Первая глава. Тайная тропа
Проснулся он быстро. Услышав первый посвист утренних синичек. Улыбнулся. Синички сказали что день светлый и погожий.
Вставать утром всегда проблема. Особенно если оттягиваешь время бодрствования до поздней ночи. Но сегодня не так. Выходной. Значит свобода.
И тут возникает соблазн. Тело не хочет вставать. Хочется открыть глаза, потом опять вздремнуть, потом полежать, держа книжку перед глазами, но думая о своем, ощущая телом уют нагретой постели.
Но нет. Он уже давно запретил себе такую роскошную потерю личного времени. Потому что еще сияет утро, но трещина ночи уже присутствует. И туда постепенно утекает день — его свет, его краски и динамика. А трещина все растёт, пока не превратится в полноценную ночь.
Он подумал что смерть, тоже, в сущности, такая трещина, куда убывает потихоньку и незаметно вся жизнь, а смерть растёт.
Подумав о смерти, расстроился. Дураки были те мудрецы, что все время талдычили — помни, мол, о смерти. Смерть надо забывать! Хотя в самой попытке забвения, всегда маячило это жестокое знание. Мы смертны.
Он не любил ночь и не любил смерть. Свою смерть. Говорят — хочешь, не хочешь, а кто-то уже вписал её в генеральный план твоей жизни. Хотя это кажется ему глупостью.
Если он отравится едой и помрёт — это уже вписано в план жизни? А если возьмёт и застрелится? Тоже план?
Вздохнув, он встал. Пошёл чистить зубы, подсмыкивая старенькие пижамные брюки и спотыкаясь со сна, но торопясь избавиться от гадкого вкуса и запаха во рту. Еще одно напоминание. Мы тленны.
Главное правило для выходного дня — чтобы ничего не происходило.
Обычная бытовая, привычная жизнь. Жизнь для себя. Без телевизора, без новостей, без телефона.
Странные люди встав с утра устремляются к телевизору и сидят смакуя чужую жизнь. А там кого-то любят, потом предают, кого-то уже убили или только собираются, и слёзы и крик и опять слёзы. Особенно женщины. Очень любят смотреть на слёзы, и сами потом плачут.
Нет, сегодня никаких женщин. Хотя совсем без них нельзя. Физиология. А ещё уют. Не уют быта. С этим он и сам справлялся без проблем. В женщинах он ценил уют присутствия. Особое тепло и ласку.
А сейчас мы заварим кофе, съедим поджаристого хлеба с клубничным джемом и выкурим папироску.
Папироска в его мире — очень важная вещь. И доставать её всё труднее.
Чтобы настоящий «Беломор». Питерский. Только там натуральный табак, а не резаная бумага и опилки в химическом соусе.
Это всё, что осталось от старого мира.
Конечно, на улице он папиросы не курит. Люди тогда начинают удивлённо таращить глаза, думая бог знает что.
Для выхода он держал китайские сигареты «Панда», тоже неплохие и тоже редкие.
Задумался: добавлять в кофе немного коньяка или нет? Нет. Замутнять сознание лучше в будни, когда нужно выдержать тяжесть трудного дня.
Сегодня только чистый кофе. Крепкий и ароматный. И горький.
Кофе должен быть горький. Даже чтобы немного вязло во рту. Так пьют арабы. Они понимают вкус кофе.
Позавтракав, он пойдёт на прогулку.
Сейчас зима, поэтому так важны голоса синичек. Они гармонизируют пространство своим свистом.
И не просто свистят, а иногда говорят по-человечески.
Одна недавно пела: — Светит, светит, светит сва! Отчетливо, но с синичьим акцентом.
Светило в тот день ослепительно. И отражалось от снега.
Он думал — что такое «сва»? Может — солнце, на каком-то древнем языке?
Поэтому он верил, что синички подают ему тайные знаки. Слышишь? Понимаешь!
О! Ещё как слышит! Ещё как понимает!
Начал оставлять синичкам сало на балконе. Покупное! Возводил он это в ранг жертвы, синичек возвышая тем самым до звания первосвященников.
Более того он был как бы уверен, что и деревья говорят. Что служат им листья голосовыми связками, а ветры навроде дуновения из лёгких.
Роза ветров мира, это лёгкие всех лиственных деревьев. С весны до осени они говорят и говорят непрерывно.
Ах, как они говорят! Слушал бы и слушал. А люди поднимают такой тарарам, что уши вянут.
Это была его игра. Разговоры птиц и деревьев. Не то чтобы он в это верил, но хотел.
Другая игра, которую он придумал для себя, была его тайная тропа. Он всегда гулял по своей тропе.
Игра состояла в том, чтобы через улицы и тротуары, дворы и заброшенные пустыри провести свой маршрут прогулки.
Люди ходят по-разному и как хотят, а он только по своему маршруту. Идёт и чувствует, как постепенно отпускает усталость от переменчивости жизни, переменчивости мира. Всё на свете предательски меняется, но не его тропа.
Допив кофе, он вдохнул и задержал в лёгких сладкий дым первой за утро папиросы.
Дым на самом деле горький, но осязается как сладкий.
Как там написано в священной книге — «сладкое им казалось горьким, а горькое сладким»? Хмыкнув про себя начал одеваться. И пошел на прогулку.
Вторая глава. Скробкин
Первое впечатление, исходящее от доктора Скробкина, можно было передать одним словом — сияние. Сияли в прищуре его маленькие глазки, его толстые щечки были покрыты почти детским румянцем. Сияла его довольная и хитроватая улыбка. И вообще, вся его большая и полная фигура, была лишена рыхлости, а наоборот казалась очень цельной и крепкой.
Следующее впечатление, которое производил доктор на людей, — что он очень милый человек.
— Миленький, — прошептала Галя, своей подруге Лене. Вообще-то Лена была не подруга, а сестра. Троюродная. Но Галя хотела, чтобы и подруга тоже. Галя Леной восхищалась.
Лена кивнула, она записывала лекцию.
— Только нос красноватый, — снова прошептала Галя. Лена опять кивнула и ответила не оборачиваясь:
— Наверное пьет потихоньку…
— А почему он холостой? — спросила Галя.
— Никто не знает, — ответила Лена, — то ли разведен, то ли вдовец.
Вдовец? Галя посмотрела на Скробкина, и ей сразу стало его жалко.
— Какой умный мужчина! — сказала Галя шёпотом, — и такой милый, просто лапочка. — Щеки как у ребенка, и как ему удается так чисто бриться?
— И ухоженный, — прошептала Лена, — Терпеть не могу неряшливых мужчин. Наверное, есть, кому приглядывать.
Лена заинтересовалась Скробкиным давно, уже с полгода назад. Как раз он начал выступать с общественными лекциями. В разговоре кто-то тогда помянул его, мол, «есть такой мужик, жутко умный, лекцию читает без бумажек. Да ещё — экстрасенс. Правда, странный, как все эти учёные и излишне полный. Фу…». В общем, — «такой, какие только тебе нравятся». И Лена решила в этот раз, — «схожу». Просто из любопытства. Хотя у неё сейчас завязался роман, с очень интересным человеком.
И вот они здесь.
Всё происходило в полупустой аудитории университета расположенной амфитеатром. Кроме Лены и Светы, устроившихся в среднем ряду, было еще около десяти слушателей сидевших вразброс. Половина из них откровенно дремала.
Доктор Скробкин (в самом деле — доктор медицины) будто бы совсем не обращал внимания на слушателей. Читал он лекцию без конспекта, говорил без пауз, и казалось, получал сильное удовольствие от самого процесса. Улыбка его сияла почти беспрерывно.
— Как вы, наверное, помните, — говорил он, — теорию информационных объектов как квазиживых организмов, разработал русский ученый и аналитик Сергей Переслегин*1.
— Информационные объекты*2 подразделяются на «Сущности», воздействующие на восприятие человека-носителя, и «Скрипты», модифицирующие его поведение. Влияние их на человека обладает такой силой, что человек совершает почти что компульсивные*3 действия.
— «Он ведь целый день, наверное, работал, а на щеках нет даже щетины, — думала Лена, — а руки волосатые, и шевелюра густая, такие быстро обрастают, хоть брейся по два раза…».
— Поведение лиц охваченных «Динамическим сюжетом» может идти вразрез с их характером, однако попытка сопротивляться давлению сюжета ведет к неизбежной депрессии и может закончиться даже суицидом! Таков, например, сюжет сказки «Синяя борода». Как известно, Шарль Перро взял этот сюжет из бретонских народных сказаний…
— Слушай, он ведь не мог сделать лазерную эпиляцию на щеки и подбородок? — прошептала Лена.
— Лазерную чего? — спросила Галя.
— Ничего, — отмахнулась Лена. Галя раздражала.
—…но мы должны знать что «динамический сюжет» всегда гораздо древнее всех официальных версий. Поэтому мы можем констатировать, что все случаи серийных убийств руководятся одним древним «динамическим сюжетом». Тут будет нелишне вспомнить слова великого мистика двадцатого века Рудольфа Штейнера*4: — «Мы разобщены только как индивидуумы; действующее же в нас всеобщее, оно — одно и то же».
— Скажите профессор, — спросила Лена, применяя самый значительный голос в своём ассортименте, — если динамический сюжет Синей Бороды имеет такие древние корни, то кто же его автор?
— Это очень, очень хороший вопрос! — оживился и ещё сильнее просиял лектор. — Как хорошо что в таких прелестных головках иногда рождаются столь интересные вопросы! Лектор смотрел на Лену с симпатией и чуть косил глазами.
Лена немного поморщилась и повела плечом. Потом выпрямила голову и сильно свысока взглянула на Скробкина. Очень свысока, учитывая средний ряд амфитеатра. Профессор, кажется, этого не заметил.— Видите ли, почти все «динамические сюжеты» имеют нечеловеческое происхождение. По Переслегину авторами их являются «боги». Это тоже квазиживые информобъекты, связанные развитием человеческой цивилизации, как единым целым… Поэтому можно сказать, что первым автором сюжета Синей Бороды был совсем не человек, а первым исполнителем был еще не человек… — профессор многозначительно посмотрел на Лену и умильно улыбнулся.
— Он на тебя запал, это точно! — сказала Галя после лекции, доставая из сумки пирожки с капустой. Такой милый.
— И он, кажется. сделал себе эпиляцию… — Лена недоумённо хмыкнула и взяла пирожок.
— И такой умный!
Лена с усмешкой посмотрела на Галю:
— Ты кажется втюрилась?
Галя увидев усмешку вспыхнула:
— Ничего не втюрилась! — А сама подумала: — «вечно краснею, что за дурацкая природа у меня?»
— Ну и что, что влюбилась? — продолжала Лена, — Он мужчина небогатый, хотя умный и вроде надёжный. Но…
— Что? — спросила Галя. Скробкин ей очень понравился.
У Лены глаза заблестели опасным блеском.
— Может он и не такой совсем!
— А какой? — упавшим голосом переспросила Галя.
— Совсем не такой!
Лена ехидно улыбаясь посмотрела на Галю.
— Ты хоть слушала лекцию?
— Ну-у…
— Вот в том то и дело. Слушала, но не слышала.
— Всё я слышала!
— Так о чём он говорил?
— О сюжетах каких-то.
— Вот. Теплее. А конкретно он говорил о сюжете Синей бороды.
— Ну и что?
— А то что у него у самого нет бороды.
— Ну, бреется чисто!
— Да даже синевы нет, как будто он эпиляцию сделал!
— Зачем это мужику?
— Вот и я о том же! Странный он какой-то. Слушай, а вдруг он чокнутый! Вбил себе в голову, что он Синяя борода? Вот и сделал эпиляцию.
— Нее–т! Непохож он на чокнутого!
— А шизофреник! Они ведь умные! А по ночам женщин режет!
— Господи! — воскликнула Галя. Звук «г» — она произносила мягко, с придыханием.
Это мягкое «г» бесило Лену больше всего. Прислал бог троюродную сестрёнку, мало что такую простушку, но и с говором! Теперь все подружки будут смеяться!
— Вот тебе и «господи»! — передразнила, уже зло Лена. — Влюбилась в маньяка, а он тебя чик по горлу…
Галя вытаращила и без того огромные глаза. Обиделась.
— Ладно, пошли, — буркнула Лена. Она сама не понимала, чего вдруг взьелась на эту бурёнку.
Третья глава. Тень
Тень нависала над этой девочкой. Сгущалась. Он чувствовал это.
Всё началось ещё в детстве. Тогда он жил у бабушки. В старом бараке.
Как-то утром бабушка вышла куда-то по делам, а он остался сидеть, медитируя над стаканом кефира и двумя бутербродами с маслом, посыпанными сахарным песком. Это была его утренняя обязательная норма принятия пищи.
Бабушка, пережившая войну и голод и потерявшая пятерых детей, относилась к еде очень серьёзно. Всё что ставила она на стол, надо было съедать, не оставляя крошек.
Вот так, — показала как-то бабушка, сгребая крошки со стола широкой ладонью с вздувшимися как корни венами в другую, подставленную у края.
— И вот так, — сказала она, отправляя крошки в рот.
С тех пор, Скробкин ещё много раз смешил людей своей привычкой собирать крошки после еды.
Скрёбкин! — дразнили дети в школьной столовой.
Что делать, если привычки въедались в него намертво, на всю жизнь. Как, например, стакан кефира с двумя бутербродами, посыпанными сахарным песком. На завтрак.
Проблема была в кефире. Раньше он пил на завтрак сладкую простоквашу. Но её почему-то перестали выпускать. Совсем. Приходилось пить кислый и противный кефир.
Ай–яй–яй! — вздыхала бабушка, — Какой мордвин не любит кислого молока?
— Я русский! — отвечал Скробкин.
— А что, бабушки нет дома?
Скробкин поднял голову и увидел соседскую бабу Валю. Но увидел не только её. Но что-то грозное и опасное, как тень нависло над ней. И над ним. И что-то опасное за умильной улыбкой соседки. В глазах.
— Хороший мальчик, очень хороший, — погладила она съёжившегося маленького Скробкина. Больше он ничего не помнил.
Очнулся опять от поглаживаний по голове. Но то были другие руки. От них исходило тепло и вливалась жизнь. То был дядя Вася. Дядя Вася спас его, когда врачи со скорой хотели увезти мечущегося с сильным жаром мальчика в детскую инфекционную больницу. Просто погладил.
В инфекционную его всё же отвезли, хотя жар спал. И анализы брали. Но ничего не нашли.
Так китаец дядя Вася, прошедший всякие ссылки и лагеря, стал его Учителем. Научил пользоваться непонятным даром предчувствия, присоединяться и угадывать намерения людей, влиять на них, незаметно управляя их желаниями.
Вселяя живительную надежду в людей, страдавших жестокой депрессией, помогая избавляться от стереотипной зависимости при аутизме и даже выведя пациента из кататонического ступора, доктор Скробкин тепло вспоминал дядю Васю. Загадочного дядю Васю, ни настоящего имени, ни происхождения которого он не знал.
Дядя Вася держал лавку на Никольском базаре. Торговал красками, резинками, самодельными игрушками — свистками, пугачами, раскрашенными шарами. О его непростой судьбе можно было догадаться, когда он, щупленький и голый по пояс, мылся утром во дворе из жестяного умывальника, приколоченного к стенке сарая. Тогда были отчётливо видны синие татуировки на обеих сторонах груди — два суровых вождя. Один — «самый человечный «*6. Другой — просто отец*7.
Но самые загадочные, красивые и цветные татуировки были на запястьях рук — оскалившийся, извивающийся дракон и прыгающий леопард. Уже позже, во взрослой жизни, Скробкин прочитал где-то, что такие татуировки указывали на мастерство в китайской борьбе кунг-фу.
Исчез дядя Вася неожиданно, в далёкие семидесятые годы. Почему-то тогда из города исчезли все китайцы, — лавочники, старьёвщики, красильщики и замочники. Куда? Почему? Загадка.
Ещё много раз туча нависала над Скробкиным, но запомнил отчётливо он два случая. С мамой.
Заболела мама для всех внезапно. Но не для Скробкина. Навестив маму на выходные, он сразу заметил тень. На ней и над ней. Понял — это болезнь. Даже догадался какая — по холоду и боли, что поползла по рукам, когда взял её руки в свои. И по ощущению жирной тошнотворной сладости, когда целовал её в лоб.
Операцию сделали вовремя. И в первый раз и во второй. Без метастазов.
Вот такие дела.
А девочку увидел как-то, выходя из университета. Подумал, — «живёт что ли рядом?» Опять почувствовал тень и неосознанно пошёл за ней. За девочкой. Не за тенью. Вернее за ними. С ней была ещё та же самая невзрачная подруга. С большими глазами. Глаза эти почему-то расширились от ужаса, когда она, обернувшись, заметила Скробкина. Скробкин тогда отстал, после этого взгляда. Конечно, ругал себя. А как же ещё.
Четвёртая глава. Не трепите меня за нервы
Нет. Определённо надо ехать домой. К маме. В свою комнату, увешанную картинками. К краскам, кисточкам. Фантазиям.
Приехала, потому что просил дядька Василь, Ленкин папа. Говорил:
— Дочка, поживи с Ленкой. Временно. Я её уговорю. А тебе денег дам на то время. Ты девочка тихая, примерная. Посмотришь, как она там. И что она там потеряла, в этой Алмате? Выскочила замуж, развелась, ехала бы домой. Нет, живёт чёрти где, среди азиатов, снимает квартиру. Работает чёрти кем. Вот кто это — менеджер по продажам?
— Дядя Василь, нормальная это работа. В офисе.
— Тьфу ты, — плевался дядя Василь. Загуляет девка без присмотра.
Бог с тобой! — махала рукой мама. Она у тебя самостоятельная. А моя нигде не была, никуда не ездила. Боюсь я её отпускать.
Всё же отпустила. Галя сама хотела. Да и работы у нее тогда не было. Теперь понимает, что зря. Лишняя она тут.
Хотя город ей понравился. Ожидала увидеть верблюдов на улице, пыльные барханы, а тут каждый второй на джипе. Дома высотные. Опять же, горы вокруг. Красота.
Да, но Ленка отнеслась к ней не совсем по-сестрински. Слишком задиралась. Слишком щурила презрительно, свои красивые голубые глазки, когда глядела на Галю. И потом, у неё была своя жизнь! Галя иногда ночевала совсем одна в пустой квартире. Лена предупреждала:
— Я сегодня у своего молодого человека!
— Жених? — спросила Галя. Ленка чуть не упала со смеха.
— Жених… — подтвердила с ухмылкой.
У Гали тогда сжалось сердце. Ох, не зря, кажется, волновался дядька Василь. Жалко было Ленку. Она ведь такая умная! Бывают красивые девчонки, но глупые. А Леночка умная!
— Злая! — прозвучал в голове чей-то голос. Пожалуй, даже её, Галин голос.
Сама испугавшись этого голоса, Галя возразила: — Не злая!
Нет, вовсе не злая. Конечно, ей трудно с Галей. Себя Галя умной не считала.
— Добрая у тебя дивчинка растёт, — говорила соседка, тётя Люся. — Только больно простая. Нельзя быть такой. Вон щеночков всё тащит в дом, купает, кормит. Не дай бог вырастет и мужиков жалеть начнёт. А их жалеть нельзя, ох нельзя!
— Шалава! — Галя вдруг увидела невидящие, потемневшие от ненависти глаза мамы.
Так сказала она, когда узнала, что папка спутался с Фирой, парикмахершей с улицы Красных пролетариев. И ведь так крепко спутался папочка, что пошёл по рукам, — от одной юбки к другой и всё дальше и дальше от мамы, которая осунулась и погрубела с горя и уязвлённой гордости, от Галюнечки-птенчика, как он называл её в детстве, придя с работы и подбрасывая к потолку. Запутался папа и сгинул.
Может, потому и называют гулящих девок за границей путанами, что крепко путают они чужих мужей и отцов.
— Шалава! — прошептала Галя и вздрогнула. Посмотрела по сторонам, хотя и знала, что в комнате никого кроме неё нет.
Ах, если бы ей иметь столько ума и уверенности в себе, как у Сонечки Фридман, её школьной подруги. Тогда Лена не щурила бы на неё глаза так презрительно.
Галя строго посмотрела на себя в зеркало. Сдвигая брови так, чтобы появились клинышки между ними и поджимая губки, копируя Сонечку сказала:
— Не трепите меня за нервы!
Пятая глава. Горы, город и гора
Людей, идущих в горы можно разделить на три категории:
Первая, это люди действительно не мыслящие себя без гор. Альпинисты.
Непонятно, конечно — почему альпинисты? Когда есть более высокие вершины. Почему не гималаисты? Не тяньшанисты? Но не суть. Главное они есть. Люди не могущие жить без гор.
Но они горы покоряют! Для них важны результаты. Пустите альпиниста просто в горы — безрезультатно, пожалуй, засохнет человек от тоски!
Ко второй категории можно отнести праздношатающийся люд. Когда-то эту категорию называли горными туристами. Они способны восхититься красотой гор и вполне искренне, но это восхищение условно-рефлекторно связано с урчанием их желудков. Когда же их желудки начинают урчать (в горах это происходит особенно быстро, возможно, от переизбытка восхищения), они забывают обо всём и начинают запихивать в рот всё, что Бог послал. Горы объедков, бутылок и иного мусора — свидетельство их «горнего» настроя.
Третья категория — художники и поэты. Что о них сказать? Горы их любят.
И всё же горы живут теперь больше сами по себе. Отдельно от людей. Это связано с тем, что в городе появилась и стремительно растёт категория новых людей.
Было время, когда не только предгорья, но и горы были местом человеческого обитания. При этом, горы были объектом сакрального почитания, были местами силы и живительного обновления. Но те времена, кажется, прошли.
— «Испортился народ, совсем испортился, — думают горы, — возгордились не по чину! Когда-то сам Магомет (да будет благословенно имя его) пошёл к горе, когда она не шла к нему. Но нет в этом городе людей подобных Магомету». Так думают горы.
И действительно, город не только отгородился от гор плотинами, как бастионами крепости: город застроил воздушные коридоры с гор.
С тех пор, как был построен этот город, была продумана система воздушных коридоров, по которым каждый вечер спускался в город живительный воздух с гор. Воистину — это сами горы приходили в гости к тем, кто не желал трудить ноги.
Один, очень неплохой для своего времени поэт, пожив немного в городе, назвал его — «городом синих снов». Почему синих? Наверное, потому что горы в сумерках синие. Дымка, спускающаяся с вершин в город — синяя. И сны, наверное, он видел исключительно синие. Что вы хотите? Он же — поэт.
Теперь — эти коридоры застроены. Город обречён дышать только своим воздухом.
Новые люди появились в городе. Эти люди не то, чтобы были враждебны к горам. Они просто их не замечали! Они застроили город по своему произволу. Они не заметили, что дышат уже другим воздухом. Они не заметили, как насупились и посуровели горы.
Более того, вороны, которые шныряют повсюду — то в горах, то в городе, принесли в горы чрезвычайную информацию, — что всё больше в городе людей, которые и вовсе не могут дышать воздухом, и чтобы дышать, им необходимо носить маски на лице, а без них они чихают, кашляют и задыхаются. Горы застыли в немом изумлении. А поскольку горы мыслят веками, то, скорее всего, к тому времени, когда они очнутся для осмысления свежих новостей, люди уже совсем станут новыми, изменятся до неузнаваемости или совсем исчезнут без следа.
Останутся только горы. Некому будет покорять их, засорять отходами своего чудовищного аппетита или просто идти к ним. Даже во снах.
В этом сне горы приходили к нему другими. Это были горы из детства.
Он всегда просил маму, — «Своди меня в горы!» Мама кивала, отвечала: — «Когда-нибудь сходим!» И так всегда. С тех пор как родители развелись, мама стала всего бояться. Теперь его отпускали гулять только вокруг дома. Его стали кутать в кофты и шарфы. Зимой он выглядел так, что соседи смеялись, говорили, — «Укутыш!»
Потом появились знакомые, которые именовали себя — евангельскими христианами, и мама стала брать его на собрания. Правда, было непонятно, почему теперь их так невзлюбили соседи. «Баптисты», — ворчала соседка, тётя Валя.
Евангельские христиане были людьми хорошими и исключительно вежливыми. Они-то впервые показали ему горы, когда все вместе выехали на молитвенное собрание на природе.
Но ещё до этого, он создал в фантазиях свои горы. Вернее, гора была одна. Во снах она всегда виднелась за каким-нибудь домом, и он брал маму за руку и говорил: — «Пойдём, там гора!» И мама, улыбаясь, шла. И за домом открывалась гора. Такая высокая, что вершина касалась неба и была вся в снегу. На вершину вела витая дорожка.
И сегодня он шёл по этой дорожке. И мама была с ним. Но не было легко и весело, как в том сне. Наоборот, было тяжело и страшно. Потому что он нёс на спине громадный свёрток и свёрток неприятно холодил спину. А мама молчала. Мучительно хотелось курить, но он знал, что нельзя. Здесь мама. И тогда он попросил:
— Мама, не молчи!
— Что тебе сынок?
— Я обязательно должен нести эту штуку?
— Конечно! Ты должен!
— Но почему?
— Потому, что это твой крест.
— Мама, нет никаких крестов, каждый делает, что хочет.
— Нет, сынок, крест есть и каждый должен нести его достойно!
Волна возмущения поднимается в душе. Всегда она так! Никогда не позволяла ему быть как все! Всегда что-то должен!
— На хрен всё! Я ничего не должен! В жопу и крест и достоинство!
Он бросает свёрток на террасу. А вокруг яблоневый сад и пчёлы жужжат и солнце светит. И холодно. Жуткий холод пробирает его. Из свёртка высовывается рука.
А гора? Где же гора? В середине любого сна гора всегда исчезает.
Мама тоже.
Но звучит её голос:
— ТЫ НИКОГДА НЕ БЫЛ ТАКИМ ГРУБЫМ!!!
Шестая глава. Практик
Да, она была очень груба с Галей.
Но батя — тоже хорош! Прислал шпионить за ней!
И кого? Галю! Эту малахольную, помешанную на кистях и красках.
Была бы ещё художником. Нет. Просто малюет, как бог на душу положит. Целыми днями. И что она может понимать в жизни? И теперь приехала следить за ней!
Хорошо хоть на короткое время. Скоро деньги у неё кончатся, и она свалит к чертям, к своей полумонашеской жизни.
Лена была другая.
— «Ты человек действия! — сказал ей Тимур. — Решительная»!
Вообще-то он старше её, но она называла его просто — Тима.
Тима был всем хорош. Высокий, с орлиным горбатым носом. Чуточка проседи в волосах делала его интересным. Он выглядел как горский князь. Но точно не кавказец. И просто жутко эрудирован. Но при этом не ботан какой-нибудь. Атлетически сложен. Даже слишком.
Лена уже обожглась на первом своём муже-качке. Что с того, что бицепсы, ляжки и шея одного размера? Он этим так гордился и следил, «чтобы не падал объём».
А мозги у него, похоже, развивались до подросткового возраста и застряли где-то на отметке тринадцать тире четырнадцать. Смотрел вечером «губку Боба».
Но Тима не качается. Говорит — любит садовничать. Мол, лопата в руке может заменить любой тренажёр.
Правда, работа у него туманная. Дилер по антиквариату и оценщик.
И правда, дом забит этим самым антиквариатом, по самое не могу. Наверное из-за этого у Лены повышенный тревожный фон, когда она у него дома.
Нет, она не сомневается в его бизнесе. Скорее всего — это честный бизнес. Никакого криминала. И тревога не из-за этого.
Просто антиквариат ведь имеет свою память! Старая вещь может нести в себе жутко отрицательную энергетику.
Лена всегда любила всё новое. Не любила даже старинные города и дома. Именно поэтому ей приглянулся Скробкин.
Во-первых, умный, кажется даже умнее Геры. Во-вторых — не атлет. Потому что Лена боится бесконтрольной силы мужчин. А вдруг вырвется? Видала она подруг с лицом, распухшим от побоев. Думаете, семейная жизнь того стоит?
Правда, Тима вежливый, даже старомодный какой-то. Как в фильмах — царские офицеры. Но они все такие, в мирной жизни. А кто сказал, что семейная ссора — это не война? Нет, уютный толстячок в наше время чего-то стоит!
И потом. Он живёт, наверное, в какой-нибудь двушке, заставленной полками с книгами. Может и однушка. Но двушка лучше.
И он, конечно, не станет возражать, если Лена всё обставит по своему вкусу. Такие не возражают. Они полностью погружены в свои мысли, теории. Ничего не замечают вокруг.
Кажется Галя, эта корова, тоже положила на него глаз. Вот ведь монашка, а что-то понимает себе.
И что это была бы за пара! Монашка и теоретик.
В семье всегда кто-то должен быть практиком. Семья может вынести только одного теоретика.
Лена не такая. Она — человек действия!
Седьмая глава. Теоретик
— Это «Никола отводящий!» — антиквар сделал акцент на слове «отводящий» и испытующе глянул на собеседника. — Слышали что-нибудь про такой образ?
— Ну, образ явно неканоничный, — покивав, сказал человек, державший в руках небольшую потемневшую плашку.
— Более того, вдвойне неканоничный! — согласно кивая, сказал антиквар. Это старообрядческий извод*8, но неканоничный даже в их среде. Предполагается, что он возник в среде голбёшников. Антиквар опять испытующе посмотрел на собеседника. Но бесполезно.
— «Если бы не знать, что он русский, то, несмотря на его водянисто-голубые глазки, ей-богу — чистый китаец!» — подумал антиквар. «А впрочем, почему русский? Может, татарин». А сам продолжал:
— Голбёшники, это особая алтайская секта. Их ещё называли бегуны.
Собеседник продолжал кивать и сиял улыбкой.
— «Китайский болванчик» — раздражённо подумал антиквар. — «Не раскрывается, косит под дурачка». В прошлое воскресенье этот дурачок увёл из-под его носа заказную дворянскую иконку — «Умиление злых сердец». Нерядового письма. Редкого.
Там сюжет снятия с креста, был изображён в шапке богоматери, держащей младенца. Как её предзнание. Такие сюжеты нещадно записывались, и потому были редки.
И этот якобы простачок, с сияющей улыбкой прошёл по аллее, где предлагали хлам городские старьёвщики и именно её углядел.
Спросил его тогда:
— С почином! Что-то интересное нашли?
А он:
— Ничего особенного. Рядовая иконка.
Рядовая! Антиквару было не жалко. Сколько он их передержал! Жалко, если дураку достаётся.
— В среде голбёшников бытовало мнение, что Николай угодник косящий глазами в сторону, каким-то образом отводит беду быстрее и вернее, чем на письме обычного извода.
— Надо же! — сказал простачок, мелко кивая. — Какое, однако, суеверие!
— Но эта икона ещё более редкая. Антиквар выжидающе посмотрел на собеседника.
Собеседник непрерывно улыбался и молчал.
— «Чёрт, тренируется он что ли?» — с досадой и накипающей злостью подумал антиквар.
Пауза затягивалась. Пауза становилась просто идиотски затянутой.
— «В жопу приличие, — решил антиквар, — буду молчать».
Так стояли они, нелепо глядя друг на друга. Один с сияющей улыбкой, другой красный от непонятной злости.
— Хорошая погода сегодня, — сжалился простачок. Прям весна.
— Да, о чём это я, — ожил антиквар, красный, но вежливый. — На обычной иконе, Никола-отводящий косит влево, а на этой вправо. А сам подумал: — «Съел? Всё-таки, ты первый заговорил!»
— Это что, имеет какое-то значение? — наконец поинтересовался хоть чем-то простачок.
— Предположительно, взгляд влево предостерегал от беса. Считалось, что за правым плечом человека незримо присутствует ангел, а за левым — нечистая сила. Но феномен существования так сказать правоглазой иконы, ещё никем не разьяснён. Хотя зная, что в этой среде случайностей не бывает, можно думать, что в это вкладывался какой-то важный смысл.
— Ну, это чисто ваше мнение, — сказал антиквару простачок. Или не простачок?
— Конечно. Но и я повидал немало, — с достоинством откинул голову антиквар. Орлиный нос придавал его лицу больше значительности.
— Сколько? — медленно спросил собеседник безразличным тоном. Вернее, с этого момента — покупатель.
— Две, — коротко ответил антиквар, ещё более безразличным тоном.
— Не возьму, — со вздохом решил покупатель и покачал головой.
— Ну, дело ваше, — сказал антиквар, пряча иконку под прилавок. Обычно оттуда доставались вещи, которые значились в категории — «Специально для вас». И потом в спину повернувшемуся уже было уходить — не покупателю, не простачку (был бы простачок, если бы купил), собеседнику:
— А какая, интересно, была бы ваша цена?
— Надо учесть, — вежливо улыбнулся не простачок, — что обычный почитатель иконы, хочет купить образец канонического письма. Ценность для него будут иметь возраст и редкость извода. И этот вашу икону не возьмёт. Даже старообрядец, коих в нашем городе очень мало, тоже не станет вашим покупателем. Остаётся только сектант голбёшник. Но они остались в своём времени. Или собиратель необычных и неканоничных икон. А такой собиратель тоже, так сказать, штучный товар.
— «Вот ты и раскрылся», — подумал антиквар. «Не дурачок, не простачок, а хитрый мужичок».
— Потому-то вам и предлагаю, — примирительно сказал он, — что подозревал в вас именно эту, редкую категорию. И ещё много чего найду. Скоро поеду на Алтай и привезу много всяких редкостей. Хотя и трудно становится. Народ стал недоверчивый, прижимистый, цены взлетели до небес. Иногда процент еле покрывает вложенное (Врал, конечно. И на Алтай он не ездил. Но были ходоки. Привозили.)
— Так сколько же?
— Пятьсот.
— Тысяча.
— Пятьсот пятьдесят.
— Ещё сотню накиньте и только ради вас!
Сошлись на шестистах.
Восьмая глава. Без названия
Выйдя из антикварной лавки, Скробкин зашёл за угол дома и вытащил икону на свет. Да, это была та самая, которую хотел бы купить, да негде.
Николай Угодник косил глазами куда-то вправо, как будто углядел там что-то, только ему ведомое.
У него уже был экземпляр этого извода, косящий влево. И конечно, он знал, в чём был секрет.
Сектанты голбёшники очень почитали святого Николая. Но путешествия на Тибет, в поисках Беловодии* наложило на них свой отпечаток. Откуда они взяли косящий взгляд? След, возможно, найдётся в древней тибетской иконографии.
Но взгляд святого, косящий на иконе вправо — действительно необычен для обычного бегуна старообрядца.
Существовало очень узкое течение среди старообрядцев, исповедовавшее радикальное недоверие в этом мире никому и ничему. Косящий вправо взгляд святого означал, что за правым плечом ты можешь обнаружить не ангела, а чёрта. Потому что живёшь ты в мире, отданном во власть дьявола. Надо находиться в постоянном беге. В нём спасение.
Святой Николай — единственный святой, приходящий на помощь без просьб. Иконки с его образом, грозно косящие вправо и влево — полный комплект для бегуна старообрядца.
Скробкин улыбнулся. Подумал: — «Ну вот, гарантированная защита и справа и слева. Дело за малым — поверить в это». А ещё улыбнулся, вспомнив вспыльчивого антиквара. Улыбнулся, потому что узнал.
Почему-то возникло перед глазами лицо друга, юриста Саши Мендыбаева. Саша подмигнул и произнёс:
— Левый коронный, правый похоронный!
К чему бы это? Выверты подсознания!
А солнышко сияло сегодня так, что вводило в заблуждение синичек, которые затеяли перекличку. И даже один скворец вдруг неуверенно начал репетировать весеннюю песенку.
И Скробкину совсем не хотелось идти домой. Хотя было подошёл уже совсем к подъезду, но повернул обратно.
Рядом было грузинское кафе. И шашлычок. И пивка выпить не грех. Отметить покупку. Обернулся зачем-то на детскую площадку, за спиной и прищурился. Между мамочек с колясками и детей пинающих влажный снег и кричащих в белый свет, — она. На скамейке.
Та самая девочка с лекции. Только без подружки. И никакой тени.
Сидит, смотрит на него и улыбается.
Он подошёл к скамейке и спросил:
— Для чего вы пришли?
Девочка помедлила, потом кокетливо улыбнулась и сказала:
— Вы же экстрасенс, должны бы знать.
— Всё знать невозможно. И потом, я ведь спросил не потому, что не знаю.
— А почему тогда?
— Потому что положено спрашивать, ради приличия.
— Тогда скажите сами.
— Не хочу.
— Почему?
— Даже если я скажу правильно, вы ответите, что ошибаюсь. Не потому что не прав, а потому что — так положено говорить приличной девушке.
— А вдруг я неприличная?
— Даже неприличные говорят как приличные. Такие правила. Но вы не такая.
Девушка помолчала, и её голубые глаза вдруг потемнели:
— Тогда не говорите ничего и дайте мне руку.
Девятая глава. Сознательный
— Ну вот Леночка, мой дом, — Скробкин развёл руками в тесном коридоре.
Со стены на Лену пялилось множество глаз — выпученных, удивлённых, злобных.
— Ой!
— Не пугайтесь. Это просто маски и ничего более.
Но дальше вся комната казалась развалом всякого старья.
— Вы что, тоже антиквар? — удивлённо спросила Лена.
— Почему же тоже?
— Да, нет. Так, вырвалось.
— А вы любите антиквариат?
— Терпеть не могу!
— Понимаю.
— Что?
— Вы относитесь к тому типу женщин, которые вбили себе в голову, что антиквариат обладает дурной энергетикой.
— А что, неправда?
— Ну, скажем, определённая энергетика в нём есть, как и во всём что нас окружает.
— А считывание судьбы? Если хозяин вещи кончил плохо, это может повлиять на вас.
— Думаю, если вы знаете судьбу прежнего хозяина вещи, это может повлиять на вас, если вы впечатлительный человек.
— Я всё же думаю иначе.
— Пожалуйста. Я не стану разубеждать вас, Лена, но…
— Но?
— Просто вам будет трудно жить. Ведь нельзя же всю жизнь прожить в пробирке.
— Зачем же в пробирке? Просто надо покупать новые вещи и избегать старины.
— Но, Леночка! Ведь всё что вас окружает, условно говоря — антиквариат!
— Как так!
— Вы живёте на земле, а ей миллиарды лет. Это суперантиквариат! Камни, из которых построены дома, щебёнка и песок в бетоне, глина в кирпичах. Она состоит в том числе из останков живых существ. И людей, Лена, миллиардов людей разложившихся за века в этой глине!
— Ужас, я так не думала!
— Да! Вы представляете, где учёные догадались искать остатки генов древних людей?
— Судя по вашим словам — в земле.
— Именно! Оказалось, что в одной чайной ложке почвы можно найти триллионы обрывков молекул ДНК. И не наших только современников, но и неандертальцев, шерстистых носорогов, древних гиен. И ничего ужасного в этом нет. Мы живём, например, среди множества микробов, в том числе болезнетворных. Ко многим из них мы выработали иммунитет, и с нами ничего не происходит. Более того, мы сами по себе, тоже колония микробов.
Лена скривила рот в брезгливой гримасе.
— Да, да. Мы моемся и чистим зубы, чтобы смыть следы их жизнедеятельности, иначе от нас дурно пахнет.
— Фу, зачем вы рассказали об этом. Сейчас.
Но Скробкина трудно было остановить. Он сел на любимого конька:
— Затем Леночка, чтобы сказать, что человек вырабатывает иммунитет и на воздействие микробов, и на воздействие разной энергетики. Иначе живого человека на земле не осталось бы! Но если закрыть человека в стерильной обстановке, вот тут ему и конец!
— Я должна была помнить к кому иду. Вы наверное лекции читаете круглые сутки.
Скробкин явно смутился. Опустил голову. Улыбнулся.
Лена подошла к большой тёмной иконе на стене и принюхалась:
— А зачем вам антиквариат? Понятно, если вы зарабатываете этим. Понятно, когда красиво. Но когда тёмное и страшное и дурно пахнет?
— Эту икону надо чистить, — Скробкин нежно провёл ладонью по поверхности чёрной от копоти доски. — Руки не доходят. А так она прекрасна. И мне достаточно знать, что она прекрасна. Наверное. Эти вещи дают мне атмосферу. Я трачу на них деньги, потому что они меня вдохновляют.
— Вы тратите на это деньги? А на жизнь хватает?
— Я сознательно ограничил свои траты. Мне хватает.
— А семья? Вы не хотите иметь семью, детей?
— Не всякая женщина вытерпит мой образ жизни. Я такой сознательный худой жник.
— Художник?
— Нет-нет. Худой жник. От слова жать и худо. Я могу заработать и много, но не хочу тратить на это своё время. Сознательно.
— Откуда вы взяли это слово?
— Из моей повести. Там есть такой нелепый человек. За что не возьмётся — не выходит. Только рисует хорошо.
— И вы — это он?
— Нет. Он бессознательный худой жник. Он хочет, чтобы получалось, а не выходит.
— А вы?
— У меня всё получается. Но я не хочу тратить время.
— Худой жник?
— Да. Только сознательный. — Скробкин засиял своей дурацкой улыбкой.
— А может, лентяй?
— Почему нет. Но только сознательный и убеждённый.
Десятая глава. Худой жник
Жил на свете один малец. Ничем от других детей не отличался. Так же лазал по деревьям, разорял птичьи гнезда, стрелял из лука. Бегал босым до поздней осени. Был крепким и худым, жилистым. А звали его Яр.
Сидел как-то Яр в дубраве под сенью дерева и починял свой лук, прилаживал к нему новую тетиву. Только он, согнув лук, зацепил петельку, как вдруг стоит перед ним неведомая красавица. Стоит и мерцает каким-то многоцветным сиянием.
Яр был мальчик храбрый, но и то оробел. Побледнел весь, а красавица улыбается и подходит. И склоняется над ним.
— Ты кто? — спросил Яр шепотом, а у самого горло пересохло.
— Я-то? — сказала красавица. — Ты и сам знаешь. Я Красота!
Сказала это и поцеловала.
Когда дети нашли Яра в лесу, он был без памяти. Лежит и бормочет: «Кра-со-та! Красо-та…»
Однако к вечеру очнулся, но стал каким-то другим.
Времена те были очень древние. Жилось тогда человеку худо. Трудиться приходилось от зари до ночи.
И каждый работник был в человечьей общине на особом счету: кто — хороший охотник, кто — плотничает. А кто-то — силушкой обладает немереной. Такой и пни корчевать сгодится, и дубиной махать в случае войны.
Настала пора и Яру к делу определяться. Да только вводил он в сильное смущение родителей, да и старшины качали головой в сомнении: «Куда такого определять? К какому делу пристраивать?»
Уж больно был Яр рассеянный да мечтательный. Давно было за ним это замечено. Ежели послать Яра пасти стадо, то он и коров растеряет, а иногда и самого искать приходиться. А когда найдут, стоят над ним в недоумении. Сидит парнишка на лугу, травку из земли повырвет, почву притопчет, да и рисует себе прутиком. То коров рисует, то коней.
Спросят его: «Зачем?»
Говорит: «Красота!»
Пробовали бить, да бросили. Негоже это, бить убогого человека.
К колдуну водили, может на нем наваждение какое? Но и колдун не помог. Главное, велел не трогать.
Но как не трогать, когда никого в хозяйстве нельзя задарма кормить?
К ковалю отдавали в учение, коваль выгнал. Железо пережег.
Охотники не взяли. «Невнимательный», — говорят.
Нигде в общинном хозяйстве зевать нельзя. Везде требуется сноровка.
И стал бы Яр у себя в общине дармоедом и дурачком, если б снова не колдун.
Колдун в общине был знатный — вещун. И жрец.
Люди из других мест приходили к нему за советом.
Общался колдун с духами пращуров, с Матерью-медведицей, с лосиными и волчьими духами.
Увидев, как легко и похоже рисует Яр и волков, и медведей, и лошадей, и туров, колдун понял, что это какое-то особое волшебство.
Отправляя охотников за добычей, прежде чем исполнить танец удачной охоты, колдун стал просить Яра порисовать. На стене земляной пещеры, за капищем, изобразить эту охоту. Чтобы он каким-то таинственным образом призвал и запечатал еще не пришедшую удачу.
Яр послушно вычерчивал прутиком на утрамбованной глиняной стене заколотых копьями туров или мохнатых единорогов. Рисовал фигуры пляшущих от радости охотников. Потом обводил прочерченный рисунок, где разведенной охрой, где белой глиной.
У него получалось так похоже, что сердца охотников сразу наполнялись жаром и боевым трепетом, а ноги сами начинали выплясывать охотничий танец.
Теперь ни одна охота не начиналась без рисунков Яра. Но так было зимой.
Весной община выжигала участок леса под засев ржи. Охотники все больше становились пахарями, и Яр снова трудился на подхвате. За весну, лето и осень Яр успевал растерять все остатки зимнего уважения к себе, как к помощнику колдуна и рисовальщику удачной охоты. Он снова был Ярик-дурик, самый худой работник в общине.
Однажды промыкавшись таким образом, весну и лето, был он определен общинными старостами на бабий труд — жатву.
Под женские шутки и прибаутки вручили ему серп и определили делянку. Но понаблюдав за его трудом, бабы сильно рассерчали.
Яр работал серпом неверно: то брал выше, то ниже, то и вовсе под корень; и вся его делянка представляла собой причудливый рисунок неравномерно сжатой ржи.
— Ох, и худая из него жница получается! — охнула одна бабенка, молодая и бойкая.
— Какая же он тебе жница? — возмутилась другая, пожилая баба. — Мужик он!
— Ну, раз мужик, значит, жник! — ловко ответила молодуха под звонкий бабий смех. — Все одно — худой!
Так и прилепилось к бедолаге это прозвище — «Худой Жник»!
А за что, спрашивается?
За то ли, что сама Красота выбрала его, сделала своим зеркалом, чтобы через него мочь любоваться собою.
Через художника.
Одиннадцатая глава. Размышления
Она спросила его:
— О чём ты думаешь?
Скробкин улыбнулся:
— О тебе.
— Что?
— Как-то не увязывается у меня в голове. Ты и вдруг у меня.
— И что ты думаешь об этом?
Скробкин улыбнулся и увильнул от ответа:
— Думаю, какие же они могущественные…
— Кто?
— Динамические сюжеты.
— Они тут каким боком? Ты просто уходишь от ответа. Хочешь вместо этого прочитать ещё одну лекцию.
— Наверное, ты права. Ну, а ты что думаешь?
Она приподнялась на локте и посмотрела в глаза. И сказала:
— Никаких сюжетов нет. Есть любовь.
А что она могла сказать?
Потом чуть позже:
— Кстати, а почему у тебя нет бороды?
— Она у меня не растёт. Это такая редкая аномалия.
Да-а-а! Когда она зашла в квартиру, то чуть не упала в обморок. Где та холостяцкая двушка со стандартной мебелью, которую она себе навоображала?
Правда, это действительно была двушка. Но боже, чего там только не было!
Приёмники и телевизоры! Старые! Пахнущие чем-то химическим и лабораторным.
Африканские маски. Страшные! Нет, жуткие!
Иконы. Кажется, это называется — ковровая развеска. Как-то слышала это от Геры.
Короче, полный песец!
Он сразу почувствовал неладное. Забеспокоился:
— Что?
— Ничего. Просто не совсем так, представляла себе ваше жилище.
— Жилище Леночка. Именно жилище! Это моё любимое слово!
И он не нашёл ничего лучшего, чем прочитать ей ещё одну лекцию. Что жилище — это для себя. И что нельзя жить напоказ. Про то, что мы всё время ошибаемся, представляя себе кого-то. Что человек — это существо многомерное, а мы его мыслим одномерно и однобоко. Что в каждом из нас по двадцать и больше граней личности.
Зато кухня у него оказалась чистая и сияющая. Как и он сам. Сиял как медный таз.
Но, это так, — не критика.
Всё было даже очень приятно.
Она уже знавшая, как это бывает с качками и атлетами, даже было, умилилась, слушая его старательное пыхтение.
А что? Если хотите камасутру, ищите себе йога.
Правда, сболтнула ему зря про любовь, а теперь была в большом сомнении.
Кажется, Скробкин не такой уж покладистый толстячок, какого она искала.
Оказалось — худой жник. Нет, — убеждённый худой жник!
И что мы имеем?
Бежали от антиквариата и пришли к антиквариату.
Двенадцатая глава. Про любовь
Любовь — это да. Любовь — это круто. Но они всегда так. Женщины ищут оправдание своим поступкам — в высоком. Сначала врут кому-то. Потом врут себе. Потом вязнут в этой сладкой патоке высоких отношений, как муха в варенье. Мучают себя, мучают других. А потом окажется, что у нее любовь, а он — гад.
Мужчины, наоборот, боятся всего высокого. В отношениях, конечно. Поэтому намеренно опускают всё ниже плинтуса. Даже если на самом деле любовь. А скажут — перепихон.
А на деле, что это было с ними?
Она ищет себе удобного мужика.
Смелая. Опытная. Красивая. Да-а-а!
А я ведь ей не угодил! Кажется — даже напугал. Всем этим старым хламом. Да и сам тоже не новенький пятак! Впрочем, как вариант, сгодился. Именно, как вариант. Будет искать себе другого, а его держать как вариант. Так что, какая там любовь!
А сам? Что это с ним было? Зачем полез в приключение очертя голову? Да ещё с молоденькой девчонкой. Несолидно. Но когда это он обращал внимание на общественные ярлыки? Тут другое.
Стареет он. Пустая квартира начинает тяготить. Хочется живого тепла рядом.
Собаку что ли, завести? Потом возись с ней — выводи, купай, подстригай. Что ещё там? Глисты ей выгоняй.
Лучше кота. Он сам по себе, ты сам по себе. Минимум забот, знай только, корми вовремя.
А душевного тепла от кота — вагон. Мурлыкает, за хвостом гоняется, об ноги трётся. Это лучше всякой Леночки. Потому что, про кота думать не надо, а про Леночку думаю уже полдня.
Ах, ты гад! Неужели влюбился?
Да нет, всё норм. Обычный перепихон. Он получил толику тепла. Она его занесла в резерв. Как там у Маркса? Поделились своим одиночеством.
Да нет же, всё нормально. Сейчас возьму бумагу и накидаю всякие размышления на будущее. Потом всегда эти небрежные каракули оказываются самым важным в тексте. Потому что поток. Ты в потоке. Ты ловишь течение и присоединяешься к нему.
Апостол Павел ведь как написал? — «течение совершил». Дураки всегда плывут против течения. Пыхтят, злятся, и ничего не добиваются.
И он пыхтел.
Боже, как позорно он сегодня пыхтел! Это его дыхалка подвела.
Например, Черчиллю можно было пыхтеть. Он же Черчилль! А она леди Клементина! Дама большого креста ордена Британской империи. Поэтому он — «Пять-шесть сигар в день, три-четыре стакана виски и никакой физкультуры!» А она — леди.
В постели, наверное, тоже пыхтел.
Так, о чём это он? Надо всегда быть в потоке. Не против течения, а «совершать» его, то есть, помогать ему, подгребать.
Надо вот сейчас взять ручку и думать с ручкой.
Во-от.
Взял и написал — «Динамические сюжеты».
Как объяснить суть воздействия динамических сюжетов на человека? Чтобы просто. Минимум научных терминов.
Это программы. Программы, сотворённые нашим разумом.
Каждую секунду своей жизни, мы питаем какой-нибудь сюжет. Усиливаем его.
Потому что мысль материальна.
И потому что, почти каждая из наших мыслей содержит в себе определённый сюжет. И выделяясь от нас, мысли присоединяются к полю схожих сюжетов. А потом эти сюжеты влияют на нас. Программируют.
А ведь это забавно! Замкнутый круг. Программы, произошедшие от нас, нас же и программируют.
А как вот объяснить это самое, если ты оказался во временах, где нет такого слова — программа или сюжет? Что тогда динамический сюжет для его «Худого Жника», например, и его учителя шамана?
Большая, невидимая лярва! А наши мысли, освободившись от нас, становятся маленькими лярвами. А собравшись вместе, похожая к похожей, образуют большую, жирную, невидимую лярву — облако.
Мысли вдруг начали приходить доступные и понятные и Скробкин писал, стараясь не упустить главного.
В этом была его задача, как популяризатора идеи.
О позорном полузадыхании во время любви он уже забыл.
Тринадцатая глава. Люб и Нелюб
Увидел дед-колдун, что Яр в унынии ходит. Зазвал к себе. Уговаривал гнать чёрные мысли, потому что через то беда приходит.
— Зато ты писанки хорошие делаешь, — сказал колдун утешая. — Бывали и до тебя хытрецы*, но куда им до тебя! Через тебя охота добрая пошла. Значит сила в тебе есть.
— Что за сила-то дедун?
— Большая то сила! Колдун заёрзал, располагаясь удобнее на скамье, укрытой козлиной шкурой. — Ты про лярв слыхал?
— Те ли, что человека иссушают?
— Их много. Те, что иссушают — крохотные, а есть большие, тучные. Большие над всякой животиной летают, и от них питаются.
— Чем же питаются дедун?
— Чем? Жизненной силой! Тучные лярвы над стадом кружат. Ежели волки на стадо нападут, то лярве от этого большая сила. Потому, она страхом питается. Ибо через страх всякий силы теряет, а лярве то в радость.
Колдун снова поёрзал и взглянул на Яра, довольный произведённым впечатлением.
Яр сидел разинув рот.
Тогда дед колдун спросил:
— А мы что делаем?
— Что?
— Мы с тобой тот страх прописываем. Когда писанку на охоту делаем. И лярве то нравится, особенно если писанку кровью и жиром смазать. Ибо в крови живот, а в жире мощь заключены. А ещё страх кричит в крови. Нет уже твари той, а страх в крови остался.
Колдун встал и походил взад — вперёд, возбуждённый своим рассказом. Огонь в плошке заколыхался и затрещал. Тени забегали по стене. Яр тоже беспокойно заёрзал на скамейке и почему-то посмотрел по сторонам.
— Поэтому, чем лучше мы пропишем охоту, так лярва у нас, считай, в руках. Сама гонит стадо к нам в руки. Сама через то тучнеет и бухнет, но и мы сыты.
— А ежели и нами тучная лярва завладеет?
— Ты это брось! — колдун рассердился и даже топнул ногой. — Такие мысли страшные и опасные. Лярвы злые мысли стерегут! Нами владеют отцы! Они же нас защищают.
Походив и успокоившись, колдун сказал:
— И над нами лярвы летают и кружат. Ищут они людей, которые впадают в уныние и мыслят о себе дурно. Потому я тебя и призвал, чтобы остеречь. Дабы не смел ты о себе плохо думать. Хорошее сбывается не всегда, а дурное непременно сбудется!
— Почему же, дедун, дурное сбудется?
— Сила у дурных мыслей крепкая, крепче чем у хороших. Вот почему.
— Чего ещё беречься надо, дедун, кроме мыслей злых?
Колдун снова присел. Расправил усы, погладил бороду. Нравилось ему, когда вопросы задают. Молвил:
— Ты про Люба и Нелюба слыхивал?
— Это те, что к молодым приходят после свадьбы?
— Они. Так ты знаешь уже? — огорчился колдун. Видно было, что очень хотелось ему побеседовать, да рассказать о том о сём.
— Не больно хорошо дедун. Расскажи.
Помнил Яр, что рассказывала маменька вечерами за рукоделием. Яр тогда был ещё мальчонкой. Всё просил маменьку: «— Расскажи снова:
— Сынок, — говорила мать сидя за пряжей, — в ночной дрёме приходит враг человеческий — Нелюб. Нельзя довериться ему, ибо пожрёт душу твою и станет жить в тебе и говорить устами твоими. Нелюб — обманщик. Он белый и чёрный. Когда говорит слова любезные, то белый и кажется другом. Как подойдёт близко, начнёт чернеть. Тогда кликни Люба. Кликни громко: Люб, Люб поспешай скоро! Явись предо мной! Да присказку не забудь повторять перед сном:
Любо, любо, любо жить
Помирать нелюбо,
Выйди, выйди, выйди Люб
Сторожить Нелюба
— А какой он — Люб? — шёпотом спрашивал Яр.
— Люб-то, он ярый, как ты. Ликом грозный и страшный, но сердцем добрый. Людям верный помощник».
— Когда молодожёны ложатся спать, — рассказывал снова колдун, — то приходят к ним невидимые — Люб и Нелюб. Стоит Нелюб рядом с постелью, держит цветок гадальный. А цветок этот — твой, яров цвет*. И обрывает значит лепесточки и приговаривает: Люб, нелюб, люб, нелюб. Если в сердцах молодых есть любовь друг к другу, то Нелюб не смеет тронуть. Но ежели кто-то не полюбит, то цветок гадальный в руках Нелюба — на нелюб кончается. И тогда уже Люб должен уйти. Ярится, рыкает, но уходит. А Нелюб может властвовать над жизнью одного, — кого не любят. Обязательно тот бедный сгинет. На охоте ли, на войне, ежели мужчина, в родах или от лихорадки какой, ежели женщина.
— А ежели вначале невзлюбит кто, а потом сладится у них?
— Тогда Люб с Нелюбом дерутся. Кто победит, того и счастье.
— Кто же победит, дедун?
— От силы любви зависит. Бывает человек на волосок от смерти стоит, но стонет любящий, плачется. Отступает тогда Нелюб, силы его иссякают.
— Правда то?
— Правда, да не вся.
— Как это?
— А то, что Люб и Нелюб, не только над молодыми властны, но уже от рождения. И проявляется их власть, когда решается — любишь ты свой живот*, либо боишься его.
— Как же живота бояться?
— Ежели любишь живот свой, будешь бесстрашен, а значит и в любви удачлив. Люб ярый и огненный, твоей защитой будет. Ничего с тобой не сделается. И беду отведёт, и стрелу в тебя летящую.
— А ежели забоялся?
— Значит Нелюб с тобой совладает, сгинешь за просто так. И жена на тебя не глянет. Потому помни — живот свой любя, когда что не придётся делать, — будь бесстрашен!
Яр задумался, а потом робко спросил:
— А когда не боятся, а помирают, например на войне?
Дедун одобрительно прищурился. Понравилась ему Ярова обстоятельность, желание всё познать со всех сторон. Ответил:
— Это значит, срок пришёл. Отцы того человека позвали, на жительство с ними. Ежели смерть твоя пришла по призыву отцов — в хорошее место пойдёшь. А ежели от Нелюба погибель примешь, значит, грех на тебе великий. Не увидишь лика отцов своих, ибо там живут только любые, да бесстрашные.
— Куда же те, другие идут?
— Есть земля и для них, но про неё никто не знает, ибо не говорят туда ушедшие с нами.
Придя в дом свой, долго вглядывался Яр в сумерки. И показалось ему, что проступил из дальнего угла неведомый и гривастый зверь. Стоит на двух лапах. Улыбается так, что все зубы кажет. Сам белый, а в лапе цветок.
Оглянулся Яр в страхе, а из другого угла иной лик проступает. Ярый и грозный. Лоб насуплен и зубы оскалены, но не в улыбке.
То Люб и Нелюб привиделись Яру. Наяву ли или навь* какая, непонятно, но захотел Яр прописать их на стене, над своей постелью.
Так и сделал.
И теперь засыпая и просыпаясь видит Яр те лики, — любезный, но гибельный Нелюб и страшный, но добрый к человекам Люб.
Напоминает Яру писанка:
— Будь в животе бесстрашен и в любви удачлив!»
Четырнадцатая глава. Скробкин
Скробкин допечатал главу и задумался. Были вопросы, вызывавшие его нерешительность. Например, писать древнеславянские слова или больше применять современный язык.
Вместо слова — красота, можно было использовать — баса. Это слово до сих пор было в обиходе не только западных славян, но и в поморском говоре. Что-то показавшееся красивым, они называли — баским.
Была ещё — лепота, слово обозначавшее красоту в языке древних восточных славян. От лепоты сохранилось в русском языке слово — нелепая.
Но и баса и лепота заводили повесть в область чересчур специальных знаний. Он же хотел быть просто мифотворцем, чтобы под личиной чудесной сказки изложить свои взгляды.
Скробкин встал из-за стола и потянулся. Конечно писал он, не питая особой надежды на публикацию.
Вспомнил что любая подобная деятельность для себя, без надежды на будущую реализацию, вызывала у его бывшей, а тогда ещё — единственной и неповторимой жены, не просто скепсис. Она видела в этом скрытый диагноз.
— Недоразвившийся аутизм! — говорила она.
Если подумать, имела на это право, будучи дефектологом в садике для особых детей.
— Недоаутист, плюс абсолютный ребёнок, — добавляла она со скрытой нежностью.
Нежность её была злой, из-за огорчения на себя, что связалась с дефективным недотёпой.
Впрочем, хорошо, что развелись быстро, после трёх лет совместной жизни. Она нашла образцового мужика — хозяйственного, обстоятельного скопидома.
— «Нет, — подумал Скробкин, — пусть никто этого не прочтёт, но буду писать как для среднего читателя, ничего не знающего в древней славистике. Пусть остаётся красота. Но кто же она, эта неведомая красота? Богиня?»
Своё писательство Скробкин называл опытом упорядоченного мышления. И это действительно было так.
Любое письмо оформляет мысль, одевает её. Слова — это одежда мысли.
Хотя можно мыслить не только словами. Можно мыслить цветом, линией, мазком — экспрессивным или наоборот — еле заметным.
Художник, это, прежде всего — мыслитель. Даже те художники, которые пишут в уверенности, что творят без мысли и даже выделяют это в особое правило, на самом деле мыслят непрерывно, просто сами не знают об этом.
Скробкин завидовал этому искусству отчаянно. Сам мог нарисовать, разве что — головонога.
Считал, что живопись — есть особая форма магии. И теперешнюю деградацию искусства видел в этом, — в отрыве от магической основы.
В своих убеждениях дошёл до того, что окружающую жизнь воспринимал как некую магическую ткань, с которой можно эффективно работать только инструментом магии.
А что такое магия? Почему религиозные институты так ополчались на неё? Почему на кострах горели волхвы и ведьмы, волшебники и чародеи?
Потому что религия считает возможным оперировать только молитвой, как просьбой, исполнение которой в руках бога. В то время как магия, всегда искала инструменты влияния на всех богов.
Не ждать милости богов, а использовать их в своих целях, — вот что такое магия.
Но сейчас к Скробкину пришла другая мысль. Именно пришла! Неожиданно.
Ведь он, проникнувшись идеей энергоинформационных объектов, как формой, паразитирующей на теле человечества фантомной жизни, верил, подобно герою повести — Яру, что это особые тучные лярвы, которых можно держать на привязи и использовать в своих целях. Главное знать, что они есть и держать свои дурные мысли в узде, чтобы не притянуть их к себе и не дать напитаться.
Да, напитаться. Потому что человечество, да и весь живой мир — есть для энергоиформационных объектов всего лишь пастбище. Они питаются энергией страха или энтузиазма, энергией веры и экзальтации.
Те, кого люди считали своими богами — есть всего лишь невидимые вампиры, толкающие человека на проявление сильных чувств, чтобы напитаться энергией бьющей через край. Отсюда убийства, войны, кровавые жертвоприношения, экстаз.
Как он был наивен! И те, кто создал подобную теорию. Все наивные мальчишки!
Сейчас в своих размышлениях, кажется, набрёл на главное. Ведь то, что называют информобъектами, лярвами или богами, есть на деле — закономерности. А! Они ведь имеют характер закономерности! Что если они не просто витают над нами. Они встроены в материю нашей жизни, в каждую молекулу и атом.
Что, если любая закономерность есть такой квазиживой информобъект? И то, что люди считают богами — есть закономерности. Человек поклоняется и служит закономерности как богу!
И отсюда возникал самый страшный для Скробкина вопрос:
— Кто создатель закономерностей?
__________________________________
*1 Сергей Переслегин-русский литературный критик и публицист, исследователь и теоретик фантастики и альтернативной истории. Также известен как социолог, соционик, военный историк и политиеский аналитик.
*2 Информационные обьект — информация, не зависящая от носителя и развивающаяся по собственным законам, пребывающая в информационном пространстве.
*3 Динамический сюжет — просто сюже́т или скрипт — информационный объект, действие которого заключается в воспроизведении определённой цепочки событий помимо воли вовлечённых людей или обществ.
*4 Компульсивные действия-действия, которые, как человек чувствует, он вынужден выполнять. Невыполнение этих действий повышает тревожность у человека до тех пор, пока он не отказывается от сопротивления позыву. Компульсивные симптомы характерны для обсессивно-компульсивного расстройства и ананкастного расстройства личности. Компульсии могут быть (но не обязательно) связаны с обсессиями — навязчивыми мыслями.
*5 Рудольф Штейнер— австрийский учёный, доктор философии, оккультист, эзотерик, социальный реформатор, архитектор, ясновидящий и мистик XX века; основоположник антропософии — выделившегося из теософии религиозно-мистического учения.
*6 «Самый человечный человек» — изменённая цитата из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин» 1924 года. Стала крылатым выражением характеризующим вождя революции Ульянова В. И.
*7 Отец народов. Выражение родилось в западноевропейских странах. Так называли королей. С 1936 года так именовали И. В. Джугашвили (Сталина).
*8 Иконографический извод — вариант иконографии в пределах канонического образа.