Виктор Шендерович — личность популярная. Его произведения знакомы читателям различных газет и журналов, начиная от «Московских новостей» и кончая «Еврейской газетой» в Германии и «The New Times» в Америке. Он частый гость радиостанции «Свобода» и популярного радио «Эхо Москвы». У него были свои программы, например, «Плавленый сырок» или «Бесплатный сыр», не говоря уж об «Итого» на телевидении. У него вышла не одна книга, он выступает на творческих вечерах и в России, и за рубежом. Но, безусловно, имя ему создали «Куклы», автором которых он был на НТВ.
«Куклы», появившись на экране ТВ, сразу стали чем-то непривычно новым и интересным для зрителей. И хотя Шендерович был автором передачи, а сам в ней не присутствовал, но «Куклы» ассоциировались именно с ним. Поэтому с них-то и начался наш разговор.
— Виктор Анатольевич, в отличие от многих людей вы начали играть в куклы довольно поздно, а чем вы были заняты до того?
— Сначала безоблачное младенчество. Потом театральная студия Олега Табакова, где я занимался со старших классов школы. Армия. Работа театральным педагогом. Я преподавал такой экзотический предмет, как пластика, сценические драки, мордобой. Это было очень весело и жизнеутверждающе. Занимался этим я достаточно долго и объездил всю страну, ставя драки в театрах от Петропавловска-Камчатского до МХАТа. И еще обучал студентов в Щукинском училище, ГИТИСе, институте культуры.
— Так это благодаря вам пошли драки по всей стране?
— Вся штука в том, что в театре драка иллюзионная. Искусство в том, чтобы не касаться партнера, чтобы не было крови, синяков и боли. Вот если бы так и в жизни… А кровь и боль — удел непрофессионалов, в том числе и в политике.
— А как начался «кукольный период»?
— К тому времени я был уже довольно известным в определенных кругах. «Деревню Гадюкино» читал Хазанов. Когда задумали делать передачу, предложили писать Григорию Горину. Я вообще много чему хорошему обязан ему. Он позвал меня в подмастерья, а потом тактично отошел в сторону. Подозреваю, что я остался из-за моей узкой специализации: диалог мне удается. К тому же я все-таки театральный человек.
— В свое время вы говорили, что вздрагиваете от слова «куклы». Что, так и работали, вздрагивая?
— Конечно, вздрагивал, когда еженедельный эфир. Но помимо «Кукол» у меня были и другие передачи и проекты. Так что я и от слова «итого» вздрагивал
— А как вы делили себя между передачами?
— Элементарно. По дням недели. «Куклы» — это воскресенье, понедельник и вторник.
— Кроме работы с «Куклами», и «Итого», у вас была и другая работа, например, еженедельная колонка в газете «Московские новости». Но ведь все это требовало актуальных материалов, имело сжатые сроки, держало всегда в напряге. Как это у вас получалось: вы такой талантливый или такой трудолюбивый?
— Наверное, такой нахальный. Напряг — он же способствует работе. Даже когда душа не горит, рука не пишет, но надо! До «Кукол» я никогда не работал на заказ, не писал к сроку, на тему. Писал, когда писалось. Я ставил драки или плевал в потолок. А тут я оказался началом целой технологической цепочки и должен был к вечеру воскресенья сдать сценарий. И я паникую каждый раз, потому, что не знаю, что будет.
Это неприятное ощущение: ты должен! Есть вещи, которые можно делать только тогда, когда хочется. И писание — такая же биологическая вещь, как, допустим, еда или любовь. Раз не хочется, то и ничего и не получится, и уж точно никого не удовлетворишь.
Я нашел для себя выход. Пару дней ничего не делал, старался даже не думать. Потом садился и начинался механический процесс. Начинаю писать, писать… марать бумагу. Не рука меня движет, а я руку. Это как машина, которая не заводится. Пару километров ты ее тащишь на себе, а потом уж она заурчит и покатит. Программа может получиться хуже, лучше, но хоть две-три реплики должны меня самого рассмешить. Сам не рассмеешься — никто не рассмеется.
— Интересно, а как возникали темы кукол? Вам советовали, что надо протащить, а что не затрагивать?
— Раз на раз не приходилось. Иногда идея приходила мне, иногда режиссеру. Первое время было пожелание от руководства НТВ быть не особенно резким. Да я и сам не хотел, чтобы НТВ стало заложником моей резкости.
— А бывало, что передачи рубили под корень?
— Нет, такого не бывало. Были случаи задержки программы. Например, после убийства Листьева. Состояние у общества было тогда шоковое. Я написал сценарий «Пир во время чумы» по Пушкину. И, видимо, испугались не меня, а Пушкина, очень уж перекликались его интонации с ситуацией в те дни.
— Вы были лично знакомы со своими персонажами?
— Личное знакомство мешает работать. Неловко писать о знакомых людях. Хотя, конечно, я мог увидеться и пожать руку, скажем, Явлинскому, Лужкову, даже Путину. Но я с ними не ужинал, ничего не обсуждал и не входил в их ближний и дальний круг. Поэтому я и мог писать так, как хочу.
— Ваши герои — люди известные. Они на вас не обижались?
— Вы можете не поверить, но обижались почти все. Причем мужчины обижались по одному поводу: что они на экране не такие красивые, как в жизни. И только Валерия Ильинична Новодворская обиделась на меня по сути. В одном из сюжетов «Воспоминание о будущем» мы говорим, что в случае победы Зюганова, Боровой и Новодворская убежали бы из России, переодевшись в женское платье. На следующий день у меня раздался звонок. «Виктор, — сказала Новодворская, — вы меня очень обидели». Я понял свою бестактность и начал оправдываться. Но она сказала: «Разве вы не знаете, Виктор, что в Уставе нашей партии записано, что мы ни в коем случае не можем эмигрировать».
— В «Куклах» вас не видели, а в «Итого» вы сами появились на экране. Популярность — это плюс или минус?
— Конечно, плюс, дающий большие преимущества в быту. ГИБДД-шники отпускают, штраф не берут. Но есть и обратная сторона медали. Когда человек становится «публичным» он лишается права на бытовую и нравственную неряшливость. И любой «прокол» обходится мне гораздо дороже.
— Вы как-то сказали, что когда играешь на бильярде, то не думаешь о политике. Прокомментируйте, пожалуйста.
— Я действительно постоянно погружен в политику. Для того и на бильярде играю, чтобы расслабиться. И футбол люблю смотреть, потому что отвлекает. Как-то, будучи в гостях у друзей в Америке я написал такой стишок:
В пейзаже необезображенном,
Себе заваривая чаю,
Я Примакова от Степашина
Четвертый день не отличаю.
— В «кукольный» период Генеральная прокуратура России на вас уже «наезжала», но в России есть и другие виды «наездов». Вы не боитесь?
— Другим способом на меня пока не «наезжали». Но не сомневаюсь, что это возможно. Меня и мама всегда просила быть осторожным. Но я предпочитаю, как говорил Жванецкий, переживать неприятности по мере их поступления.
— А каким было ваше первое ощущение, когда вы узнали, что Генеральная прокуратура возбудила дело против «Кукол»?
— Все мы родились в Союзе, и когда власть хмурит брови, сердце опускается. Но брови-то сбрили. Я почувствовал, что возбуждение дела — огромное везение для программы. Две недели о нас писали все газеты на первых полосах. Мог ли я мечтать об интервью в «Правде»? А здесь и я, и наши сотрудники давали по десять интервью в день, включая ТВ Новой Зеландии. В России лучший способ прославиться — это чтобы тебя преследовали. Подсчитали, что такая реклама стоила бы нам сотни тысяч долларов. Мы как живем? Как тот мужик в анекдоте. Его спросили: «Ты съешь 10 килограммов яблок?» и он ответил: «Сколько смогу — съем, остальные поднадкусываю». Вот и нас съесть не могли, но надкусывали.
— А как среагировала на это уголовное дело жена? Плакала по ночам?
— По ночам не плакала, но, и как моя мама, среагировала достаточно остро. И их можно понять. В нашей жизни возможность воздействия на каждого из нас гораздо шире суда. Сейчас появилось много недоброжелательных людей, которые с удовольствием посмотрели бы на меня в белых тапочках. Я не боялся суда, но в нашей стране смех над власть имущими законом не предусмотрен и не защищен. Это вообще в русских традициях. Салтыков-Щедрин и сам был губернатором.
— Раз уж коснулись жены, расскажите про свою семью.
— Семья замечательная. Мне повезло с первого раза, второго не потребуется. Жену зовут Людмила. Женаты мы много лет. Познакомились у приятеля на дне рождения. Он работал в «Московском комсомольце». Мила там же, а я печатался как автор. Она и сейчас журналист. А Валентина, девушка нашего совместного производства, — самый яркий представитель нашей семьи. У нее много способностей, в том числе и литературных. Чувство юмора — врожденное, это точно. Наверное, и от меня, и от Милы.
А Мила остроумна?
— Не то слово! Есть известная формулировка: с женщиной должно быть хорошо лежать, молчать и говорить. С Милой очень интересно. Ее мнение о том, что я пишу — совершенно неженское и без придыханий. И очень для меня важно.
— Кто у вас глава семьи?
Споры по этому поводу возникают только тогда, когда Мила убеждает меня быть главой. А я не претендую. У меня совершенно не лидерский характер, я и за себя-то отвечаю с трудом. И потому с удовольствием отказываюсь. Достаточно того, что мы любим друг друга. А по части мытья посуды как-нибудь разберемся.
— А все-таки — как же с посудой?
— Посуда на мне. Кстати это психологически успокаивает. Это процесс возвращения из хаоса, грязи в чистоту. Словно переписывать начисто с исчерканных черновиков. Увы, к сожалению, у меня обе руки левые и бытовые поломки просто выбивают из колеи. Но самый мой любимый домашний процесс — это смотреть телевизор. Я страстный болельщик, и ежели футбол, то отложу любой сценарий. Я тихий спартаковец, не фанат, на стадион хожу редко, но очень хочется. Вообще спорт — большая энергетическая подпитка.
— А почему у дочки фамилия не Шендерович, а Чубарова?
— Мы с Милой с самого начала так договорились: если родится мальчик, будет носить мою фамилию, а девочка — ее. Это ведь все игра, в конечном счете.
— А как ваша семья относится к вашей популярности?
— Со снисхождением…
— Фамилия Шендерович, скажем так, не самая распространенная на Руси. Вам не предлагали взять псевдоним? Сами не хотели?
— Когда-то давно действительно предлагали. А фамилию я не поменял, она мне нравится. Хотя в связи с «Куклами» приходили разные письма. Например: «Смотрели вашу передачу и диву даемся, что вы за люди такие, какой национальности и место ли вам в стране». Это совершенно поразительный ряд зрителей. Я нормально отношусь к тому, что кому-то «Куклы» не нравятся. Но когда в связи с этим немедленно возникает вопрос национальности — это уже история болезни страны. А сейчас, видимо, уже привыкли к моей фамилии.
— Вы хороший сын, внук, муж?
— Внук не самый хороший. Все мои дедушки и бабушки уже умерли, и только теперь понимаешь, что должен был им уделять больше внимания. А одного дедушку, на которого, говорят, я очень похож, я не знаю, он погиб на войне. Какой я сын надо спросить у родителей. У нас классическая семья: папа — инженер, мама — педагог, к несчастью она умерла в 2011 году. Я до женитьбы жил с ними. И они говорили мне: «Ты писать-то пиши, но и работать надо».
— Виктор Анатольевич, а как вы считаете, от «Кукол», «Итого» людям была польза?
— Я надеюсь, что они были смешные. А смех — это освобождение. Вот от этого на каком-то витке, может быть, и получается польза. Но, конечно же, не явная, не очевидная, не прикладная.
— Вы получали удовольствие от «Кукол» как писатель, или как гражданин?
— В зависимости от того, что получалось. Поэтому и бывало так, что от одной передачи получаешь удовольствие, а в другой чувствуешь себя сантехником, к сроку починившим трубу.
— У вас есть политические привязанности? Знаете, за кого будете голосовать?
— Я могу точно сказать, за кого не буду: за коммунистов, фашистов, националистов. Этот путь уже пройден Россией, Германией, Японией. Не будет ничего нового и ничего хорошего. А голосовать надо за того, кто смотрит вперед и зовет нас не к державе, а к человеку, чтобы в будущем было хорошо каждому из нас.
— А вы не устали от сатиры? Вы ведь любили писать стихи…
— Стихи — это вещь, которая происходит сама. И когда это происходит, я, конечно же, счастлив. Но такое бывает очень редко…
— Вы всех критикуете, а вас критикуют?
— Еще бы! Вот, недавно прочел в «Известиях» о себе много интересного. Всякого разного и отрицательного в том числе.
— Вы в своем творчестве спринтер? Не стайер? Не хотелось бы написать что-то большое, классическое типа «12 стульев»?
— Да, я — спринтер по стилю. Что тут поделаешь. У меня короткое дыхание. Кому чего дано. Мне, бывало, говорят: «Старик, да из этого можно роман сделать». А я думаю, зачем роман, когда все в пять страниц укладывается? У меня и пьесы есть в несколько строк. Зато почти две сотни.
— А у вас есть трудовая книжка? Где она лежит?
— Дома лежит. Записей там много. От режиссера парка Сокольники до педагога ГИТИСа.
— У каждого человека есть «вечное желание». А у вас что?
— У меня есть старая болезнь. Люблю хорошие и долгопишущие ручки. Наверное, осталось от армии, где все воруют.
— Вы помните ваши армейские годы?
— Еще бы! Это славная страница в истории наших вооруженных сил. Я служил в образцовой брежневской мотострелковой дивизии. В 1939 году там служил Леонид Ильич, а в 1980 пришел я. Потом я демобилизовался в 1982 году, а он умер. Видимо понял, что после моего ухода с обороноспособностью страны покончено. Сначала я был мотосрелком, командиром БМП, а после госпиталя — было и такое — оказался не годен к полным нагрузкам и переведен на блатную должность хлебореза, с чем связаны самые сильные воспоминания. Ибо там-то мне крепко били морду. По армейским правилам хлеборез долен досыта кормить прапорщиков, старослужащих, а я пытался еще и личный состав полка. Я потом написал про свое армейское житье-бытье «Мемуары сержанта запаса». На самом деле дослужился я до младшего сержанта, но когда уходил, земляк из штаба записал мне в военный билет сержанта и расписался за командира полка. Я нашил себе третью лычку и поехал на дембель.
— Значит, писать вы начали после армии?
— Начал до нее, но армия толкнула к нынешней профессии чрезвычайно сильно. До нее я общался с кругом московской интеллигенции и считал, что это и есть советский народ. А это была моя студия, Константин Райкин, Валерий Фокин, Олег Табаков и те, кого они к нам приводили, начиная от Валентина Катаева и кончая Владимиром Высоцким. А также приятели моих родителей, музыканты, физики, математики и т. д. В армии же мне быстренько объяснили, во-первых, что такое советский народ, и, во-вторых, кто я в этом народе и где мое место. Я этот урок усвоил и вернулся на гражданку с другим взглядом на жизнь.
— Вы помните свою первую публикацию?
— Это была полная чепуха, но она доставила мне огромную радость. Бурлил темперамент, я написал стихотворные пародии и по наглости отнес в «Литературку». Был февраль 1983 года. И вдруг, открыв газету, я увидел в ней свою фамилию! Можно ли передать мои чувства? Я закрывал газету и через пять минут открывал снова: фамилия была на месте. То же, что было под ней, теперь и припомнить страшно.
— После «Литературки» публикаций становилось все больше?
— Обычно путь в литературу идет от мелочей, юмористики к другим жанрам. У меня же было наоборот. Я писал сначала традиционную прозу и поэзию, даже драматургию. Но многое было не востребовано. Я, например, напечатал свои армейские рассказы маленьким тиражом за свой счет. Просто, чтобы опубликовать. Про армию и раньше писать было трудно, и сейчас ничего не изменилось. Цензура не дремлет.
— Вы стали выступать за границей. Это для удовольствия или для заработка?
— Ну, и для заработка, конечно же. Но, в первую очередь, это для меня удовольствие и разнообразие жизни. Потому что в Москве из-за специфики моей работы я довольно однообразно живу. И поэтому, когда вырываюсь, то радуюсь.
— Вы человек суеверный, в приметы верите?
— Наверное, не суеверный. Но, по требованию родителей, на всякий случай, если приходится возвратиться домой с полдороги, в зеркало заглядываю.
— Говорят, что ваши программы рассчитаны на обывателя.
— Не возражаю, я очень хорошо отношусь к нему. Я сам такой и хочу, чтобы наши ракеты летали ради точного прогноза погоды, а Енисей перекрывали, чтобы было электричество. Я хочу жить в России, поменьше вспоминать фамилию президента и вообще не знать фамилии депутатов. Хочу, чтобы ходил лифт, работал мусоропровод. И чтобы не повторился случай, когда меня на автобусной остановке, не говоря ни слова, огромный гражданин ударил в лицо, сломал нос, а майор милиции в отделении сказал, что помочь не может. Я мечтаю жить в России, где бы просто уважали человека.
— Вы хотели бы подняться на высочайшую гору, опуститься в глубокую впадину?
— Я не авантюрный человек. Мое основное достоинство — то, что я понимаю свои недостатки. С парашютом, скажем, не прыгал. Зачем? Не получаю удовольствия от пари с судьбой. Зато могу рискнуть на бумаге так, как не рискнет парашютист. Я и скандалю только на бумаге.
Григорий Пруслин