Фот Евгеньич Никонов

ГЛАВА 1

Далёкий предок «Юнкор»

Фот Евгеньич Никонов живёт в удобном, теплом кофре, вместе со своими сменными «глазами». Он просто обожает выходить из своего дома и идти гулять с папой. Вот и сегодня папа взял его с собой. Просто так, на мир посмотреть, себя показать.

А мир вокруг — ох, какой широкий. Вон цветной приземистый МакДональдс со своей всему миру известной буквой «М» над входом, рядом с которым на открытом воздухе стоят матовые пупырчатые стеклянные столики, а вокруг них сидят родители с детками. За МакДональдсом автозаправка, куда беспрерывным потоком вливаются автомобили всех марок, всех цветов, всех национальностей. Прямо от заправки взмывает над Прибрежным шоссе высокий пешеходный мост. И всё это каждую минуту, да что там минуту — секунду, иное, меняющееся. И так хочется всё запомнить. Правда же, Фот Евгеньевич?

Хочешь, мы с тобой поднимемся на мост, станем у его перил, и я тебе покажу недалекую Хадеру^[1]? А с противоположной стороны — наше тёплое море, которое находится ровно посредине земли, а потому так и называется — Средиземное. Покажу серебряный эвкалиптовый лес за мостом, а чуть вдали широченный, исполненный важности и стремительности новый мост Ариэля Шарона, который построили над железной дорогой. Со сторону Хайфы ты, Фот Евгеньич, увидишь предгорья Кармель, теряющиеся в синей дымке.

Я буду тебе показывать, а заодно расскажу тебе о твоих предках-предшественниках.

***

Во дворе залаял Бродька, их довольно крупная тёмнокоричневая дворняжка, и женский голос позвал: «Эй, хозяева! Есть кто дома?»

Генка в одних трусах выскочил на застеклённую веранду и выглянул в сторону улицы. У калитки стояла женщина, с большой почтальонской сумкой на широком ремне.

Несколько стёкол на веранде на лето всегда вынимали, и Генка через раму без стекла крикнул:

— Тётенька почтальон, а мамы дома нет!

— А мне мама и не нужна. Иди-ка сюда.

Генка распахнул дверь, обежал веранду, прикрикнув по дороге на Бродьку, и по дорожке, выложенной битым кирпичом, подошёл к почтальонше.

— Тебе посылка. Геннадий Самойлович — ведь это ты? — спросила тётенька, читая большие лиловые буквы, написанные на материале обшивки чего-то кубического, что она держала в руках, химическим карандашом.

— Ага, я. Только у меня же паспорта нет.

— А ты свою какую-нибудь школьную тетрадку предъяви, на ней написано, — с серьёзным видом проговорила тетенька, но не выдержала и рассмеялась, так что сразу стало видно, что она совсем не тётка, а вовсе даже молодая девушка. — Да знаю я и Беллу Йосиповну и тебя. На, распишись вон в квитанции и забирай.

Генка, прикусив кончик языка от усердия, вывел свои фамилию, имя и в конце поставил «взрослую» закорючку. Схватив коробку (подумалось: что-то она слишком лёгкая) побежал к дому, но опомнился и обернувшись крикнул: «Спасибо!»

Вбежал на кухню, поставил посылку на стол, прочитал обратный адрес «г. Грозный, пос. Черноречье». Значит от старшего брата. Наверное, надо маму подождать и не раскрывать без неё. Он сел на стул и уставился на посылку. Интересно, что там? Генка побежал в спальню, где на шкафу стояли часы. Ох, только одиннадцать, а мама придёт не раньше шести вечера. Снова побежал на кухню, и плюхнулся на стул.

Посылка как удав смотрела на него своими фиолетовыми глазами-буквами. Взял в руки, прочитал свое имя, адрес. Ну вот, написано его имя, значит можно и без мамы открыть. Схватил нож и аккуратно распорол обшивку. Ахнул. Внутри находилась белая картонная коробка, а на ней нарисован фотоаппарат. Вот это да! Генка вспомнил, что у него скоро день рождения, а значит — фотоаппарат, фотик, то, о чём даже мечтать боялся, вот он, тут, внутри этой коробки.

У Генки тряслись руки, пока он открывал коробку. Не дай Бог выронить! Там, уютно устроившись, лежал чёрный пластмассовый фотоаппарат «Юнкор». Тут же в коробке, лежали три упаковки широкой плёнки (фотоаппарат был 6х6 см.) и коробочка с металлическими пластинками-вставками для перехода на 4.5 х 6 — тогда кадров получалось больше. В отдельном пакетике был свёрнут рулончиком ремешок к фотоаппарату, и Генка тут же прикрепил его к своему Фотику. Надел на шею, снова мотнулся в спальню и глянул на себя в зеркало шкафа. Приподнял фотоаппарат, обнял его обеими руками, прижался щекой:

 — Фотик! Ты мой миленький-любименький-разлюбименький. Мы с тобой теперь не-разлей-вода!

Генка вынул из коробки и стал рассматривать деревянную, с металлическими щёчками и пружинной прижимной пластинкой, катушку. Ага, ну всё понятно. Под неё всовываем край плёнки, а потом можно её перематывать. Кое-какие навыки в фотографировании Генка имел ещё с детства. Когда заснул под тихим и густым снегопадом на улице, и его подобрала незнакомая женщина, муж которой увлекался фотографией.

На дне коробки лежала тоненькая белая книжечка. Генка раскрыл ее. Ух, ты! Даже читать не надо, всё показано на картинках.

Через пять минут Генка выскочил из дому с заряженным Фотиком и полетел в школу, похвастать перед друзьями.

По дороге щелкнул Бродьку, удивленно наклонив голову рассматривавшего его самого из своей будки.

На улице увидел соседку, ведущую свою девочку-малышку за ручку. Остановил и дважды щёлкнул их. С видом профессионала перемотал кадр, заглядывая через круглое красное окошко в задней крышке фотоаппарата, где видны были черные точки, а потом показалась цифра 3. Затем остановил соседку и стал руководить: «Чуть левее, голову выше. Наташка, смотри на маму! Внимание…».

Снял белую кошку, сидящую на заборе, потом ветку с уже почти спелыми тёмно-бордовыми, сочными ягодами вишен.

Упал в траву у дороги и сфотографировал облака в высоком-высоком небе, в которое устремлялись гигантские придорожные тополя.

В стекле видоискателя всё было меньше размером, но зато такое яркое и невыносимо резкое, что даже глазам больно. Ведёшь видоискателем, а в нём глаз неожиданно выхватывает то, мимо чего без этого волшебного стекла прошел бы мимо, даже не заметив.

До школы он не добежал. Очень уж быстро кончились все кадры на пленке.

Вот так вот, Фот Евгеньич! А потом я плакал.

Под руководством дяди Феди, того самого мужа тети Зины, спасшей меня однажды зимой, я в темноте сложил отснятую пленку с пупырчатой прозрачной лентой «Коррекс», вставил её в бачок и залил проявителем. А потом, периодически покачивая бачок, никак не мог дождаться нужного количества минут, отщёлкиваемых черным фотобудильником со светящимися цифрами и с единственной светящейся стрелкой. Затем промывка, фиксаж и наконец… Вынул плёнку, а на ней только пару кадров нормальные, а остальные либо почти белые и прозрачные, либо чёрные как негры, работающие кочегарами в тёмной преисподней ада.

ГЛАВА 2

Это тебе не просто кнопку нажать

Оказалось, что фотографировать ещё надо учиться. Что это тебе не просто кнопку нажимать, да кадры перематывать. Что есть такие мудрёные вещи, как выдержка, а у Юнкора она была либо «М» отрабатывающей 1/60 секунды, либо «В» — (от руки), и диафрагма, которых у Фотика было аж две: 1:8 и 1:11. И есть ещё резкость и глубина резкости, есть композиция и свет. А главное — должен быть «глаз». Ну, ты же, Фот Евгеньевич, понимаешь: глаз-то есть у всех, но глаз, который видит то, чего не замечает никто, который умеет выхватить самую суть вещи, или характера человека, или животного, или даже плывущего облака, или камня на дороге, есть не у всех. Да ещё и, как сказал дядя Федя, его, этот глаз, надо тренировать и воспитывать.

И мы, с молодым «Юнкором», с моим первым Фотиком, стали учиться. Конечно, «Юнкор» был простейшим фотоаппаратом, но оказалось, что он может снять картину не хуже какого-нибудь репортерского «Салют», или даже зарубежного «Rolleiflex». Кстати, дядя Федя никогда не говорил слова «фотка», «фотография». У него для этого были слова либо «кадр», либо «картина». Их необходимо было «поймать» и «выстроить».

На следующеё лето старший брат Борис приехал к ним в Снежное^[2]. Генка с гордостью показал ему свои фотоуспехи. Брат удивленно похмыкал, покачал почему-то головой: «Ну ты, Генка, даешь! Что-ж, заслужил.» — и он пошел к своему чемодану, открыл его и вытащил из его тряпчатых недр маленькую коробку. А в ней… А в ней лежала «Смена-2». Тридцать шесть кадров! Наводка на резкость, шкала глубины резкости, затвор от 1/200 — 1/10 и «В», диафрагмы от f/4,5 до f/22, гнездо для штатива, автоспуск, тросик… Короче, не мне тебе, Фот Евгеньич, рассказывать.

И стал «Смена» Фотиком Вторым. Генка даже на уроки, даже на экзамены в старших классах его приносил. Сначала учителя ругались, но потом, видя Генкину твердолобую упёртость, сдались и перестали замечать Фотика Второго.

Вот тогда-то и появились фотографии учеников, сосредоточенно пишущих контрольную, учителей, увлечённо что-то рассказывающих. А ещё начались походы в лес, в степь, на Саур-могилу к памятнику погибших в войне советских солдат ударной группировки Южного фронта.

Фотик Второй может ещё не стал «глазом», но уже стал продолжением руки Генки. Мама Белла, поняв, что это не просто временное увлечение сына, оплатила ему годовую подписку на журнал «Советское Фото». У Генки появился целый чулан с его фотопричандалами: бачками, кюветами, фотоувеличителем, красными фонарями, с кучей химии, с весами и микрогирьками от 200 гр. до 10 мг.

Достаточно было десяти — пятнадцати минут и ванная комната превращалась в фотолабораторию. Зажигался красный свет и начиналось колдовство. Сначала на экране увеличителя высвечивался кадр с «вывернутыми» негативными цветами. Там, где белое — чёрное, а там где чёрное — белое. Потом кадр снова выключался и в рамку вкладывался лист фотобумаги, доставаемый из плотного чёрного пакета. Снова на несколько секунд появлялся кадр и Генка, как волшебник, делал какие-то пассы руками. Здесь прикроет, там, наоборот, сделав дырочку в куске чёрной бумаги, поводит, давая дополнительный свет. Кадр гас и абсолютно чистый лист фотобумаги тонул в ванночке с раствором проявителя. В нём Генка тоже что-то колдовал. Тут потрёт тёплым пальцем, там даст стечь проявителю, даже подует-подышит на какое-то место. Медленно-медленно, словно из небытия, на листе выплывало изображение, будто откуда-то из глубин океана выныривало. Генка чётко следил за этим и когда, по его мнению, кадр набирал нужную градацию чёрно-белого, перекладывал лист в ванночку с промывочной водой, иногда подержав там ещё немного, давая кадру добрать сочности, и наконец, топил готовую «картину» в фиксаже-закрепителе. Перебирал там «картины» и частенько, чем-то недовольный, переделывал некоторые заново, или делал с ними какие-то новые трюки.

Затем фотографии глянцевались в горячем глянцевателе, а когда, громко потрескивая, отпадали от зеркал глянцевателя, Генка с ещё теплыми «картинами» шёл сдавать экзамен маме Белле. И мама давала ему довольно толковые замечания, советы, а иногда и здорово критиковала. Мамино мнение было для Генки непререкаемым. И часто, расстроившись после маминых вроде бы и мягких замечаний, рвал на кусочки свои «творения».

Парень рос, а вместе с ним росло и мастерство. Генкина первая любовь — Нелька стала первым зрителем его вернисажей. Да и сама частенько попадала в кадр.

Вскоре Фотик Сменович отправился жить на гвоздь, а у Генки появился старый Борькин фотоаппарат «Зоркий С» перешедший к нему по наследству. У него был выдвижной тубус объектива и съёмная нижняя крышка, Зарядка, соответственно, проводилась со стороны съемной нижней крышки. Этот фотоаппарат почему-то так и не стал Фотом Третьим. Не было у них с Генкой настоящей любви. Так только — дружба.

Генка стал совсем взрослый. У него даже усики уже пробивались. Они с мамой переехали в Сталино^[3] и Генка бредил о каком-нибудь современном классном фотоаппарате. В «Советском Фото» он высмотрел новый дальномерный аппарат «ФЭД 4Л» с лантановым просветленным объективом повышенной резкости. Слово «лантановый» ласкало слух, казалось чем-то сродни прозрачности алмаза. Но они с мамой, которая уже ушла на пенсию, были не в состоянии «потянуть» такую покупку.

И Генка стал экономить буквально на всём. Даже на обедах, в чём признаться маме никак не мог. В принципе, он мог и у сестры Инки, жившей всего в пяти остановках троллейбуса от их с мамой кооперативной однушки, подкармливаться, но там был её муж Гриша, и Генке было как-то неловко. И таки накопил денег на свою мечту.

Кстати, рядом с Инкиным домом, буквально через двор заросший яблонями, липами, каштанами и тополями, находился «Дом быта». Вход в его застеклённое аквариумное нутро был в центре, а сбоку был ещё один вход на уровне второго этажа, куда вели ступени наружной лестницы. По вечерам над этим входом зажигались лилово-розовые неоновые буквы «Фото-радио-товары», а строкой ниже «Канцтовары». Генка не мог преодолеть тягу к великолепию, жившему в магазине. Он любил занырнуть в него минут на сорок, на час, бродить среди велосипедов с обмотанными бумагой рамами, разглядывать радиолы «Ригонда» и «Минск», магнитофоны «Днепр», «Гинтарис», «Айдас»… Увлекательнейшее путешествие среди них позволяло ему оттянуть миг сладкой боли, взрыв мажорных аккордов от пианиссимо, а затем крещендо в три форте, когда он подходил к фотоотделу.

Но сегодня у него были деньги. Их температуру сквозь карман брюк он ощущал бедром, деньги, казалось ему, светились ярчайшим зелено-желтым светом, и их радиоактивное, урановое свечение могли, наверное, видеть и другие покупатели и продавцы. Они мешали Генке и он, стараясь не обжечься, отдал их молодому продавцу, получив в ответ вожделенного друга! Точно такого, как на фотографии в «Советское Фото». Друга! Понимаешь, Фот Евгеньевич? ФЭДа Евгеньевича Четвертого! С селеновым фотоэкспонометром и лантановым объективом «Индустар 61Л».

Был уже поздний вечер, когда Генка, зарядив нового друга прямо на стеклянном прилавке отдела новенькой пленкой «Свема 65», вышел из магазина. Недавняя оттепель сменилась морозцем. Светилась неоновая вывеска магазина, делая всё каким-то нереальным, отражаясь в обледеневших ветвях молодых деревьев, позванивавших на ветру. И ФЭД Евгеньич Четвертый сделал свой первый кадр. Опустившись на корточки и припав к стволу спиной, Генка направил глаз нового друга к небу, где сквозь стеклянные ветви мчались рваные, лохматые облака, в которые то заныривала, то вдруг являлась из них в полном блеске, фея-Луна под тихое звучание в его голове колыбельной из фильма «Гусарская Баллада».

Знаешь, Фот Евгеньич, а ведь у меня до сих пор жива та, первая, пленка с этим кадром, с этой картиной. Фотография не сохранилась, а плёнка с кадром жива.

ГЛАВА 3

Самолётный Фот

А хочешь, Фот Евгеньич, я расскажу тебе про Самолетного Фота? Даже не Фота, а Фотища. Да? Рассказать?

Ну, это было сразу после театра, где Генка работал вместе со своим «наследным» Зорким-С. Ох, повезло ему, этому Зоркому. Весь репертуар оперного театра пересмотрел-перефотографировал. И девочек из кордебалета, и прим балерин, и оперных солистов. А ещё Юрия Гуляева, а потом Гурченко, Эдиту Пьеху с ансамблем Дружба, и Андрея Макаревича, тогда еще совсем пацана, с его Машиной Времени и Марылю Радович. И всё это не из зрительного зала, а прямо со сцены или даже в гримерках. На репетициях и на премьерах.

Но это так, к слову. Генка там в театре совсем копейки получал, и мечтал о ДПИ,^[4] о высшем образовании. Хотел быть инженером, как старшая сестра Инка. Набравшись храбрости, пошел в отдел кадров института просить хоть какую-нибудь работу, лишь бы в стенах института. С собой взял ФЭДа Четвертого, так как планировал сфотографировать ворота с чугунной узорчатой решёткой и такой же калиткой в них, закрывающие туннель-въезд в один старый многоэтажный дом, стоявший сразу за сквером с танком, напротив кинотеатра Шевченко.

Постучался, вошел в отдел кадров. За столом тётенька без лица, с глазами, лишенными цвета. Ну, то есть, лицо есть, конечно, но будто старая штукатурка с потёками, щербинами, вывалившимися кусками. Проходишь вдоль неё — и не замечаешь.

— Садись, — говорит — Твой паспорт.

Ну, Генка Фэда Четвертого на колени пристроил, достал, подает ей паспорт.

— Тэк-с, тэк-с… Евгений Самуилович, значит? — говорит каким-то без цвета и запаха, плоским голосом.

— Ну, да — кивает Генка.

— Еврей?

— Ну, да. Там же написано.

— А ты мне не указывай, что и где написано! Сама вижу! Что ты умеешь, кем работал раньше?

Ну, кем: токарем несколько месяцев на Опытном Заводе ГипроНИСЭлектрошахт, откуда Генку выгнали с треском за то, что швырнул в лицо хаму мастеру антисемиту целую коробку винтов и шайб; рабочим сцены театра оперы и балета. Вот и весь опыт работы. Не опыт, а так — мелкое недоразумение. Хотел было ляпнуть кадровичке, что в трудовой книжке всё написано, но решил не дразнить её. Опустил голову, промолчал. 

И тогда тетенька кадровик своим листовым жестяным голосом говорит ему, мол нет мест, да и стажа рабочего у него всего-ничего, и в армию ему скоро. Так что идите, товарищ. Вот отслужите в армии, тогда и приходите.

А тут заходит дяденька. Интересный такой, высокий, с лёгкой горбинкой носа, чёрной бородкой, чёрными бровями с резким изломом и такими-же чернущими глазами. И берёт он из рук кадровички Генкин паспорт, где написано «национальность — еврей», крутит его в руках задумчиво.

— Молодой человек, а это у Вас что? — говорит он тёплым густо-коричневым голосом, указывая на ФЭДа Четвертого, тихонько лежащего на коленях у Генки, так, что тетка за столом его не видит.

— Это? — смущается Генка, ругая себя за то, что притащил друга туда, где ему совсем не место. — Это ФЭД Евген…, ой, ФЭД-4, фотоаппарат мой.

— Любите фотографию?

— Люблю. А при чём тут это?

— О, молодой человек, очень даже при чём. Вы и пленки сами проявляете или сдаете проявлять?

— Ну, да. Сам. И печатаю сам.

— Вот что, Женя. Сейчас Вы напишете заявление о приёме на работу лаборантом кафедры геодезии, Марья Ивановна все оформит, — правда, Марья Ивановна? — а завтра в восемь утра приходите в корпус ДПИ, что напротив универмага Белый Лебедь и начнете работать. И друга своего, ФЭДа Четвертого, поблагодарите. Можете, кстати, его с собой брать, ему, надеюсь, тоже у нас понравится.

Так, Фот Евгеньич, Генка стал Женей, и неожиданно, благодаря ФЭДу Четвертому, познакомился с Самолетным Фотом. Самолетный Фот был огромным аппаратом, с плёнкой, шириной 18 сантиметров. Это же почти как рука от локтя до кисти! Устанавливался он в люке самолёта, которого в народе называли «кукурузник». А надо тебе сказать, Фот Евгеньич, что Генка с детства мечтал быть лётчиком. Занимался в авиамодельном кружке, увлекался планерами, и кроме журнала «Советское фото», выписывал еще и «Юный техник» и «Крылья Родины». Короче, знал про советскую авиатехнику очень много. Например, что серийное производство Ан-2, этого одного из самых надежных самолётов в мире, было организовано на заводе №473 в Киеве. 9 сентября 1949 года лётчик-испытатель Г.И. Лысенко поднял в небо первый серийный Ан-2 (в транспортном варианте).

И вот, представляешь, Генке предстояло летать на нём. Летать! Летать и снимать стереофотографию различных открытых карьеров, где добывались полезные ископаемые. И быть полным хозяином фотолаборатории кафедры геодезии ДПИ. Сошлись три мечты вместе: фото, авиа и ДПИ.

Это был полный восторг, когда оглохнув от гула мотора, радостно хватая от неожиданности ртом воздух, когда малыш Ан-2 проваливался в воздушные ямы над реками или украинскими ставками, или, наоборот, подскакивал на воздушных потоках над пашнями, Генка сидел уперев ноги в кромку открытого люка и управлял Самолетным Фотом.

Внизу плыла зелёная Земля, в синем дымчатом кругу горизонта, с квадратами зелёных, или жёлтых, а иногда чёрно-полосатых полей, вспыхивали неожиданно солнечные зеркала водоемов, бежали по полоскам дорог божьи коровки — автомобили. Красота такая, хоть пой! «Потому, потому, что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом, здесь работаем мы с Самолетным Фотом, ну, а девушки? — А девушки потом».

ФЭД Евгеньич Четвертый, так и не сумел сфотографировать первую Генкину девушку. Дымно-розовую, как цвет яблонь, под которыми они встречались, пахнущую свежим хлебом, звенящую, как струна Генкиной гитары. Их любовь продлилась всего неделю. Неделю! Потому-то Генка и не успел её сфотографировать. Она ещё очень сильно стеснялась. Нет, конечно же они с ФЭДом Четвертым пытались снять картину «любовь и девушка», но девчонка отворачивалась, или опускала голову, так, что не видно было её пушистых, как снежинки, как чернеющий против света иней, ресниц. Ни один кадр не получился.

Друзья ушли в армию. Помнишь картину «Автокран над баржей на Десне» с запахом перегревшегося ржавого металла разлитого в тумане над тихой водой? А «солдаты жарят ворованного гуся» пахнущая дымом, а «замерзшие оркестранты в грузовике» с запахом стылой, примерзающей к губам сладковатой меди мундштуков и позвякиванием тарелок ударника? Это же все ФЭД Евгеньич Четвертый снимал там, в армии.

А когда они вернулись на гражданку, началось Генкино бродяжничество по Сталино, уже превратившемуся в Донецк. Первая немецкая пленка «Orwocolor», первые цветные слайды. Выбеленная скромная церковь на Ленинском проспекте; сине-зеленый купол какого-то, видимо еще купеческого, дома, недалеко от Дворца бракосочетаний; лодки на глади неба, отразившегося в первом городском ставке; каменный мост через Кальмиус, по которому бегут троллейбусы. И люди, люди, люди. Тысячи лиц: девичьих, старушечьих, молодых ребят, детишек, стариков… Мама и Инка постоянно удивлялись, зачем они, Генка и ФЭД Евгеньич, снимают незнакомых людей? Нет, ни Генка, ни молчаливый ФЭД Евгеньич Четвертый, не могли им этого объяснить. Ну, не станешь же объяснять им всё одним словом «красота», правда Фот Евгеньич? А чего стоит кадр «Золотой кленовый лист под ногами прохожих» и такая же «золотая кленовая, пахнущая дождем, аллея», а «мостик в Путиловском лесу» в звучащей мелодии Дунайского вальса? И каждая картина — не только красота линий, но и ритмика звуков, и оглушающих или ласкающих запахов, витого-перевитого цвета, независимо от того цветное фото или чёрно-белое.

---

^[1] Хадера — израильский город с населением около 90 тыс. человек, из которых более 22% — репатрианты из СССР. Расположен на центральной ж/д линии Израиля, ровно посредине между Тель-Авивом и Хайфой, примыкает к Прибрежному шоссе и городку с русским названием Ольга (Гиват Ольга) расположенному на побережье Средиземного моря.

^[2] СнежнОе (ударение на О) — шахтёрский городок в 100 км. от Сталино, нынешнего Донецка.

^[3] Сталино — бывшая Юзовка в 1924 году была переименована в Сталино, а в 1961 году в Донецк. Город, расположенный на востоке Украины, на реке Кальмиус. Согласно законодательству Украины — административный центр Донецкой области.

^[4] ДПИ — Донецкий Политехнический Институт, бывший Горный, а затем Индустриальный. Сегодня: Donetsk national technical university (DonNTU).