П 44 «Судьба» / Леонид Подольский. — М. : ИПО «У Никитских ворот», 2018. — 456 с. ISBN 978-5-00095-465-2
Свою книгу, в которую вошли повести и рассказы, написанные в разные годы, писатель Леонид Подольский назвал «Судьба», а это понятие в равной степени знаковое, исповедальное и обобщающее. Рассказывая о судьбе героев повествования (или, возможно, о собственной) автор говорит, в том числе, о судьбах мира и эпохи, о времени, которое в обозримом прошлом уже не раз «ломалось», калеча жизнь народа и страны. При этом болезненные событийные удары ощущали все участники (хотя, некоторым казалось, что они зрители) сказочно-реального действа под названием жизнь. Её ритм чувствуется на каждой странице этой книги, чтение которой — процесс увлекательный, но не легкий, ибо речь зачастую идет о страданиях и подлости, любви и предательстве, в конце концов, о смерти, ведь она всегда рядом с жизнью, привыкнуть к этому невозможно, и даже читать — трудно.
Судьба на вырост не бывает. она всегда не впрок, а в срок. Дыханьем жизни обдавая, читая правду между строк, она не хочет, а калечит, она и знает, а молчит… И давит груз потерь на плечи. И сердце в такт ему стучит.
Тем не менее, все произведения — о жизни, в которой прошедшее время всегда дает пример и образец настоящему и будущему, да только примеры эти не идут впрок, потому и пишут писатели-провидцы (а Подольский — из их числа) свои книги-предостережения и одновременно тревожные эпилоги тем событиям, что прошли, но вполне ещё могут повториться. В романе «Эксперимент», открывающем книгу, речь идет как раз о сегодняшнем времени, с его выборами без выбора, с капитализмом без жалости и дураками без дорог.
«…Наш социализм был плох, даже отвратителен, но олигархический капитализм ничуть не лучше. Система опять работает против народа. Не бывает демократии без нормального среднего класса. У нас опять пузырь. Раньше был пузырь супергосударства. Теперь — олигархов и бюрократов… Нет, вовсе не дураки и не плохие дороги, даже не инфраструктура, а коррупция губит страну… А дураки и плохие дорогие — не причина, а следствие. Причём настоящих дураков во власти не так много. Есть в избытке люди необразованные; есть депутаты, которые под видом дураков принимают плохие законы, чтобы набить карманы, или, наоборот, набивают карманы и за это принимают плохие законы, и есть чиновники, которые под видом недоумков набивают свои карманы, преимущественно в заграничных банках. Словом, быть дураком — это такой весёленький бизнес. А плохие дороги — это когда из-за воровства и коррупции плохо и очень дорого строят. Вот такая триада: коррупция, отсутствие свободы и мнимые дураки…»
Не так много вспоминается интересных книг, в которых художественность изложения удачно сочетается с публицистическим накалом. На мой взгляд, «Судьба» — именно такая. И в историях о прошлом, даже очень далеком, как, к примеру, сатирично-фантастический «Потоп», и в рассказах и коротких повестях о событиях нынешней жизни обязательно проявляется главная тема — сосуществование личности и общества, идеалов и реалий, их конфликт или взаимное приспособление (увы, конфликт чаще). Автор размышляет о возможности человека не только выжить, но и жить в соответствии со своими принципами, о том, что могло произойти, но не сбылось… Показателен рассказ «Дурмашина» о том, как бюрократично-безликая машина равнодушной исполнительной власти перемалывает любого, кто по неосторожности или случайности попадает в её жернова. Страшная, гнетущая картина.
«…Машина, огромная, бесформенная, непонятная — она не была похожа на обыкновенную машину — вся состоявшая из сотен или тысяч странных колес, колесиков, шестеренок, шатунов и еще бог знает каких деталей, которым и названия-то не было, эта страшная машина наезжала на него, хотела раздавить, сдавливала голову, грудь, душила, что-то было в ней мрачное, ужасное… Эта безумная машина постепенно увеличивалась, становилась все больше; вдруг она начинала терять свои очертания, превращалась во что-то неясное, блеклое и из этого непонятно чего выползал паук, обыкновенный, с маленьким туловищем, совсем маленькой лысой головкой и непропорционально огромными, длинными клешнями. «Дурмашина», — понял Поздеев. Тотчас перед глазами возникли колеса и шестеренки. Они медленно, неуклюже, но неуклонно двигались по кругу. «По вечному кругу, тысячелетнему»…
Наверное, главная повесть книги — «Судьба», не зря именно это название вынесено на обложку. Герой повествования, бывший афганец, научившийся ненавидеть и убивать, тоскующий об утраченной армейской дружбе, не узнавший, что такое любовь, пытается понять и осмыслить жестокую и несправедливую жизнь. Жизнь, неузнаваемо изменившуюся, в которой он не нашел себе достойного места, которая, по его словам, пронеслась мимо и оказалась «в одну строку». Строка эта вместила в себя много разного, в большинстве, увы, плохого. Настолько, что страшные воспоминания о войне остались в памяти, как самые светлые, где была дружба и понятное деление на «свой»-«чужой», где будущее виделось, как в сказке, добрым и правильным. Но сказки не случилось. Будущее оказалось не лучше прошлого, которое он постоянно вспоминает, а в нем было не только предательство мнимых друзей, но и свое собственное, когда он смалодушничал и поступился верой и доверием деда. Всё это мучительно жгло его душу, выжигая доброту и сострадание, оставляя злость и непонимание.
«Шавки комсомольские, Ленька Захаров, будущий депутат, кавалер святого благоверного князя Даниила Московского и Ленка Жукова, в будущей жизни вице-губернаторша, — эти, волки молодые, полные энтузиазма охоты, идейные. А вся идея их — возвыситься и урвать. Это сейчас Ленька носит крест с изумрудами и, чуть что, осеняет себя, мода нынче вышла такая, с Иисусом в чековой книжке, свечку держать как партбилет, а тогда… Ленин служил вместо Бога… Народ — это стая. А стая слушается вожаков. Разорвет, не пожалеет. «Не судите, да не судимы будете». Но они судили, хотя многие сами были тайно крещеные. Понял тогда: прежнее время устало и сломалось, а страшное колесо покрылось мелкими трещинами. Но и растрескавшееся колесо жестоко проехалось по нему…»
Колесо судьбы прокатилось жестоко и причудливо, впечатав в прошлое историю семьи и любви, страх дедушек и бабушек, пытавшихся (безуспешно) скрыться от карающей длани неправедного правосудия. И рядом — молчаливо-испуганное отчаяние родителей, стремившихся всеми силами вписаться в систему и вписать в неё сына. И любовь-нелюбовь жены, уставшей терпеть и постепенно теряющей надежду на благосклонность судьбы.
Сидит ошибка на ошибке, сам черт им сватает меня. Судьба играет не на скрипке — напоминает мне родня. Судьба, судьба… Смотрю на деда. Так что же там, в конце пути? Узнал ли он свои ответы? Смогу ли я свои найти?
Каждый рассказ книги таит в себе какую-то особую историю, в которой автор, не давая ответов, размышляет над житейскими проблемами. И читатель вместе с ним сопереживает, сочувствует героям, и вместе с автором ищет ответы на вечные вопросы. В книге трагедия «Судьбы» сменяется трагикомичным рассказом «Дурочка и Сизиф». Наверное, каждому, кто когда-либо брал в руки перо, казавшееся волшебным, кто дарил свои сокровенные мысли и чувства чистому листу бумаги или монитору компьютера, этот и другие рассказы Подольского, посвященные писательской судьбе, будут наиболее интересны и близки по переживаниям. Рассказы предельно честные, откровенные, познавательные и поучительные. И ироничные. Перед нами разворачивается процесс рождения писателя из молодого, талантливого, наблюдательного и неравнодушного человека, как бабочки из кокона. Это процесс самореализации, обретения мастерства и умения, воплощения в жизнь того, что дано Богом.
«…Ему, можно сказать, повезло. Он видел социализм — сталинский, брежневский — и ненавидел социализм с его несвободой. Он видел капитализм и ненавидел капитализм с его олигархами и бесправием. Это был не тот капитализм, и не та демократия, которых он ждал. Капитализм, в сущности, был такой же, как социализм: та же власть, те же люди наверху, похожие лозунги, только хитрее, такие же чиновники, только еще более вороватые… С возрастом он кое-что стал понимать в жизни — в той застойной, советской, с очередями и блатом, совсем не такой, как хотелось, но вместе и полной надежд: ведь молодость, семья, дети, диссертация; в той жизни, где правда и ложь сиамскими близнецами переплелись, срослись. Вот тогда его снова потянуло к перу… Он хотел показать, как возникает лжетеория, захватывает людей, и как она рушится. Но… не хватило сил, и времени тоже — сломалась эпоха. В гонке со временем он проиграл. Место писателей заняли политики. Потом обанкротились и они. И настала пустота»…
Современный литературный процесс препарирован со знанием дела и подробно. Как говорится, это было бы смешно, если бы не было так грустно. Не зря говорят, что мы стали страной нечитанных бестселлеров и никому не известных лауреатов. Причем, в данном случае мы — это любая страна постсоветского пространства.
Всенародно известными стать не дано современным поэтам. Их слова вылетают, как птицы в окно, и — без ответа. Маломощны их книги, как Даймлер и Бенц в самом начале, и, к тому же, утерян терновый венец. Вы не встречали?
Так и хочется ответить: «Не встречали». И герои-литераторы рассказов Леонида Подольского с этим согласятся. А в подтверждение — еще одна, пусть и объемная, но исчерпывающе информативная и объективно-откровенная цитата о писательском житье-бытье:
«Он с некоторым удивлением узнал, что все толстые журналы пережили Советский Союз и даже лихие девяностые, но теперь их почти никто не читает. Тиражи стали мизерными, а сами журналы — скучными… Еще он узнал, что писателей стало много, тысячи, но — почти нет ярких имен. Что литература теперь — бизнес, но бизнес убыточный. Что книжные магазины закрываются. Что появилось много новых журналов — энтузиасты пока не перевелись, — но и эти журналы мало кто читает. Что книги, даже хорошие, теперь издают за свой счет, а по телевидению и по радио за деньги рекламируют графоманов. Зато появились „Проза.ру“ и „Стихи. ру“ и в стране теперь целых полмиллиона поэтов. И что писатели и поэты пишут на этих „ру“ друг другу рецензии, и что эти рецензии заменяют читателей Оказалось, что существует огромное количество премий и что у каждого поэта и писателя, даже самого бездарного, есть премии и награды и, часто, чем бездарней, тем больше наград. И что многие писатели — члены разных академий, нередко весьма экзотических. И что многие премии, награды и ордена продаются за деньги. А еще: проводится огромное количество фестивалей, появился даже термин такой: „литературный туризм“ — на этих фестивалях поэты пьют водку и читают друг другу стихи. Словом, огромная индустрия, со своими дельцами и энтузиастами, где покупатели и продавцы — одни и те же люди».
Люди, как люди. Только испорченные соблазном славы, денег, мнимой популярности. А добиться всего этого, якобы, помогают некие деловые особы, о которых Подольский устами своего героя говорит столь же откровенно, с изрядной долей иронии и сарказма. Пишущие люди, знающие ситуацию изнутри, сразу узнают настоящие фамилии литературных мэтров и деятелей, возглавляющих коммерческий процесс издания микроскопических тиражей книг, получения сувенирных званий и опереточных премий.
«От учебы в Литинституте у Гордиенко имелось определенное мастерство, он умел блеснуть, умел заговорить, но человек он был исключительно беспринципный, гоголевский тип, смесь Хлестакова и Чичикова. Его интересовали деньги. Он организовал сразу две конференции: „Наш Крым и Донбасс“ и „Вильна, незалежна Украина“. Разница была лишь в цене. За выступление на „Крымнаше“ взнос составлял пятнадцать тысяч рублей, а за „вильну, незалежну“ — ровно вдвое больше. Да, Мюнхаузен отдыхает. Есть еще социальные сети. Образованщина теперь — в интернете. Великая всемирная сплетница. Он понаслышке знал писателей, отнюдь не лучших, „сделавших“ себя в интернете. Скандал. Вот лучшее оружие — скандал. Чтобы о тебе говорили. Хорошо, плохо — все равно. Главное, вызвать любопытство. Критики настоящей больше нет. Оставалось найти агента».
В конце концов автор из рассказа находит литературного пиар-агента, которым оказывается самоуверенная, политически акцентуированная «дурочка», у которой в активе сотни тысяч «лайков» таких же читателей, как она — писательница. Должен признаться, что именно этот фрагмент, в целом, замечательного рассказа вызывает у меня большие сомнения. Я не верю в эту «дурочку», в её политическую ангажированность, которая в этом повествовании вовсе неуместна. Тем более что речь заходит о Донбассе. А это кровоточащая рана, о которой поминать всуе просто нехорошо. Да и взгляды на события, там происходящие, даже у близких друзей зачастую диаметрально противоположные. Впрочем, писатель, герой рассказа, вовремя понял тщетность всех упований на пиар-инициативы проворной «дурочки». И расставание их было без печали. При этом судьба его романа — осталась в руках провидения.
А вот с книгой «Судьба» расставаться не хочется. Хочется поразмышлять о прочитанном, задуматься о судьбе собственной и того жизненного пространства, в которой она вершится. И это, вероятно, главный признак того, что книга написана не зря.
В завершение ещё об одном важном моменте. Перевернув последнюю страницу, не ощущаешь не только разочарования, но и, как принято говорить, в качестве «послевкусия» — тяжелого чувства безысходности. Ибо, по большому счету, грусть-печаль в книге, как говорил классик, светла. Свет надежды в тоннелях судьбы не гаснет, а её удары не выпадают из ритма повседневности.
Судьба — инструмент ударный. Может быть, я ударник бездарный, но не слышится в марше кураж, и победным не кажется марш. Как по лестнице винтовой, не последний, и не герой, я по жизни иду, чуть дыша, торопливо, но не спеша. А в ушах моих — ритм небес. Не победный, но, всё ж, оркестр.
Владимир Спектор