Творчество

ИМПРЕССИОНИСТЫ

Май. Цветение сирени.
Пахнет свежестью земля.
Небо, солнце, свет и тени,
маки, крыши, тополя.
Ранним утром на пленере,
взяв этюдник и мольберт,
в Буживале и в Аньере,
или в Эксе, например,
за фиксацией мгновений,
чтобы только бы успеть
ворох новых впечатлений
на холсте запечатлеть.
Ощутить их в полной мере
поспешим скорей сюда.
Здесь, друзья, в Ла Гренуйере
плещет золотом вода.
Здесь, как музы на Парнасе,
женщины — лови момент!
У мамаши Клэр в запасе
есть кальвадос и абсент.
Ярче день и небо ближе.
Аржантёй и Пти-Женвиль.
Ведь отсюда до Парижа
лишь каких-то восемь миль.
Полчаса — всего лишь — тряски.
Рельсы, шпалы, поезда.
Только кисти, только краски.
Только солнце и вода.

 

Облака глядятся в окна.
Мутной Сены берега.
Еще влажные полотна
Ренуара и Дега.

 

ТВОРЕЦ

 

Есть оды, вдохновляющие нас,
И гимны, поднимающие дух.
Есть линии приятные для глаз
И звуки, услаждающие слух.

Гармония, твоя безмерна власть.
Не отменить и не перечеркнуть
Ни танца обжигающую страсть,
Ни музыки божественную суть.

Творец, художник, мастер, виртуоз.
Он больше чем Вселенная, чем Бог:
Шекспир, Антониони, Берлиоз,
Бетховен, Микеланджело, Ван Гог.

Изобретай, выдумывай, твори!
Актёр, играй! Скрипи пером, поэт!
Отдай всё без остатка и сгори,
Как бабочка, летящая на свет.

 

ТЫ ОДНА

 

Ты одна. И другой не надо.
Лишь Твоё повторяю имя.
В галереях Лувра и Прадо
нет равной Тебе богини.

 

Умираю, молю, ревную,
и не знаю пути иного.
Кто Тебя изваял такую?
Донателло? Роден? Канова?

 

Или, может, в порыве страсти,
вдохновения и азарта,
Твой портрет рисовал Пикассо,
Рафаэль или Леонардо?

 

ГРОЗА

 

Приходит утро облаком белесым.
Темнеют листья от избытка влаги.
Июльская гроза гремит над лесом
и чертит в небе стрелы и зигзаги.

 

Нахохлились и приумолкли птицы.
Когорты туч идут единым фронтом.
Ломают копья дальние зарницы,
ведущие бои за горизонтом.

 

Но дождь утихнет, и с последним громом
пройдёт гроза. И солнце цвета меди,
и радуга, взошедшая над домом
нам скажут об одержанной победе.

 

И птичий гомон возвестит всеместно
о том, что долгожданная прохлада
уже в пути, что впрочем всем известно,
и ни о чём тревожиться не надо.

 

ВСТРЕЧА

 

Дождинки мелкие секут
лицо и плечи.
Три тысячи шестьсот секунд
до нашей встречи.

 

До мига, стоить что готов
иных столетий.
До разговора — не из слов —
из междометий.

 

До звона выпавших ключей
на мокрых плитах.
До сердцу милых мелочей
давно забытых.

 

До бестолковой суеты
у касс вокзала.
До бесконечного: «А ты?»
«А ты сказала?»

 

До нас, скрывающих испуг
и боль в уловках
нетерпеливых этих рук
и губ неловких.

 

И пусть, надсаженный гудок
хрипит протяжно,
ведь всё, что в жизни было до —
уже не важно.

 

Дома мелькают, провода
повисли косо.
Бегут по рельсам поезда,
стучат колёса.

 

Составы скорые идут
дождю переча.
Три тысячи шестьсот секунд
до нашей встречи.

 

* * *

 

О чём ещё писать, как не о лете,
в бесцветной и промозглой полумгле
вечерних сумерек, при приглушённом свете
настольной лампы на моём столе,
когда иллюзий пёстрые картины
вдруг невзначай проявятся из тьмы
и в комнату вплывут, как бригантины,
среди метелей, снега, и зимы?

 

О чём справляться, как не о погоде
у хмурого, седого декабря,
когда последний месяц на исходе,
и ветер рвёт листки календаря?
И в четырёх стенах пустого дома,
день проведя в смиренье и мольбе,
в уютном кресле, в сладкой полудрёме
о ком мне думать, как не о тебе?

 

СКУЧАЮ

 

Нет, жребий мой не случаен.
Всё вытерплю и приму.
Но всё же опять скучаю
по голосу твоему.

 

По зуммеру телефона,
звонящего по утру.
По проводам у перрона
на холоде, на ветру.

 

По выверенным, неспешным,
казалось, простым словам,
по резким твоим насмешкам,
читаемым по губам.

 

Так призрачно всё и хрупко,
и будет таким и впредь.
Возьми же скорее трубку.
Скорее, молю, ответь.

 

КОТ

 

Медленный поворот
Ключа. Открываю дверь.
Дома? Ну здравствуй, кот!
Как поживаешь, зверь?

 

Как ты, приятель, тут
Был без меня? Норм?
Что-то ты, друг, худ.
Иль не в кота корм?

 

Так же густа шерсть?
Ну-ка, иди сюда!
Всё ль у тебя есть?
Свежая ли вода?

 

Память о прошлом — табу.
Холоден, пуст дом.
Тихо, словно в гробу.
А за окном гром.

 

А за окном — жизнь.
Впрочем, я не о том.
Ты мне вот что скажи:
Трудно ли быть котом?

 

Ты, ведь признайся, кот,
Тоже не так прост:
Уши, глаза, живот,
Лапы, усы, хвост.

 

Ты ведь немало лет
Прожил уже, так вот,
Есть у тебя ответ
На вечный «to be or not…»?

 

Но не мигая он
Смотрит в проём окна.
Туда, где сквозь ветви крон
Улицы часть видна.

 

Там из туч, с высоты
Падает вниз вода.
Уличные коты.
Ходят туда-сюда.

 

Ты, как и я, порой,
Мрачен и нелюдим.
Хочешь вдвоём с тобой
Вместе в окно поглядим?

 

Жизнь у меня, кот,
Тоже скажу — не мёд.
Вот и меня уж год
Дома никто не ждёт.

 

В этих стенах и вне
Мне только ты рад.
Так что — ты брат мне.
Дай обниму, брат.

 

Смотрит, молчит в ответ.
Прыгает на кровать.
Ладно, гашу свет.
Поздно. Давай спать!

 

* * *

 

Ветрено. Хлопают ставни.
Падают капли слепо.
Спор вековой, давний,
между землёй и небом.

 

Между целым и дробью
дождей по железным крышам.
Октябрь истекает кровью
рябин. Был да весь вышел.

 

Как молодой сеттер,
жар ощутив под кожей,
тихо ворча, ветер
ветки осин гложет.

 

То замрёт у дороги,
то подойдёт ближе.
Мордой тычется в ноги
или ладони лижет.

 

Дождь исполняет грубо,
путано и сумбурно
на водосточных трубах
элегии и ноктюрны.

 

Влаге подставь губы.
Слышишь, звучат горны,
флейты, волынки, тубы,
чембало и волторны?

 

Мокнут в саду аллеи.
Паузы и длинноты.
И с каждым днём тусклее
осени позолота.

 

ОСЕНЬ

 

В саду последняя листва
насквозь промокла.
Дождинки мелкие едва
скользят по стёклам.

 

Деревья жмутся на ветру,
топорщат ветки.
Всё громче музыка разлук,
а встречи редки.

 

Текут ручьи по мостовой,
и монотонно
дожди стучат, то вразнобой,
а то синхронно.

 

Их надоедлива игра
тире и точек.
Темней, длиннее вечера,
а дни короче.

 

Земля под натиском воды
совсем раскисла.
В прогулках под дождём коты
не видят смысла.

 

А на душе, как за окном,
темно и скверно.
Стоит прохожий под зонтом
и курит нервно.

 

Ну что, прощаемся? Пока!
До встречи в восемь.
И словно рана глубока
на сердце осень.