Такой Фейсбук

— Знаешь, Фейсбук сделал мне странное предложение.
— Давно ты с ним? Почему раньше не говорила? Приличный мужчина? Еврей? — Фридвалия Сергеевна сгорала от любопытства.
— Сама ты еврейка! — отвечала досадливо Ирина Родионовна, — вечно у тебя только одно на уме, ты лучше послушай…
Но подруга не дала договорить:
— Да, еврейка, и горжусь этим!
— Фрида! Послушай и не перебивай! Оставь ты в покое своё еврейство. Гордится она! Что же всю жизнь ТАМ ты пряталась за «Сергеевной»?
— Ничего я не пряталась, Ирочка, ты же знаешь. Это мама сделала. Между прочим, по совету твоего папы. Он был дальновидный человек, твой папа, Ирина Родионовна! А как бы я получила высшее образование с отчеством Срулевна? Тебе хорошо, у тебя мама русская. Имя-отчество нейтральные, фамилия по маме.
— А как бы твоему папе понравилось, что ты по документам Сергеевна?
— Папа геройски погиб, защищая родину от фашистов. Мама до последней минуты хранила то письмо. Правда, героя ему не дали, имя не подошло. Когда в добровольцы записывали, национальность не спрашивали. Не до того было. Зато награды давали с умом. Совсем не обязательно за геройство. Нет, Ира, я маму не виню. Папа бы понял её. Геройством не много возьмёшь. Теперь я это понимаю. Семья должна была выжить. Папа защитил родину, мама всю жизнь, как умела, защищала семью от родины. Разнообразные лики у нашей родины в разные времена. Или с годами видишь её по-другому. Не знаю. Родина любит мёртвых героев. На словах. Да и то не всех и не всегда.
— Фрида, брось ты! Что, я без тебя не знаю, как было? Я такая же «русская» как ты «Сергеевна». Национальность написана на лице. Помнишь, как меня дразнили в универе? — «Ирка-Долгоносик». Там национальность считали по отцу, здесь по матери. Знаешь, я иногда чувствую себя инородным телом, полукровкой какой-то нежеланной и здесь и там.
— А я, думаешь, не вспоминаю и не чувствую? Я же была «русачкой», дорогая моя Арина, свет Родионовна. Дети, они все одинаковы. Ты их любишь — они чувствуют и отвечают любовью. Если нет любви у ребёнка к учителю, значит, нет и доверия. Отношения строятся на эмоциях даже у взрослых. У маленьких тем более. Нет ещё своего опыта, знания воспринимаются на веру. Если любишь учителя, ему веришь, ему открываешься. Научить «из-под палки» тоже можно, конечно. Только человек получится забитым. Люблю детей, ты же знаешь. Наверное, это в нашей крови. У детей нет национальности, пока взрослые не научат. Вальсергевна, Вальсергевна, хочу то, хочу это! Дай! Покажи! Расскажи! Дай! — На… Держи!
Мне кажется, что если уж как-то сортировать людей, находить отличия между ними, то всех можно разделить на дающих и берущих. Две основные характеристики человека: брать и давать.
— Любопытно!
— Не надо думать, что брать — плохо. Хватательный рефлекс — один из важнейших для новорожденного. Если он отсутствует — жизнь младенца под угрозой. На первых порах жизни очень важно брать. Сначала не получается. Или не могут удержать. Учатся. Утверждаются. Знаешь как интересно наблюдать за малюткой! Как взгляд фиксируется, неуверенное движение ручкой, потом сосредоточенное ощупывание, а потом — в рот! Забавно, конечно, но смысл, пусть неосознанный, есть. Что съел — то моё!
Но если…
— Постой! Ты же не работала с младенчиками?..
— Там — нет. А здесь бэбиситерила. У соседей через дорогу. Шаечке было два месяца, когда они приехали из Нью-Йорка, хасиды мои. Он — рабай, его сам Любавический Ребе прислал с миссией, она — совсем девчонка. Оба пропадали в синагоге. Она прибежит, ребёнка покормит и убежит. А я — с Шаей, с их первенцем. Мальчик меня знал лучше, чем родителей. Рабай Мендель даже ревновал.
— Долго ты у них работала?
— Пока Шаечке годик не исполнился. Он начал ходить, и я ушла. Платили они мало. У меня тогда ещё вторая работа была. Иногда и третья. Тяжело было. И они спохватились вовремя. Без языка, ну что я могла дать ребёнку? Только свою любовь. С ними почти что на пальцах объяснялась. Эстер — сама ребёнок, девятнадцать лет, а Мендель — образованный человек. Он лет на десять постарше. Библиотека роскошная. Томов пятьдесят, наверное, одного Рамбама.
— А, так ты там Рамбама читала? Хорошую ты нашла работу. Как раз для тебя!
— Что ты такое говоришь? Как я могла там читать? Во-первых, библиотека на хибру. Во-вторых, я его вообще никогда не читала. Я только имя знала: Рамбам или Маймонид, сын Маймона. Философ, врач, раввин. Рамбам — это сокращение от Рабби Моше бен Маймон. Самый известный еврейский философ. Представляешь себе, двенадцатый век! И — по настоящее время не забыт. Учитель! — О, я вспомнила! Тебе понравится, ты же — сова. Нам говорили, что есть такое изречение у Рамбама: «Основную часть мудрости человек постигает ночью». Правда, хорошо? И глубоко как! Дети тоже растут по ночам. Я работала и вглядывалась в ребёнка, в Шаю. Буквально каждый день что-то новое. Мы там были только вдвоём. Я много чего тогда поняла.
— Про дочерей Сиона?
— Про детей. И про людей тоже. Про то, что дано каждому. И главное — разнообразие, в котором единство и суть замысла. Возможности и варианты. Но ты же насмешница. Ты не хочешь слушать…
— А ты любишь теоретизировать. Так что там дальше у тебя о берущих и дающих?
— Высшая радость — давать, делиться. Без неё нет человека. Рука дающего не оскудеет. Да. Как бы это тебе объяснить? — Смотри, ты делишься знаниями, как будто бы отдаёшь их, но твои знания не уменьшились от того, что ты ими поделилась. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Честно говоря, не очень.
— Хорошо. Помнишь затёртый лозунг наших времён «Знание — сила»? Это же так и есть. Мы хотим знать. Так устроены. От рождения до смерти человек познаёт мир. Более того, хочет знать, что будет с ним, с его близкими, со всеми другими людьми после его смерти. Что будет с человечеством, с планетой, — ты согласна со мной?
— Ну да. Ну и что будет?
— Никто этого не знает. Но хочет знать. Знания накапливаются. Их нельзя отобрать. Невозможно. Но ими можно делиться. Делишься, отдаёшь, а они накапливаются в тебе, умножаются. В итоге получаешь больше того, что отдаёшь. Это не парадокс. Дающему прибавляется, а…
— Ты снова полюбила графа? «У неимущего отнимется, а имущему приложится», Соня-пустоцвет? Ты об этом?
— И об этом тоже. Лев Николаевич был мыслящим человеком. Честно мыслящим. Но простое усвоение чужих мыслей, не пропущенное через собственную душу, не работает. Мысль должна быть твоя. До неё нужно дойти самостоятельно. Тогда не имеет значения, что она уже была высказана кем-то другим. Она — твоя. Узнаёшь больше — больше радуешься, что ты не одна, что ещё кто-то думал и думает в том же направлении. Мысль возраста не имеет.
— Я же говорю, Фрида, ты у нас фантазёрка и мечтательница.
— Ну, не знаю. Тебе видней. Мне всегда были интересны дети. Как и что откуда берётся. Как пробуждается сознание. Всё начинается с вопросов. Одни дети удовлетворяются простым «нельзя», другие — нет. Они хотят знать почему «нельзя». Такие особенно интересны. Дети верят взрослым. Они более открыты, что ли. Непосредственны. Работаешь с ними и наблюдаешь характеры. На самом первичном уровне «дай» и «на» сразу видишь разницу. Эгоизм и желание делиться — это главные характеристики личности. Две стороны медали. По-моему. Видно сразу, кто будет жить только для себя, а кто — для людей. Кто думает только о себе, а кто беспокоится о других. Один плачет, другой ребёнок даёт ему конфетку, яблоко или просто подходит и гладит. Сочувствует, значит. Чувствует чужую боль. Понимаешь? К расе или национальности моя теория, если можно так сказать, не имеет никакого отношения.
— А к Сиону?
— Ира! Не будь такой! Не придирайся к каждому слову! Сион тоже часть целого. Ты — как родители моих учеников. Особо дотошные искали подвох в моём имени. Вечная антисемитская подозрительность. Марк Аврелий — не еврей ли? Имя у Вас, Фридвалия Сергеевна, такое необычное… Отвечала не задумываясь — имя Пофистал вам знакомо? Означает «победитель фашизма Иосиф Сталин». Вам оно тоже кажется странным? — после чего бытовые антисемиты испуганно расползались. А я им вдогонку: Фридвалия значит — свободная Валия!
— Молодец! Бьёшь врага его же оружием. Но как ни крути, мы с тобой воспитаны в русской культуре. «Русские евреи» — вот мы кто. Ты хоть и бегаешь в свой кружок «Дети Сиона», а всё равно «русачка».
— Ира, помнишь, твой папа называл твою маму «Руся моя, моя Кетцэлэ»?
— Конечно помню. Но это же среди своих. На людях папа всегда говорил «Маруся».
— Видишь, ты говоришь: среди своих. Значит, свои — это евреи, а ты «полукровка, полукровка». Ты, Ира, еврейка. У тебя бабушка еврейка, твой папа, земля ему пухом, еврей. И Мария — еврейское имя, если хочешь знать!
— Не преувеличивай! Тоже мне, «сионист Пердюк»! Я тебе совсем о другом толкую, а ты свернула всё к мировому еврейству. Не строй из себя приблудную дочь Сиона! Ты лучше послушай…
— Я не приблудная! Я — дочь Сиона! И ты, ты тоже дочь! Ир, ну зачем ты так? Что тебя беспокоит? Я же вижу…
— Что? Что ты видишь? Видит она, дочь Сиона! Ты бы слышала, что твоя любимица сказала, твоя Бетичка.
— Во-первых, Бетя — твоя внучка. Так что плохого, что я её люблю? Она очень смышлёная для своих лет. У неё доброе сердечко. Так что она сказала, наша мэйдэлэ?
— А то и сказала, что хочет в Россию.
—???
— Не делай такие большие глаза! Это твоя работа, дочь Сиона-русачка.
— Моя??!
— Твоя. Сидим мы с детьми после ужина и обсуждаем, куда они поедут в отпуск. Бетя, конечно, тут же. Дети пашут второй год без отдыха. Надо же им отдохнуть, да и побыть всем вместе с ребёнком. Вот и думаем, куда лучше поехать, чтобы и на природе, и недорого, и познавательно было. Я им, конечно, подброшу пару копеек, но решать им. Я не вмешиваюсь в их дела, ты знаешь. А Бетя и говорит: «Я хочу в Россию!» Представляешь? Мы остолбенели. Но не все. Дэйвид посмотрел на меня как Ленин на буржуазию, даже хуже, и говорит многозначительно так Софочке: «Соня! Мы все устали. Скажи маме, чтобы укладывала Бетю. Завтра мне надо пораньше быть в офисе. Завтра всё решим». Как тебе это нравится? Как будто меня уже нет, как будто я глухая! «Скажи маме!»
— Ирочка! Не обижайся! Он так не думает. Дэйвид — большой дипломат. А твою Софочку просто боготворит. Мало ли что он сказал…
— Твой ехидный «дипломат» много чего сказал, когда Бетичка уснула. Он сказал, что нечего ребёнку засирать мозги русской культурой.
— Он так сказал? С чего он взял? Кто засирает?
— Мы, мы с тобой. Бетинька переоделась ко сну, улеглась ручки под щёчку, я её поцеловала, а она просит: «Бабушка, расскажи сказку. — Про что, Бетичка? — Про жареную птицу». Я в толк не возьму, говорю, бубочка моя, ты голодная? А она: » Нет, бабушка, я её так люблю. Поедем в Россию, бабушка! Ты мне всё покажешь, ты же жила в России, да? И бабушка Фрида жила. Она такая красивая!» — Кто, спрашиваю, бабушка Фрида? — «Жареная птица. Расскажи про неё. Я попрошу у неё пёрышко волшебное… » Ребёнок заснул, и тут до меня дошло. Это ты ей сказки Пушкина рассказывала. И про Жар-птицу ты, конечно.
— Ах лапонька! Запомнила, значит. Ишь ты, «жареная птица»! Ира! Я тебе говорю как педагог: этот ребёнок себя покажет!
— Фрида! Слушай дальше. Пусть Бетя растёт здоровенькой. Пока что папа её мне указал чуть ли не на дверь. Я выхожу к ним, улыбаюсь как ты сейчас, рассказываю про жареную птицу, а зять мне: «Я не Пушкин, а Вы, мама, не Арина Родионовна. И бабушка Фрида тоже. Моя фамилия Голдштейн, моя дочь — Голдштейн. Жить ей здесь, здесь и получит образование».
— Ирочка! Дорогая! Ты не волнуйся так! Дэйвид же сам разрешил заниматься с ребёнком русским языком. Как же учить наш язык, не упоминая о Пушкине? Разве знание другого языка не обогащает, не развивает интеллект? Нет, что-то не то Дэйвид имел в виду.
— Стареем мы с тобой, Фрида. Он не сказал прямо, но я его услышала. Мы с тобой — люди прошлого века. Там и пребываем. Дети совсем другие. Их век — двадцать первый. Это у тебя культура сосредоточена в книгах. Это ты собираешь их чуть ли не с помоек. Люди выбрасывают, а ты собираешь. Не можешь видеть, не можешь согласиться, что книги отжили свой век. Дети смеются над нами: «Компьютерный век. Ком-пью-тер-ный, мама». Теперь всё в компьютере. Книги там. Википедия. Все знания — из компьютера. Кликнул мышкой — и пожалуйста, всё к твоим услугам: новости, информация, контакты, ответы на любой вопрос — в компьютере.
— Ира, не надо! Не начинай! Я никогда не соглашусь с тобой. Это не для меня. Я даже слов этих не понимаю. Я гуманитарий. Техника — техникой, а что может заменить книгу? Какие мысли содержит информация? Разве информация — это знания? Как машина может заменить живое общение? Откуда ты всё это взяла?
— Никто не отменял живое общение. Но и сравнить нельзя возможности общения посредством компьютера с тем, как было раньше. Сколько у тебя друзей? Десять, двадцать? А через компьютер ты можешь разговаривать со всем миром. С сотнями и тысячами. В так называемых социальных сетях — миллионы из всех стран мира. Это безумно любопытно! Столько нового узнаёшь! Не будь консерватором, Фрида! Будущее — за компьютером!
— Сети, говоришь, разные? Как кружки по интересам? Как называются?
— Не в названии дело и не в интересах. Мы — свободные люди! Живём в эпоху демократии. Каждый человек имеет право голоса. Люди ожили. Высказываются по всем вопросам. Везде ты можешь высказать своё мнение. Цензуры больше нет. Зарегистрируйся и говори что хочешь без страха. Можешь придумать себе псевдоним, если стесняешься или не хочешь назвать настоящее имя и фамилию. Можешь открыть персональную страницу и там делиться с людьми тем, что тебя волнует. Невиданные возможности! Я пока всего не знаю. Самые популярные сети — Одноклассники, Фейсбук, ВКонтакте.
— Ир! Подожди! Не так быстро! Ты что-то говорила уже о Фейсбуке? Память совсем становится никакая. Фейсбук, значит, тоже сеть? Не фамилия? Не человек?
— Отсталая ты и наивная. Мы должны идти в ногу со временем. В компьютерный век люди общаются через компьютеры. Продают, покупают, обмениваются информацией, ищут друзей, делятся кулинарными рецептами, спорят, завидуют, любят и ненавидят — всё через компьютер. Без него не понять новое поколение. Прогресс! Сейчас без компьютера нельзя. Дети правы. Знаешь, какое будущее открывается перед человечеством!
— Какое, Ирочка? Что-то не так, как ты говоришь. Сомнительно мне… Мы же знаем друг друга всю жизнь. И вдруг какой-то Фейсбук, сеть, как ты говоришь. Сети, нити… Зачем это нам с тобой? Человечество всегда чем-то увлечено. Сейчас, по твоим словам, компьютером. Компьютерный век, бронзовый век, каменный век, век электричества. Так они определяют века по орудиям производства. Но для людей есть единственный век — свой, человеческий. И ничего в нём не изменилось за десятки тысяч лет. Родители видят своё продолжение в детях. Дети думают, что у них-то всё будет по-другому. Проблема отцов и детей вечна. Мы в своё время уйдём, они останутся, но и им не решить всего. Всё решить раз и навсегда невозможно. Это тупик. Это прекращение развития. Конец. Разве моральные проблемы можно решить техникой? Ты говоришь «свобода» и здесь же говоришь, что люди боятся называть своё имя, пишут под чужим, прикрываются псевдонимами, да? Что же это за свобода? Свободные люди боятся ответственности за свои слова? Если я в чём-то убеждена, почему должна скрывать своё лицо? Трусость это. Ох, Ира! Слаб человек. Это и без компьютера известно. Разве он может изменить природу человека?
— Может! К тому всё идёт. Все так говорят. Там такие возможности! Посмотри на новое поколение! Мы должны быть ближе к молодёжи. Не хочу быть в их глазах некомпетентной. Я же не вмешиваюсь, я стараюсь угодить, помочь как могу. Жизнь их тоже нелёгкая. А чувствую, что не нужна им, что лишняя. Дэйвид, как будто в шутку, говорит о моей отсталости. «Вы, Ирина Родионовна, не понимаете». Софочка дала свой старый компьютер и сказала, что ничего сложного в нём нет. Я запросто разберусь и буду «на уровне», я же технарь, у меня, мол, аналитический ум. Если что, она поможет. Когда будет время. Главное запомнить, что получить результат можно разными способами.
— Как разными способами?
— А вот так, разными. Ты же у нас философ «все дороги ведут к Храму». Ты же знаешь, что путей много. Сама говорила, что у каждого человека свой путь. Я бы тебе показала, но ты же не хочешь… А мне стало любопытно и захотелось разобраться. Даже тебе ничего не сказала. Сидела по ночам в своей комнате и ломала голову. Пока что я ещё «чайник», но я разберусь. Если они могут, то и я смогу.
— Ир! Ну ты даёшь! Ты вообще скрытная. А почему ты чайник? В смысле посуда? Пустой чайник? Вся вода выкипела?
— Так называют тех, кто ничего не умеет сделать в компьютере.
— Но ты же уже научилась?
— Нет. Пока нет. Этому надо учиться всю жизнь. А я так, самоучка с методом тыка. Кроме того, там свой специфический язык, термины все английские, только русскими буквами записаны. И сокращений много. Приходится всё время лезть в словарь. Не люблю быть беспомощной!
— Не переживай, Ирочка! Вижу, загорелась ты новой игрушкой. Ты же у нас игровой человек и технический. Ты справишься. У тебя не только руки золотые, у тебя мозги золотые.
— Ну да, ты скажешь! Просто мне любопытно. Мы же тоже с тобой в детстве выдумали «свой» язык, чтобы взрослые не догадались о наших секретах. Записки писали «шифрованным» алфавитом задом наперёд. Это была наша «тайна». Ты ещё страшно обиделась, что я Инке рассказала, а она проболталась Тамилке.
— Какая память у тебя, Ирочка! Ты помнишь наши «ЧТОмбочки Ямбочки ДЕЛАЛАмбочки без ТЕБЯмбочки»! Да, я очень тогда обиделась. Это же была наша тайна, а ты её предала. Я решила, что и меня тоже. Теперь-то смешно, а было, действительно, очень больно. Я же ревновала тебя к другим подружкам. Ты легко сходишься с людьми. У меня не так. Ты — яркий человек. Притягательный. И память у тебя отличная. Моя уже ни на что не годится. Вот ты сказала про Жар-птицу, а я всё думаю о нашей малышке, о Бетеньке. Как в её головке образ запечатлелся и связался с Россией. Чтение сказок очень полезно для ребёнка. Сам Пушкин на них воспитывался, их языком восхищался. Вот где языковые богатства. Дэйвид не прав. И вины нашей с тобой нет, Арина Родионовна. Напрасно ты расстраивалась. Будем продолжать учить Бетю русскому! Ничего плохого в сказках, пусть и в русских, для ребёнка нет. Нам есть чем гордиться! Язык наш — великий!
— И могучий. Я то же самое сказала нашему великому программисту Дэйвиду. Он сразу же стал на дыбы: «Как же так получилось, что страна с великим и могучим языком такая отсталая»? — Я ему про Толстого и Достоевского, литература, интеллигенция, злодеи-правители. Ищу лихорадочно доводы, чтобы срезать мальчишку, но он снисходительно так подытожил, сказав, что мне надо научиться мыслить логически. При том категорично заявил, что его дочери делать в России нечего. Пусть Россия живёт сказками, жизнь в современном мире совсем не сказка, где добро побеждает зло, а дурачок — всех умников. «Пусть Россия надеется на чудо или на юдо, это как вам будет угодно, Ирина Родионовна, — сказал он, — но фамилия моей дочери — Голдштейн. Россия — страна юдофобская. Вам примеры из литературы привести или из жизни? Из вашей жизни?» — и продолжил: » Я не хочу, чтобы Бетя думала, что русская культура — одна-единственная, что самое важное из достижений человеческого сообщества — Россия и её культура. Я не хочу и не позволю, чтобы вы с бабушкой Фридой дезинформировали ребёнка». — Я его таким никогда не видела. Обычно он суховатый и вежливый. Речей не произносит, а тут как прорвало: «Культура не может быть местечковой. Она интернациональна. Ваша Россия занимает в ней никак не первое место. И не от неё культура пошла. Я не хочу, не хочу, чтобы вы с бабушкой Фридой внушали Бете, как там хорошо и распрекрасно. Не хочу, чтобы она стеснялась своих родителей и их имён. Бабушка Фрида — никакая не Сергеевна. Имя Сруль не лучше и не хуже имени Сергей. Но я не хочу, чтобы Бетя там стала Елизаветой Давыдовной, чтобы ей пришлось перевести фамилию Голдштейн на «Златокаменную». Я не хочу видеть свою дочь в стране, которая отстала в развитии на век от других стран. Бетя будет свободным человеком.» — Я спросила его, от чего свободным, от культуры? От Пушкина? Знаешь что он сказал? — «Россия — больная страна. Больная манией величия. А вы всё твердите о «великом и могучем» её языке. Какие другие языки вы знаете? С чем можете сравнить? Ах да! Трудности перевода на другие языки. А немецких философов перевести на русский язык легко? Может быть, вы их читали в оригинале? А английское «please» — это только ваше «пожалуйста»? В русском языке нет такой формулы вежливости и уважительности к человеку, к любому человеку, вне зависимости от его поступков и поведения. Сравните! Местоимение Я в английском пишется с большой буквы. Это самооценка свободного человека. Как адекватно перевести такое Я на подобострастный ваш русский? Вы с бабушкой Фридой столько говорите о языке, подразумевая ваш родной, как будто он единственный. Вы не желаете знать ничего другого кроме вашего маленького «я» и подхалимского «Вы» в единственном числе. Ваш язык отразил вашу рабскую идеологию.»
— Ирочка! Не горячись! Видишь, дети прислушиваются к нашим разговорам. Вот и Дэйвид, что бы ни говорил, интересуется русским языком. Русский язык — самый…
— Да не о том он! Надо знать Дэйвида. Он считает, что компьютер перестроит общество. Так мне Софочка объяснила. Он работает в этом направлении. Чтобы не было разногласий между народами, нужна единая система управления. Компьютерная. Тогда у всех будут равные возможности и наступит взаимопонимание. Языковые различия и национальные особенности мешают единению. Не будет их — не будет причин для войн. Так я её поняла.
— Да что ты такое говоришь! В самом деле? Это же очередная утопия!

***

Девочки мои дорогие! Фридушка и Иринушка! Как я вам рада! Вы уж простите меня, несобранную и неорганизованную. Вечно отвлекаюсь и редко довожу до конца задуманное. Думаю, что свои всё поймут, подождут, не обидятся. Ведь мы же свои, правда? Почти ровесницы. Плюс-минус несколько лет. Со стороны может показаться, что это я вас придумала. Так я и себя придумала. Мы не совсем такие, какими себе представляемся. И другие не совсем такие, какими кажутся. Не то что трудно, невозможно судить объективно.
Кто может взглянуть на себя со стороны? — Никто. Я убеждена в этом.
На любое действие или событие реакция у всех людей разная. Да что там действие! На одно-единственное слово. Сами знаете. Так что не думайте, девчонки, что я вас бросила. Вы мои близкие и родные. Я вас люблю.
Но не люблю сложившуюся давным-давно традицию, ставящую автора в позицию всезнающего назидателя. Он, автор, так увидел или услышал, после чего вынес своё суждение о действительности. Он-то знает, что такое хорошо и что такое плохо.
Само собой разумеется, что сам он — вне всякой критики. Автор же! Персонажи его, герои и геройки, так сказать, однозначно положительные или чётко отрицательные. Автор — цаца неприкасаемая. Он — над схваткой. У него — право автора. Не сладил с персонажами — поубивал к чертям собачьим. В лучшем случае — обратился к другим, попроще, более покладистым — тем, что покорными тенями плетутся вслед авторскому замыслу.
Девочки! Вы же меня знаете не первый год. Я не хочу вам мешать. Мне с вами хорошо и очень интересно. Я только хочу напомнить ещё раз: я с вами. Если нужна помощь — не стесняйтесь. Нужны какие-то пояснения, например, о Софочке, или о семье Давида, так я тут. Вставлю свои пять копеек. Типа цвета волос или о погоде что-нибудь лирическое. Кстати, погода такая мерзопакостная, что сил никаких нет.
Но когда разговор «на троих», исчезает доверительность. Словом, как вы решите, так и будет.
Надо будет — зовите. Может и не помогу, но и не осужу. Это точно.
Всё, ушла я.
А вы продолжайте.

***

— Иди, иди по своим делам, Светочка! Не беспокойся, всё в порядке. Ты у нас в высоких сферах вращаешься. Мы с Ириной радуемся твоей занятости.
— Фрида, чего ты? Ушла она. Не слышит тебя. А ты «высокие сферы, высокие сферы».
— А что может быть выше литературы?
— Всё что угодно. Кому что нравится. Жизнь в новом веке, например. В компьютерном.
— Вот литература и отражает жизнь во всём её многообразии. «Над вымыслом слезами обольюсь, и может быть — на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной»…
— Знаем мы, знаем, любительница цитат, училка Фрида! Сама говоришь, что литература отражает жизнь, и здесь же о вымысле. Зачем он тебе? Без вымысла мало причин для слёз? У той же Ланки «блеснула любовь на закате», а что осталось? Сферы высокие? — «Я вам помогу, девочки!» — Себе бы помогла!
— Ира! Ты же не злая. Ты что, ревнуешь? Зря! Ты с ней больше похожа. Лана тоже скрытная, как ты. Я её жалею. Не пойму толком, сдержанная или скрытная. Но иногда как вспыхнет! Или стеснительная донельзя? Ты же её дольше знаешь. Как вспомню её злоключения, а она от смущения матерится и анекдоты рассказывает… Не хорошо это в ней. Ты с ней ближе. Ты умеешь вызвать людей на откровенность. Как ты думаешь?
— Мне больше интересны живые люди, чем ваши с Ланкой домыслы. Книжные вы люди. Выдумщицы. Любите обобщать. Ланка не удостаивает откровенностями. Закрытая она.
— Думаешь, наигранность?
— Отчасти. Фасону много, вот что. Спрашиваю её, ты читала «Гарри Поттера»? Мои ребята зачитывались, Дэйвид ночь не спал, представляешь? А она мне так свысока отвечает, что у неё нет времени на всякую ерунду. Фантастика с мистикой её не привлекают, приключениями не интересуется. Она, видишь ли, не успевает читать то, что ей необходимо. А спроси, что необходимо, она уходит от ответа, говорит, что мне это будет не интересно.
— Её суждения профессиональней наших. Она — причастна, а мы — любители.
— Пожалуйста, оставь свой высокий «штиль»: причастна, сферы. Ланка, конечно, хорошая баба, мы её любим, но она с большими завихрениями. Её послушать — нет человека циничней. И практичней. Высокомерная она.
— Тебе хорошо, Ира. У тебя всегда есть ответ. И ты всегда всё делаешь правильно. Не сомневаешься. Ты — лидер по натуре. А я часто думаю, почему не хватает у меня уверенности. Я медлительная и трусливая. Ты — нет. Я тебе иногда завидую.
— Вот это новость! На что же завидовать?
— Мне есть чему завидовать. Характеру твоему, например. У тебя был замечательный папа, есть Софочка, есть твоя бубочка Бетенька. Ты общительная, ты легко находишь общий язык со всеми, твоя жизнь наполнена людьми и событиями. У меня так никогда не было. Школа, дети, книги — вот и все мои интересы. А жизнь прошла. Дала мне возможность, а я не поняла и не взяла. Не могу себе простить того случая. Перед глазами стоит.
— Да брось ты, загадочная ты наша! Что перед глазами стоит?
— Хорошо, Ирочка. Не буду. Это мой грех. С ним жила, с ним и умирать. Ничего не поправишь. Не хочу тебя вовлекать.
— Фрида! Что произошло? Рассказывай.
— Ты знаешь, Ирочка. Только не отдаёшь себе отчёта, а ведь это было самое настоящее убийство. Ты же была без сознания, а я — в полном. Я его и убила, твоего мальчика. Твоего и Яшиного. Живым он родился. Вылитый Яша. Не прощу себе никогда. Мне надо было его забрать и выходить, а я… Преступница я и убийца. И нет мне оправдания.
— Вот ты о чём… Но выхода же не было. Куда бы я делась с этим ребёнком? Яшка — женатый блядун. Жена, двое детей. Он бы не бросил семью. Ну и работа…
— Я восхищалась вашими отношениями. У вас была настоящая любовь. Я об этом только в книгах читала… Я вас боготворила.
— Фрида! Я благодарна тебе, ты же знаешь. Это была та ещё ситуация. Всё. Забудь! Мы поступили правильно.
— Ты, Ира. Не я. Ты же не знала, что мальчик родился живым. Я так за тебя боялась. Думала, ты не выживешь. Я должна была сохранить твоего ребёнка.
— Не говори глупости. Его нельзя было сохранить. Он был никому не нужен. Ошибка молодости. Родители бы меня убили. Папа, может, и нет, но мама… Ты же знаешь, какая она была.
— Её я отлично помню. Прямая стать, голова увенчана короной из кос. Красавица с немного брезгливым выражением лица. Мы все перед ней как будто заискивали. Даже твой папа.
— Вот видишь, ты же помнишь маму. Её и папа побаивался.
— Ирочка! Я тебя не упрекаю. Я себя казню. Как я могла так сделать?
— Мы сделали правильно. Ты ничего не смогла бы изменить. И оформить ничего не смогла бы. Как ты могла бы объяснить этого ребёнка? Как ты бы его выходила? Никак! Даже если бы ты сломала свою жизнь, и мою, и Яшкину. Мечтательница ты. Сказочница! Мы бы все в тюрьму сели, вот и всё.
— Да, Ирочка! Ты права, я знаю, но ребёночек бы жил…
— И ребёнок бы не жил. Не выдумывай. Миллионы женщин делали и будут делать аборты. По разным обстоятельствам. Если так рассуждать как ты, то аборт — такое же убийство, как искусственные роды. Ты ошибаешься. Никакой твоей вины нет. Я знала, что ребёнок будет живой. Но ведь не было выхода. Так всем лучше, ему тоже.
— Потому что ты его не видела. А я… Своими руками.
— Фрида! Перестань немедленно! Выпей валерьянки и успокойся. Нельзя быть такой впечатлительной. Помнишь, как ты оливье солила сахаром? Помнишь, как сокрушалась, что картошка попалась мороженая? Кормила сладким салатом и причитала, что мороженую картошку соль не берёт. Помнишь?
— Помню что-то такое. Смутно. Ты сказала, и я вспомнила. Ох, Ирочка, что бы я делала без тебя…
— А я без тебя. Вот Дейвид гов…

***

— Откыто, открыто! — Смотрите, Ланка явилась! — Входи, Лануша! Что так поздно? Всё в порядке? Голодная? — Фрида, давай вставай, будем Ланку кормить.
— Привет, Светочка! Усаживайся! Мой ручки и садись к столу. Кофе будешь?
— Нет, спасибо, девочки! Я кофе на ночь не пью. И так день какой-то дурной. И накурилась до одури.
— А что ты делала?
— Признавайся, Ланка, что ты творишь? Что пишешь?
— Ничего особенного. Так, бытовуха, ничего серьёзного. Те же яйца, только в профиль.
— Светочка! Ты дописала то, что говорила?
— Да, Фридочка. Сдыхалась наконец-то. Окончила рассказ.
— О чём? Дашь почитать?
— Рассказец о нас, девочки. О том, какие мы дуры разнообразные. Тебе Ира прочитает. У меня принтер не работает, не могу распечатать на бумаге. Я Ирине пришлю, а ты с ней состыкуешься, хорошо?
— Лануша! Я тебе присылала из Фэйсбука любопытную развлекушку, тест на креативность, а ты мне не ответила. Не смотрела?
— Ирочка! Я разве тебе не говорила, я не могу войти в Фейсбук. Наши пути разошлись. Я у них больше не член, не фейсаю и не букаю. Пошли они как подальше со своей сетью, пусть ловят кого-то другого, ловцы долбаные!
— Светочка! А мы как раз говорили с Ирой, она мне объясняла про Фейсбук, я сначала думала, что это фамилия, оказалось что социальная сеть. Правда, смешно?
— Ага! Я тоже купилась на агитацию «Там столько всего интересного!» Все люди там общаются. Зарегистрировалась и влипла. Мне сразу сообщили, что не успела я к ним зайти, а у меня уже есть друзья. Там у них система «лайков», нравится-не нравится, значит. То есть я кому-то понравилась, и они хотят стать моими друзьями. Что за друзья с бухты-барахты, я не очень-то поняла, но отказываться было невежливо. Дальше меня завалили информацией о друзьях моих «друзей» и пошло-поехало. Только откроешь почту — тучи друзей тут как тут. У всех новости, фотографии, обновления страницы. Кошмар какой-то. Решила не обращать внимания и перестала откликаться. Мои друзья знают адрес моей почты, я с ними общаюсь и лично, и по телефону, письма пишу, если иначе связаться нельзя. Пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать друзей. А эти фейсбучные размножаются как тараканы и так же нужны. Вернее, не нужны. Это профанация, шапочное, как говорится, знакомство. Зря тратишь время и всё.
— Ланка! Ты не права. Люди должны общаться, обмениваться мнениями и…
— Ирочка! Я же не возражаю, пусть обмениваются чем могут. А я не хочу. Мне не интересна их жизнь и их мнения. Это всё несерьёзно. Нормальные люди публично не обнажаются. Это не настоящая жизнь. Это игра такая. Увлечение. Мода, если хочешь знать.
А я хочу тебя предупредить, что сеть эта, как и многие другие, наверное, совсем не так безобидна, как представляется.
— Это почему же? Что плохого в социальных сетях?
— То, что они — не естественное желание общения между людьми, а хорошо продуманное средство контроля, значит — средство манипуляции людьми. У любой сети есть хозяин. Сеть работает на него. Бесконтрольность поведения людей, их так называемая свобода — видимость. Ты можешь зарегистрироваться под любым вымышленным именем, но при регистрации обязана сообщить настоящее имя и действующий электронный адрес. Это для других пользователей ты можешь скрываться под маской, но не для администрации. Они хотят знать о тебе всё, хотя они не твои друзья. Казалось бы, зачем хозяину или хозяевам Фейсбука лишние хлопоты? Но они-то, как раз, не лишние. Из-за того сеть и организована, чтобы следить и формировать общественное мнение по своему усмотрению. Согласись, что организовать и обслуживать сеть — дело достаточно трудоёмкое. И базируется оно не на голом энтузиазме создателей.
— Тебя послушать, так сеть чуть ли не страшнее КГБ. Не усложняй, Ланка!
— Светочка! А как они тебя отлучили, ты сказала?
— Очень просто. Прислали письмо от администрации Фейсбука и вежливо попросили предоставить им дополнительные сведения личного характера. Я возмутилась и написала, что при регистрации заполнила все требуемые графы анкеты и больше сообщать мне нечего. После чего последовало второе письмо с клятвенными заверениями, что предоставленная мною информация останется сугубо конфиденциальной, только между администрацией и мной (всему свету по секрету), но пусть фотографию в кепочке на своей страничке я заменю другой, без кепочки, а то они не могут рассмотреть детально черты моего лица.
«Кепочка» меня добила. Когда мы уезжали навсегда из страны Советов, деньги ничего не стоили. Полки магазинов были пустыми. В магазине сувениров, в самой Москве, торговали только маленькими металлическими бюстиками Ленина. На периферии, к которой относилась вся страна, и того не было. На полке столичного магазина красовалось штук двадцать сувенирных поделок «вечно живого». На одних вождь мирового пролетариата был в кепке, на других — лысый. Оба варианта в одну цену. Десять рублей. Помните красненькую десятку с ленинским профилем? Смотрит справа в левую сторону банкноты. А на сторублёвках дислокация изменилась, расположился вождь с левой стороны, тоже в овале, но в фас и при галстуке. Тысячерублёвок не помню. В руках не держала такой купюры.
Так вот, муж пошутил с продавщицей, сказав, что обнаружил непорядок, что вождь в головном уборе должен стоить дороже лысого. Материалу ведь больше ушло на отливку. Бедняжка аж отшатнулась от него в праведном гневе. Отказалась обслуживать. Остались мы без заветного сувенира. А я ещё хотела купить две штуки на любой вкус. Пусть бы сопровождал нас Ленин. В кепке или без, всё равно. Ленин всё-таки!
Но — не судьба. Нам ничего не продали. Мы посмеялись, пообещали продавщице хранить светлый образ вождя в сердце и гордо удалились. Впоследствии использовали десятки в качестве сувениров. Ни на что другое они уже не годились.
Господи! Столько лет прошло! И вдруг всплыла в памяти злополучная кепка! Фейсбук напомнил. Подавай им фотку без кепки. Сейчас! Я озверела, а потом прочувствовала комизм ситуации и отослала фотографию своей собаки. Как и требовалось, без кепочки.
— Лэйлы??!
— Ну, а кого же ещё! Не ню же им посылать, вид сзади!
— Ну и Ланка! Это круто! А они?
— Откуда я знаю? Замолкли. Изучают собачьи черты, наверное. Как-никак, год у нас, с китайской точки зрения, наступает собачий. Пока не изучат мою жёлтую собаку Лэйлу, в Фейсбук для меня доступа нет. Такая вот жалость и прямо-таки беспредел от сетки и кепки. Досадный неохват приключился у Фейсбука. Требуют долива после отстоя — примите мои соболезнования!
Спасибо вам, девочки! Накормили, обогрели и пожалели. Вы — мои золотые! Давайте пирожок! Подсластим пилюлю и в люлю. Я же у вас сплю?

Торонто, 2018 год