Рыжий

Ветер посвистывал. «Фьюу-фьюу-фьюу», — раздавалось в каминной трубе. Дед Филипп проковылял к большому окну просторного зала, приподняв тюлевую занавеску, поглядел наружу. Каминная труба не часто пела, но, если начинала «фьюжить», дед наперёд знал — жди непогоду.

— Похоже вьюга разыграется к вечеру. Слышь, Рыжий? — обратился он к своему пушистому коту сибирской породы, выкрашенному природой в яркий рыжий цвет.

В ответ никто не отозвался. Рыжий не подбежал к деду Филиппу, не заурчал, не потёрся выгнутой спинкой о дедовы серые угги, которые в прошлом году привезла своему «дедуське» внучка Марьянка в подарок. Последние годы у старика зимой ныли голеностопные суставы и тёплые, уютные сапожки из натуральной овчины, снимали тупые, тянущие боли.

— Рыжий, а Рыжий? Ты куда запропастился? — громко прокричал дед. — Иди сюда. Говорю, вьюга будет. Уснул что ли?

Дед протопал в соседнюю комнату, окинул её внимательным взглядом. Обычно Рыжий всегда находился рядом с хозяином, и только спать уходил сюда — в спальню деда и, стало быть, его тоже, не изменяя свой привычке никогда. Излюбленное спальное место кота — старое кожаное кресло, укрытое ковровым покрывалом, было пустым.

— Что ещё за новости? — забеспокоился старик. — Рыжий, не дури! Выходи уже. Какие могут быть прятки? Мне не до них ныне. Иди, мой хороший, ко мне! Кис-кис! Я тебе молочка плесну. Слышь? Бабка Настасья утром принесла.

Слова: «молочко» и «бабка Настасья» — были для Рыжего магическими: едва заслышав их, он нёсся, как ужаленный. Но не в этот раз.

Взволнованный не на шутку, дед Филипп вышел в сенцы. Рыжего нигде не было. Кряхтя, старик отодвинул засов, приоткрыв дверь, громко позвал:

— Рыжий! Рыжий! Рыжий!

В узкую щель ворвался ветер и так рванул из рук деда дверь, что удержать её не получилось. Металлическая дверная ручка с грохотом ударилась о стену дома, а дверное полотно начисто очистило порожек от снежного покрова толщиной уже сантиметров тридцать — сорок.

— Эка метёт! — проворчал дед.- И этого чертяку ещё где-то носит. И, главное, как выскользнул и когда? Поди-ка, припомни. Вроде бы, весь день рядышком сидел. — Продолжая брюзжать, старик, прикрывая ладонью от густо падающих снежинок глаза, вгляделся в темнеющую не по минутам, а по секундам даль, ещё раз громко позвал: -Рыжий! Кис-кис-кис! Домой!

Пытаясь закрыть дверь, дед, как был в одном свитере и домашних уггах, так и выскочил на порог, изо всех сил потянул за ручку, но ветер был сильнее. «Придётся с обратной стороны навалиться всем телом», — подумал Филипп и шагнул в наметённый сугроб. Толкая тяжёлую дверь, стараясь сломить сопротивление ветра, он услышал какой-то странный, непонятный звук: то ли скрип двери, то ли завывание вьюги, то ли мяуканье кота.

— Рыжий! — обрадовался старик, но его любимец так и не появился. Почти вытолкнув дверь на середину, дед Филипп ослабил хватку и прислушался. Вот тут-то ветер и подловил его, одним диким рывком сбил старика с ног, отшвырнув прямо на большую бочку. Дед днём так и не сумел самостоятельно откатить эту груду металла в сараюшку и с трудом перевернув вверх дном, просто прислонил к стенке. Удар о металлический край пришёлся чуть выше виска, и был такой силы, что старик потерял сознание.

Рыжий был заперт в сарае, и уже более двух часов пытался вырваться из своего заточения. Щелей, через которые он смог бы выбраться наружу не было, а дверь никак не открывалась. Кот и лапами её толкал, и прыгал на неё с разбега, пытался царапать и даже грызть — всё было напрасно. Конечно же он сам был виноват, дед Филипп ему говорил: «Рыжий, в сарай не ходи! Ненароком запру тебя там!» Но Рыжий, услышав в соломе интересные звуки, подгоняемый охотничьим азартом и приятными догадками, о том, что это могут быть серые воришки, таскающие зерно у гусыни Марты, незаметно юркнул в полумрак распахнутой двери и затаился. Он надеялся захватить в плен мышиное семейство и примерно наказать их за воровство. Уж очень дед Филипп был на них сердит, который день бурчал себе под нос, что скоро Марту совсем кормить нечем будет. Рыжий любил деда и всегда старался его радовать. Хитрые мыши больше не шелохнулись, хотя кот тихо сидел — почти не дышал. Зато дед, заслышав громкие трели своего телефона, оставленного в сенях, впопыхах толкнув дверь сарая, запер её на засов заученным годами движением руки и поспешил на зов «трубы жизни» — так он называл свой аппарат, потому, что звонить в это время ему могла только обожаемая Марьянка. Рыжий в тот момент совсем не забеспокоился, он был уверен, что хозяин обязательно вернётся и с ещё большим рвением продолжил свою охоту. Однако, случилось всё так, как случилось — мыши исчезли, Рыжий застрял в сарае, а дед Филипп без чувств лежал в сугробе.

Метель свирепствовала сильнее и сильнее, заметая тело старика с каждой минутой всё больше и больше. Кот метался по сараю, громко орал, прыгал на стены. Отчаянию животного не было предела! И тогда он решил пробираться на крышу. Сначала Рыжий запрыгнул на старый перекосившийся стол, оттуда- на ещё добротный дубовый шкаф, потом на обрывок канатной верёвки, подвешенный на массивный крючок, вбитый в потолок. Вскоре он уже сидел на крючке, пытаясь оглядеться и продумать свои дальнейшие действия. И вдруг он заметил, что крайняя доска на потолке как бы провисала, словно держалась на одном гвозде, вбитом в другой её конец. Собрав последние силы, Рыжий прыгнул и уцепившись когтями всех четырёх лап за эту доску, слился с ней в одно целое. Доска отвисла ещё ниже, качнулась из стороны в сторону и оторвалась, упав вместе с Рыжим на пол. Проделать обратный путь до крючка было секундным делом, теперь главное — зацепиться за соседнюю с щелью доску, а потом, юркнув в образовавшееся пространство, пробраться на крышу. Так- так- так! Всё получилось! Крыша соломенная, и, если лапами хорошенько поработать вот здесь, у самого потолка, можно выбраться наружу. Сначала одна лапа пролезла, потом другая, за ней голова и всё туловище! «Мяу!» Но, Боже мой, какой же сильный ветер! Если бы кот не держался когтями изо всех сил, его бы непременно утащил этот мощный поток! Вскоре Рыжий понял, что метель бушует рывками и, выждав коротенькое затишье, спрыгнул в сугроб.

Пробираться сквозь снежный туннель было трудно, но зато ветер тут был бессилен, и кот стремительно преодолел расстояние от сарая к лежавшему в беспамятстве деду Филиппу. Старик лежал на боку, его уже почти замело снегом, и только в области виска снег был окрашен в красный цвет. Рыжий понимал, что это кровь, а значит хозяин в большой опасности, он громко прокричал: «Мяу! Мяу! Мяу!», лапами расчистил снег у дедовых рук, толкнулся мордой сначала в одну, потом в другую, попытался прикусить пальцы, потом легонько царапнул по щеке; ощутив тёплое дыхание из его носа, обрадовался: «Жив!». Одними только кошачьими силами привести пострадавшего в чувство не получалось и Рыжий, не теряя больше не секунды времени, прорывая в снежной, рыхлой толще туннель силой своего тела, стремглав помчался к бабке Настасье, к счастью её домишко стоял по соседству. Прокричав несколько раз под дверью своё знаменитое: «Мяу!», кот понял, что Настасья его не слышит, да и как тут услышишь — вьюга, словно прощаясь, завывает с каждой минутой громче и громче, ему — Рыжему не перекричать эту звонкую круговерть. Тогда он изловчился и прыгнул прямо на оконный отлив, который благодаря навесу, пристроенному к дому, не был густо усыпан снегом. Кот лапами стал барабанить в стекло. Вскоре бабка Настасья выглянула в дверь:

— Это кто там хулиганит? Вот я сейчас как пальну из двустволки! — грозно крикнула она.

Стук не прекратился, и бабка Настасья, зажав в правой руке ружьё, смело шагнула за порог.

— Рыжий! Так это ты, шалапут? Тебя Кузьмич во дворе забыл, что ли? Замёрз? Ах, ты — бедняжка! Беги скорее в тепло! — распахнув пошире дверь, бабка ласково смотрела на своего заснеженного гостя.

Кот спрыгнул вниз. Во дворе бабки Настасьи снег был плотнее, да и метель уже не так бушевала, рыть тоннель не было нужды, Рыжий легко держался на подмороженной поверхности и перепрыгивая с места на место, всё время оглядываясь на Настасью, побежал в сторону своего двора.

«Что-то тут не так! Зовёт он меня», — подумала мудрая женщина. Плотнее укутавшись в свою пуховую шаль, она, утопая по колено в снегу, поспешила за котом.

— Кузьмич! Ох, ты ж, Боже мой! Ты зачем это тут разлёгся? Очнись, Филиппушка-а-а-а! Ты чего это удумал? — Тормоша старика изо всех сил, похлопывая его по щекам, стараясь привести в чувство, она голосила: — Это как же-е-е! Холодный уже-е-е совсем! Но дышит, дышит! Рыжи-и-и-й, глянь-ка, а-а-а, дышит же наш Кузьми-и-и-ч!

Подхватив соседа под мышки, пожилая, но ещё сильная женщина, которая в былые времена один на один и с медведем могла бы в схватке потягаться, затащила старика в сени, изрядно засыпанные снегом. Большим, но удивительно лёгким веником — такие только дед Филипп один на всю округу умел вязать, тщательно обмахнула с него снег.

-Ты только посмотри, Рыжий, какая рана глубокая! Он мог кровью истечь! Даже и не знаю, холод кровь остановил что ли? — бабка Настасья хлопотала у постели больного так и не пришедшего в чувства. — «Скорая» не скоро доедет! Дороги-то замело! Пока расчистят, пока то да сё! А мы с тобой, Рыжий, сами деду-то нашему, Филиппу хворому поневоле, а то, глядишь, да и по воле Господней, как знать, возьмём, да и поможем! Чего молчишь? Хоть мявкнул бы, что ли.

Настасья потихонечку маленькой ложечкой стала вливать в рот деду какой-то очень духовитый отвар.

— Вот так, Кузьмич, ещё глоточек и ещё! Эту ложечку за Рыжего, а эту за Марьянку твою, но, а эту уж, за меня! Знатный отварчик! Он и мёртвого на ноги подымет!

— Настасья, ты чего тут растрещалась, как сорока? — дед очнулся и открыл глаза. Прикоснувшись рукой к забинтованной голове всё сразу вспомнил. — Рыжий пропал, слышишь, Настасья! Замёрзнет! Метель-то бушует, поди, ещё?

— Ха! Рыжий, говоришь, пропал? Эх, ты — дубина стоеросовая-я-я! — И промокнув деду Филиппу губы мягкой салфеткой, добавила: — Вон он герой наш рыжий! Молочко из миски лакает! Кабы не Рыжий, пропал бы нынче кто-то другой!

— Где же ты был, мой хороший? — дед Филипп ласково гладил по выгнутой спинке своего любимца, тут же запрыгнувшего к нему на постель. — Я тебя звал сквозь вьюгу-метелюшку! Ты слышал?