Пустила жизнь на самотёк…

Пустила жизнь на самотёк,
живу, спустя рукав.
Вот и удача — наутёк,
и Бог со мной лукав.

Но вопрошаю, не смирясь:
где жизнь, что не пошла?
Где те миры, куда стремясь,
я так и не вошла?

Как запылился и устал
мой зябкий путь земной…
Где тот, который встречи ждал
несбывшейся со мной?

В давно обжитом уголке
творить свои миры
и пришивать строку к строке,
чтоб не было дыры,

и прясть невидимую нить,
не оставляя шва,
чтобы однажды распустить
всё, чем была жива.

***

Дорогие любимые лица,
что навеки ушли от меня,
притулиться бы мне к вам и слиться,
по законам воды и огня.

Застарелое чёрное горе —
кофта матери, почерк отца…
Я иду по обочине боли,
не надеясь дойти до конца.

И встаёт в глубине мирозданья
сердцевиной всего, что зову, —
это голое пламя страданья,
этот райский сияющий звук.

Зарастают могилы травою,
безмятежен их сон и высок.
Но вовек не смирится живое —
тонко плачущий в нас голосок.

***

Ты глядишь с высоты украдкой,
укради меня, укради!
Я навстречу тебе с тетрадкой,
с неизбывной тоской в груди.

Хоть какой-нибудь знак и милость,
хоть какую благую весть…
Что привиделось и помстилось —
мне важнее того, что есть.

Я бреду к тебе за ответом,
свою душу зажав в горсти.
Память вспыхнет нездешним светом,
стоит сердце лишь поднести.

* * *

И льнянокудрою, каштановой волной,
его звучаньем — умывался…
О. Мандельштам

Каштановою веткою качая,
шепнёшь, превозмогая немоту,
как жил всегда, во мне души не чая,
протягивая руки в пустоту.

И я живу у совести в опале,
слезами обливая каждый час.
Так вышло, что в любви мы не совпали –
ты так любил тогда, а я — сейчас.

Услышь меня средь лиственных оваций,
где сквозь времён распавшуюся связь
к тебе мне вечно тщетно прорываться,
каштановой волною умываться,
наивнее и чище становясь.

***

Я у Творца просила без конца
хоть отблеска любимого лица,
край облака подняв как одеяло.
Летит листва сквозь миллионы лет,
и каждый лист — как пропуск, как билет
туда, где жизнь любовью оделяла.

Но небеса, налитые свинцом,
нам адреса любимых мертвецов
не выдают сквозь сумрачную млечность.
С теченьем дней я делаюсь одней,
и с каждым днём мне ближе и родней
твоя недосягаемая вечность.

Я вижу руку с родинками звёзд,
я в бездну перекидываю мост,
и образ твой оплакан и обласкан.
Что не убило — не убьёт уже,
хоть постоянно видится душе
блаженный сон смертельного соблазна.

Минует всё, в далёкое маня.
Всё соткано из праха и огня,
всё будущей подёрнуто золою.
Грядущее, в сегодня обратясь,
назавтра с ним утрачивает связь,
и живо только милое былое.

Течёт сквозь пальцы времени вода.
В огромное, как небо, никогда
я боль свою как птицу отпустила.
Любовь земная, старый мой дружок,
в груди горячий розовый кружок,
сдвигает с места солнце и светила.

Рыбье
Когда-то в постановке драмкружка –
о детство! отыскать к тебе ходы бы! –
мне в сказке о мышонке Маршака
досталась роль поющей молча рыбы.

 

Поскольку голос был и вправду тих,
никто не мог меня расслышать в школе, –
в то время как другие пели стих,
я разевала рот в немом приколе.

 

Досадный самолюбию щелчок,
забавный штрих, безделка, в самом деле.
Но что-то подцепило на крючок,
заставив чуять чешую на теле.

 

Когда мне криком раздирает рот,
как на картине бешеного Мунка,
то кажется, что всё наоборот –
невидима и бессловесна мука.

 

И что пишу, и что в себе ношу –
для всех глухонемой абракадабры,
и как я вообще ещё дышу,
подцепленная удочкой за жабры, –
глас вопиющих в мировой дыре…
И даже на безрыбье нету рака,
что свистнул бы однажды на горе
за всех, хлебнувших жизненного краха.

 

Не верю в гороскопов дребедень,
в то, что пророчит месяц мой весенний.
Но каждый рыбный день — как Судный день,
и пятницы я жду, как воскресенья.

* * *

Под знаком рыб живу и ног не чую.
Плыву навстречу, но миную всех.
В миру не слышно, как внутри кричу я.
Одеты слёзы в смех как в рыбий мех.

 

Вот так-то, золотая моя рыбка,
всё золото спустившая в трубу.
Кому отдашь последнюю улыбку,
когда крючок подденет за губу?

 

Но разве лучше мучиться на суше,
глотая воздух злобы и измен,
когда в стихии обретают души
покой и волю счастию взамен.

* * *

Обиды — на обед,
на ужин — униженья.
Коловращенье бед
до головокруженья.

 

Но помни, коль ослаб,
про мудрое решенье:
про лягушачьих лап
слепое мельтешенье.

 

Вселенной молоко
мучительно взбивая,
спасёт тебя легко,
вздымая высоко,
душа твоя живая.

***

Старички, синички, синь небес
над скамьями городского парка.
Лёд слабеет и теряет вес,
жизнь его не более огарка.

Хрупкость льда, синичек, старичков…
Шла бы я и шла своей дорогой,
и зачем гляжу из-под очков,
маясь непонятною морокой.

Захотелось, мимо проходя,
им сказать: «Осталось так немного.
Слышите стук палочки дождя?
Это март приходит на подмогу!»

Так, чтобы и вправду помогло
старичкам и всей их малой свите:
«Верьте, скоро солнце и тепло!
Доживите, только доживите!»

***

Вот дерева скрипичный ключ,
которым отмыкают душу.
Весной его ласкает луч,
зимой снежинками опушит.

Причудливо изогнут ствол,
и не один гадал фотограф,
что означает жест его,
замысловатый иероглиф.

А я на свой толкую лад, —
как корчат их мученья те же.
Рай без любимых — это ад,
в каких бы кущах нас ни тешил.

Кривится, словно от резца,
как будто пламя жжёт утробу…
Но, чтоб глаголом жечь сердца,
сперва своё спалить попробуй.

И, сто ошибок совершив,
друг парадоксов — но не гений, —
спешу к кормушкам для души,
в места энигм и офигений,

здесь, на скамейке запасной,
в тиши дерев себя подслушать…
Укром, карманчик потайной…
Я рыба, я ищу где глубже.

Где небеса глядят в глаза,
где всё незыблемо и просто,
с души сползает, как слеза,
и позолота, и короста.

Колыбельная

Спи, мечта моя, вера, надежда
на всё то, что уже не сбылось,
что закрыло навек свои вежды,
что не спелось и не родилось.

Вам моя колыбельная эта,
чтоб не плакали громко в груди,
чтоб уплыли в целебную Лету
и не видели, что впереди.

Что не встретила, не полюбила,
всё, чему я сказала гуд бай,
засыпайте, чтоб вас позабыла,
баю-бай, баю-бай, баю-бай…

Все, кого не спасла от печали,
для кого не хватило огня,
засыпайте, забудьте, отчальте,
отпустите, простите меня.

Спи, несбывшееся,
неродившееся,
баю-бай, баю-бай,
поскорее засыпай,
затухай, моя тоска,
струйка вечного песка,
не спеша теки, теки,
упокой и упеки,
холмик маленький, родной,
спи, никто тому виной…

* * *

Волшебный отсвет фонаря,
в окне мне ветку серебря,
наверно, дан мне был не зря,
а для чего-то…
О кто ты, чью слепую власть
сегодня ощущаю всласть?
А день, когда я родилась,
была суббота.

 

Всю жизнь была не ко двору.
Вся жизнь была не по нутру –
по прописям, словам гуру,
по светофорам…
Но кто-то, прячущийся вне –
в окне, на облаке, в луне,
шептал мне о моей вине,
глядел с укором.

 

За что мне это или то,
в слезах просила я — за что?
Душа уже как решето,
мне не по силам!
Но вновь навстречу январю
в окно спасибо говорю
заре, ночному янтарю,
за всё, за всё благодарю,
за всё спасибо…

 

Сетевое

***
Напоминальщик пароля в Сети
требует подтвердить,
что человек то окно посетил,
вставив латинскую дичь.

Как же несложно сие доказать,
фокус донельзя убог —
цифры и буковки в шифр увязать,
после — курсором на «ок».

Всё! Человек ты! Сомненья отбрось!
Пусть ты ограбил, убил,
пусть негодяй, алкоголик, отброс
или последний дебил.

Тут загордится и мерин в пальто,
живший свиньёю свой век.
Пусть для других и себя ты никто,
но для Сети — человек!

 

***

Не бывает ничего без причин.
Я и дня не проживу без причуд.
У людей бывает много личин,
только я не прикрываюсь ничуть.

Все пароли и логины — фигня.
Своим именем весь мир наделю.
Ты не требуй только ужин с меня!
Не мешай тебе писать, как люблю.

Говорю, листок в руках теребя,
сразу ставши непривычно легка:
«Этот стих я родила от тебя.
Это может подтвердить ДНК».

***

Я отправляюсь в себя как в далёкую ссылку.
Кто же когда-нибудь кликнет по ней и меня,
кто же окликнет однажды отважно и пылко,
выхватив глазом из текста, как стих из огня?

Слово без клика — как будто безлюдная Мекка.
Ссылки застыли, заснув летаргическим сном.
И, пока их не коснулась рука человека,
будут манить нас двойным заколдованным дном.

В рай, как известно в народе, насильно не тянут.
Вот водопой — ну, а пить не заставить никак.
Слава ж безумцам, которые всё не устанут
кликать друг друга, затерянных в тёмных веках!

***
Слёзы людские, о слёзы людские…
Ф. Тютчев

Я весь мир заставил плакать…
Б. Пастернак

Друг Сетевой — уж не помню я повод, —
в шутку, а может всерьёз
мне написал на стихире: «Любого
Вы доведёте до слёз!»

«Слёзы людские, о слёзы людские…»
Жизнь омывающий душ.
Не вызволяла нарочно тоски я
из человеческих душ.

Тайна сия, обольщения морок…
Нынче Амур мой без стрел.
В пороховницах есть ещё порох,
только он чуть отсырел.

Если стихи — это те же доспехи,
обезоружена я
тем, что в слезах ваших вижу, не в смехе,
это сильнее копья.

Как зеленеет и дышит живое,
сбрызнутое росой…
Как я любуюсь людскою слезою,
вашей душою босой.

***

Чтоб никогда не прервалась нить,
что нас ведёт, скрепя —
я нажимаю на «сохранить»
где-то внутри себя.

Знаю, в реальности так нельзя,
но через все клише —
я нажимаю на «взять в друзья»
всё, что мне по душе.

А чтоб никто не смог разозлить,
радость во мне убить —
я нажимаю на «удалить»
всё, что нельзя любить.