Исполнилось 100 лет со дня рождения Григория Соломоновича Померанца, философа, культуролога, литературоведа, публициста — и редкой индивидуальности, чей моральный авторитет несомненен и для знавших его лично, и для слушавших его лекции, и для всех, кто читал его книги.
Григорий Померанц родился в Вильно 13 марта 1918 года, но с раннего детства и до своего ухода из нашего мира (16 февраля 2013-го) жил в Москве (за исключением фронтовых и лагерных лет). Когда он родился, еще шла Первая мировая война, и вскоре началась Гражданская война, а потом НЭП, раскулачивание, голодомор, довоенные и послевоенные чудовищные сталинские репрессии, Вторая мировая война и как часть ее — Великая Отечественная, участником которой он был, в середине 1950-х — короткая «оттепель», потом долгий «застой», и затем долгожданный ветер свободы после 70-летнего удушающего тоталитарного режима — перестройка, гласность, вспышка демократических реформ, а затем вновь, в последние годы его жизни, откат к современным российским реалиям. И все эти периоды, или эпохи, отечественной истории пришлись на одну жизнь нашего замечательного современника — Григория Померанца.
Г. С. Померанц окончил перед войной литературный факультет легендарного МИФЛИ, на фронте был ранен, награжден боевыми орденами и медалями, в 1949 году попал в ГУЛАГ, потом несколько лет работал учителем, а после возвращения в Москву — библиографом в Фундаментальной библиотеке общественных наук АН СССР. До перестроечных лет его тексты передавались из рук в руки только в самиздате. Один из первых текстов Померанца, который распространялся в самиздате, назывался «Нравственный облик исторической личности» (на основе антисталинского доклада, который в 1965 году, на излёте «оттепели», ему удалось прочесть в Институте философии). Его публицистика и эссе начали публиковаться сначала на Западе, и только в 1990 году у него вышла первая книга на родине: «Открытость бездне. Встречи с Достоевским». За последние пять лет были переизданы сочинения Г. С. Померанца, сняты фильмы по книге его воспоминаний «Записки гадкого утёнка», написаны статьи и воспоминания, даже создан спектакль об истории необыкновенной любви Григория Померанца и Зинаиды Миркиной — его жены и друга, духовного поэта и сказочницы, создавшей уникальную ёлочную мистерию. Еще при жизни Померанца было снято несколько фильмов об этой удивительной паре творческих личностей, таких разных, но смотревших в одну сторону и так дополнявших друг друга, что казалось, они составляли единое целое. Есть и совместная их книга «Великие религии мира», а также курсы лекций: «В тени Вавилонской башни» и другие.
Размышления и высказывания личности такого масштаба, как Г. С. Померанц, мудреца, прожившего долгую, полную испытаний жизнь, привлекают всё больше внимания, они актуальны всегда, и особенно в той абсурдистской реальности, в которой мы живет в последнее время, в начале третьего тысячелетия. Некоторые замечательные мысли Померанца цитируются очень часто и широко известны, например: стиль полемики важнее предмета полемики и дьявол начинается с пены на губах ангела. Поэтому здесь хочется привлечь внимание к некоторым менее известным размышлениям и выводам философа, которые побуждают нас глубже задуматься над вечными вопросами.
Из книги «Сны земли»: «Сейчас есть опасность осатанеть, увлекшись идеей нации. … Вселенская цивилизация требует вселенского духа; если говорить о современности, когда единое вероисповедание немыслимо, — глобальная цивилизация толкает… к поискам общего духа в разных символах. Единый мир без единых святынь не приходит к солидарности, не находит выхода из своих противоречий. […] …любой принцип, непоколебимо доведенный до конца, приводит к абсурду. […] …так называемое „трезвение“ подвижников — это равновесие вспышек внутреннего огня и смиренного разума, дающего ровное пламя, навсегда изгоняющее холод скуки. […] Великих созерцателей, способных научить музыке созерцания, немного… но скромная религиозная музыкальность — дело обычное и доступное каждому. Ее так же можно развить, как „понимание“ музыки Баха…»
Из книги «Собирание себя. (Курс лекций, прочитанный в Университете истории культур в 1990–1991 гг.)»: «Сталкиваясь с миром, человек упирается в тайну вечного и целого. […] Мы что-то чувствуем, но назвать эту тайну не можем. И мы передаем это какими-то метафорами. […] Все великие религии способны к ряду возрождений… Все великие религии как-то связаны с великим искусством. В общем, ни одна безрелигиозная идеология не создала ничего сравнимого по мощи в искусстве… Идеология, даже хорошая, не дает глубины. Но если она хорошая — она понимает свое место. Тогда она становится ориентацией в пространстве и времени. …Нужна положительная программа национального как ветви вселенского дерева, уходящего своими корнями в чувство вечного. […] Думайте о Боге, пишите по-русски — вот и получится русская культура. […] …религия в отличие от идеологии — это связь с вечностью, основанная на непосредственном опыте, на непосредственном переживании вечности как живой реальности. […] …полностью вместить переживание вечности в слове никогда никому не удавалось. И все-таки приобщение к этому опыту само по себе есть опыт, и он не так просто дается… Для того чтобы выйти с уровня помраченного сознания и увидеть бытие в его целостности, нужны три вещи: вера, рвение и сомнение. Великая вера, великое рвение и великое сомнение. […] Все метафоры дают чувство как бы кружения вокруг чего-то, что в слово вместить невозможно. […] Обычное наше состояние — это оторванность от глубин бытия… Бессознательная оторванность от глубин бытия — это грубость, примитивность, дикость […] она уступила место пошлости. А пошлость — это самодовольная оторванность от глубины бытия. И ни в коей мере не прогресс. […] …человек, действительно ищущий глубину бытия, всюду оказывается не с большинством. … Когда вы живете мирской жизнью, открытой всем впечатлениям бытия, вы рискуете встретить впечатления, которые вас совратят. Когда вы пытаетесь отрезать всё, что способно соблазнить, вы вступаете в такую борьбу со своей природой, что, в конце концов, ваша природа… начнет мешать и восставать против вас… Тогда как путь понимания — это путь просветления страстей через власть музыки и поэтическую игру. […] Когда человеческая жизнь слишком двигается в сторону деловитости, серьезности, то стихия, которая может стать гармоничной только в игре, мстит. Вера… это внезапная интуиция… Не усилие, а естественное движение духа. […] Подлинная вера возникает, скорее, в игре духа, в веселии духа. И путь — через высокую красоту природы и искусства, через разворачивание высоких возможностей нашей собственной природы. Или через кризис, через чувство пустоты механизированной жизни, через тоску по подлинному — но непременно по собственному переживанию подлинного огня, подлинного возгорания духа. С сознанием этой цели в душе, но без насилия, без подхлестывания себя. […] Мудрость заключается в том, чтобы сознавать идеал и по возможности идти к нему. Идти можно всю жизнь… Но при этом не приходить в отчаяние, что ты не стал ангелом. […] …первое, что дает нам большое искусство, которое стихийно религиозно, даже когда не думает об этом, — чувство, что дух есть, что дух реален. […] Духовное не есть собственность человека. Человек может быть некоторым окном, дверью, отверстием, через которое чувствуется присутствие духа, вселенского духа. Духовный человек — это человек, освободившийся от самости, от тщеславия, от прочих пороков; не на сто процентов, но в достаточной мере он стал прозрачным, через него просвечивает течение духа».
Из предисловия к сборнику «Благая весть» (в серии «Антология выстаивания и преображения») «В поисках живого следа»: «Кто не замечал, что захлёб дела, захлёб идеи превращает Ты в безликое Оно; в конце концов ты сам становишься Другим, бездомным атомом, окруженным пустотой, обрывком, лоскутом целостной жизни. […] По хасидской легенде, незаметных праведников видит только Бог и после смерти отогревает их души, замерзшие от холода жизни, в своих ладонях. […] Я верю в мировой религиозный процесс, направляемый Святым Духом, вопреки спорам вероисповеданий. Этот Дух уравновешивает силы отчуждения и ненависти… Этот Дух действует в каждом из нас, — и я верю в силу творческого меньшинства, чуткого к его дыханию. […] Общество, потерявшее чувство священного, потерявшее свои святыни, теряется во множестве ценностей и целей… […] Всё больше людей задумывается над тем, что в прошлом тревожило только ничтожное меньшинство, над паскалевским вопросом о месте человека в бесконечности. … Различие откровений, различие догм отошло назад; на первое место выступило что-то большее, чем буква веры: дух веры… Нас сближает сопротивление духовному и нравственному хаосу, отказ согласиться с проповедью ненависти, даже одетой в религиозные одежды».
Решаюсь дать здесь также отрывки из предисловия Григория Померанца к моей поэтической книжке «Постижение», поскольку этот текст наименее известен, а между тем представляет несомненный интерес: «…чувство бездны, с которой русскую поэзию сроднил Тютчев. Чувство, которое может принять облик страха перед бездной зла, дремлющего в душе, и облик страха перед бесконечностью пространства и времени, где тонет без следа наше „я“. Это не болезнь, без которой лучше всего обойтись. Это боль, в которой рождается нечто великое, боль, ведущая к радости увиденного вечного света и к радости творческого мгновения, когда удается замкнуть параболу, летящую из ниоткуда в никуда, — в круг художественной цельности. […] Мартин Бубер, переживший страх бездны в 14 лет едва не сошедший от этого с ума, сближает паскалевское (для нас — и тютчевское) чувство бесконечности со страхом Божьим. Оно действительно толкает к поискам смыслообразующего начала по ту сторону пространства и времени. Поиски веры начинаются с неверия в окончательность очевидного. […] Чувству разрыва времени, неожиданному прорыву в вечность „все возрасты покорны“. Здесь особый счет начальных и зрелых лет. Зрелость — возвращение в мир пяти чувств, но с каким-то новым, шестым — чувством глубины. В средневековой китайской притче сжато пересказан путь к зрелости: „Сперва я не знал Учения и думал, что гора есть гора. Потом, познав Учение, понял, что гора — вовсе не гора. Но еще больше углубившись в учение, я постиг: гора есть гора!“ Мало кто проходит этот путь до конца. В православии это называется трезвением. Не житейским трезвым отличием предмета от предмета, а чувством вечности, вмещённым в сердце и пронесённым сквозь повседневность. Вера начинается с неверия в окончательность страдания и смерти. Неверие в неподлинное толкает к подлинной вере. До нее трудно дойти. Поэты, затронутые страхом Божьим, по большей части остаются на мучительном бездорожье, — без полноты неверия в мир обособленных вещей и без полноты веры в реальность Целого. […] „Всякая религиозная действительность, — пишет Бубер, — начинается с того, что библейская религия называет ‚страх Божий‘, то есть с того, что бытие с рождения до смерти делается непостижимым и тревожным, с поглощения таинственным всего казавшегося надежным“. Только пройдя через этот страх, можно прийти к действительности метафизической поэзии».
Целая вселенная, то особое измерение духовной реальности, которую опытным путем всю жизнь постигал Григорий Померанц, приоткрывается нам с его помощью. Все вечные и актуальные вопросы и проблемы уже не кажутся такими пугающими и неразрешимыми, когда мы читаем его тексты, следим за его размышлениями. И поэтому Григорий Померанц в каком-то высшем смысле и сейчас остается с нами и помогает нам открывать свое человеческое предназначение.