Моё возвращение в Ленинградскую комплексную геологическую экспедицию (ЛКГЭ) пришлось на весьма интересное время. Ленинградская партия (на правах экспедиции) была учреждена 23.января 1950 года. Основная Государственная регистрация Ленинградской экспедиции произошла 5 июня 1950 г. (Регистрационный лист № 331, том 2, стр. 121).
Под наименованием Ленинградская комплексная геологическая экспедиция (ЛКГЭ) она была юридически оформлена в 1958 г. в составе Северо-Западного территориального геологического управления (СЗТГУ). Позже она несколько раз меняла своё название и с 1994 г. по настоящее время именуется «Петербургской комплексной геологической экспедицией» (ПКГЭ).
Первые годы экспедиция занималась, в основном, решением конкретных поисковых задач по обеспечению региона строительными полезными ископаемыми и водой.
Но уже через несколько лет профессиональный профиль экспедиции стал меняться в сторону регионального геологического картирования и картографирования. Экспедиции стали поручать ведение геологической съёмки масштаба 1:200000.
Каждый, кто когда-нибудь работал в геологии, знает, что в СССР геологической основой, на базе которой велись поисковые работы, были геологические карты масштаба 1: 200000.
Геологи — «двухсоттысячники» считались элитой Министерства геологии. Выращивание такой элиты было процессом, требовавшим большого времени и значительных интеллектуальных и трудовых затрат. Вот такое время и переживала ЛКГЭ в пору моего прихода туда.
Первый опыт геологической съёмки масштаба 1:200000
Первоначально меня зачислили в качестве прораба-геолога в Киришскую партию, но уже в мае 1960 года перевели в должности геолога в состав Крестецкой партии.
Крестецкая партия занималась съёмкой масштаба 1:200000 так называемого Крестецкого листа.
Надо сказать, что когда я поступил в эту партию, ни у меня, ни у кого из моих коллег ещё не было чёткого представления о специфике съёмки масштаба 1:200000. Начальник партии Михаил Ефимович Вигдорчик и его жена, старший гидрогеолог Елена Аркадьевна Зельдина только перед этим перешли в состав ЛКГЭ из так называемого 5-го главка, где занимались достаточно специфическими поисково-съёмочными работами. Другие сотрудники партии тоже были набраны из разных подразделений. Так что учиться приходилось на ходу. Благо учиться было у кого.
В те поры «корифеями» в экспедиции считались Виктор Соломонович Кофман, Евгений Исаакович Хавин и Айзик Израйлевич Шмаёнок. Насколько я понял потом, они тоже были неофитами в области среднемасштабной (1:200000) съёмки. Но у каждого из них за плечами был уже определённый запас знаний и умения, а главное, — знание территории, которую предстояло картировать. Официально они числились начальниками своих партий. Но неофициально курировали работы коллег на отдельных территориях:
В. С. Кофман — на территории Ленинградской и Запада Вологодской областей,
Е. И. Хавин — на территории Вологодской области, а А. И. Шмаёнок — на Псковщине.
Нас опекал Виктор Соломонович Кофман.
Надо сказать, что я многому научился у него: как документировать обнажения, сложенные осадочными породами (до этого, на Кольском мне приходилось иметь дело только с магматическими и метаморфическими комплексами), как описывать керн, а главное, от него я и мои товарищи «заразились болезнью», без которой не бывает настоящего геолога, — энтузиазмом в познании территории и слагающих её комплексов пород. Но вернёмся в «поле».
База нашей партии располагалась в городе (посёлке городского типа) Крестцы, вернее, в той его части, которая называется Ямская слобода. Первые дни ушли на обустройство
Потом начались полевые будни. Маршрутчиков первоначально было трое: сам М. Е. Вигдорчик, его жена Лена и я. Остальные (а это были, в основном, студенты ЛГУ) по статуту не имели «права самостоятельного ведения маршрутов».
М. Е Вигдорчик (Миша) брал на себя, как правило, так называемые лодочные маршруты, то есть маршруты на лодке по рекам, с описанием береговых обнажений. Лена, как гидрогеолог, должна была объезжать водотоки, колодцы и, поскольку с собой в поле они брали свою малолетнюю дочь, то ей было «положено» ежедневно (ежевечерне) возвращаться на базу.
«Зашивать» территорию, то есть исхаживать её, ставя «точки», выпадало мне.
Надо сказать, что работа эта скучная, утомительная и, прошу прощения за оксюморон, в известном смысле, бессмысленная. Тем более, что, будучи воспитанным на съёмке масштаба 1:50 000, М. Е. Вигдорчик изначально решил, что мы будем ставить «точки» не через километр, как требовала Инструкция по проведению съёмки масштаба 1:200 000, а через 500 метров. Решил то он, а ставить их приходилось, в основном, мне.
На «точке»
К середине сезона появился и ещё один маршрутчик — Боря Пырерко.
Это был очень интересный человек, заслуживающий отдельного описания. Сын эвенка и еврейки, внешне похожий на отца, а по характеру — на мать, он закончил исторический факультет ЛГУ и зачем-то пошёл на географический. Борис был переполнен знаниями и преисполнен желанием их кому-то поведать. При этом он не всегда правильно ориентировался в восприятии своих собеседников и нередко попадал в достаточно пикантные ситуации: то его арестовывали, как японского шпиона, и мы получали нашего Борю прямо из Большого дома в Ленинграде, то его под ружьём приводил местный лесник, то… Однажды и я попал с ним в переделку. Мы обследовали колодцы в одной из деревень на берегу реки Холовы. Неподалеку мужики строили избу. Как водится, вокруг нас постепенно собралась небольшая группа местных. Стали спрашивать, что и зачем мы делаем. Боря пустился в рассуждения, в которых мелькнуло слово «водоснабжение». Потом он стал «пояснять», что не всякую воду можно пить. Потом… И это он говорил людям, искони пьющим воду из этих колодцев. Короче, через некоторое время бабы о чём-то поговорили с мужиками. И те, похватав топоры, стали приближаться к нам. Ситуация становилась несколько напряжённой. Но Боря продолжал разглагольствовать. Когда стало ясно, что «сейчас нас начнут бить», пришлось хватать Борю за воротник и бегом спускаться к надувной лодке. Наше счастье, что у мужиков не было под руками ничего плавающего, — а то бы я сейчас не писал этих строк. Маршрутчик Боря тоже был странный: он не любил ходить по болоту (а кто это любит?), — поэтому, доведя маршрут до края болота, садился и «импровизировал». Мы, зная за ним такое, просили его хоть помечать «импровизационные» точки особым знаком «П. С.», что означало «Пиня-Сухоножка». Это он честно делал.
Кстати, о маршрутах по болотам. Однажды нам пришлось изучать болота между Лычково и Демьянском, и даже как-то заночевать на болоте. Более отвратительного ночлега, чем на кочке посреди болота, опираясь на «бур Гиллера», в моей жизни не случалось.
Из маршрутных историй припоминается ещё одна: в однодневные маршрут нас ещё забрасывали на автомашине. Но чтобы забирать из маршрута, — этого не припомню: то Лена должна была куда-то ехать, то машина в нужный момент ломалась, то просто забывали, что группа в маршруте… Приходилось изыскивать иные способы возвращения. Одним из таких способов были «попутки» — тем более, что Крестцы стояли на шоссе Ленинград — Москва и, добравшись до шоссе, можно было более или менее легко поймать «попутку». Обычно денег за это водители с нас не брали. «Расплачиваться» за провоз, как правило, приходилось разговорами. В основном, они касались текущей политики (при этом я узнавал много из мнения «простого народа»). Но как-то один из шоферов коснулся «национального вопроса» и, конечно, жидов.
Я терпел, терпел, но потом не выдержал и высказал ему всё, что у меня было на душе. Реакция его была достаточно предсказуема: он остановил машину и потребовал выметаться на… При этом он неосторожно взялся за заводную ручку. Не помню, каким образом у меня в руках оказался двухметровый металлический бур, с которым я пошёл на него. Этого он, конечно, не ожидал: вскочил в кабинку, дал задний ход и только мы его видели. Я остался посреди шоссе с буром в руках Ноги тряслись. Сердце тоже. Рабочие в оторопи смотрели на своего обычно спокойного «маршрутчика», ничего не понимая.
Так или иначе, летние полевые работы закончились. Сдали материалы. Потом отпуск. По возвращении из отпуска мне сообщили, что началось бурение. При этом «выяснилось», что кроме меня на скважины ездить некому: Миша занят составлением четвертичной и геоморфологической карт, Лена — обработкой проб и составлением гидрогеологической карты. Остаюсь я.
Между прочим, хотя в моём дипломе написано «инженер-геолог-разведчик» и специализация «геология и разведка месторождений полезных ископаемых», что предполагает и бурение, но весь мой опыт участия в проведении буровых работ исчерпывался той преддипломной практикой на станке Кам-500, о которой я уже писал.
Ох, эти «будни буровые»
Участие в проведении буровых работ предусматривало выполнение несколько важных обязанностей.
Геолог должен был задавать скважины, — их расположение и глубина обеспечивали (или не обеспечивали) обоснованность построения конечного документа — геологической карты.
Геолог должен был контролировать правильность проходки скважин, соответствие требованиям по выходу керна.
Геолог должен был обеспечивать проведение качественной первичной документации керна.
На основании первичной документации керна геолог должен был проставлять категории его буримости.
И, наконец, геолог обязан был организовать качественную обработку и транспортировку керна до места его хранения.
Потом, в более благоприятных условиях геолог должен был выполнить уже геологическое описание керна и его опробование.
Всё это требовало не только знаний и умения, но и соответствующей психологической подготовленности. Особенно, когда это касалось определения так называемого выхода керна и категорий его буримости — и то, и особенно другое существенно влияло на заработок буровой бригады. Естественно, что опытные буровые мастера знали множество приёмов «повышения» процента выхода керна, а также умели «торговаться» за повышение категорийности пробуренных пород. Надо было обладать достаточно высокими профессиональными знаниями, чтобы внушить буровикам уважение к твоим решениям. И, конечно, надо было в определённых условиях проявлять «понимание» к их интересам. И то, и другое давалось нелегко, особенно поначалу. Но без этого нельзя было ни наладить отношения с бригадами, ни обеспечить качество бурения и первичной обработки керна. Первое время мы присматривались друг к другу. Потом как-то всё наладилось.
Но кроме производственных обстоятельств, были ещё и бытовые.
Вспоминается один такой случай:
Дело было зимой. Скважина стояла на берегу реки Мста. Бригада жила в деревне.
Не помню уже, каким образом (скорее всего, поездом), но я добрался до нужного места.
Оставалось перейти реку и добраться до деревни. Река давно и крепко замёрзла. И переход не представлял из себя ничего необычного. Пошёл. Но вдруг где-то на середине реки лёд подо мной затрещал. И я почувствовал, что проваливаюсь в воду…
Слава Б-гу, вода достала только до пояса. Дальше ноги встали на что-то твёрдое. Это не могло быть дном, ибо река в этом месте достаточно глубока. Но раздумывать было некогда. Пришлось пробивать лёд и продвигаться вперёд. Так продолжалось не очень долго — метров десять-пятнадцать. Наконец выбрался на твёрдый наст. Вода ручьём. Впрочем, ручей достаточно быстро замёрз и дальше я шёл, как в скафандре изо льда.
Пока добрался до берега, пока поднялся на берег и доковылял до ближайшего дома, — стал похож на ходячую большую сосульку. Когда ввалился в избу, свободная от работы вахта быстро поняла, что надо делать: влили в меня стакан водки, помогли раздеться и закатали в пару полушубков. Пока это всё происходило, другие ребята развели огонь в бане и меня под присмотром отправили туда. Ну, а когда я целёхоньким вышел из бани, нас ждали ещё пара бутылок, лук, огурцы и чугун горячей картошки…
Оказывается, я попал в ледяной «пузырь», что случается нечасто, но случается.
Можно припомнить ещё несколько экстравагантных случаев, но дела это не меняет. Главное — взаимоотношения.
Особенно неприятно проводить зимой откачки из скважин: и ты, и вся бригада в воде, кругом всё во льду, — того и гляди, поскользнёшься и… Вообще-то, откачки — это дело гидрогеолога. Но, «Давид, ты ведь там будешь. Сделай заодно и откачку» Что делать, — делаю.
Второй полевой сезон проходил уже по привычному сценарию, к которому прибавилось описание керна пробуренных за зиму скважин. Это тоже было для меня внове. Хорошо, что в Крестцы на пару дней приехал Виктор Соломонович Кофман, снимавший соседний Новгородский лист, и устроил нам мастер-класс описания керна.
Следующая зима прошла в составлении карт и написании отчёта. Это тоже было внове, особенно защита карт и объяснительной записки в Редсовете ВСЕГЕИ. Почти Олимп.
Ничего, взобрались и на Олимп.
Впереди новый сезон. Что-то он принесёт? А главное, куда занесёт?
Прионежье
Прионежье. Вернее, Обонежье, ибо потом был и другой берег Онежского озера.
Но начиналось всё с Прионежья, точнее, с Юго-Западного Прионежья.
После завершения работы на Крестецком листе М. Е. Вигдорчику предложили снимать Прионежский лист. Он пригласил и меня, уже в качестве геолога партии.
Соседний с востока Вытегорский лист снимала группа В. С. Кофмана. Знакомые всё лица.
Впрочем, если лица были знакомыми, то геология оказалась совсем иной, незнакомой.
Здесь, вдоль западного берега Онежского озера и далее на запад под четвертичными отложениями, а иногда и прямо на дневную поверхность выходили древние породы докембрия. Ни Миша, который занимался четвертичными отложениями, ни В. С. Кофман, занимавшийся девонскими и каменноугольными образованиями, не знали этих пород. Опять надо было учиться. А у кого?
Судя по карте, эти породы так или иначе заходили в пределы деятельности Карельской экспедиции. Возможно, там есть специалисты? Пришлось ехать туда. Это был мой первый приезд в Петрозаводск. Первый в череде многолетних посещений и самого Петрозаводска, и его геологических организаций. Но первый свой приезд я не забуду.
С вокзала по адресу добрался до помещения Карельской комплексной геологической экспедиции. По деревянной лестнице поднялся на второй этаж (похоже на нашу экспедицию на Перинной), спросил где начальник экспедиции. Прямо у входа его кабинет. Представился. Передо мной небольшого роста человек, очень живой, очень какой-то домашний — Михаил Александрович Десятков. Узнав о цели моего приезда, он сказал, что мне надо обратиться к Жене (?!). Но перед этим посоветовал представиться главному геологу экспедиции Софье Мануйловне Бреслер. Отправился к Софье Мануйловне. Постучался. Вошёл. Очень красивая женщина. Приняла приветливо и тоже посоветовала обратиться к Евгении Максимовне (Жене) Михайлюк.
Тут же позвала эту самую Женю и представила меня ей.
Евгения Максимовна Михайлюк
Я до сих пор считаю её своей учительницей. Именно она показала и рассказала мне всё, что я способен был тогда понять про так называемые петрозаводские и шокшинские «кварциты», про западноонежские габбро-долериты…
Но первая встреча началась не с показа и рассказа, а с расспросов: где я устроился, не голоден ли? Тут же стала поить чаем. Пока я пил чай с какими-то пирогами, она куда-то сходила и, вернувшись, сообщила, что Михаил Александрович по своим каналам (потом я узнал, что до назначения начальником экспедиции он работал директором самой главной гостиницы города — «Карелия») забронировал мне место в гостинице.
Так началось моё знакомство и многолетняя дружба с Е. М. Михайлюк и её коллегами.
Обстановка в Карельской экспедиции той поры была несколько семейно-патриархальной.
Вот два примера:
Когда в один из моих очередных приездов М. А. Десятков «по своим каналам» не смог достать мне место в гостинице, он предложил ночевать в его кабинете. Туда принесли спальный мешок, чистые вкладыши и электрический чайник. Вечером, после ухода хозяина кабинета и сотрудников, я оставался один с несколькими геологическими отчётами (которые, кстати, по положению нельзя было оставлять на руках) и мог изучать их всю ночь. Утром меня будила уборщица, я свёртывал спальный мешок и ставил его в угол кабинета, пил чай и покидал кабинет, предоставляя его хозяину. Так повторялось всё время моего пребывания в командировке.
Или ещё один случай: как-то в обеденный перерыв я зашёл в один из магазинов на центральной улице и обнаружил, что там продаётся магнитола «Днипро» — вещь абсолютно недоставаемая в Ленинграде и предмет наших с Раей вожделенных мечтаний. Ни шансов купить её, ни денег у меня не было. Огорчённый, я пришёл с обеда и принялся листать очередной отчёт. Евгения Максимовна достаточно быстро заметила перемену в моём настроении. Спросила в чём дело, и, узнав о причине моего расстройства, тут же бросила клич среди своих сотрудниц. Через полчаса она передала мне необходимую сумму. А ещё через час в их кабинете стояла упакованная в большущий картонный ящик магнитола. Конечно, по приезде я тотчас выслал деньги.
Но подумайте: собрать достаточно большую сумму и безо всяких расписок и вообще без всяких слов отдать её тогда ещё мало знакомому человеку из другой экспедиции…
Это дорогого стоит.
Но вернёмся к делу.
Мало-помалу отчёты были прочитаны, образцы и шлифы просмотрены. Но Евгения Максимовна решила, что этого мало, и организовала выезд в экспедиционное кернохранилище. Поехали боевым составом: Евгения Максимовна Михайлюк, от Института геологии Карельского филиала АНССР — молодой кандидат наук, тоже ученица Е. М., Людмила Павловна Галдобина; молодой геолог (будущий главный геолог Карельской экспедиции) Афанасий Иванович Кайряк и я. Около недели мы с Афанасием таскали ящики с керном, а Е. М. и Л. П. описывали этот керн и учили нас разбираться в особенностях пород иотния и прорывающих его габбро-долеритах.
Это была замечательная школа! Настоящая школа. Спасибо им, моим учительницам.
И небольшое отступление в качестве дополнения к сказанному выше:
Слова и дела (из области нравственных уроков)
В СССР существовало такое официальное многотомное издание: «Геология СССР».
В каждой геологической библиотеке на одной из центральных полок стояли ряды томов «Геологии СССР», и каждый специалист, начиная работу в том или ином регионе, обязательно открывал соответствующий том и узнавал ключевые характеристики геологии региона. Под номером один шёл Ленинградский том.
Время от времени тома пересоставляли, и устаревший том замещался новым.
Попасть в авторы тома «Геология СССР» было самым престижным делом для практикующего геолога.
Так случилось, что где-то в конце шестидесятых годов в Министерстве Геологии было принято решение пересоставить Ленинградский том. Поскольку это было министерское издание, то и редакторов назначали из состава геологов Министерства геологии СССР.
Для работы над первым (Ленинградским) томом в качестве редакторов-составителей были назначены Вера Александровна Селиванова и Виктор Соломонович Кофман. Работа над статьями, помещаемыми в томе, оплачивалась сверх зарплаты.
Вера Александровна, мягко говоря, меня недолюбливала. Как много лет спустя мне рассказал Виктор Соломонович, при рассмотрении состава авторов, в ответ на его предложение пригласить в качестве автора статей по кварцито-песчаникам иотния и западноонежским габбро-долеритам Гарбара, она ответила категорическим отказом.
Вместо этого она обратилась к Е. М. Михайлюк с предложением написать соответствующие разделы.
Несмотря на честь стать автором первого тома, несмотря на возможность заработать неплохие деньги, Евгения Максимовна ответила отказом. И присовокупила: у вас там есть свой специалист по этим комплексам. Вот к нему и обращайтесь.
И пришлось Вере Александровне Селивановой (В. С. Кофман, как я понимаю, садистски отказался вести со мной переговоры), обращаться ко мне с этим предложением. Так я и стал автором двух статей в Ленинградском томе Геологии СССР.
Спасибо Вам, дорогая «баба Женя», — уважаемая Евгения Максимовна. Спасибо.
«И вновь продолжается бой»
Но всё когда-нибудь заканчивается. Закончилась и моя стажировка в Карельской экспедиции.
Первый полевой сезон на территории Прионежского листа (Р-36-ХХХ) проходил, в основном, по южной его части. Это были малоинтересные в геологическом смысле маршруты. Местность в значительной степени залесённая, с большим количеством болот и заболоченных участков.
Вспоминается маршрут от деревни Мегра на южной оконечности Онежского озера, вверх по реке Мегра до деревни Коштуги. В те поры это были сильно заброшенные места. Те населённые пункты, которые когда-то стояли на этой реке, практически исчезли. Об их былом существовании напоминали только заросли малины вокруг бывших остовов домов. Берега реки Мегра поросли кустами красной смородины.
Мои спутники, зная моё пристрастие к этим кисловатым ягодам, специально «наводили» меня на такие кустарники: результат им был известен — остановка и получасовой отдых для них и оскомина — для меня.
На подходе к деревне Коштуги нас встретил в усмерть пьяный мужик, пытавшийся сломать плетень. Это ему не удалось, и он в изнеможении пал возле. Так встретила нас родина замечательного русского поэта Николая Клюева деревня Коштуги.
Обратно мы шли, в основном, по азимуту и благополучно вышли прямо к деревне Кедра, что на том же южном берегу Онежского озера. По сравнению с маршрутом на верхнее Кантозеро это были «семечки».
У костра
Со Светой Смирновой и Валерием Смольковским.
Третьего, сидящего слева, к сожалению, не помню.
Из «литературных мест» вспоминаю ещё маршруты в районе бывшей деревни Бараны. Деревня когда-то располагалась на так называемом Карбоновом уступе и доминировала надо всей местностью. Эта деревня, как рассказывали знатоки, была местом первой профессиональной работы будущего писателя Василия Аксёнова, и выведена в его повести «Коллеги» под названием «Круглогорье». В наше время ото всей деревни оставалось несколько домов. И никто там, конечно, не помнил имени своего бывшего участкового врача…
Впрочем, тогда он ещё был не на слуху и у «читающей общественности».
На Карбоновом уступе ближе к Вытегре стояло замечательное произведение русского деревянного зодчества — Анхимовская церковь — полный аналог известного Кижского собора. Предание гласило, что эту церковь без единого гвоздя создали те же мастера, после чего «забросили топоры в Онего». На нашей памяти это чудо сгорело. Говорили, что его сожгли двое местных алкашей, ухитрившихся разжечь на паперти костёр…
У нас сохранилась лишь фотокарточка этой церкви, которую мы с В. С. Кофманом в одно из посещений Москвы передали в музей им. Рублёва.
В отношении церковного зодчества Юго-Западное Прионежье вообще уникально: помню замечательные деревянные церкви 17 века в деревнях Щелейки, Гимрека, Каскесручей… А построенная в 1493–1496 годах Георгиевская церковь в деревне Юксовичи! Что-то с ними стало сейчас… Впрочем, это уже другая тема.
Вспоминается ещё одно событие того года — поездка на Андому гору.
Я уже писал. что соседний с востока лист снимала партия В. С. Кофмана.
Зная мой интерес к структурному картированию, он как-то пригласил меня к участию в картировании обнажений на Андомской горе. Это мыс на восточном берегу Онежского озера, где на поверхность выходят осадочные породы девона. Породы несут многочисленные следы пликативных и дизъюнктивных (складчатых и разрывных) нарушений. Конечно, мне было интересно посмотреть на всё это и, по возможности, принять участие в их картировании. В те поры считалось, что эти нарушения — результат воздействия ледников. Сейчас этому даётся иное, более тектоническое объяснение. Но дело даже не в интерпретации, — важно своими глазами увидеть это — такое редкое для Северо-Запада явление. И ещё важнее, — своими руками описать их.
«Разогнав» все группы в маршруты, я отправился «в гости» к В. С. Кофману. Со мной поехала и Рая. Это был редкий случай, когда она приехала ко мне в поле, и, конечно, я не мог отказать себе и ей в удовольствии такой совместной поездки.
Удовольствие оказалось даже более экзотичным, чем предполагалось. В районе Вытегры нас ожидал баркас, на котором мы с группой Кофмана должны были отправиться на эту самую Андому гору.
Онежское озеро. Посадка на баркас перед отплытием на Андомскую гору.
Я вношу Раю на борт баркаса
Что произошло в дальнейшем, лучше всего проиллюстрирует одно из моих стихотворений:
Онего, Андома гора
С утра ничто не предвещало бури.
Мы едем в Вытегру, на Андому гору!
«Куда? Зачем? В такую-то дыру!»
Но там «тектоника» во всей своей натуре.Мы едем: грузовик бросает и трясёт.
Нас двое в кузове, нам тряска нипочём.
Мы влюблены, и жизнь — ключом!
Дорога с тряскою, конечно же, не в счёт.Приехали. Онего. Вот баркас.
Нас ждут уже, и сердятся немного.
Но путь из Вознесенья! И дорога…
И общество «прощает» нас.Мы на баркасе: шумно, много нас.
Ну, наконец, уселись, отвалили.
Механик Толя на руле (его хвалили).
Вперёд! На Андому! Туда всего-то час.Но час в Онего более, чем час…
Нахмурилось и опустилось небо.
Нет, тот, кто на Онего в бурю не был,
Тот не поймёт меня сейчас.Дождь, рваный ветер, и волна
Бьёт в днище нашего баркаса,
По доскам ударяя раз за разом,
Как-будто молот бьёт, а не она.Разбито дно: вода, и мы в воде!
Вода всё выше, а баркас всё ниже.
О, Господи, что делать! Ну, скажи же!
Миг промедления — и быть беде!И голос кормчего: «Черпайте же, черпайте!»
И мысль: «здесь Рая, здесь жена!
Зачем, зачем, зачем со мной она!»
А голос: «Выливайте, выливайте!»Оцепененье спало: вёдра, банки в ход.
Всё в ход, всё, что возможно, — в дело, в дело…
И не заметили, как время пролетело…
Вон Андома! Вон берег! Где? Вон! Вот.Песок. Баркас шуршит разбитым днищем.
Все в воду! На руки его!
И каждый хвалит Бога своего.
Того, Кого мы в будни не зовём, не ищем…Всё! Спасены! И тут внезапно, вдруг,
Как от толчка отпущенной пружины,
Приходит мысль: «Мы живы, живы, живы!»
И жизни цвет меняется вокруг…Опять над нами небеса.
Опять трава, деревья и кусты
Мы снова вместе: я и ты!
Нет, есть на свете чудеса!Дуйсбург-Дюссельдорф-Дуйсбург
5-7. 03.2006 г.
Только потом я понял, отчего так нервничал Виктор Соломонович (это он кричал «выливайте, выливайте»), — на борту баркаса вместе с нами была и его малолетняя дочь Вика. Можно себе представить его состояние, — ведь он отвечал и за нас всех, и за Вику… Впрочем, всё обошлось.
У этой истории было ещё одно, уже трагикомическое продолжение. Утром следующего дня я вылез из палатки, в которой мы ночевали с Раей, и отправился умываться на берег Онежского озера. По глупости я встал лицом (а не боком) к озеру.
Волнение на озере ещё продолжалось. Я не заметил, как отхлынувшая волна скатила с берегового откоса лежавшее там бревно. Это бревно ударило меня сзади по ногам. Я упал на спину. Следующая волна накатила мне на грудь ещё одно бревно, да так, что я не мог из-под него выбраться. Меня накрыло водой. Потом вода схлынула, потом опять накрыла. Так повторилось несколько раз. Я стал захлёбываться. И это на самом берегу.
Каким-то неимоверным усилием сумел вывернуться и столкнуть бревно с груди. Совершенно мокрый и полуживой выбрался на берег и с трудом добрался до палатки.
Рая со сна долго не могла понять, что со мной случилось… Зато коллеги потом со смехом (хорошо им было смеяться) вспоминали, как «Давид почистил зубы».
Вологодский лист
После окончания полевого сезона и отпуска я неожиданно узнал, что пока я отсутствовал, Миша «продал» меня на составление Вологодского листа. Мне надлежало, ни много, ни мало, составить карту коренных пород территории Вологодского листа. Дело в том, что в партии, снимавшей этот лист, произошёл конфликт между начальницей В. Б. Соколовой и коллективом во главе с молодым геологом В. П. Геем. Конфликт погасить не удалось, и было принято «соломоново решение» — развести конфликтующих по «разным углам»: Гею и его коллегам дать проектировать съёмку нового листа, а В. Б. Соколовой поручить подготовить к защите материалы по старому листу. Учитывая, что сама В. Б. Соколова была четвертичницей, в помощь ей была придана «ударная бригада» в составе гидрогеолога Н. Г. Бителевой и меня. Все мои доводы, вроде того, что там пермь и триас, которых я не знаю, разбивались о «железное»: «не знаешь, — так узнай». Пришлось «узнавать». Поехал в кернохранилище Вологодской партии, просидел там несколько недель, переописал, что смог, и с этими «знаниями» принялся за работу. В процессе «работы» я достаточно хорошо понял, почему В. П. Гей и его коллеги «взбунтовались». Первые же контакты с ответственным исполнителем ознаменовались скандалом. Пришлось дать отпор и пригрозить уходом. Это на время подействовало. Но рецидивы, так или иначе, были до самого окончания работ. Наконец, карта и разрезы закончены, текст написан, и я с огромным облегчением покинул эту «ударную бригаду». Уф!