежной поверхности, проломились единорожкой, и лохматая лобастая голова прорвалась в тихое синее пространство. Звёзды растерянно собрались вокруг лукавого малыша — откудрявились и потянулись руками к потоку, рвущемуся из вновь рождённого. Сила зыбилась и северным сиянием взбрыкивала, ещё не определившись, как быть, куда направиться… Подплыла луна, округлилась до полного состояния и радостно вздохнула: «Девочка…» Только радость ли…
Кой-ка место, кай-но кается.
Грязь по грязюшке — собирается.
За пологом да за душенькой
Струнно тянется поберушечкой.
Не люби меня, ощетинившись,
Поцелуй глаза, не кручинящись.
Долу рученьки, со цветочками.
В губы, князюшка. Да по-взрослому.
Каягым с комунго — круто глянется.
У Учителя сердце плачется.
Про лебёдушек, про послушниц-дев изболелося, изпечалилось.
— Всегда ему говорили — всех не спасёшь, всем приятен не будешь. Нет, не слушает.
Стол взбрыкнул, стольно посыпались стольники и на каждом были другие буковки, другие цвета и разные правители. А не новость — Бильярдино всю жизнь мухлевал. Сигарки подсуетились, зажглись — ах, ах — в прононс запричитали не по-русски — развлечение всё же, в нашем одичавшем от скуки королевстве. И сгорели пепло-пиплообразно, аки люди. Но что нам до человеческого мира, у нас свой порядок, своё видение мира.
Ежели кто посягнёт на камины наши и столы бильярдные, то сами понимаете, что козерожки просто так не являются в королевство. Не будьте тем, кого эта девочка промассирует массивными рожками. Ещё неизвестно, от кого и ножек не останется.
Джокер скорчился у камина, обняв Кий. Во сне плакалось сладкобезудержно — ему вспоминались Сигарки.
— Да ладно, завтра же вышлю новые, надоели плачущие колокольчики на зелёном бархатном колпаке.
Не ищите смысл в бессмыслице. Она имеет право на существование с древних времён.
© Ирина Жураковская, 2009