Юрий Рост: «Жизнь — это жизнь»

Юрий Рост — очень известный не только в России, но и за рубежом фотограф и журналист. Достаточно сказать, что его книга «Групповой портрет на фоне века» была удостоена Государственной премии России.

— Юрий Михайлович, вы фотограф, журналист, писатель, актер. Как бы вы кратко написали о себе в энциклопедии?

— Безусловно, я написал бы, что я — журналист. Я пишу, фотографирую, у меня была своя телевизионная программа «Конюшня Роста». Ну, и иногда меня друзья приглашают немножко посниматься, тогда я становлюсь актером. Я снимался у Георгия Данелия в трех фильмах и в двух картинах у Отара Иоселиани.

— А скажите, фотограф это журналист или художник?

— Фотограф — это фотограф. Фотоаппарат для него — инструмент, с помощью которого он находит способ самовыражения. Фотограф, достигший каких-то вершин, может быть и художником в известном смысле, а так он может быть или просто любителем, или хроникером. Фотография это способ передачи определенной информации.

— Ваши фотографии — это рассказы из жизни, а ваши рассказы — это фотографии этой самой жизни. Вы с самого начала своей деятельности выбрали этот принцип или он выработался у вас со временем?

— Со временем у меня сам собой выработался какой-то свой жанр, в котором я и функционирую. У меня получилась такая форма симбиоза текста и изображения.

— Есть ли фотография, которая вам особенно дорога?

— Те фотографии, которые я предлагаю, допустим, в книге, или в газете, или на выставках, мне все дороги. Это то же самое, что спросить, какой для тебя твой ребенок самый дорогой. Я не могу назвать какую-то одну фотографию, но могу сказать, что, конечно же, есть любимые, которые мне дороги и несут в себе воспоминания о моменте создания этого кадра.

— Есть ли чья-то фотография, глядя на которую вы пожалели, что она сделана не вами?

— Нет, таких фотографий я не знаю, потому что прекрасно понимаю, что у меня есть возможность делать собственные снимки. Я могу пожалеть только о жизни другого человека, потому что он прожил эту жизнь, оказался в этой ситуации и увидел этот момент именно так. Если же говорить о моих любимых фотографах, то, это даже не Александр Родченко, которого я очень люблю, а Анри Картье-Брессон, самый для меня интересный мастер из того прошлого времени.

— А, правда, что свою первую фотографию вы сделали в семь лет? Она хранится у вас? После этого вы снимали постоянно?

— Ну, может быть не в семь, а в восемь, но где-то в этом возрасте. У меня тогда был трофейный «цейсовский» аппарат. И самое удивительное, что у меня не сохранилась фотокарточка, но сохранился этот негатив. И этот снимок был у меня и в книге, и на выставке. Я сфотографировал тогда своих друзей. А снимал я после этого не постоянно, а как все любители в отдельных ситуациях. Постоянным ремеслом фотодело стала у меня уже потом, в процессе работы в газете. Сначала в «Комсомольской правде».

— Вам интереснее снимать простых людей или известных?

— А для меня все люди становятся известными, если они достойные.

— А почему вы не любите снимать политиков?

— Политиков я не люблю снимать, потому что я придумал себе такой принцип, что я буду снимать только продуктивных людей, тех людей, которые ничего не отбирают — у времени, у других людей, буду снимать тех людей, которые могут прибавить что-то жизни, природе. По-моему, единственного из политиков, кого я снимал, это Горбачева и то, когда он уже покинул пьедестал, то есть перестал быть активным политиком. А так — нет. Не интересны мне они, так же, как не интересны, скажем, поп-звезды.

— Мне показалось, что вы любите снимать стариков и детей…

— Да, вы правы, я предпочитаю снимать именно их, потому что одни еще не научились врать, а вторые уже устали.

— У фотографов в советские времена были цензоры? Ваши фотографии «лежали на полке»?

— Цензура была, конечно же. Но фотографии на полке не лежали. Их просто не печатали и все. Но изменениям цензурным снимки подвергались. Вот есть у меня одна из любимых фотографий — рядовой войны Богданов, который за то время, что он воевал, потерял одиннадцать детей. Фотография, с моей точки зрения, получилась очень удачная. На ней на деревянной мостовой своего города Каргополя. стоит невысокий человек с четырьмя медалями. А за ним была церковь. Так вот, в «Комсомолке» эту фотографию поместили, а церковь зарисовали. Наверное, это тоже можно назвать цензурой.

— В 2008 году на ХХ1 Московской международной книжной выставке ваша книга «Групповой портрет на фоне века» была признана «Книгой года». В ней содержится 250 черно-белых фотографий, сделанных вами за 40 лет работы. А почему они все черно-белые? Разве у вас нет цветных снимков?

— Это не случайно. Я снимал людей только черно-белыми. Цветные фотографии я, конечно же, делаю, но снимаю только природу. Вернее, цвет природы. Потому что, как я считаю, природу надо показать такую, какой ее сделал Господь, а человек поучаствовал в своем развитии, так пусть он будет черно-белым.

— Свою замечательную книгу «Групповой портрет на фоне века», за которую вы, к слову, получили Государственную премию России, вы готовили больше года. Когда она вышла, вам ничего не хотелось в ней поменять, добавить, убрать?

— Я готовил ее к изданию почти два года. Ну, что вам сказать? Книга есть книга. Конечно, там можно было бы и что-то добавить, и что-то поменять, что, кстати, и сделано во втором издании, где я заменил кое-какие тексты и фотографии.

— У вас есть «Групповой портрет на фоне века». Затем вы собирались сделать следующие книги — «Групповой портрет на фоне мира» и «Групповой портрет на фоне жизни». Они будут?

— Сейчас у меня задача сделать «Групповой портрет на фоне мира» и я работаю над этим. А «Групповой портрет на фоне жизни» это все тексты, что я пишу и все фотографии, которые я делаю.

— Вы работали в нескольких ведущих наших газетах — в «Литературной газете», «Комсомолке»…Вы поддерживаете контакты со своими бывшими коллегами?

— Есть такие люди, которые придерживаются символов. Ну, например, болеют за «Спартак», кто бы там не играл. Я поддерживаю отношение с теми людьми, которые мне дороги, в какой бы газете они не работали. Скажем, я подружился с людьми, с которыми мы вместе работали в «Комсомольской правде». Сейчас они работают в других газетах, и я с ними поддерживаю связи. А с самой газетой я контактов не имею, сейчас это совершенно другая газета.

— Вы лауреат многих премий. В том числе «Государственной премии РФ в области литературы и искусства», премии «Правительства России в области печатных средств массовой информации» за 2005 год, независимой общенациональной премии «Триумф-2000» и других. Какие награды вам наиболее дороги?

— Ну, кто спорит, что приятно получать награды. Но наиболее значимы для меня премии, полученные от людей, которых я уважаю. Мне, например, очень дорог приз «Амаркорд». Это медаль, которую учредили Федерико Феллини и Антонио Гуэрра для людей, которых они чем-то выделяют. Антонио Гуэрра мне этот приз и вручил. Дорог мне «Триумф», поскольку его присуждают уважаемые люди искусства и культуры. Да и от Государственных премий тоже не стоит отказываться.

— Вы работаете в «Новой газете». Естественно, что она нравится вам. А за что?

— Конечно, она мне нравится, иначе я бы в ней просто не работал. А почему нравится? Как бы вам понятнее сказать….? Она сейчас среди других газет, как театр «Современник» во времена Олега Ефремова по отношению к другим театрам. Это меняющийся живой организм. Она — молодая газета, хотя существует уже десятка полтора лет. И средний возраст наших ребят около 30 лет. Сама атмосфера в «Новой» очень симпатичная. У нас в кабинетах открыты двери, и мы свободно заходим друг к другу Я не могу сказать, что в «Новой газете» у меня такие же ощущения, как много лет назад, когда я пришел в «Комсомолку». Тогда я был молодым, только начинал журналистскую работу. И «Комсомольская правда» в те годы была…кто читал, тот помнит. Все же меняется. И люди другие, и отношения другие, возможно потому, что я все-таки старше своих коллег. Да и время изменилось здорово.

— А, правда, что вы называете главного редактора «Новой» Дмитрия Муратова сынком? Это не смахивает на фамильярность?

— Ну что вы, какая фамильярность. Просто у нас с ним такие отношения. Он и есть сынок для меня. И он, бывает, меня называет папой. Собственно говоря, я из-за Мити Муратова и пришел в эту газету.

— А какие у вас отношения с Горбачевым?

— У нас с ним очень хорошие личные отношения. Хотя наши встречи — не часты. Мы нормально общаемся, иронизируем друг над другом и он, надо сказать, прекрасно чувствует юмор. Он никогда не обижается на добрые шутки, да и сам может ответить с тонкой иронией. К слову говоря, у Михаила Сергеевича хороший музыкальный слух, он поет просто замечательно.

— Юрий Михайлович, а как, по-вашему, что интереснее: брать интервью или давать их?

— Ну, прежде всего, это совершенно разные вещи. Когда берешь интервью, то стараешься раскрутить собеседника, узнать его со всех сторон. А когда даешь интервью, наоборот, стараешься защититься, не раскрываться полностью. Кому какое дело, что у меня внутри? Брать интервью, по моему мнению, это очень не простое дело. Настоящие интервью получаются только у настоящих профессионалов. У меня же, как вы знаете, несколько другой профиль деятельности.

.— В свое время вы брали интервью у М.Ходорковского и П.Лебедева в суде, куда их привезли специально для встречи с корреспондентами «Новой газеты». Это интервью потом было перепечатано многими мировыми изданиями. Вы считаете его каким-то знаковым? Какие у вас впечатления от этих людей?

— Знаковый момент? Смотря для кого. Вполне возможно для тех людей, которые прислушиваются к Ходорковскому. Некоторые, наверное, тогда подумали, что раз им разрешили дать интервью, то последуют какие-то изменения в отношении к ним. А впечатление об «узниках» у меня хорошее. Они очень разные люди. Ходорковский — собранный, с большой внутренней работой, Лебедев больше «казак» такой, «Чапаев». Он способен на острое слово, не боится. Думаю, что Ходорковский тоже не боится, но это не его жанр. Они хорошо дополняют друг друга. Но лучше бы, конечно, тогда они дополняли друг друга на свободе, а не в тюрьме.

— Вы уже упоминали о великом фотографе Анри Картье-Брессоне. Расскажите о вашей встрече с ним.

— Брессон мне представляется самой интересной фигурой в фотографическом мире. Он делал все. И так он жил. У него замечательные портреты, блестящие репортажи. Он любил людей, у него был добрый глаз, у него присутствует ирония в снимках. Он ведь бывший художник и поэтому понимал структуру кадра, его внутренний сюжет. Но самое главное, что он вовремя нажимал на затвор. К сожалению, его уже нет. Он ушел в возрасте глубоко за девяносто, но до конца сохранял живость, бодрость духа. Он был красивым высоким человеком, пожалуй, его и нельзя было назвать стариком. Но мне кажется, что к концу жизни он уже устал смотреть фотографии.

— В первый же год появления на телевидении вашей программы «Конюшня Юрия Роста», она была признана лучшей программой года. Как вы думаете, почему?

— Наверное, это на самом деле была хорошая программа. Она была о людях. И по существу, я писал сюжеты как для газеты. Но некоторые программы я делал полностью — не только как автор, но и как режиссер и как оператор. «Конюшня» продержалась на НТВ два года и потом еще пару лет на другом канале.

— В свое время вы окончили в Киеве институт физкультуры. Вы работали по специальности?

— Да. Целый год. Я был тренером в Киевском СК, тренировал детей в плавании. А через год уехал в Ленинград учиться на журналиста.

— Не хотелось вернуться в Киев?

— Я люблю этот город, он мне очень нравится. И не только потому, что я родился там. Просто это замечательный, красивый город. Конечно, я давно уже не живу в Киеве. Но я наблюдаю за тем, что сейчас происходит там. С 1967 года я стал москвичом.

— Вы любите Россию? Фотографом ведь можно работать в любой стране.

— Я очень люблю Россию, хотя многие из моих знакомых сейчас за рубежом. И, действительно, фотографом можно работать везде. За границей даже интереснее, видишь много нового, необычного. Но я люблю Россию.

— Так почему же вы сказали, что в России народ — сука?

— Народ — это же не Россия. Россия это люди. К слову, я это не сказал, а с большим удовольствием процитировал писателя Астафьева. Я думаю, что хороших народов вообще не бывает. Хорошими могут быть только люди.

— А Москву вы любите?

— Я скажу так… В воскресенье — люблю. Особенно летом и ранним утром, когда ни машин, ни людей. Саму Москву, конечно, испортили «вставными зубами», но в целом это прекрасный город, особенно его Бульварное кольцо. «Чистые пруды», где я живу, я просто обожаю, хотя и поперек прудов построили какое-то здание.

— А правда, что у вас украшенная елка стоит на балконе?

— Абсолютная правда. Она у меня иногда до мая стоит. И люди, которые катаются на коньках на «Чистых прудах» уже так привыкли к ней, что как-то раз, когда я еще не успел ее поставить, пришли ко мне по этому вопросу

— У вас сосед по дому — известный режиссер Георгий Данелия. А кто еще из интересных людей живет в вашем доме?

— Да, Георгий Николаевич живет как раз подо мной. И я думаю, что одного такого человека, как Данелия, вполне достаточно на один дом. А если учесть, что у меня сосед — он, а у него сосед — я, то больше и не надо.

— А кто ваши друзья?

— Ну, вот мой «сынок» Дмитрий Андреевич Муратов и есть мой самый близкий друг. А других друзей, как ни печально, и близких и не очень становится все меньше.

— А вы любите тусовки?

— Нет, я тусовки не люблю, но под контролем их держать надо.

— Вы ощущаете свой возраст?

— Нет, не ощущаю. Хотя организм иногда напоминает, чтобы я не зарывался.

— В одной из своих статей вы написали о прошедших годах: «Мы выпивали, бузили больше, чем сейчас». А что, время уже не то, или вы уже не те?

— Охо-хо… и мы уже не те, и время не то… и водка не та…

— Вы много путешествовали. А есть места, где вам еще не удалось побывать, а хотелось бы?

— Конечно… И путешествовал я много, и много мест есть куда хочется. Ну, скажем, мне хочется попасть на материковую Антарктиду. Именно на материковую, потому что на антарктических островах мы были, а до самого материка так и не дошли. Хотя во многих места, куда я хотел, я оказывался.

— Юрий Михайлович, как-то вы сказали: «Функция человека на Земле — это жизнь. Она же является и смыслом». А жизнь — это что?

Юрий Рост задумался, и в этот момент мой диктофон щелкнул, потому что кончилась пленка. Рост услышал это, засмеялся и сказал: «Ну, вот видите, на этот вопрос нет однозначного ответа. Жизнь — это жизнь».

Беседовал Григорий Пруслин.