Дымное лето… каждого года
Из событий того времени вспоминается один полёт на вертолёте. Не помню, в каком это было году, но в районе стояла страшная жара. Кругом горели леса и торфяники. Вообще лесные пожары в Пудожском районе — в те поры были делом обычным. Карельский авиаотряд даже держал в местном аэропорту специальный вертолёт. Время от времени по согласованию с пожарными и мы пользовались услугами этого вида транспорта, тем более, что мы были традиционными клиентами авиаотряда, а я ещё со времён съёмок Прионежского и Свирского листов сохранял дружеские отношения и с начальником авиаотряда Николаем Скачковым, и с пилотами вертолётов. Особенно мне нравился Юра Чаплыгин. Это был пилот-ас. Помню, как он на спор ставил свой вертолёт на три спичечных коробка (!). Да и он относился ко мне с уважением.
Итак. Летим мы как-то с Юрой к одной из наших групп, находящихся на «выброске».
Внизу брошенная узкоколейка со снятыми рельсами, — удобна для ориентировки. Вдруг Юра оборачивается ко мне и громко кричит: Давид Иосифович, прыгай! Куда прыгать? Да и с чего вдруг? Вертолёт снижается. Юра опять кричит: прыгай! Тра-та-та-та! Смотрю вниз: метров шесть! А в голове мысль: у меня ещё швы не рассосались после операции по вправлению грыжи — вдруг разойдутся! Но вижу, что дело плохо. Прыгаю! Хорошо, что не на шпалы. Вертолёт резко взмывает вверх и плавно опускается где-то рядом. Юра выскакивает из кабины и подбегает ко мне. Жив? Жив. А что случилось? Оказывается из-за лесных пожаров воздух разрежен. И мы попали в воздушную яму. Ещё мгновение и вертолёт бы рухнул.
Потом Юра ещё долго извинялся за ненормативную лексику. Что там извиняться… Слава Б-гу, что пронесло. На этот раз.
Совсем недавно в одном из из рассказов Б. А Кушнеру по-скайпу я вспомнил и эту историю.
А потом (так тоже бывает) написалось стихотворение «Приключение». Вот оно:
«Приключение»
Сложное поле* — не лучше других:
Месяц пожаром затянуто небо.
Группы в маршруте. Как там у них?
Надо б подбросить консервов и хлеба.Мы в вертолёте. В люльке** мешки.
«Птичка»*** уныло машет крылами.
Гарь нестерпимая — сводит кишки.
Мгла застилает землю под нами.Юра Чаплыгин — признанный асс –
Что-то занервничал вдруг за штурвалом.
Прыгай! А в голосе страх и приказ?!
Прыгать? Такого ещё не бывало?!Я в бандаже**** — операции след.
Юра кричит, — значит, плохи дела!
Дверца распахнута, — выхода нет.
Прыгаю! Эх, была не была!«Птичка» вспорхнула и плавненько села.
Юра: Простите, мы падали в «яму»*****.
Я осмотрелся: всё, кажется, цело.
Ну и дела: приключение прямо!P.S.
Сложное поле — не лучше других.
Сколько ещё предстояло таких…Дуйсбург. 9-11.03.2015 г.
Примечания:
* «Поле» — полевой сезон (геологический сленг)
** Люлька — санитарная подвеска — «санлюлька» у вертолётов Ми-1
*** «Птичка» — ласковое название вертолёта Ми-1
**** Бандаж — специальное приспособление на теле — после перенесенной операции
***** «Яма» (воздушная) — « резкое падение подъемной силы в результате нарушения нормальных условий обтекания крыла воздушным потоком». (Энциклопедия «Академик»)
И в завершение несколько «автомобильных» этюдов.
«Не греши»
Утром собираемся на буровую в район деревни Авдеево. Выезжаем пораньше, ибо впереди трудный день. От Авдеево надо по лесным дорогам с так называемым «улучшенным» (так писалось в актировках) покрытием добраться до буровой, посмотреть, как там идут дела и засветло возвратиться в Пудож. Едем вчетвером: водитель Володя Фёдоров, главный инженер партии Александр Васильевич Латышев, новый старший буровой мастер (фамилию уже не помню), который должен сменить предыдущего, и я. Первая часть пути — по «стратегической» дороге Пудож — Медвежьегорск. Дорогу только что начали ремонтировать. Шофёр Володя не нарадуется: хоть по этой дороге можно будет ездить без проблем. По сторонам дороги кучи песка. Потом их должны будут разровнять грейдеры. Вперемежку с грудами песка на обочинах груды брёвен — это водители лесовозов, когда их заносит или брёвна «развязываются», сбрасывают их, чтобы не теряя время вернуться за новой партией. Первое, что бросилось в глаза — это пара автомашин, свалившихся под откос. Видимо, ночью водители не заметили эти самые кучи и на скорости скользнули вниз. Одна машина лежит на боку, вторая перевернулась. Обсудили увиденное, посетовали, крови нет — значит, вероятно, обошлось без жертв.
Приехали в Авдеево. Начинается самая сложная часть пути.
Не стану живописать эту дорогу: наш ГАЗ-69, оправдывая своё прозвище, действительно, скакал как «козёл». Наконец, приехали. Буровая работает. Сменили старшего мастера, пообщались с бригадой. Я поговорил с геологом Шурой Пурвинг, посмотрел керн. Стали собираться в обратный путь. Перед отъездом Шура попросила меня в 20-00 подойти на почту, на переговорный пункт — ей должны были звонить из Ленинграда. Просьба обычная. Конечно, подойду, а завтра передам новости по рации.
Выехали. Где-то на полпути до Авдеево остановились (извините, по малой нужде). Отходить далеко не хотелось. Вышли и пристроились кто — где. Меня угораздило встать у правого колеса. Оправились, уселись, двинулись. Вот и Авдеево.
Зашли в столовую, пообедали (хотя уже было ближе к ужину) и поехали дальше. Дорога не в пример лесной. Но уже темнеет и надо спешить, чтобы успеть на почту.
Володя разгоняется. И вдруг я вижу, что справа нас обгоняет колесо?!! Откуда? Как?!
Машину затрясло. Правда, Володя не растерялся, — резко вывернул руль влево и так на трёх колёсах машина пересекла дорогу и относительно «плавно» въехала в кучу песка на обочине. Так и съехали в кювет. Пронесло. Не успей Володя сообразить, что это наше колесо, не успей он вывернуть влево и поставить машину на три колеса, окажись впереди встречная машина (мы ведь пересекли дорогу), окажись впереди не куча песка, а, наоборот — куча брёвен, — и мы все были бы на том свете. А так отделались небольшими ушибами и поздним страхом: Володя разбил подбородок о рулевое колесо, я лбом выдавил переднее стекло и немного прижал ногу, Александр Васильевич расцарапал о верхнюю стойку кузова лысину, что повредил буровой мастер, не помню.
Пока Володя ловил попутку, чтобы съездить в Пудож за подмогой, пока мы с Александром Васильевичем сходили за удравшим колесом, буровой мастер развёл костерок, вытащил из вьючника чайник и соорудил чаёк. За чаем стали обсуждать происшествие. Оказалось, что пока мы скакали по лесной дороге, крепёж на болтах колеса ослаб, часть их слетела. Оставшийся закреплённым болт на скорости срезало. Вот колесо и сорвалось. Потом вспомнили, что это именно то колесо, которое я «освятил» при той остановке в лесу. С тех пор ни на колёса, ни на другие части автомашин я — ни-ни.
«Проснись и пой»
Ещё одна поездка. На этот раз в сторону посёлка с экзотическим названием Римское.
Выехали, как водится, рано утром. В машине практически тот же состав, только вместо Володи Фёдорова новый, только что принятый на работу водитель. Зима. Наша единственная «стратегическая» дорога покрыта снегом. Едем. Все темы переговорены Клонит ко сну. Не заметил, как задремал. Вдруг чувствую, что меня кто-то хватает за воротник меховой куртки (подарок пилотов авиаотряда) и крепко дёргает. Оказывается, я во сне ногой отжал ручку дверки машины и начал выпадать. Хорошо, сидевший сзади Александр Васильевич заметил и успел ухватить меня за воротник, — а то бы я на скорости вылетел из машины и… Потом выяснилось, что новый шофёр переставил ручку дверки так, что она открывалась при нажатии коленом. Ему, конечно, влетело. Но хорошо, что я не вылетел, а то мне это было бы уже безразлично. С тех пор, в рейсе, я старался петь, чтобы не заснуть. Возможно, моё исполнение всех известных песен и арий подряд не очень ласкало уши моих спутников, но всё-таки была некоторая гарантия, что я не усну и не повторю ту попытку катапультироваться.
«Не торопись! Туда успеешь»
Ещё одна небольшая история. Зима. Мы с Володей Фёдоровым возвращаемся из деревни Колово в Пудож. Торопимся: мне надо успеть в аэропорт, чтобы вылететь в Петрозаводск и далее в Ленинград. Дорога покрыта снегом и хорошо укатана. Но мы задержались на буровой и рискуем не успеть даже к последнему рейсу, тем более, что зимой рано темнеет, а Аннушки в темноте не летают. Тороплю Володю. Он жмёт на педаль газа. Машина летит. Вот уже виден забор аэропорта и за ним садящийся последний в этот день самолёт. Ещё двадцать минут, и он взлетит в обратный путь.
Володя прибавляет газу. И вдруг машина на полной скорости подскакивает и начинает кружиться по дороге: один разворот, второй, третий. Ещё виток, и мы в кювете…
Как Володе удалось удержаться на дороге, как на наше счастье на дороге не оказалось ни встречных, ни попутных машин, как мы не перевернулись!..
Конечно, никуда я в тот день не успел. Впрочем, успеть мы могли…на «тот свет».
С тех пор я дал себе зарок, как бы и куда бы я ни спешил, не торопить водителя.
На «тот свет» ещё успеется.
Ну, и ещё одна история из той же серии:
«В своём праве»
В Пудож прилетел очередной старший буровой мастер, — на этот раз мой давний знакомый ещё по Крестецкому и Прионежскому листам Павел Иванович Касимов. Обрадовались друг другу. Поздоровались. Объясняю, что надо ехать на Бураковку — там стоит бригада, в которой ему надо сменить бурового мастера. Тороплю, ибо сейчас туда отправляется ЗИЛ, который должен захватить пару бочек солярки и доставить их на участок. Павел Иванович быстро получает необходимое снаряжение, садится в кабину, и машина отправляется.
Вдруг прибегает кладовщик и сообщает, что забыл отправить с машиной какие-то детали, утром затребованные по рации. Что делать? Зову нового водителя «козла», беру свёрток с этими деталями, вскакиваю в машину и мы мчимся вслед уехавшему ЗИЛу в надежде догнать его. Но то ли наш новый водитель ехал медленнее обычного, то ли водитель ЗИЛа ехал быстро, но догнать их нам удалось лишь на узкой дороге, отходившей от «стратегической». Прошу водителя посигналить, — водитель ЗИЛа ноль внимания, пытаемся обогнать — он не пускает. Начинается подъём. Водитель моей машины опять ускоряется, пытаясь обойти тяжело гружённый ЗИЛ (в нём, кроме бочек под солярку, ещё пара десятков буровых штанг, торчащих сзади). И вдруг впереди идущая машина резко тормозит. Мой водитель едва успевает нажать на тормоза, и мы практически втыкаемся в задник ЗИЛа. Хорошо, что это на подъёме, и торчащие сзади штанги проходят по брезентовой крыше нашего газика. Мотор козлика глохнет, а идущий впереди ЗИЛ как ни в чём не бывало уходит вперёд и скрывается за поворотом. Выскакиваем из машины. Тент в клочья, капот всмятку, радиатор дыбом. С трудом отгибаем радиатор, заводим мотор (!), что само по себе чудо, и продолжаем путь. Подъезжаем к нефтебазе. ЗИЛ стоит. Подхожу. Встречаю удивлённые взгляды водителя и Павла Ивановича. Отдаю свёрток с деталями и спрашиваю у водителя, почему он нам не уступал дорогу. Он отвечает, что чужим не уступает, — мол, на этой дороге (он имел в виду грунтовку, которая вела к нефтебазе) он «в своём праве». А зачем тормозил? А чтоб не нагличали. О том, что он мог посадить нас на торчавшие сзади штанги, он и не думал. А ты видел, что с нами сделал? С удивлением смотрит на изувеченный передок нашего козла… Отвечает, что не видел, а услыхав скрежет, решил, что слетело привязанное сзади ведро. Ведра не жалко.
Ну, что сказать, — человек «в своём праве»…
А случись это не на подьёме, висеть бы нам с водителем и всем газиком на этих штангах.
Финал этой истории таков: на подъезде к Пудожу, остановились, съёхали на обочину и, дождавшись ночи, как партизаны, пробрались на базу, чтобы никто не видел, а то позору и разговоров не оберёшься с таким стоящим дыбом капотом. Потом целый день ушёл на ремонт.
Таких историй можно набрать не один десяток. Впрочем, тогда это было бытом.
Подведём итоги
Прошёл год, как я принял руководство Восточно-Прионежской геологоразведочной партией. Можно было подводить итоги.
За истекший год наладилась дисциплина. Сформировались постоянные бригады буровиков. Несколько поправились финансово-экономические показатели. Удалось даже на треть сократить прежние убытки. Наладились отношения с местными властями настолько, что однажды меня, не члена партии, посадили в президиум партхозактива района (потом никак не могли поверить, что я «не состою»). Наладилось получение строго фондируемого горючего на местной базе и фондируемых материалов через местное отделение Госбанка, не говоря уже о дефицитных запчастях для машин.
Это всё плюс.
А минус: за год не прочёл ни одной научной книги (как раскрыл по приезде книгу Уэйджера и Брауна «Расслоенные изверженные породы», так она и осталась лежать. Только раскрытая страница покрылась толстым слоем пыли). Не описал ни одного метра керна. Почти не видел детей и жены. Зато пару раз побывал с сердечными приступами у эскулапов местной больницы.
Но главное, я ведь не собирался делать административной карьеры. Так зачем всё это?
Чашу моего терпения переполнила история с передачей нам Вытегорского участка. Участок был устойчиво убыточным. Для него было свойственно всё то, с чем я принимал Восточно-Прионежскую партию. И вот, когда мы только-только стали вылезать из финансовой и организационной ям, без обсуждения со мной, приказом по экспедиции этот участок передавался в состав нашей партии. Тем самым спасалась другая партия. А наша опять погружалась в бездну. Да ещё и как руководить участком, когда летом туда можно добраться только или авиатранспортом, или вокруг всего Онежского озера?! Да и зимой не проще. Вот как позднее я описал одну из таких поездок:
Метель
На улице «метель» — снежинки за окном
Пушинками бесплотными витают,
Ложатся на землю, и тают, тают,
Тают, водою заливая окоём…Метель другую вспоминаю я:
Мы в Вытегру машиной держим путь.
Стеною снег: ни выйти, ни взглянуть.
Ни зги: ни дыма, ни огня…Столбы в снегу по пояс, колея
Дороги, — как тоннель в снегу.
Водитель: «Помоги! Я не могу»…
И из машины вылезаю я.Снег бьёт в лицо, снег слепит: снег, снег, снег…
Как-будто ты и снег. И никого вокруг.
И мир сжимается в слепящий снежный круг.
И время останавливает бег…На улице «метель» — снежинки за окном…
А я метель другую вспоминаю…
Нет, новую тропу уже не проминаю…
Я просто раздвигаю окоём.Дуйсбург. 1-2.03.2006 г.
Подведя итоги, я должен был сделать и вывод: намерен ли я делать административную карьеру, — тогда надо принимать существующие «правила игры» (приписки в актировках, липовые акты на списание, выпивки с «нужными людьми» и т. д.), или надо менять «линию жизни». При этом я отчётливо понимал, что при наличии таких «врождённых недостатков», как пресловутый «пятый пункт» и строптивый характер; и при отсутствии таких «благоприобретённых достоинств», как партийный билет, связи в чиновном окологеологическом мире и прочее, никакой карьеры я сделать не смогу. Да и не хочу, — все мои интересы лежат в области геологии. Ведь и на должность начальника партии я согласился только из-за перспектив заняться изучением Бураковско-Аганозерской аномалии. Таким образом, вывод был очевиден.
И 12 февраля 1973 года, через год и 17 дней я по «собственному желанию» оставил пост начальника Восточно-Прионежской геологоразведочной партии, сохранив за собой должность старшего (на правах главного) геолога этой же партии. За мной сохранилась и прежняя квартира, которую я стал делить со вновь назначенным начальником партии Юрием Семёновичем Кичигиным.
Ну, теперь, кажется, можно начать заниматься собственно Бураковкой.
Экология
Впрочем, на фоне имевших место неприятностей, были и приятные события. Одним из таких была поездка в Курск на совещание, посвящённое использованию геофизических и геохимических методов в практике геологических работ. Совещание проводилось по линии Министерства геологии СССР. Организация и проведение совещания было поручено Управлению центральных районов, а оно уже перепоручило его Курской геологической экспедиции (возможно, я несколько искажаю название этой экспедиции)
От Северо-Западного территориального геологического управления на совещание были делегированы двое: геофизик Эрнст Кириллович Чечель и я. Приехали. Представились. Нас поместили в кемпинг под название «Соловьиные ночи» (возможно, и здесь я не точен?).
С утра начались научные доклады, на которых выступали «гранды» Мин. Гео. и АН СССР.
К этому времени я уже несколько попривык к подобного рода мероприятиям и ничего особенного от него не ожидал. Мы с Чечелем тоже представили, кажется, два доклада — один пленарный, второй стендовый. Доклады прошли достаточно успешно. Но речь не об этом.
Во-первых, я наконец впервые услыхал пение пресловутых курских соловьёв, которые всю ночь (благо была весна) заливались вокруг кемпинга. Но главное, это была поездка на так называемый Михайловский карьер. С утра загрузились в автобус и под руководством одного из местных начальников отправились в путь.
Тут надо сделать небольшое отступление. В пору моего ученичества нам ничего не говорили об экологии (по-моему, и термина такого в геологии не существовало). Первые годы работы на производстве нам ещё бросалось в глаза пренебрежение со стороны исполнителей природными объектами: никто ничего не говорил трактористу, который мог проехать на своём тракторе по молодому лесу, мог сокрушить любую лесополосу, Буровые скважины задавались там, где считалось нужным, безо всякого учёта местных и природных особенностей и так далее. Никто нас не ограничивал и за «такие мелочи» не спрашивал. Постепенно глаза на это «замыливались» и пренебрежение экологическими обстоятельствами становилось нормой.
И вот мы едем на Михайловский карьер. Весна. Чернозём. Всё вокруг зеленеет и цветёт.
И вдруг мы замечаем, что картина за окнами автобуса резко меняется: вместо цветущих полей нечто безжизненное и желтое. Спрашиваем у руководителя, в чём дело. Он отвечает, что коснётся этого вопроса по приезде на карьер. Приехали. Небольшая вводная лекция, после которой нас повезли на смотровую площадку. Въехали. Вышли. Внизу, сколько смог достать глаз, огромный котлован, в который по серпантину въезжают 25-тонные самосвалы. Внизу в виде небольших спичечных коробков — два огромных немецких экскаватора, нагружающих эти самосвалы. И ни одного живого деревца, кустика, листочка. Лунный пейзаж.
Спустились вниз, — наш автобус своей крышей едва доставал до ступицы колеса самосвала.
И всё время, что мы там находились, непрерывно раздавалось какое-то чавканье. Это работали мощные насосы, откачивавшие воду со дна карьера.
Вот тут-то наш экскурсовод и объяснил, что безжизненная территория в радиусе около 25 километров вокруг карьера, — это депрессионная воронка — следствие вот этого самого откачивания воды со дна карьера. И это на территории черноземья, самых плодородных почв страны. Обратно мы ехали какими-то пришибленными. Может быть, впечатление усилилось ещё и тем, что тот же провожатый сообщил, что добытая железная руда никак не используется, а складируется где-то рядом. В переработку идёт только так называемая «железная шляпа» — то есть небольшая, наиболее легко обогащаемая часть ресурса Курской магнитной аномалии.
Эффект от увиденного в Михайловском карьере был настолько силён, что зимой, когда мы с тем же Э. К. Чечелем на лыжах пробрались куда-то в центр Бураковки (требовалось наметить места заложения поисковых скважин), Эрнст Аркадьевич, глядя на окружавшую нас снежную идиллию, вдруг сказал: вот найдём мы с тобой этот никель, выроют здесь нечто, вроде Михайловского карьера, и пропадёт всё это… Что я мог ему ответить…
Слава Б-гу, на нас пока этого греха нет. И уже не будет. По крайней мере, на нас с ним.
Мечты и реальность…
Впрочем, моим надеждам на возможность сосредоточиться на геологии Бураковско-Аганозерской структуры не суждено было сбыться.
Где-то через полгода после вступления в должность начальник партии Ю. С. Кичигин и его заместитель Таций были зверски убиты рабочим по фамилии Пожиток.
Дело обстояло так: я только что утром прилетел из Ленинграда и в контору пришёл около 10 часов. Шла перекличка по рации с буровыми бригадами. С Бураковского участка доложили, что трактор, отправленный на перекрёсток для встречи с направленной к ним автомашиой, вёзшей продукты и горючее, перевернулся, буровая стоит, а бригада голодает. В ответ на вопрос почему трактор перевернулся, по рации зазвучал мат. Видимо, у разговаривавшего было плохо с нервами. Кичигин тоже взорвался: выскочил из конторы. Вслед за ним выскочил и его заместитель Таций. Они вскочили в «командирскую» машину и, крикнув мне, чтобы я был на связи, выехали в сторону бригады. Прошло часа три. Я было отправился в кернохранилище, чтобы заняться керном, как вдруг из конторы меня позвали к рации. Прерывающийся голос бурового мастера сообщил, что «Вася Пожиток убил Кичигина и Тация». Вначале я не поверил — уж больно неожиданным и страшным было сообщение. Переспросил. Спросил, где сам Пожиток. Мне подтвердили факт убийства и сказали, что Пожиток сидит у костра и ждёт. Кого? Чего?
Позвонил в милицию. Там приняли информацию без особого удивления и сказали, что высылают наряд. Меня попросили тоже выехать к месту происшествия. Собрал группу из нескольких человек, кого нашёл на базе, сели на автомашину Урал и поехали. Уже в пути подумалось, что ни у кого из нас нет оружия, а мы едем задерживать убийцу. Впрочем, менять планы было уже поздно. Где-то через час нам встретился милицейский «воронок». Остановились. Женщина- прокурор района, оказавшаяся в машине, сообщила, что Пожиток у них, что сопротивления он не оказал, и что тела Кичигина и Тация везут на следующей за ними автомашине, — их следует доставить в морг при районной больнице. Дождались машины с телами и повернули в Пудож. Вместе с нами в Пудож приехали и остатки буровой бригады.
Далее я веду рассказ со слов буровиков и водителя «командирской» машины.
Оказывается, Пожиток накануне вернулся из отпуска. С собой он привёз бригаде «гостинец» — несколько бутылок водки. Водку, конечно, выпили и поехали на тракторе встречать машину. По дороге трактор сошёл с торной дороги и опрокинулся. Об этом сопровождавшие трактор рабочие сообщили на буровую и сели у костра ждать помощи. Так они прождали больше суток. Конечно, хмель из них выветрился. Согревались чаем. Вот тут-то к ним и приехали Кичигин и Таций. Оба они, по словам рабочих, были под хмельком. Кичигин, в прошлом сам буровой мастер, стал кричать на буровиков, обвиняя их в пьянстве и прочих грехах. А Пожитку он велел собираться на базу и пригрозил, что посадит его в «дурдом». Оказывается, перед возвращением из отпуска Пожиток побывал в психоневрологическом диспансере, о чём сам сообщил Кичигину, оказавшись на базе. Таций тоже кричал на рабочих, поддакивая начальству.
Когда Кичигин велел Пожитку садиться в машину, тот выхватил из-за голенища нож и нанёс ему удар прямо в сердце. Таций бросился бежать. Но Пожиток догнал его и нанёс ему не то 16, не то 18 ударов. Такова внешняя фабула этого события.
Через полгода, выступая в Карельском республиканском суде и требуя от имени экспедиции смертной казни для убийцы, я услыхал мнение свидетелей-рабочих: о Кичигине и Тации, — они говорили: «ну, убивать не следовало, а морду набить надо было, — сами пьяные, а нас ругают, — мы ведь сутки в лесу их ждали…».
Такова логика людей, сидящих в лесу: они уже забыли, что сами виноваты, что весь сыр-бор из-за их пьянки, что… Да и потом лес — это их дом, и ругать их в их дому нельзя Да и являться в лес в нетрезвом виде… Впрочем, у каждого своя правда.
Вернёмся к самому событию. Доложил о случившемся в Ленинград. Начальник экспедиции (им в ту пору был И. С. Афанасьев) попросил меня до приезда нового начальника «взять партию в руки». А чего её «брать»? Люди, конечно, были взволнованы, — естественно, такое событие. Но через день-два всё стабилизировалось. Совсем иное дело в Ленинграде, — там решили, что по Пудожу бегают бандиты с ножами и режут всех встречных-поперечных. Испуг был настолько силён, что около полугода не только никого не присылали в качестве начальника, но даже надоевшие до зубовного скрежета комиссии перестали ездить. Так прошло больше полугода. Наконец, приехал новый начальник по фамилии Святский (инициалы, к сожалению, не помню), и я, наконец, смог заняться своими прямыми обязанностями — описанием и опробованием керна. Правда, при этом тоже были некоторые приключения. Но это уже другая история.
Кстати, о Пожитке. Ещё до этих трагических событий мне довелось несколько раз с ним сталкиваться.
Первый случай был на базе. Там, в соседней с моей квартире проживала семья бурового мастера Лёвы Никифорова. Как-то слышу шум за стенкой. Оказывается Лёва отмечает день рождения. В гостях у него среди других буровиков и этот Вася Пожиток — человек под два метра ростом и силищей такой, что один подымал буровой вагончик за основание (с одной стороны, естественно). На приглашение жены Лёвы — Эльзы принять участие в застолье, отказался, — я никогда не пил с буровиками. Впрочем, и Лёва, и Эльза очень-то и не настаивали, — они знали мои правила. Вдруг слышу крики и выстрелы. Не понимая, из-за чего стрельба и крики, вышел на крыльцо и увидел этого самого Васю. Оказывается, он после выпитого взял со стены винтовку Лёвы и, выйдя на крыльцо, стал дробью стрелять по туалету. На беду в это время в туалете находился один из сотрудников (уже упомянутый Э. К. Чечель). Можно представить его состояние, когда по двери заколотила дробь. Хорошо, что ничего крупнее в патронташе не было. Я говорю Васе: что ты делаешь? Зачем патроны переводишь? Он засмеялся и отдал винтовку подоспевшему Лёве. Так этот инцидент и завершился «боевой ничьей».
Второй случай был уже в лесу. Вечером по рации сообщили, что в бригаде ЧП — пропал рабочий. Шофера уже разошлись. Сели с механиком на Урал и поехали в бригаду.
Подъезжаем. Темень непроглядная. Лишь в одном из вагончиков виден свет. Заходим и видим: сидят Миша Шнеерсон и Вася Пожиток и распивают бутылку «Волжского». Не говоря ни слова, беру со стола бутылку и разбиваю её о железную печку. Вася подымается во весь свой рост и спрашивает: Ты чего? Это твоя? Ты её покупал? Отвечаю: вот тебе деньги. Вынимаю из кармана трояк и кладу его на стол. Вася: а я тебе её не продавал! И тут в разговор вступает Миша Шнеерсон (тот ещё забулдыга). Миша: «Да брось его, Васька. Он всегда так делает». И правда, я всегда так делал, когда заставал пьянку на буровой. Вася немного поворчал и успокоился. Улеглись спать. Утром стали собираться на поиски пропавшего. И тут выяснилось, что у Васи нет обуви, — его сапоги порвались, а подходящего размера не нашли. Поэтому он временно на буровой за повара. Этот-то бугай — и повар! Вот он стоит перед нами. В руках топор на длиной ручке. Он двумя пальцами держит его за кончик топорища и тюкает по колоде. Ну что ему стоило ночью этими двумя пальцами взять меня за горло или сейчас тюкнуть топором. А ведь не взял и не тюкнул. Видимо, потому, что я приехал спасать их товарища, и что я не ругал его, а просто «всегда так делал». «Пропажу» мы нашли, — он заблудился и просидел в болоте больше суток. А по возвращении Вася накормил нас блинами, — все знали, что я большой охотник до блинов. Правда, все эти мысли пришли мне в голову уже после тех страшных событий. Тогда об этом не думалось. Но если подумать, то возникает вопрос о справедливости. Впрочем, если бы только этот вопрос…
И в качестве послесловия: несколько лет спустя, в гостинице Пудожа я неожиданно встретил заместителя генерального прокурора Карелии. На том процессе он выступал в качестве Государственного обвинителя. Мы узнали друг друга, разговорились, и он сообщил мне, что недавно был с прокурорским надзором в колонии, в Сегеже, и видел на доске почёта фотографию Пожитка, — он там бригадир лучшей бригады…
Пожар … «во время наводнения»
Из событий той зимы вспоминается пожар на базе партии. Дело было так: поскольку днём я вынужден был заниматься организацией производства, а обязанности ответственного руководителя работ на Бураковско-Аганозерском объекте с меня никто не снимал (да и интересно было), то работу с керном мне приходилось вести по вечерам, благо жил я один и мои задержки никого не волновали.
Теперь необходимо сделать небольшую вводную.
Зима в тот год стояла жестокая. Морозы достигали сорока с лишним градусов. И для поддержания относительно сносной температуры в помещении, где проходила работа с керном, местные умельцы соорудили мне несколько «козлов». Для сооружения такого «козла» бралась асбестовая труба, обматывалась спиралью, концы которой соединялись с электрическим проводом, заканчивавшимся вилкой, которая и втыкалась в розетку сети. Вся эта конструкция водружалась на треногу, которая, в свою очередь, ставилась на асбестовый коврик. Спираль нагревалась, и возле такой печки можно было держать в руках кусок керна.
Кернохранилище через стенку соседствовало с гаражом, который отапливался бойлерной системой. На ночь водители сливали воду, а утром заливали кипяток, добываемый в том же бойлере. Вот и вся вводная.
Сижу я как-то в кернохранилище и описываю очередную порцию керна. Время — около десяти часов вечера. Вдруг чувствую запах гари. Первая мысль, — это от моего «козла».
Проверил: нет, «козёл» функционирует нормально. На всякий случай, отключил его от сети. А запах всё усиливается. Наконец из-под двери, ведущей в гараж, появляется дым. Открываю дверь: весь гараж в дыму, ничего не видно. Включаю освещение: дым есть, огня не видно. Побежал в контору, разбудил сторожа и вызвал пожарников. Пожарные приехали, примерно, через полчаса. Дым уже валит изо всех щелей. Включили фары наружного освещения. Пока пожарные разматывали свои шланги, пока нашли куда их можно подключить, всё здание окутали клубы дыма. Еле успели выгнать автомашины из гаража во двор. Стали поливать стены, забрались на чердак, оттуда на крышу. Найти источник возгорания не могут. Стали «проливать» всё здание сверху донизу. Наконец, часа через два или даже больше дым исчез. Здание представляло собой фейерическое зрелище: ледяной дворец! Ледяная корка покрывала его сверху донизу. Ледяные сталактиты и сталагмиты образовывали причудливые сочетания. В лучах наружного освещения всё это искрилось, переливаясь цветами радуги.
После того, как пожар (так и не найдя источника возгорания) потушили, первой моей мыслью было: а как там кернохранилище и керн? Само кернохранилище снаружи плотно запаяно ледяной массой. Еле пробился сквозь корку льда: керн не затронут, Слава Б-гу, а то бы пропали труды целого года работы.
Через пару дней, когда морозы немного спали, сумели забраться и в сам гараж. Пожарники долго ходили по помещению, но так и не сумели установить причину возгарания. Списали всё на электропроводку.
Внутреннее расследование установило нечто иное: оказывается, ещё вечером механик заметил, что какая-то труба в бойлерной системе отопления перемёрзла. Решил отогреть её паяльной лампой. Поставил лампу на полчаса, а когда, по его мнению, труба отогрелась, снял лампу и пошёл домой. А того он не заметил, что лампа прожгла стенку за трубой, и огонь попал в межстенное пространство, заполненное опилками. Они-то и загорелись. Именно потому, что горели опилки в межстенном пространстве, пожарные и не видели огня, и не смогли определить источник возгорания, и…
Конечно, результаты внутреннего расследования остались в коллективе, — кто же выносит огонь наружу. То, что осталось от гаража, высыхало потом целое лето.
«Домик имени В. Ф. Жабрева»
И ещё одно воспомининие, — на этот раз трагикомическое.
Как-то в пору «расцвета» Пудожской партии к нам с очередным визитом пожаловал главный инженер Северо-западного территориального геологического управления Владимир Фёдорович Жабрев — явление до сих пор невиданное, — чтобы в отдалённую партию да такая личность!!!
С ним, конечно была целая свита, включавшая всё экспедиционное начальство и целый гурт управленцев. Приняли. Показали наше немалое хозяйство, дома и прочее. На буровые участки начальство ехать (или лететь) не пожелало, а разродилось советом строить передвижные буровые домики. С тем и отбыли. Поначалу мы надеялись, что этими пожеланиями и советами всё и обойдётся, но не так-то было. Через некоторое время из Ленинграда пришёл пакет, а в нём чертежи этого самого «передвижного домика». Когда наш главный инженер Александр Васильевич Латышев рассмотрел присланные чертежи, он схватился за голову: габариты «домика» были таковы, что ни на одной из местных дорог его полозья не могли бы уместиться, — не говоря он наших лесных дорогах с пресловутым «хворостяным покрытием», как писалось в ежемесячных нарядах. Позвонили в экспедицию. А. В. Латышев объяснял, что этот домик предназначен для езды по тундре (где В. Ф. Жабрев начинал свою трудовую деятельность и откуда сохранил свои представления). Ответ из экспедиции гласил: приказано строить, — стройте, — не огорчать же высокое начальство. Что оставалось делать: заказали «домик» в промхозе, передав туда жабревские чертежи. Через пару месяцев нам сообщили, что заказ выполнен и «домик» можно забирать. Когда наш трактор С-100 тащил его по городу Пудожу, лицезреть это явление собралось всё свободное городское население. Апофеозом послужило снесение «домиком» арки ворот на базу партии (!). Дальше ехать уже было некуда…
Так он и простоял посреди базы до самой её ликвидации, получив в народе название «Домик имени Жабрева».
Потом, как мне говорили, его затащил к себе на дачу в Куганаволок Э. К. Чечель. Впрочем, это уже иная история.
Взлёт и падение Бураковки
Тем не менее, бурение на территории Бураковско-Аганозерской аномалии продолжалось. По мере изучения керна становилось всё яснее, что ничего общего ни по составу, ни по строению, ни по рудной специализации с Пудожгорским титан-магнетитсодержащим комплексом эта структура не имеет. Даже без лабораторных исследований становилось очевидным, что здесь мы имеем дело с очень сложным, сильно дифференцированным по составу слагающих пород ультабазитовым комплексом. Кроме того, становилось ясно, что с поверхности эти породы сильно изменены. Появились и некоторые признаки столь ожидаемого никелевого оруденения.
Для руководства экспедиции это было делом новым. Да и я не был готов к такому повороту дела. Всё-таки, основным объектом моих предыдущих исследований были хоть и древние, но преимущественно осадочные породы. А тут ультрабазиты. Пришлось многому учиться почти заново. Книга «Расслоенные изверженные породы» Л. Уэйджера и Г. Брауна стала моей настольной книгой. Перечень прочитанных и книг и статей занял бы несколько десятков страниц.
Я уже отмечал, что для руководства экспедиции это было делом непривычным. Зато руководство управления (в это время начальником управления стал К. Д. Беляев) было очень ориентировано на поиски именно никеля. В этой связи Бураковскому объекту уделялось сугубое внимание. В качестве ответственного исполнителя работ меня стали приглашать на разного рода никелевые совещания.
Помню одно такое совещание зимой в городе Никель Мурманской области. Там собралось неимоверное количество никельщиков со всей страны. ВСЕГЕИ представлял заместитель директора будущий академик Д. В. Рундквист. Все ждали приезда заместителя министра геологии, председателя Кольского филиала АНСССР и, конечно, К. Д. Беляева. Но все планы смешал начавшийся в районе буран. День сменялся ночью, и опять день, а буран не утихал. Так продолжалось около недели. Проживали все в местной гостинице. За это время все перезнакомились. В нашу комнату, в которой я проживал вместе с начальником партии ТКЭ Ю. И. Рабиновичем, набивалось более десятка человек (у нас был электрический нагреватель, и все приходили попить чайку).
Именно за время «великого сидения» я впервые познакомился с хозяином этого мероприятия, будущим главным геологом СЗТГУ, а тогда главным геологом местной геолого-разведочной партии Владимиром Валентиновичем Проскуряковым. Познакомился я там и с главным геологом самой глубокой скважины в мире, пройденной по породам докембрия, знаменитой СГ-3 (Кольская сверхглубокая) — В. С. Ланёвым, а из рук знаменитого начальника СГ-3 Д. М. Губермана (старшего брата не менее знаменитого поэта И. М. Губермана) даже получил грамоту члена ордена Плутона и небольшой сувенир в виде медали из, якобы, керна скважины. Потом В. В. Проскуряков, смеясь, рассказывал, что для изготовления этих «медалей» они отправляли на СГ сактированный керн своих скважин. Сам керн СГ-3, конечно, был на вес золота.
Грамота СГ-З о принятии в члены «славной дружины Кольских землепроходцев»
В качестве ответственного исполнителя перспективного на никель объекта довелось мне побывать и на «очень закрытом» совещании в Москве, в Министерстве геологии.
Помню, нас, участников совещания завели в большую комнату без окон (или окна были плотно зашторены?). В комнату вошёл кто-то из руководителей министерства и начал доклад о перспективах и стратегии поисков полезных ископаемых в стране. Потом в комнате погасили свет. Докладчик отдёрнул шторку на стене и перед нами открылась странная карта СССР: весь восток страны от Урала был как-бы засижен многочисленными цветными точками. Западнее Урала точек было ничтожно мало. Только Кольский, Донбасс и районы Крайнего Севера несколько разнообразили картину. Зато другая карта — размещения предприятий-потребителей сырья являла обратную картину. Становилось понятным, почему Министерство геологии так цепляется за малейшую перспективу обнаружения новых месторождений в Европейской части страны.
Впрочем, и со стратегией поисков не всё было так гладко.
В конце 1974 года из СЗТГУ последовала команда сворачивать работы на Бураковке.
Распоряжение, как водится, «спустили» вниз: экспедиция — геологразведочная партия — ответственный исполнитель. Мне это показалось и странным, и неправильным, — мы только-только обустроились, отошли от предыдущих потрясений, наладили нормальную работу. Только пошли первые результаты, появились перспективы не только на никель, но и на хром, и на целый ряд других рудных элементов. И вдруг — сворачиваться. На нашей стороне был не только коллектив партии (кому же хочется бросать обжитые места), но и местная власть. Началась борьба: нам присылали транспорт для вывоза оборудования. А мы загружали его и вывозили станки на новые точки. Конечно, это не могло продолжаться долго: перекрыли снабжение, финансирование, в конце концов отозвали меня и назначили руководителем Бураковского камерального отряда (25.02.1975 г.), — садись и пиши отчёт.
Уже потом, через несколько лет я узнал, что начальству стало не выгодно форсировать работы на Бураковке, так как светила Государственная (или даже Ленинская?) премия за Костомукшское железорудное месторождение. Вот и решили Бураковку отодвинуть.
Впрочем, это только версия. Тогда я этого не знал (да если бы и знал, — не согласился бы). Но… Пришлось приступать к обработке материалов и написанию отчёта
Отчёт по Бураковско-Аганозерскому объекту
Я специально останавливаюсь на, казалось бы, заурядном факте написания отчёта по работам на объекте потому, что и объект был необычным, и отчёт — незаурядным. Вообще отчётов о работах на том или ином объекте за мою производственную жизнь было более двух десятков. Но это был особый случай.
Я уже писал о том, что Бураковско-Аганозерская аномалия считается крупнейшей в Европе и шестой по размерам в мире. Но дело не только в величине. С расслоенными интрузиями базитов-гипербазитов подобного типа связан весьма широкий комплекс полезных ископаемых: от никеля и хрома до кобальта, платины и алмазов. Поэтому я понимал, что и внимание к нашему грядущему отчёту будет проявлено особое.
Кстати, хотя я уже писал, что даже предварительное изучение полученного материала позволяло предполагать, что мы имеем дело с гигантской расслоенной интрузией базит-гипербазитового состава, но это надо было ещё доказать. Вот этим и занялись.
Все материалы были распределены по исполнителям, и каждый должен был независимо от других проанализировать их и сделать свои выводы: петрографические, минералогические, геофизические, геохимические… Все эти материалы должны были поступить ко мне, чтобы на основании оных я мог сделать общие геологические выводы и представить сводную модель структуры и гипотетическую историю её формирования.
К исполенению работы были привлечены лучшие специалисты в своих областях: геологи Н. П. Зорина из ЛКГЭ и М. М. Лавров из Карельского филиала АНСССР, петрограф Т. П. Сахновская из ТКЭ, минералог Л. П. Филина, геофизики Н. Н. Орлов и Э. К. Чечель и другие. Отчёт получил отличную оценку, а предложенная нами карта и модель строения массива жива и до сих пор экспонируется во многих гораздо более поздних работах (правда, не всегда со ссылкой на авторов этой карты и модели).
У этой истории было и некое негеологическое продолжение. Но это отдельная история.
«Отрицательный пример»
Ленинград. Гривцов переулок. Здание Географического общества СССР. Сегодня здесь должен состояться партийно-хозяйственный актив Северо-западного территориального геологического управления. Накануне новый начальник экспедиции Ким Фёдорович Гудинов персонально предложил всем руководителям геологических партий и подразделений в обязательном порядке быть на этом мероприятии. Опаздываю. Вхожу в вестибюль, быстро раздеваюсь и бегом вверх по лестнице в актовый зал. На трибуне начальник управления К. Д. Беляев. Он уже заканчивает речь, — подводит итоги. Сажусь. Кивками здороваюсь с соседями. Ловлю на себе несколько странных взглядов со стороны.
Перерыв. Дальше должны быть «прения». Выхожу на лестничную площадку. Странно: вокруг меня какая-то вымороченная зона. Знакомые отводят глаза, обходят…
Проходящий мимо Андрей Синицын шепчет: иди в туалет, там поговорим. Спускаюсь в туалет, «знаменитый» своими писсуарами, сохранившимися ещё с дореволюционных времён. Через несколько минут в туалете появляется Андрей. Почему-то тоже шёпотом сообщает, что в своей речи К. Д. Беляев в качестве «отрицательного примера» привёл меня и сказал, что я за год своего руководства Восточно-Прионежской партией не только не добился каких-либо положительных результатов, но даже принёс Управлению убыток в 200000 рублей. «Так что, — заключает Андрей, — ты теперь «отрицательный пример». Вот оно что! Вот почему и косые взгляды, и вымороченность кругом.
Кровь кипит. Возвращаюсь в зал. Пишу записку с просьбой предоставить слово. Передаю в президиум. Конечно, никакого слова мне не предоставляют. Подымаю руку. Не видят. Отводят глаза и в упор не видят. Наконец заседание заканчивается. Одеваюсь и медленно иду к станции метро на Площадь мира (бывшая «Сенная площадь»). Где-то на полдороге меня обгоняет К. Ф. Гудинов и, не оборачиваясь, и почему-то опять шёпотом бросает: «орг. выводов не будет»…
Прихожу домой, меня трясёт от несправедливости, от подлости начальства, от трусости окружающих… Два дня собираю материалы — акты приёмки-сдачи, акты финансовых проверок, другие документы. Ещё день пишу рапорт. Наконец звоню секретарю и прошу назначить время приёма у начальника управления. Отказ. Ещё раз — опять отказ: «Кирилл Давыдович занят, он собирается на Кольский». Не выдерживаю. Рано утром, ещё до начала работы прихожу в управление. Наконец появляется Беляев. Видит меня. Лицо его каменеет: «У меня нет для Вас времени». Я в ответ: «И, тем не менее, Вы меня примете». Он видит, что я на взводе. Сейчас начнётся истерика. Зачем это ему?
Пропускает в кабинет и «даёт» мне пять минут. Я говорю, что мне не надо и минуты. Протягиваю ему стопку документов. Он просматривает их, читает мой рапорт и, как ни в чём не бывало, говорит: «А меня информировали иначе». Я отвечаю: «так разберитесь со своими информаторами». Он: «Я разберусь». Аудиенция окончена. Ухожу.
«Орг. выводов» действительно не последовало, — ни в чей адрес (в том числе и в адрес «информаторов»).
Потом, через несколько лет, когда К. Д. Беляев уже работал, как у нас шутили, «главным геологом партии» (подразумевалось, партии КПСС, ибо с поста начальника управления он перешёл в отдел ЦК КПСС, которым руководил тогда В. И. Долгих), мне разъяснили причину гнева большого начальства.
Дело в том, что когда мы боролись за сохранение Пудожской базы, на нашей стороне был райком партии, заинтересованный в развитии района. И как мне рассказывал тогдашний зав. промышленным отделом райкома Е. Г. Нилов, первый секретарь райкома В. М. Скресанов по своей инициативе звонил первому секретарю Карельского обкома И. И. Сенькину, а тот — К. Д. Беляеву. Но и это ещё не всё: как мне потом рассказал наш геофизик Н. Н. Орлов, его тесть, в те поры председатель комиссии партийного контроля Ленинградского обкома КПСС, слыша дома рассказы о Бураковке, тоже решил нам «помочь» и позвонил тому же К. Д. Беляеву. Можно себе представить, что чувствовал идущий «наверх» Кирилл Давыдович? А ведь для него не было ни Скресанова, ни Орлова, — только этот неугомонный Гарбар. Вот он мне и «врезал».
Но добивать не стал, — не из человеколюбия или справедливости, конечно, — просто кто знает, какие у меня там ещё «связи». Так что обошлось без «орг. выводов».
Продолжение следует