Четыре миниатюры

Без носа

— Осталась неделя, — задумчиво произнесла Катерина и загадочно посмотрела на мужа Мишу. – Слушай плюшевый, почему ты не хочешь взять меня с собой?
— Нельзя, — отрезал Мишка. – На острове нужен только один ученый. Зоогидровулканолог. Для исследования зарождения жизни в остывающем подводном вулкане.
— Хорошо, я поеду за свой счет! Как турист.
— За мой счет! – поправил Мишка и осекся. – Извини, такая турпоездка дорого обойдется, наш семейный бюджет треснет, и потом, на кого мы оставим Наглую Морду?
— Так, а на кого мы оставим меня? – грозно поинтересовалась Катя.
— С Наглой Мордой ты не пропадешь.
— Что?
— Я имел в виду кота. Он домовитый и надежный.
— Ты быстро найдешь какую-нибудь островитянку.
— Остров необитаемый. В этом суть эксперимента.
— Женщины с соседних островов будут таскаться к тебе на байдарках.
— На пирогах, — поправил Мишка.
— Ага, проговорился! Уже даже придумал, как они к тебе будут таскаться!
— Я еду туда ра-бо-тать! – уверенно заявил Мишка. – Женщин буду отгонять бамбуковой удочкой.
— Так! Тебе, значит, свежая рыба, морепродукты, кокосовое молоко, купание в океане и сплошное лето, а мне, значит, докторская колбаса, куриные грудки, пиво, бассейн с хлоркой и вечная зима.
— Ну, не пей пиво! Пей водку! Сразу потеплеет.
— Я за рулем.
— Ходи пешком с лыжными палками. Стакан приняла и на четырех ногах…
— Сейчас твои шутки закончатся. Сообщаю, тебе  придется что-то оставить мне в залог!
— Например?
— Какую-то часть тела. Отрежем, и я буду хранить ее, нет его, до твоего возвращения в морозилке.
— Нет, только не его! На острове опасно делать что-то сидя, кто-нибудь укусит, — запротестовал Мишка.
— Хорошо, — внезапно согласилась Катя. – Тогда отрежем до твоего возвращения нос.
— Почему не ухо? Я согласен даже оба!
— Ты панамой прикроешь голову и островитянки на байдарках тут, как тут, а отрезанный нос они даже в бинокль разглядят.
Слава о племени безносых докатилась до всех островов Океании. Высокой честью среди островитянок считается заполучить в мужья светлокожего юношу, которому при достижении совершеннолетия отрезают нос.  Мужчина не должен быть любопытным. Верховный вождь племени Михоа, его многочисленные жены, дети и внуки, почитают за божество горячий подводный вулкан. Просят вулкан никогда не остывать.

Барабан (перевод с маори)

— Здравствуй вождь, — многозначительно произнес Тау-Тити, но не поклонился: все-таки барабанщик третий по важности человек после вождя и колдуна.
Вождь Матаги в ответ едва кивнул головой. При таком подходе дело могло не выгореть. Важный разговор нужно было начать с чего-то возвышенного и заветного.
— Как твоя любимая свинья? – нашелся Тау-Тити. – Ну, эта, с черным пятном возле уха.
— Выздоровела! – радостно откликнулся вождь, но тут, же насупился. – Кто же свинье кни-га дает? Падрэ Антонио принес большой мешок с кни-га. Не велел жечь. Узнаю, говорит, ром больше не налью. А, жаль, хорошо горит!
— Все равно не нальет! – засомневался Тау-Тити.
— А, вдруг нальет немного, пол кокосовой скорлупы, — размечтался Матаги, но сам себя одернул. — Третья жена, решила книга любимой свинье скормить. Про свинью падрэ ничего не говорил, — горестно продолжил вождь. — Так плохо было, что хотел третью жену побить. Тесно, говорит, в хижине стало. Всюду кни-га, не повернуться. Ни на что не годная жена! Даже барабан из нее не получится!
— Маленький получится, — утешил Тау-Тити вождя.
— Нет, не получится, — возразил вождь, — шрамы на спине. С пальмы упала, и прямо спиной на кокосовую скорлупу.
— Да, плохой звук будет, — согласился Тау-Тити.
Разговор принимал нужный оборот, но требовал правильного продолжения.
– Шкура должна быть прочная, но гладкая. На нашем большом барабане родимое пятно, и духи уши закрывают, когда я по нему колотушкой попадаю. Духи могут обидеться. Новый барабан нужен.
— Гм… – почесал голову Матаги. – Можно на соседей напасть, — по ночам их обезьяны наши кокосовые пальмы трясут, — но мужчины, кто на охоте, кто на рыбалке. Да, и умелых воинов совсем нет: копьями и стрелами насквозь пробивают, а зачем в барабане дырка?
— А зачем война? – задал риторический вопрос псевдопацифист Тау-Тити. – Если тебя убьют, с кем останется любимая свинья? С третьей женой?
Тау-Тити чуть помедлил и перешел к своей грандиозной творческой задумке.
— Хочу сделать белый барабан! Духи будут очень довольны!
— Падрэ Антонио большой-большой, — оценил идею умный Матаги. – Акула напала, только мокрый кни-га остался! Падрэ Антонио весьма удивился первому вопросу, заданному вождем Матаги при утренней встрече
— У белых людей бывают бородавки на спине?

Трагическая гибель молчаливой золотой рыбки

Шур, едва проснувшись, осознал свое безнадежное одиночество. Он трепетно погладил правой рукой соседнюю пустую подушку и даже приподнял ее уголок. Свесив голову, заглянул под кровать: вдруг Тоня скатилась туда во время сна. Пусто! Шур похлопал глазами, повернулся на спину и уставился носом строго в потолок, чтобы во время плача не потерялась ни одна слезинка. Пусть соленые капельки стекают в уши до наступления глубокой тишины. Шур напряг затылок, пытаясь зарыться в подушку еще глубже, чтобы образовалась глубокая ямка. Он представил, как слезы, заполнив уши, начнут перетекать в ямку, и соленая вода будет подниматься все выше и выше, пока не накроет торчащий нос. «Утону в своих слезах», — подумал Шур. – «Никому я теперь не нужен!»
– А как же золотая рыбка? – произнес тонущий Шур и вспомнил слова Маленького Принца. – «Мы в ответе за тех, кого приручили!»
Нельзя тонуть, не пристроив рыбку. Первый раз Шур выкупил рыбку у Свиней: Наф-Нафа и Ниф-Нифа, когда они решили отпраздновать День рождения своего кота Нуф-Нуфа и купили ему в подарок золотую рыбку, а к ней две упаковки пива, по шесть двухлитровых пластиковых бутылок в каждой. Шур спас маленькую рыбку, обменяв ее на пузырек валерьянки для кота, за что, впоследствии, получил по полной программе от Тони, которая тоже любила валерьянку. Во время регулярных ссор она хваталась за объемную левую грудь, а Шур бросался за пузырьком и стаканчиком с водой. Иногда Антонина, как с уважением называло ее общежитское сообщество, путалась и прижимала ладонь к правой, столь же необъятной, груди, но наивный Шур не замечал ошибку. К тому же он был историком, а не медиком, и, наверное, поэтому с трепетом относился ко всему живому, особенно к братьям нашим меньшим.
Член Общества Тюленей, отвоевавших на всей территории общаги право валяться, где им вздумается, когда им вздумается и сколько им вздумается, – ответственный Шур встал с постели и направился к аквариуму, стоявшему на подоконнике. Сквозь мутное позеленевшее стекло большого бокала на ножке, в котором давно не меняли воду, на него укоризненно смотрела золотая рыбка. Нет, она не обижалась, что плавает в зеленой жиже, и что ее давно не кормили. Разве можно назвать кормом хлебные крошки и сигаретные окурки, которые иногда бросала в воду подвыпившая Антонина.
Шур обхватил бокал левой рукой, словно футбольный мяч, и в одних трусах отправился устраивать будущее золотой рыбки. Только шлепанцы надел.
Далее по тексту должны были бы встречаться нецензурные слова, но, бережно относясь к хорошо воспитанным читателям, автор использовал эвфемизмы.
Едва ступив за порог своей комнаты, Шур на чем-то поскользнулся и чуть не упал.
– Dog shit! – воскликнул Шур. Даже в таких ситуациях он не позволял себе грязно ругаться. Хорошо еще, что аквариум-бокал был заполнен зеленой жижей лишь наполовину и вонючее месиво только слегка облило живот. Шур сразу же представил: каково рыбке в этом плавать: «Не каково’, а ка’ково!» Под ногами валялась банановая кожура. Точно такие же шкурки аккуратно располагались по всему полутемному коридору. Это развлекались, как могли, изобретательные дети аспирантов. Соседняя дверь находилась в двух шагах. За ней активно проживал дружелюбный физик Похер, который в первой половине дня был частенько неадекватен. Шур аккуратно отбросил, лежавшую возле двери кожуру и вежливо, но решительно постучал. Ведь дело было неотложным и касалось жизни маленького беззащитного существа.
Раздался тяжелый удар и характерный звон. Это с другой стороны двери вдребезги разбилась пустая пивная бутылка.
– «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает му’дно», – грозно исполнил вариацию кричалки Винни-Пуха хриплый мужской голос.
– Some more dark! – спецшкола давала о себе знать, и, при случае, Шур мог ответить на хорошем английском языке, не нарушая норм приличия.
– А, это ты, Шур! Ну, заходи!– милостиво позволил Похер.
– Пох! Приюти на время рыбку! – Шур начал с порога, чтобы не упускать инициативу.
¬– Какую рыбку? Воблу на время я с удовольствием приючу′ или прию′чу, особенно, если она приплывет с тремя бутылками пива, — Похер сидел в продранном кресле, уставившись мутными глазами на входную дверь и поглаживая пивной живот. Он опорожнял последнюю пивную бутылку, как истинный любитель пива не признавая банок и пластиковых пузырей.
– Да, нет, Пох, живую золотую рыбку, – Шур протянул по направлению к любителю пива позеленевший бокал.
– Это какой-то головастик, — задумчиво сообщил Похер, рассмотрев бокал. – Посмотри он же зеленый. Выпусти его в болото, а емкость я оприходую. Можно даже не мыть. В нее четыре бутылки пива поместятся.
– Пох, какое болото? Сейчас зима. Январь месяц. Болота, наверное, промерзли до дна. А потом это золотая рыбка!
– Зима? – удивленно спросил Похер. – Мне в октябре надо два зачета сдать, иначе отчислят.
– Надо было сдать! – поправил Шур. Дальше он не стал переводить будущее время в прошедшее.
– Да похер эти зачеты! Антонина справку слепит, что я ногу сломал. Нет обе ноги: в октябре левую, а в декабре правую и четыре ребра, – сообщил Похер.
– Ушла Тоня! – сказал Шур и присел на лежбище Похера, обняв бокал с золотой рыбкой.
– Это горе в пиве не утопить! Водка нужна! – заявил Похер, деликатно помолчав. – Оставляешь аквариум и идешь к Кроликам. У них всегда деньги заныканы. Даже это недобитое кулачье поведется на историю несчастной любви. В крайнем случае, Лав! Но только, в очень крайнем случае. Нельзя бесконечно обирать сострадание.
Шур покинул комнату гостеприимного Похера и, сделав два шага, постучал в дверь следующей комнаты.
– Кто там? – одновременно воскликнули два голоса. Судя по звуку, обитатели кирпичной клетки были увлечены важным делом, за которое их прозвали Кроликами.
– Сто грамм! – грубо ответил Шур.
– Сейчас выйду, дверь открою, и мало не покажется, – сказал Кролик.
– Peace-door-ball, – заметил Шур. – Скоро от такой семейной жизни у тебя peace отвалится, и нечего будет показывать.
– Подожди, не выходи, – заверещала Крольчиха.
– Да, вначале завершите начатое, а то придется вам вдвоем до двери танцевать, – продолжил тему Шур.
– Шу..ур! Сейчас зако…ончим, – просипел Кролик.
– Пусть идет на…ах! На….ах! На……ах! – застонала Крольчиха.
Деликатный Шур не стал тропить супругов и отправился дальше по коридору. Следующую дверь он миновал не останавливаясь. За дверью жили Свиньи, а какой с них спрос? Возле четвертой двери Шур немного потоптался. Дело в том, что Тоня категорически запретила к ней даже приближаться. Но Тоня ушла, а с ее уходом исчезло табу.
Шур осторожно постучал.
Дверь бесшумно открылась, а в ее проеме обозначилась худенькая девушка в желтом халатике.
– Шур! Ну, что случилось? Ты же в одних трусиках! Как тебя в таком виде Антонина отпустила. Посмотри, какой в коридоре сквозняк. Ты же простудишься. Ну-ка быстренько входи.
– Ушла Тоня, – грустно сказал Шур, входя в светелку Любушки–Лав. – А мне не на кого рыбку оставить, – и заплакал.
– Ну, что ты! – Лав посадила Шура на пастель, прижала к себе и принялась гладить его нечесаные лохмы. – Вернется Тоня. Как можно такого хорошего мальчика одного оставлять. – Ну, не надо плакать. Мальчики не плачут! Я бы взяла твою рыбку, но уезжаю через неделю учительницей младших классов в какой-то городишко, даже названия не помню. Надоело мне без работы слоняться. На, вот возьми, полбаллона пива, кто из ребят забыл. Выпей, поспи, а когда проснешься, появится Тоня.
– Спасибо тебе, Любушка! – сказал Шур. – Как мы без тебя тут будем со Свиньями и Кроликами.
– А ты на что? – совершенно серьезно спросила Лав. – Ты такой же юродивый, как и я! Береги их всех: особенно Похера, он ведь запросто пропьет свою светлую голову. Энтони правильная девушка, но толстокожая, а у тебя кожа наизнанку вывернута. К человеческой боли. Ну, иди!
Прихватив полбаллона пива, Шур вышел от Лав и направился за рыбкой. Похер крепко спал, обняв бокал. Стараясь не потревожить Похера, Шур аккуратно вытащил бокал из его лап и отправился к своему лежбищу.
Слегка побеспокоив рыбку, Шур перенес ее половником в стаканчик для зубных щеток, заполненный водой. Бывший аквариум он тщательно вымыл, перелил в него пиво из баллона и выпустил в сверкающую посудину золотую рыбку.
Поставил аквариум на подоконник и забрался на него сам. Обхватив аквариум-бокал двумя руками, Шур чуть прихлебывал маленькими глоточками пиво, смотрел на рыбку и умилялся. Получалось, что они вместе молча, пили пиво. Шур оприходовал половину содержимого бокала, когда стремительно открылась дверь и в комнату влетела Тоня.
– Фу, духотища какая! Пиво дуешь? – Тоня выхватила у онемевшего Шура посудину и залпом выпила остатки пива вместе с золотой рыбкой.
– Тоня… Там же моя рыбка плавала. Моя золотая рыбка! – глаза у Шура округлились и застыли.
– Да не переживай, мы во время ночных дежурств и не такое трескаем! Когда ты дрых, Светка позвонила и попросила срочно ее подменить.
– Тоня, ты мою золотую рыбку съела! – к Шуру вернулся дар речи.
– Ах, ты рыбку свою пожалел! – Тоня перевернула пустой бокал и надела Шуру на голову.
Бокал, смоченный пивом и управляемый ловкими Тониными руками, скользнув кромкой по мягким ушам и курносому носу, уперся дном в макушку Шура. Кромка бокала оказалась чуть ниже подбородка Шура.
– Теперь ты не просто м…дак, а м…дак в скафандре. Космический м…дак! – Антонина еще не сообразила, что сгоряча натворила.
– Тоня, а как же я буду зубы чистить? – спросил Шур.
– Жвачку будешь жевать! – Антонина стояла над Шуром, скрестив руки на пышной груди.
– Тоня, а как я пить буду?
– Через коктейльную соломинку! – Антонина все еще наслаждалась своим могуществом.
– А как же есть?
– А есть ты не будешь! У нас кто не работает, тот не ест!
– Хорошо, Тоня! – согласился Шур.
И тут Тоню «торкнуло»:
– Ладно! Снимай свой скафандр!
Шур попытался стащить аквариум с головы, но ничего не получилось.
– Тоня! Он застрял, как узкое кольцо на толстом пальце, – сообщил Шур.
– Ни черта делать не умеешь! Убери руки, я сама попробую! – сказала, уже слегка испугавшаяся, Тоня.
Но и у Тони, несмотря на все ее старания, тоже ничего не получилось.
– Сходи за Похером. Он умный, и что-нибудь придумает! – дал дельный совет Шур.
Тоня метнулась за Похером и буквально втащила его за руку в комнату.
– Случай нетривиальный! – глубокомысленно произнес Похер и постучал пальцами по стеклу. Простые способы: разогреть бокал – он расширится или охладить голову Шура – она сожмется, здесь не реализуемы. Можно взять у Кроликов деревянный молоток для отбивания мяса и треснуть, но посудину жалко…
– Похер, ты что спятил? – спросила Тоня. – Голова его слабое место, да еще лицо можем порезать стеклянными осколками.
– Если бы у бокала не было ножки, то можно было бы попробовать стеклорезом, – выдал очередную идею Похер.
– Тоня, я в туалет хочу! – прервал дискуссию Шур.
– Иди, может что-нибудь умное высидишь, – разрешила Тоня.
Выйдя в коридор, Шур тут же поскользнулся на банановой шкурке, подложенной добрыми детьми, и, падая назад, врезался стеклянным куполом в закрытую дверь. Раздался звон и Шур сполз на пол. Дверь, открывающаяся внутрь комнаты, распахнулась, и большие теплые Тонины руки обхватили его освобожденную голову.
– Слава Богу, мой котик, нигде не порезался!
Похер аккуратно обошел парочку, уютно примостившуюся среди битого стекла, покачал головой, сожалея о разбитом бокале, и отправился в свою комнату.
– Тоня, а как же рыбка! – вспомнил Шур.
– Я тебе другую куплю. Большого зеркального карпа, а к нему картошки. Положим мы этого карпа на сковороду, в кастрюльке сварим картошку, и как навернем. И перестанет, мой котик, дурью маяться. Достанет свои книжки – тетрадки и начнет заниматься.

Ассоль и дикие гёзы

Двухкомнатная квартира маловата для троих, особенно если жилая площадь 32 м2, а жильцы – юная девушка, женщина забальзаковского возраста и старуха. Извините, женщина преклонных лет. И эти трое — родственники, и все филологи, да еще с именами-отчествами-фамилиями: Ассоль Францевна Чеховская, Чайка Антоновна Чеховская и Вера Георгиевна Дурова. Да, и у книжных шкафов вылетели стекла и оторвались дверцы, поэтому книги валяются повсюду, включая ванную и туалет.
Бабушка Вера Георгиевна специализировалась на ненормативной лексике и сленге, мама Чайка Антоновна или, в соответствии с паспортными данными, Елизавета Антоновна, — на творчестве А.П.Чехова, а Ассоль еще ни на чем не специализировалась и училась на втором курсе филфака университета.
Худенькая Ба, как называла ее Ассоль, стремительная передвигалась, опираясь на палочку, много курила, пила крепкий чай и консультировалась с Асей по поводу новинок в ненормативной лексике и сленге.
— Не нравится мне этот поднятый средний палец, — говорила бабушка за вечерним чаем, — то ли дело ударить левой рукой по локтевому сгибу правой руки, чтобы кулак подскочил.
Ассоль прыскала в ладонь:
— Ба, тут я с тобой соглашусь.
Рыхлая, расплывшаяся мама вскакивала из-за стола, едва не расплескав чай, и кричала:
— Это отвратительно!
— Да, в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и задница, и имя, но некоторые чудаки родители называют дочерей Соя, Фасоль или Ассоль, — задумчиво произносила Ба, обращаясь к внучке.
— Ненавижу цинизм, — вклинивалась мама.
— Да, — продолжала Ба, — нам близок и дорог капитан Грей, у которого столько «гринов» или по нашему столько «бабла», что он готов осчастливить бедную сиротку и заказать АЛЫЕ ПАРУСА из шелка. Зато какой «понт кинул»!
— Вера Георгиевна, прекратите это издевательство, — страдальчески восклицала Ма.
— Ах, «отчего люди не летают как птицы»? – вопрошала Ба. — Они бы могли гадить друг другу на голову, — и, скорчив страдальческую гримасу, изображала раненую чайку, которая летит на одном крыле, волоча второе.
— Брейк! Брейк! – кричала Ассоль и бросала на пол свернутую льняную салфетку.
И так каждый день, или почти каждый день.
Ба насмешливо относилась к сентиментальной дочери, полагая, что та «нарыла» кларнетиста Франца Чехо′вского, во время годовой стажировки в Кракове, и сходила на два месяца за него замуж исключительно из-за фамилии, чтобы одним махом превратиться из Елизаветы Дуровой в Че′ховскую Лизу.
— Ну, вот, — рассказывала как-то бабушка Асе, — решила я превращение довести до логического конца, и прозвала это чучело женщины — Чайкой. Знаешь, ей понравилось. Че′ховская Чайка или Чайка Че′ховская! Звучит! Да, но все-таки одно полезное дело она сделала. Вывезла тебя контрабандой из Польши в своей непутевой пуське.
Ася была единственным связующим звеном между мамой и бабушкой, но Ба перевешивала, и внучка позиционировала себя как Ася Чеховска′я.
— Основательница нового дворянского рода: княжна, мать вашу, Чеховска′я, — сообщала Ба своим многочисленным подругам.
Без внучки она, обычно, не выходила на прогулку, и, оказавшись на улице, вступала в беседы с незнакомыми людьми, отстаивая гендерную спецификацию ненормативной лексики. Если ссорились женщины, бабушка обязательно вклинивалась с поправками.
— Извините, сударыня, но женщине лучше посылать женщину не на …, а в…. Согласитесь, что в этом случае конфликт остается между вами, и не надо обращаться третьему лицу – мужчине. Более того, нормальная женщина не может совершить действие, которое Вы якобы произвели с родительницей оппонентки. Это переверзия. Ну, если Вам очень нравится корень этого слова, можно использовать производные прилагательные и отправить к …. матери. Конечно, это не так ярко и красочно, но зато реально.
За Асей ухаживал скрипач Сева. Когда Ба при первой встрече увидела его в костюме, со скрипкой и букетом красных гвоздик, то не преминула заметить:
— Ну, вот! Прибыл наш капитан Грей! Вместо галеона скрипка, вместо мачты смычок, а вместо Алых Парусов красные гвоздики.
Сева водил Ассоль на концерты и в театр. Мама таяла при виде Севы и не знала на какое кресло его посадить и каким чаем напоить. Как-то сентябрьским вечером Сева провожал Ассоль после симфонического концерта домой. На скамейке возле Асиной пятиэтажки горячо спорили два лохматых парня: худой блондин и рыжий крепыш. Светловолосый тихо перебирал струны гитары, а рыжий отхлебывал из бутылки пиво и вслушивался.
— Тиль, эта херня не покатит. Сто пудов!
— Прикинь, Ламме, — настаивал Тиль, — Фландрия – это ты, я, Боцман… и бесконечная, как океан, свобода. Гёзы ломятся на волю через кресты иезуитов, как волки сквозь красные флажки. Это должна быть баллада.
– Нет! – возразил Ламме. – Первая песня «Пепел» должна быть забойной! Это поднятый кулак и орущая глотка. Примерно так. – Он принялся трясти головой из стороны в сторону и декламировать.

Словно порох пепел легенды.
Братья гёзы у Гента избиты.
Из Антверпа, Брюгге, Остенде
Мы придем вас рвать, изуиты.

Рэперский речитатив Ламме внезапно прервали.
– Очень пафосно, — громко заметила Ассоль, и не очень по-русски. – Лучше «под Гентом», кроме того «иЕзуиты», и сразу рифма вылетает. Кстати, основная тема может звучать, как баллада, а припев, как рэп.
– А не пойти ли вам…, — начал Ламме.
– Стой! – опередил его Тиль.
Несколько секунд он внимательно рассматривал Ассоль, а потом сказал:
– «Гент» — не город, а клуб, возле которого покалечили двух наших друзей. Есть еще клуб «Антверп» и три кафе «Брюгге», «Остенде» и «Фландрия», в которых собираются «дикие гёзы». Мы с Ламме поем во «Фландрии». Наши враги называют себя «изуиты». Наверняка ты их видела. На темени у каждого выбрита тонзура. На груди девиз «Крестом вам выроем могилы», а на спине изображение кинжала, наложенного на крест. Всегда одеты в черное.
– Что касается совмещения баллады и рэпа, то идея отличная.
– А какой ваш девиз? – спросила Ассоль.
Ламме раскинул руки, и на его майке расправилась надпись.
«СВОБОДА НЕДЕЛИМА!»
– Слова Бакунина, — раздался голос Ба за спиной у Аси. Увидев в окно, что Ассоль с кем-то «зацепилась языками и перетирает», бабушка не преминула спуститься во дворик. – Стало быть, вы анархисты. И что? В «народ ходите» и просветительские тусовки организуете?
– Ага, — усмехнулся Тиль, — а также, время от времени, совершаем побеги из Петропавловской крепости, как князь Кропоткин.
– Это «дикие гёзы», — представила Ассоль бабушке неожиданных собеседников.
– Наверное, Тиль Уленшпигель и Ламме Гудзак.
– Прозвища Вы угадали верно, а вот с фамилиями промахнулись, – засмеялся Тиль.
– А мы тоже, не лыком шиты: Ассоль, капитан Грей и Ба, то есть я. Кроме того, на нас из окна на втором этаже смотрит Чайка.
– Окна’, – внезапно произнес молчавший Ламме, – Ну, да.

А из нашего окна
Ж…па голая, видна
А из вашего окошка
Только задница немножко.

– Извините, он поэт,– успел сказал Тиль, прежде чем засмеялась Ассоль, покраснел Сева, и захлопала в ладоши Ба:
– Неплохо! Конечно не Барков, но и не Михалков. Неплохо.
– «Ба» — это откуда? – спросил очнувшийся Ламме.
– Я, в сущности, ходячее междометие: «Ба! Кто к нам пришел» и одновременно бабушка этой свистушки, по имени Ассоль.
– Ассоль? А почему не Джемма из сопливого «Овода»? – спросил Тиль.
– Лучше бы Нелле – «нежность Фландрии», да? – съязвила Ба.
– Лучше бы Анастасия – «Воскресшая», а еще лучше Настя – «нежность России», – парировал Тиль.
– Вот тут я соглашусь! – заявила Ба.
– Ладно, нам пора! Идем Ба, идем Сева, а то Чайка устала крылом махать. До свидания! – сказала Ассоль, обращаясь преимущественно к Тилю.
– Приходите завтра вечером часам к восьми во «Фландрию», – пригласил Тиль, имея в виду Ассоль.
– Мы же не «гёзы», – сказала Ассоль.
– У нас полная толерантность, – вмешался Ламме.
– Придет, куда она теперь денется, – сказала Ба.
– Обязательно придем, – уточнил капитан Грей.
Действительно, на следующий день, едва дождавшись восьми часов вечера, Ассоль в сопровождении Севы подошла к бронированной двери, на которой кусками приваренной железной арматуры было выведено «Фландрия». Оригинальную вывеску сопровождали разноцветные угрожающие надписи, составленные из вариаций матерных слов, которые сообщали кто такие «гёзы», куда им следует пойти и прочее другое. Это постарались изуиты. Ассоль решительно взялась за стальную ручку и открыла дверь. Сева, чуть развернувшись, вошел одновременно с ней в прокуренное и затемненное помещение, в котором звон гитары перекрывался надрывным речитативом.
Первое, что они увидели в пятне неяркого света, это крепкого парня в тельняшке и с бескозыркой на голове за стойкой бара. «Боцман», – догадалась Ассоль.
Боцман вопросительно уставился на вошедших.
– Это, нах, кто? – громко спросила лохматая девица со стаканом пива в руке.
– Это, нах, Ассоль и капитан Грей, – раздался голос Тиля, сквозь гитарный звон.
Обладатель тельняшки поманил рукой Асю и Севу к стойке бара.
– Здесь меньше накурено, – сообщил бравый бармен, на бескозырке которого вилась надпись «Непобедимый», и представился, – Боцман.
— Эй, юнга, — на секунду отвлекшись, крикнул он в зал, — прекрати размахивать пивной кружкой. Поставь ее на стол.
— Что вам налить? – спросил Боцман.
— Апельсиновый сок, — сказала Ассоль.
— Умница! – прокомментировал Боцман.
— Минеральной воды с газом, — заявил Сева.
— Капитан, вода не пойдет, — возмутился Боцман, который с первого же момента проникся к Севе симпатией. – Давай за встречу водки, за мой счет.
— Давайте! – согласился Сева.
Боцман с Греем опрокинули по стопке. В это время случилась музыкальная пауза, и промочить глотки подошли Тиль и Ламме.
— Вот, оборванцы, как должен одеваться мужчина! – наливая в кружки пиво, заметил Боцман и указал на костюм Севы: пиджак, брюки, галстук и белую рубашку.
Вообще Боцман исполнял роль строгого старшего брата – воспитателя и защитника. «Дикие гёзы» не относились к числу примерных младших сестер и братьев, но непререкаемый авторитет Боцмана, а иногда и его железная рука поддерживали в кафе порядок.
Далеко за полночь, забросив на левое плечо Севу, Боцман закрывал входную дверь своего заведения. Рядом стояла Ассоль.
— От меня ни на шаг, — сказал Боцман. – Сейчас мы проводим тебя, а потом я доставлю капитана Грея домой.
Мама и бабушка не спали – ждали внучку. Чайка стояла у кухонного окна, а Ба пила кофе.
— Что с Севой? – заботливо спросила Чайка, когда Ассоль переступила порог родного жилья. – Он что, споткнулся на улице? А этот хороший мальчик один доведет его до дома?
— Севка споткнулся о бутылку водки, «а этот хороший мальчик» — Боцман, который донесет «до дома» еще двоих таких, и я не завидую каким-нибудь «нехорошим мальчикам», если они попытаются к нему прицепиться.
Чайка успокоилась и отправилась читать Антон Палыча.
— Что ты надулась, как мышь на крупу? – поинтересовалась Ба, когда осталась с внучкой наедине.
— Ба, он бабник! Страшный бабник! – выпалила Ассоль и уткнулась лбом в кухонный столик. – Эти суки не дают ему прохода: отправились его провожать то ли вдвоем, то ли втроем. Не исключено, что они все залезут к нему в пастель, а может, будут жребий тянуть.
– Во-первых, не бабник, а любимец баб. Почувствуйте разницу! Таких еще щенками разбирают умные и сильные женщины, лишенные всякой сентиментальности. Им порода нужна. Так, что княжна Чеховска’я, это не твой принц. Впрочем, слова бесполезны. Могу дать лишь один дельный совет: наблюдай и анализируй. Случай выскочит, как черт из табакерки.
Случай не заставил себя ждать. На следующий вечер Тиль и Ламме сразу после выступления собрали инструменты и куда-то заторопились, причем Тиль резко отверг всяческие попытки сопровождения со стороны фанаток. Как только за ними закрылась дверь, на выход, попрощавшись с Боцманом, отправились Ассоль и, разумеется, Сева. Ассоль шла, погрузившись в свои мысли и наверняка прошла бы мимо большой темной арки ничего не заметив, если бы ее не дернул за руку Сева.
— Быстро за Боцманом и гёзами!
В сумраке арки Ассоль разглядела, как черная толпа, молча сжимает пространство вокруг Тиля и Ламме, прислонившихся спинами к стене. Между ними поместилась зачехленная гитара.
— Боцман! – распахнув дверь «Фландрии» закричала Ассоль. – На них напали изуиты. Там в арке…
Боцман перепрыгнул через стойку, успев схватить бейсбольную биту и добежать до входной двери, прежде чем гёзы сорвались со стульев.
— Не лезь! – остановила Ассоль, схватив за плечо, девица-гёз, когда гёзы мужского пола побежали вслед за Боцманом. – Помочь, не поможешь, а изуродованная рожа украшает только мужчин. Роспись ножом или кастетом пластическая операция не уберет.
Между тем сражение закончилась. Гёзы победителями возвращались во «Фландрию». Возглавлял шествие ухмыляющийся Тиль с гитарой на левом плече и куском железной арматуры в правой руке.
— Ну, что, отодрали этих уродов? – заискивающе спросила девица.
— Да, вот, двоих хорошо достал, а у третьего аж ключица хрустнула. Надолго запомнит, сволочь. – Тиль бросил арматурину на асфальт. Большая ее половина была окрашена в красный цвет.
«Вот мои алые паруса», — подумала Ассоль и, не оглядываясь, двинулась домой к маме и бабушке. Ей навстречу, шумно обсуждая подробности драки, смакуя нанесенные удары и увечья, двигались гёзы. Молча, потирая правый кулак, брел хмурый Ламме. Не заметив Ассоль, закрывшуюся капюшоном, последними переговариваясь, шли Сева и Боцман. Боцман придерживал за плечо Севу, который левой рукой прижимал к груди правую руку.
— Капитан, ну, как ты теперь будешь на скрипке играть? Они же тебе раздробили все пальцы на правой кисти!
— А что, лучше, если бы мне башку битой раскололи? К чему бы я скрипку прикладывал? – глухо засмеялся Сева. – В консерватории мне, конечно, теперь не играть, но в подземных переходах вполне. Я же струны зажимаю пальцами левой руки.
— В переходах ты будешь играть, когда я сдохну, а пока я жив, ты будешь играть во «Фландрии» и не для этих недоумков.

**********************************************************

Боцман, предварительно уничтожив название на входной двери, продал кафе байкерам. Вместо заведения, больше походившего на бронированный паб, пропахший пивом, он открыл в центре города крошечную и уютную «Фландрию». Днем, знаменитыми waefels, попивая кофе, лакомились случайные прохожие, а вечерами в кафе собирались особые посетители послушать капитана Грея. Как-то в новую «Фландрию» заехали на машине с шофером Тиль и молодая красивая женщина. Вернее ухоженная женщина в сопровождении Тиля.
— Пойду, поздороваюсь с пацанами из моей боевой юности? – вопросительно, словно извиняясь, проговорил Тиль, когда они сели за столик.
— Конечно, мой мальчик, — произнесла женщина. – Только захвати чего-нибудь выпить. Коньяк или текилу. Перед рестораном я не буду есть эти плюшки, лучше немного выпью.
— Дамы и господа! – объявил Боцман. – Во время игры моего друга, капитана Грея, убедительно прошу вас отключить мобильные телефоны и громко не разговаривать. Слово «убедительно» Боцман произнес с нажимом.
Как таковой, сцены в кафе не было. Сева ходил по проходу между столиками и играл на скрипке. На его правой руке была черная перчатка, и иногда было заметно, что ему нелегко водить смычком.
— Брамс, — прошептала спутница Тиля, — «Poco Allegretto, третья симфония, сочинение девяносто». – Страшно играет, прямо мурашки по коже бегают.
Она внимательно осматривала людей, замерших за столиками, и, когда Сева прервался, чтобы передохнуть, жестом подозвала обслуживающую девушку.
— Тиль, расплатись за кофе, у тебя всегда есть в карманах мелочь. Да, девушка, передайте хозяину кафе, что есть разговор.
— Боцман не лакей и не холуй, — резко заметил Тиль, — если ты хочешь с ним поговорить, то подойди к стойке и поговори.
Женщина гневно уставилась на Тиля, но грозный ответ, прочитанный в его глазах, заставил ее смягчиться.
«А мальчика я еще плохо объездила», — подумала она по пути к стойке бара.
— У меня деловое предложение, — безо всяких предисловий обратилась женщина к Боцману. – Я даю деньги, и мы с Вами вместе открываем шикарный ресторан со сценой. Состоятельных посетителей, любителей хорошей музыки, я гарантирую…
— А также громкий треп, звон мобильных телефонов, визги «снятых» девиц и крики «Эй, лабух, давай лучше «Мурку»!», — продолжил тему Боцман.
— Мне кажется, что Вас не интересуют деньги, — насмешливо сказала женщина.
— А мне кажется, что в Вашей библиотеке недостает одной книги, — заметил Боцман и достал из-под прилавка маленькую Библию.
— «Дурачок! Не понимает своего счастья!» — улыбнулась женщина, возвращаясь к столику.
Ни Тиль, ни его спутница больше не появлялись во «Фландрии», зато каким-то ветром занесло Чайку и Ба. Чайка даже прослезилась, когда к ним подошел Сева.
Первое, что он спросил, после взаимных приветствий:
— Как Ассоль?
— Ты разве не знаешь? Она сейчас учится в Генте, – сказала Ба.
— Здорово! – воскликнул Сева. – Молодчина! Хоть кто-то добрался до Фландрии.
Поздно вечером продвинутая Ба достала смартфон и позвонила Ассоль. Это была их секретная десятиминутка, о которой не догадывалась, или делала вид, что не догадывается, Чайка.
— Ты похудела, — сказала Ба, разглядывая Ассоль на экране смартфона.
— Ба, я сегодня была в Соборе Святого Баво. Там такие большие витражи. Я случайно попала на репетицию хора молодых ребят, приехавших из Великобритании. Когда они запели, залитый солнцем витраж, напротив которого я сидела, вдруг исчез, и появились парусники, на которых плыли гёзы. Как-то сразу стало понятно, что гёзы могут жить только во Фландрии! У нас им делать нечего.
Потом я бродила по улочкам с картой и ко мне подошла седая бабушка с голубыми глазами и такими добрыми-добрыми морщинками. Она хотела мне как-нибудь помочь, но ни слова не знала по-английски. Мне кажется, что это была постаревшая Нелле – нежность Фландрии.
— Так, — сказала Ба, — может по Генту и бродят герои легенд и сказок, но сопли в любом случае не стоит распускать. В нашей «Фландрии» Сева зарабатывает на кормежку игрой на скрипке. Сегодня с ним виделась. Спрашивал о тебе.
Да, вчера забыла сказать: встретила во время прогулки Ламме. Подозреваю, что он бомжует. Подарил книжку своих стихов под названием «Дикие гёзы». Теперь мне будет, над чем работать и о чем писать. Озвучу тебе, для примера, название одного из стихотворений: «Нагрузившийся дохер».
— Ба, что мне делать? – вдруг воскликнула Ассоль. – Не могу его забыть! Мне все время мерещится, как я сталкиваюсь с ним лицом к лицу в этом нереальном городе, повисаю на его шее и кричу на весь Гент: «Тиль!»
– Ба, что мне делать!!!
На равнодушном экране смартфона Вера Георгиевна увидела, как Ассоль опустила голову на руки, сложенные на столе, и ее худенькие плечи сотрясаются от беззвучных рыданий. А это трижды долбанное техническое чудо не позволяет любящей бабушке, Вере Георгиевне, погладить внучку по голове, обхватить за плечи и хотя бы чуть-чуть облегчить ее сердечные муки.