Горюныч

Юрий не имел ни малейшего представления, где он. Уже несколько часов пытался выйти из леса к станции или на дорогу, и всё бестолку. Быстро темнело. Не исключено, что давно ходит кругами: большими, маленькими. Заблудился! И хоть смейся.
Он и смеялся.
«Вот, в следующий раз, если выживу, конечно, замажусь на деньги, что в Турцию поеду. Уж как-нибудь наберу. Нет, да что же это за лес такой?! Это же даже не тайга, какая это тайга? Видал я тайгу…»
Наконец выбрел он на небольшую полянку, метров шесть в поперечнике — колодец в чаще. В небе проблеснула первая звезда — самая яркая. Безо всякой надежды он посмотрел на телефон. И снова напрасно: ни сотовый оператор, ни спутник не брали трубки. Навигатор показывал координаты полудневной давности. Что-либо подтверждало подозрение о ходьбе кругами, либо выволакивало из тьмы мирового закулисья версию о Челябинском метеорите, который был вовсе не челябинским, и он вдобавок застрял в аномальной зоне. GPS он на всякий случай оставил включённым. Может, успеет послать хоть один тревожный сигнал, если спутник пролетит совсем низко. «Хотя бы начнут искать…» — Юрий тяжело вздохнул и сунул телефон поглубже в рюкзак.
«Всё, амба, пора ночевать…»
Рюкзак свалился с усталых плеч, ружьё тенькнуло о камень. Следующие полчаса ушли на сбор сушняка и подготовку костра. Когда огонь уверенно занялся, Юрий выпрямился, глянул вверх и внезапно почувствовал себя погребённым заживо или утонувшим в Марианской впадине. Не было воздуха чтобы вдохнуть, и не пошевелить ни рукой, ни ногой. Всё что осталось — это таращиться во тьму до бесконечности. Так прошли полминуты или минута. Глаза привыкли, увидел звёзды. Миллион светил освещали заблудившемуся тьму ночи. Сел на бревешко, взгляд метнулся в костру. И выкатилась слеза. Он словно глядел на щенка или котёнка. Как они играют, пока маленькие. И как от них всем тепло. В большой алюминиевой кружке заваривался чёрный чай с мелиссой, как он любил. На углях разогревалась банка перловки с мясом — идеально для туриста. Трясущейся от усталости рукой отвинтил колпачок фляжки с водкой. Переночует как-нибудь, а на рассвете пойдёт дальше и непременно выйдет на дорогу. «Чуть не помер, но доволен» — любимая присказка отца.
Выдохнул и выпил.
Отдав должное каше с тушёнкой, он облизнул лаврушку, прежде чем бросить в костёр. Потом выпил термос обжигающе-горячего, крепкого чая с мелиссой и вытряхнул траву в огонь. Всё равно вскипятить новый чай не в чем. Кажется, все сыты. Устроившись поудобней на боку, Юрий потягивал из фляжки крохотными глотками, глядел на резвящиеся языки огня и завёл с ним неторопливый разговор.
— Хоть какое-то приключение раз в жизни. А то сижу в своей конуре без света. Будет что рассказать… Веришь, я с охоты ни разу не вернулся с какой-нибудь добычей, кроме клещей. И не встречал никого.
— Из всего комплекта, который полагается людям: дети, жена, друзья, деньги, блин, у меня только бесплатный вход на работу. И нас таких большинство. Я хоть пару раз в год на охоту выбираюсь. Из всего МЧС двести человек в поле работают, остальные с бумагой. Я вот на телефоне. Научился говорить, себя не слыша. Положу трубку — и не могу вспомнить ни слова. Вот ржать будут, скажи я кому…
— А кто сказал, что мне нравится? Женщины таких не любят, не замечают, кроме толстух. Выпроводят Юрия Горняшкина на пенсию, а дома встретят только тапочки.
Костёр пожимал плечами и не отвечал ничего.
— Вот и не держится во мне ни черта. Язык за зубами держать не умею — с начальством вечные контры, деньги не держатся, — потому что слишком мелкие. А меня бы в хорошие руки, желательно женские, наследство какое-нибудь в долларах или просто недвижимость за рубежом, я бы, может, ещё о-го-го! За всю жизнь я никому зла не причинил, ни разу никому дорогу не перешёл… потому что не нашёл дороги!..
И сам засмеялся. Глаза начинали слипаться.
— Да уж… — вздохнул Юрий, следя за мелкими язычками пламени. Они выпрыгивали и выглядывали из поленьев костра. Пожалуй, он наговорился. Се кунду поколебался, выпить ещё или оставить на посошок? Решил допить, пусть завтра голова будет ясная. Встряхнул фляжку и выдохнул.
Вдруг в глубине леса отчётливо и громко что-то треснуло. Тишина. Охотник прислушался. Снова и громче, кто-то большой и тяжёлый заворочался в чаще.
Фляжка выпала из рук.
— Вот чёрт!
Прислушался: глубоко в лесу (а может, уже ближе?..)
По спине пробежали мурашки.
Он потянулся к ружью, так, на всякий случай. Цевьё было холодное и влажное. Надо бы встать, но ноги отнялись. С тоской и почему-то с отчаянием подумалось о пролитой водке: её-то как раз и не достало, чтобы прогнать этот противный страх со спины.
А в лесу страшнее прежнего хрустели и ломались ветки.
Вскочил — и словно мешок на голову набросили. Он стоял, беспомощно озираясь.
К непонятному шуму добавились топот и тяжёлое дыхание со свистом. Предательски близко.
«Медведь!» — выросло у Юрия в голове.
Куда бежать?
«Огонь!» — ослепительно вспыхнуло в мозгу.
Он пнул ногой наугад и попал по куче заготовленного хвороста. Ветки полетели в костёр. Огонь разросся, истончал, едва не погас, вдруг сухая хвоя и листья ярко вспыхнули, и стало видно, как деревья на опушке качаются из стороны в сторону, словно громадные мётлы сметают с неба сами звёзды. Что-то большое прокладывало себе путь сквозь чащу.
«Медведь…» — рухнула гиря мысли.
Юрий повернулся и побежал. Но пудовая гиря волочилась позади, он еле переставлял ноги. Вечером поляна-колодец показалась не больше десятка шагов в поперечнике, он держал на вытянутых руках ружьё, чтобы защититься от веток, но леса не было и не было. Кругом тьма. И стало понятно: это тропинка, которую не заметил в сумерках. Не тратя времени, побежал, ориентируясь на тоненький ручеёк звёзд в чёрных берегах леса.
Скрип и треск деревьев за спиной как будто стал удаляться.
«Только бы не упасть… только бы не упасть…»
На секунду звёзды скрылись и тут же появились вновь. Юрий на бегу инстинктивно пригнул голову, почувствовав движение воздуха. Что-то чёрное и огромное пронеслось только что над верхушками деревьев.
«Господи, что же это?!» Лес редел. «Куда бежать?..»
Совсем рядом в ночи вспыхнул огонёк, словно кто-то отошёл от замочной скважины. Окно засветилось ярче, будто поднесли лампу. Угадывался контур небольшого дома на самой границе леса. Оглядываясь, беглец бросился к нему.
«Где же дверь?!»
«Кто тут?» Что-то ёкнуло в сердце при звуке этого голоса. Смутная тревога удержала его от шага на свет. Он только сказал:
— Я это.
— Кто я? Покажись.
Он сделал шаг вперёд.
Его разглядывали довольно долго в щель приоткрытой двери.
«Глупый страх. Пошёл!» — охотник сделал ещё шаг и оказался прямо перед дверью.
И по-прежнему не видел говорившего.
— Там… там!..
— Да заходи.
Ощупью найдя проём, Юрий стукнулся головой о низкую притолоку, пригнулся и вошёл. В ноздри ударило амбре из лука, рассохшегося дерева и отхожего ведра. В комнате виден был только стол, на котором коптила допотопная керосиновая лампа, как желток в чёрном яйце. За столом сидел небритый мужик со всклоченными светлыми волосами, в бушлате на голое тело. И зевал, почёсывая широкую грудь и солидное брюшко.
— Чего встал? Заходи… Ружьё там поставь, садись. Пить будешь? — и не дожидаясь ответа, скрылся в тёмном углу, слышно было, как он шлёпает там босыми ногами, с грохотом выдвигает и задвигает упирающиеся ящики. Затем он прошлёпал на свет, водрузил на стол бутылку водки и два граняка и сел.
— Водички бы, — кашлянув, попросил Юрий, — в горле пересохло.
Хозяин принёс бутылку минералки и трёхлитровую банку с огурцами.
Охотник сбросил рюкзак, поставил ружьё и сел за стол.
— Ну, давай, — сказал хозяин, протягивая на треть налитый стакан.
Водка пришлась как нельзя кстати, крякнув, Юрий вынужден был это признать.
— Меня Саньком зовут, — громко хрустя малосольным родничком, представился хозяин дома.
— Юрий.
Хозяин налил по второй. Гость всё прислушивался: не скрипнет ли дверь за спиной, не задышит ли кто тяжело.
— Ты охотник, что ль? А где добыча?
— Да какой я охотник? Ружьё, вот, от отца осталось. Ну, и езжу с ним по привычке, поразмяться. Отец — то был да.
Хозяин прицыкнул.
— А я балуюсь иногда, в прошлом году сохатого взял.
А может, это лось был? Как же он про лося-то не подумал?! Но, с другой стороны, оставалась чертовщина с исчезающими над головой звёздами, внезапным порывом ветра.
— А что это?..
— Змей-Горюныч, — перебил его хозяин.
Рот Горняшкина открылся. Он не ослышался? Что имеет в виду мужик? О чём он? Наконец Юрий выговорил:
— Не понял.
— Змей-Горюныч, — повторил хозяин, с улыбкой наблюдая за превращениями лица нежданного гостя.
Налил по-новой.
— Как в сказке?
— Нет, как в интернете! Самый настоящий. Чего-то он вылез ночью. Честное слово, он не хотел тебя пугать. Хе-хе-хе! — хозяин дома добродушно засмеялся, поднимая стакан.
Юрий никак не мог собрать мысли в кучу, как сухие листья лопатой на ветру.
Они дружно выпили.
— Бери огурчик.
— А разве они бывают?
— Да вот же они — в банке, ха-ха-ха! Ничего, друган, — хозяин достал из бушлата пачку сигарет, закурил и предложил гостю, тот покачал головой. По горнице поплыл густой вонючий дым. — Ничё не бойся.
— Шутишь?
Хозяин щелчком стряхнул пепел с сигареты прямо на пол.
— Он давно тут. А я уж три года скоро. — Правильно поняв выражение, появившееся на лице гостя, Саня налил им.
«Сумасшедший алкоголик, — думал Юрий. — И опасный, вон как наливает. Сейчас набухается и прирежет или застрелит. Как сохатого».
Он не мог вспомнить, зарядил ли ружьё. И решил пока не спешить, понаблюдать. А там ясно будет. Ножа, вроде, не видно, а драки не боялся, был не хрупкого сложения.
— Вообще, я думаю, лет сто ему, — продолжал Саня. — А помнит даже больше. Он такого понарассказывал…
— Понарас…
«Оп, осторожно», — предостерёг сам себя Юрий, хотя так и подмывало расхохотаться, и сделав над собой усилие, осторожно закончил:
— Ты шутишь. Прикалываешься!
Раздался хохот — смеялся сам хозяин, трясясь всем телом под бушлатом.
У Юрия отлегло от сердца.
— Да ладно тебе, — отсмеявшись и вновь посерьёзнев, сказал Саня, — мы ни хрена не знаем о том, что на свете творилось, творится и будет ещё твориться. Что мы знаем? Чему нас в школе научили, да в книжках прочитал, да родители. Учебники умники какие-то писали, дяди какие-то. В книжках — опять всё придумывал кто-то, а ты и веришь. А для чего — ты думал? Почему всё так? Ты же видишь, что всё не так, как хочется, как должно быть. А теперь я тебе говорю — он тебе говорит, — как всё на самом деле — а ты не веришь! Да я сам сперва не поверил… после того… бухал три дня, думал, крыша поехала у меня совсем, с зелёным змеем разговариваю, да он такого наговорил… Он не злой, наоборот, он живёт в лесу, на болотах и питается ягодами и мхом, а зимой я его кормлю. И так всегда и было. А потом шайка отморозков всё под себя подмяла и на свой лад переделала. И нам теперь мозги крутит.
— Эдак завтра скажут, что Земля плоская, — попытался возразить Горняшкин, забыв о всякой осторожности.
— А ты откуда знаешь? Что, Гагарин тебе сказал? А может, он вообще никуда не летал? Ты-то откуда знаешь, что там по телевизору показали!..
— Это ты сейчас много врагов себе нажил, — попытался отшутиться Юрий.
Хозяин осёкся, глянул хмуро (Юрий напрягся, готовый вскочить) и улыбнулся.
— Кхе!.. С Гагариным — это я, пожалуй, переборщил, — кхекнул Саня. — Давай-ка за это выпьем.
— А как же богатыри, — закусывая спросил Юрий, — они же охотились на Змея-Горыныча, а они были хорошие. Добрые… тьфу! За наших, то есть!
— Ага, — зло сказал Саня, — как депутаты, мать их, тьфу. Они-то всё и устроили: захватили власть, узурпировали, всем недовольным рты позатыкали. Они же были бандиты обыкновенные. Ты посмотри на картинках только, самураи хреновы!
— Так ничему верить нельзя, — стараясь сохранять осторожность, заметил Горняшкин. — Ведь что-то же было правдой…
— Я — знаю правду! — Саня ударил себя в грудь. — К примеру, они в деревне Горюныча девочку убили, но подставили Горюныча. Наверняка следы оставили от лап. Все за колья: «Зверюгу убить! Он нас всех сожрёт!». И что, что Горюныч сто лет живёт рядом, они на нём хворост возят из леса, пашут. Ничего, что он оправдывался как мог. Богатырям они поверили, а не ему. А потом сочинили зло, которого бы все боялись, а эта шайка делала вид, что всех защищает. Защитнички!
Юрий покачал головой. В голове творилось невесть что, да ещё водка кружила, словно метель, путая всё и заметая.
Саня угрюмо закурил и продолжил:
— Кто с оружием — тот и власть. Они и устроили весь мир таким, как мы его видим сейчас: войны, геноцид, фашизм, коммунизм… все эти гитлеры, сталины, тьфу! Всё это — огорошивание людей, вся эта манипуляция, натравливание друг на дружку. Ты глянь! Ни дня, чтоб какая-нибудь сволочь войны не развязала. И вечно одно и то же: белые — на чёрных, католики — на чурок… на кочевников и на эти… минареты. Тупые и охло — на очкариков. Блин! Уже придумать ничего нового нельзя, всё уже было — так они по кругу пошли, и-ик!.. — он сделал большой глоток рассола из банки. — У-у… А почему так? А у китайцев, кстати, драконы добрые были, и сейчас добрые. Правда, один хер у них сплошной коммунизм… Так что правильней — Змей-Горюныч… и-ик! У-у… — Саня отдышался и взял бутылку. — Я не особо в этом силён, но уверен, что началось это тогда, в те времена… И не Горюнычи начали!..
— Погоди, постой, — возразил Юрий, выпучивая глаза. — Ты хочешь сказать, что, это… Змей-Горыныч мог не допустить? Как? Он же животное.
— Да конечно! Он не умней коровы, только здоровый — с мамонта. И, кстати, он не трёхголовый, а двух. Да-а, отсюда и герб пошёл. И святой, разящий змея, и все упоминания «гада» повсюду в библии и в других местах. Они помнят, что когда-то сделали ради наживы, ради дворцов и меринов, в смысле тачек. Чисто по Фрейду им покоя не даёт грешок! А может, издеваются, мол, мы знаем, как было всё, а вы хаваете. Но скорее всего, лень новое придумывать. — Он хлопнул себя по колену и разлил остатки. Выпили. — Пойду, схожу ещё.
Саня гремел чем-то в тёмном углу, а Юрий сидел и думал, как не пропустить момента, когда крыша окончательно провалится, и как это вовремя определить. Впрочем, где-то ему даже нравилась идея хозяина, несмотря на всю свою фантастичность. Да ладно, чего там — сказочность. Он всё правильно излагал. Да и в доме с керосиновой лампой, с каким-никаким собеседником — лучше, чем в лесу.
— Ты даже не представляешь, как приятно иногда поговорить с кем-нибудь, — возвращаясь и выставляя ещё одну бутылку водки, сказал Саня. — А то живёшь тут один…
— А почему ты тут живёшь? — спросил Юра, хрустя огурцом. Он проголодался, но в доме, кажется, было шаром покати.
Хозяин откупорил бутылку, задумчиво жуя сигарету.
— Я тебе скажу, но ты мне пообещай, — Саня поднял опрокинувшийся стакан и налил. — Обещай, что никому про это не расскажешь. Ты пойми… У меня было всё: семья, сын Антоха есть. А я ушёл из дома, ушёл от них, вот такая вот я скотина оказался! Три года скоро адрес — Кудыкина гора. Пошёл я как-то на охоту… как в анекдоте. Или в сказке страшной… Набрёл, вобщем, на эту хибару, заночевал. Думал как ты, что утром домой… Сижу, тушёнку из банки выковыриваю, штоф приканчиваю, собираюсь на боковую. Луна так светит, как «ксенон» прямо в окно. — По небритому лицу пробежала гримаса. — Если бы я не знал, если бы врачи не убедили меня, что та моя контузия обошлась ерундой, я бы решил: хана, белка или, того круче, крыша потекла. А теперь — как всё бросить?
— Да хрен бы с ним…
— Ты чего? Представляешь, что они с ним сделают? Не-ет, братан, им нельзя до него добраться. Я на двух войнах побывал. Во-о! Встретил тут одного чела… Не тут… Вышел как-то утром покурить во двор. Уже решил к тому времени, что на контракт. Жена не знала. Сижу, жду, когда супермаркет откроется. Вижу: идёт парень с рюкзачком и улыбается. Подходит, улыбается и говорит: «Не одолжите двадцать рублей на маршрутку — я в Донбасс еду». А там ещё только началось всё. Он в Донбасс едет с Урала — и улыбается. Ну, дал я ему двадцатку, слава Богу, хватало. Ну, идиот. Он. Я не такой. Я легально поехал. — Саня опустил голову и вздохнул. — Не помогло. — Тут он снова поднял голову, стукнул по столу, засыпая его пеплом. — Защищать это — это всё, на что я годен! Потому что это правильно. Я патриот, и это — правильно. Я за Горюныча убью. И если я сопьюсь тут в лесу и сдохну…
Он звякнул горлышком о стакан, но вспомнил, что разлил и поставил бутылку.
— Херня это. Давай. Давай…
— А он один такой? — спросил Юрий, потянувшись к банке.
— Не, не думаю, — задумчиво ответил Саня. Он заметно осоловел, подпёр голову рукой, и вся эта конструкция раскачивалась, как на ветру. — Он же не может жить вечно? Значит, его кто-то родил. Где-то есть и мамаша, только я её не видел.
— Как же его до сих пор не нашли…
— Ну, мало ли кого не нашли, — сказал Саня, распрямляясь и расправляя плечи. — Страна-то большая, тут чего хочешь можно не найти.
— Да гора даже — Кудыкина! — прыснул Юрий, окончательно забыв об осторожности.
— Э-э, Кудыкиных гор знаешь сколько, — сипло засмеялся хозяин, — больше только Лысых или, там, Чёртовых.
Юрий задумчиво смотрел на чёрное оконце, в котором обманчивым солнцем отражалась лампа.
— Всё-таки жаль, — с грустью сказал он, — это же мировое открытие!
— Ха! Щас! — Саня вскочил из-за стола и скрылся в темноте. Загремели ящики, коробки, что-то со звоном просыпалось и запрыгало по полу, а потом с железным лязгом тяжело бухнуло.
Горняшкин хотел уже встать. Тут на свет вышел Саня: без ружья, но что-то держа в руке. Сев, он со стуком поставил это на стол.
Это была не ещё одна бутылка.
Юрий смотрел на предмет, похожий на крупную пепельницу на трёх причудливых ножках, явно старинной работы. Если не обращать внимания на размер. Даже если бы не видел однажды в музее настоящий зуб мамонта, он бы понял, что это зуб. К примеру, коровы. Очень большой коровы, и очень, очень старый.
— Выпал недавно, — прокомментировал Саня. — Всю ночь стонал, гад. Утром подбросил мне. Чтоб пожалел, наверно.
Саня хлопнул себя по голым коленям и встал.
— Чего ты? — вздрогнул Юрий, не сводя глаз с зуба.
«Вот, сейчас начнётся! Как же я прозевал?..»
— Пошли.
— Куда?
«Выведет во двор и там застрелит. Так, вроде, полагается делать».
— Пошли! — Саня не без труда натянул на ноги старые грязные штаны, сунул босые ноги в разношенные грязные берцы. Выдохнув, засунул водку в карман бушлата, а огурчик, завёрнутый в газету, в другой.
— Фонарик есть? Давай.
Юрий всё ещё сидел, не шевелясь, не зная что делать. Он нагнулся, порылся в рюкзаке и достал фонарик на аккумуляторе. Невзначай он взял и ружьё, и, выпрямившись, застыл: Саня, слегка покачиваясь, глядел на него с усмешкой.
— Ружьё оставь, а то пальнёшь ещё дурком. Я же безоружный. И вообще, пока ты со мной, можешь ни о чём не волноваться.
Договорив, хозяин прикрутил лампу. Они оказались в кромешной темноте. Заскрипели полы. Потом дверь. «Бошку береги… — оказавшись снаружи, Саня включил фонарик, посветил на лес. — Хороший фонарик. Давай за мной».
Идти было неудобно, потому что Саня светил, куда только ему вздумается.
— Он в какую сторону-то полетел?
— Не знаю.
МЧСник уже сообразил: убивать его не станут, но что за игру придумал хозяин, не имел понятия. Может, покажет ему ещё гигантские следы на земле или, не дай Бог, недоеденный труп коровы? А хочет ли он вообще увидеть Змея-Горыныча?
Но продолжал идти следом.
— Он, скорее всего, на болото рванул. Если не больно сильно обос… испугался. Нет — значит под горой залёг. Там катакомбы старые. Но туда не пойдём, далеко. Да! Во! Что я говорил, что он мне говорил… рассказывал. Они-то, Горюнычи, давно жили. Рядом с людьми. Зверюга он умный, сильный. И поговорить можно. Жаль, не пьёт только. У меня бабка с коровой разговаривала, как с человеком. С ко-ро-вой!
Удавалось разобрать едва ли половину слов.
— Война кончилась. Я знаю, как это — с войны в мирную жизнь. Крыша съехала.
— Подставили Горюнычей. Корову украли, чтоб сожрать. Типа. Даже кости нашли в лесу. Следы рядом змеевы. Народ за дрынколья. А сами б подумали — он же травоядный, ёпт! Вот тогда Горюнышка и подался на болота. На нелегальное положение. Партизанить начал.
Юрий подумал: как, наверно, тоскливо было Горюнычу на болотах, где и поговорить не с кем. Хотя он не человек.
— Короче, — продолжал вещать без оглядки Саня. — В лесу — бандит. В горах возьми. А настоящие бандиты — герои! Прибрали всё к рукам. Вот такая прихвостизация!
В ночи литаврами грянул Санин хохот.
Задумавшись, Юрий не заметил, что свет впереди перестал плясать и удаляться и едва не столкнулся с Саней. «Ты чего?!» — «Того», — мрачно ответили из темноты, фонарь освещал траву.
Юрий, стоя под звёздами как под холодным душем, практически на одной ноге, вдруг отчётливо, ясно, как это говорится, в трезвом уме и твёрдой памяти, подумал: а в ту ли историю он тут влез?
— Всё ещё не веришь, да? — по-своему было истолковано молчание. — Пойдём. — В голосе слышалась злорадная улыбка. Луч фонаря уткнулся в чёрный забор леса. Они шли быстро. — Вся наша жизнь… Войны… Путин-Шмутин…
Юрий в такт проваливался в колдобины и только удивлялся, как Саня умудряется орать и не откусить себе язык.
—…Вся эта шайка дурит и дурит нашего брата. Возьми, ёпт, любого правителя. Хоть нашего, хоть какого. «Враг! Враг!» Я говорил. А кому надо пулю в живот? Я, я видел, сам в руках держал чужие мозги. Он на броне впереди меня сидел. Ему осколком башку как сбрило. А мозги в руках у меня. Не что-нибудь — мозги! Отдай-ка их! Или ногу. Я две войны прошёл.
Они вошли в лес, и Юрий понял, что до сих пор это были цветочки. Сосредоточившись на ногах, он головой встретит дерево и тут под ним и останется, как Змей-Горюныч.
— Чёрные — на белых, — не унимался Саня. Свет его фонаря бесчисленно ломался обступившими медными стволами. — Ну?..
— Дураки на умных…
— Во! А потом — по кругу. Те же наоборот. Дебилы — на всё! Мы рождены, чтоб сказку сделать дебылью! В Афганистане, в «Чёрном тюльпане»! Всё.
Лес внезапно кончился, и Юрий сразу же упал три раза подряд.
— Прибыли, — фонарь чертил быстрые полумесяцы. — Тут он, на болоте шухерится, Гадушко.
Запах был тяжёлый. Стало светлей и холодней. Звёзды слезливо моргали. Некрупная луна начала склонятся к земле.
— Пришли, — шёпотом сказал Саня и вырубил фонарь.
Измученный темнотой диспетчер вздрогнул.
— Зачем?!
— Пускай глаза привыкнут, — буркнула темнота. — Иначе не вылезет. Тс-с… Он осторожный… Чего его давеча понесло? Мож, приснилось что…
Горняшкин молчал и слушал, привыкая к темноте.
Из космоса налетели комары.
Раздался шлепок с барабанным эхом.
— Суки… — шёпотом ругнулся Саня, надвинулся, задышал в лицо — Давай выпьем… держи, из горла.
В руку ткнулось холодное стекло. Зашуршала газета. Юрий бездумно выпил и даже не потянулся за закуской. Вернул чёрному шевелящемуся силуэту бутыль. Булькнуло.
— А может…
— Тихо! — зашипел Саня и дёрнул его за рукав. — Вон он! Вон!.. Видишь?
Юрию вдруг стало совершенно легко, спокойно. В отличие от его проводника, его даже комары не атаковали, он готов был увидеть что угодно. Но ничего не видел.
— Да вон же. Под луной. За рукой, твою мать, следи!
Юрий видел только два хорошо заметных деревца, скорее даже высоких пня. Они торчали, как два пальца, в виде английской V. Больше ничегошеньки не видел.
— Эй! Горю-юныч! — заорал Саня. — Это я! Саня! Слышь? Не боись, вылазь! Поговорим, ёпт. — Он громко шлёпнул себя по животу. — Твари…
Вдруг те самые остовы берёз или осин загнулись вниз, пропали. Горняш-кин задержал дыхание. Послышался низкий гул, словно гигантская отрыжка. А потом всё — остался звон в ушах.
Чиркнула зажигалка.
— Не, не вылезет, — сказал Саня. Он закурил и резко сплюнул. — Дрейфит. А попрёмся — улетит. Эх… Поговорили… — он шёлкнул выключателем: — Хороший фонарик… Пошли, комары задолбали. Давай догоняй! — и пошёл вслед за лучом.
Юрий заставил себя сделать первый шаг — и немедленно угодил в очередную яму, едва не подвернув лодыжку. Он спиной чувствовал тяжёлый взгляд. Это были не комары и даже не лягушки, и уж точно — не коровы. Болото ещё пару раз напоминало о себе, подавая голос. И у Горняшкина всякий раз холодела спина, а ноги стремились пуститься бегом, пока они не вошли в лес — словно погрузились в по-ночному тёплую воду. Только хруст валежника, кивание веток, мелкая суета листвы вокруг. Лес явно провозгласил себя другом. Он похлопывал по плечу, подбирал с дороги корни.
Незаметно добрались до домика.
Саня зажёг лампу, скинул с ног ботинки, штаны решил оставить, и с сожалением протянул фонарик.
— Ну ничего, садись. — Он налил. — Видал?
— Видал.
Саня выпил, тяжело дыша. Вся грудь и особенно солидный живот были в рыжих пятнах от убитых комаров. «Абсолютно разбойный вид, — вдруг подумал Юрий. — Чуть не помер, будет что вспомнить, да-а…». Окровавленный человек протягивал стопку, а огурчик уже просился из банки наружу.
— А я чего говорил? — во всю заработал челюстью «пират» и встал. — Пойду, сварганю пожрать чё-нибудь.
В ушах по-прежнему шумел лес. И стук, и звон посуды на кухоньке за перегородкой, даже не оклеенной обоями, долетал издалека. И пахло болотом, а не чем-то съедобным. Ноги гудели. Голод вернулся. Он потянулся за огурцом и бросил взгляд на окна. Снаружи монстр с двумя головами на длинных шеях таращился сквозь стекло. Головы у зверя были совсем человеческие, и даже с лицами.
Застигнутый врасплох отвернулся от окна, отыскивая взглядом ружьё.
Саня смотрел на него, держа в полотенце широкую плоскую сковородку, исходящую паром.
— Там… — Юрий показал на окно.
Но в посиневшем стекле отражались лишь два их лица.
— Опять за старое? — сказал Саня, ставя чёрную сковороду на стол, так что крупно порезанная бурая картошка с луком высоко подпрыгнула из масла. — Чего задёргался? Надо тебе ещё накатить. И брось ты… Давай под горяченькое. — Он вытер живот у висящего умывальника с клапаном-хвостом. Флёр спал, пират исчез — это был просто неопрятный одинокий мужчина с холостяцким ужином тире завтраком. Саня бросил на стол две кривозубые вилки, сел, взял самую разлапистую и бойко застучал в сковородке, доставая падающую жареную картошку и обжигаясь и выпучивая глаза запихивал её, рушащуюся, целыми связками в рот.
— Тоже мне «богатырь», — ворчал он с набитым ртом. — Не-е, ты не богатырь.
— А мне нравятся богатыри, — признался Горняшкин, ковыряя картошку — аппетит куда-то пропал, а вот выпить ещё хотелось. — И вообще всё. То есть, не всё, конечно. Но было же и хорошее. Как-то грустно без истории. Всё равно что узнать что-нибудь плохое про родителей.
— Да кто спорит…
Гость окончательно отложил вилку. На душе кошки скребли.
— Чё ты?
— Это же целый пласт истории. Я бы всё рассказал, да кто поверит? Хотя, если привлечь учёных, СМИ, международные организации всякие… Но с другой стороны… всё перепахать ради… — он покосился на тяжёлый зуб, оставленный на столе: — зуба. Может, и не нужно? Пусть всё остаётся как есть. Сейчас что угодно можно сказать хоть про кого — ну и что же?
— Да хер с ними со всеми: зверюгу жалко! А он ещё и говорящий, — Саня вдруг смело промокнул глаза.
До чего же странный человек! Не боится сказать правду или то, что считает правдой, не боится, что поднимут на смех, что запомнят.
Саня бросил алюминиевую вилку и достал сигарету.
— Ну давай теперь расскажи о себе. Что ты за фрукт, почему сидишь здесь и слушаешь, почему мы пьём здесь?
— А чего обо мне рассказывать? Нечего обо мне рассказывать, — признался Юрий дрогнувшим голосом. Ему внезапно захотелось выговориться и он задумался, отыскивая слова.
— Тогда давай выпьем, — не став ждать, предложил Саня, беря бутылку нетвёрдой рукой и наливая по половинке. — Да, бросил жену и пацана, ради того чтобы в лесу стеречь летающего гада. Осуждаешь?..
Юрий осторожно поставил стакан и пожал плечами. По совести, он, и правда, не понимал. Кроме того, продолжал собирать мысли.
— Понимаешь… — медленно проговорил Саня, — Сына нельзя любить, а потом не любить. Или нет… Что-то делать для него не в полную силу. Понимаешь? На войне столько насмотрелись… Кто первым страдает? Хотя они не понимают — потом поймут. И спиваться начнут. Или жён колотить. Или ещё хуже… в петлю или обратно на войну. Ну, не хватит меня, не выдержу я больше! — он уже кричал. — Сил нет! А тут… Я понял чудиков, которые жука какого-нибудь защищают или, там, моржа спасают на Мадагаскаре, блин. Эта зверюга никому не нужна и не известна. Вот, я могу справиться. Уж как есть, — он развёл руками, как бы невзначай поймав бутылку за горлышко. — Давай выпьем.
За окнами серело. Свет керосиновой лампы показался тяжёлым. Да и воздух. Новый день тяжело навалился на Юрия, словно тоже пил неизвестно где и с кем, и теперь пришёл, падая без сил.
Юрий вздрогнул, очнулся.
Саня пристально смотрел на него, слегка помутневший взгляд ничего не выражал.
— Ну что, на посошок? — сказал хозяин, давя о стол одну сигарету и доставая новую. Он казался совершенно трезвым. Как это часто бывает, случайно пущенная слеза гонит из организма весь хмель.
«Может, тоже поплакать? О чём?» — подумал Юрий, потягиваясь. Впервые он возвращался с охоты с добычей. Несмотря ни на что, ночь оставила о себе самые приятные чувства. Как память о чём-то важном, действительно значимом, хранимом до самой смерти. Он станет хранителем тайны, а возможно, со временем… Будет юмор, если о них напечатают в учебниках. Не сегодня, но когда-нибудь же будет? А сегодня просто отличный день.
Стало уже совсем светло, и Саня погасил лампу.
Они встали.
— Пошли?
— Пойду.
— У себя оставить не могу. Извини, сам понимаешь…
— Да не, — возразил Юрий, он поднял с пола рюкзак, подхватил ружьё. — Домой надо.
— Надо?
— Я в пожарке служу, надо на работу.
— На работу, — как далёкое эхо вторил Саня.
Солнце вставало за спиной. Горняшкин с удовольствием потянулся.
— Не ждёт меня никто! Чуть не помер, есть что вспомнить! Да-а… Даже не знаю, как теперь жить буду со всем этим, а? Слышь?
Он обернулся. Солнце ослепило его. Он довольно улыбнулся.
Саня быстро курил, как-то странно скособочась в дверях.
— Может, буду заглядывать, а? — Горняшкин поднял руку и помахал.
Саня махнул ему.
Юрий подтянул рюкзак, поправил ружьё.
Лес начинался буквально в двадцати шагах. Чуть левее — просёлок с жёлтой травой. В небе ни облачка. Появись сейчас над верхушками деревьев курьёзная, нескладная тень Горюныча — даже бы не испугался.
В этот момент грянул выстрел.
Юрий упал.
Подойдя, Саня несколько минут прислушивался. Затем проверил у тёплого тела пульс, стараясь не смотреть в лицо.
Поднял с земли рюкзак и ружьё и пошёл к дому.
Вернулся он с лопатой.
Покончив со всем, долго умывался, со звоном подкидывая поршень умывальника. Налил, выпил. Ногой пододвинул к столу комок рюкзака. Заглянул, встряхнул, вынул фонарь, отложил, рюкзак отбросил к стене.
Закурил. В мозгу ныло: что-то он забыл, что-то ещё нужно проверить… Но бессонная ночь, выпитое, мысли путались — так и не вспомнил. По разорённым остаткам картошки ползали мухи. Прогнав их, он накрыл сковороду старой газетой. Стянул штаны, остался в трусах и бушлате. Медленно докурив, забычил об стол. Было зябко.
Встал, торопливо зевнул и, подбрасывая ноги с по-птичьи поджатыми пальцами, пошёл спать.