«Комплексная» и «Генеральная», или «кому арбуз, а кому свиной хрящик»
Чтобы не «дразнить гусей», после завершения отчёта по Бураковке меня «вернули» в состав Геофизической партии ЛКГЭ. При этом оставили практически всех участников моей группы, — так что было с кем работать.
Первое, что я стал делать, оказавшись в Геофизической партии, это попытался осмыслить те новые данные, которые были получены в процессе изучения зоны сочленения Балтийского щита и Русской плиты.
В этом я неожиданно получил поддержку от нового главного геолога управления Владимира Валентиновича Проскурякова, — того самого, с которым познакомились во время зимнего «сидения» в Никеле.
Первое время Володе было трудно, — местный геологический «истеблишмент» неохотно принимал чужаков, да ещё таких молодых. Я понимал это и старался поддержать его.
Вместе с моими коллегами, среди которых первым был Л. Г. Кабаков, мы за год составили «Комплексную программу изучения рудоносности зоны сочленения Балтийского щита и русской плиты» (1976 г.). Программа на ура прошла Учёный совет СЗТГУ и неожиданно была не только поддержана всё тем же К. Д. Беляевым, но им было предложено на базе этой программы составить «Генеральную программу комплексного геологического изучения территории Ленинградского промышленно-экономического района». На мой вопрос В. В. Проскурякову: «Что это значит? И чего от нас хотят?», последовал ответ: «Это значит, что К. Д. собирается везти её в Москву». А нам надо «переплести её в красные обложки. «И на это вам даётся ещё год».
На самом деле «обложками» дело не обошлось: последовал приказ по СЗТГУ: «всем руководителям геологических подразделений Ленинградского промышленно-экономического района предоставлять Д. И. Гарбару всю необходимую информацию и оказывать необходимую помощь». Не могу сказать, что «руководители» приняли эти указания с радостью. Но спорить с Беляевым они не решались. Отыгрывались на мне.
Впрочем, так или иначе, а «Генеральная программа…» была составлена, карты и схемы вычерчены, текст был переплетён в красные «корочки» и через год К. Д. Беляев действительно отвёз один экземпляр в Министерство геологии и один экземпляр в Ленинградский обком КПСС. Говорили, что в обкоме Г. В. Романову эту программу, кроме К. Д. Беляева, представлял Министр геологии Е. А. Козловский. Не знаю, меня ни там, ни там не было.
Зато я получил 120 рублей премии (!). Соответственно получили и мои товарищи.
К. Д. Беляев получил пост заведующего сектором геологии в Отделе промышленности ЦК КПСС. Как говорится, каждому — своё.
Маткалахта
На волне успеха программ я решил попытаться возвратиться в Восточное Прионежье.
В качестве очередного объекта исследований была избрана так называемая Маткалахтинская структура.
Маткалахтинская структура представляет собой протяжённую зону линейных грави-магнитных аномалий глубокого заложения, протянувшуюся с северо-северо-востока на юго-юго-запад от южной оконечности озера Водлозеро на севере практически до восточного побережья Онежского озера на юге. Природа образований, залегающих в этой зоне и в настоящее время дискуссионна. Большинство исследователей придерживается предположения о том, что это зеленокаменный пояс. Есть и иные мнения. Но все сходятся на том, что это перспективные на никель базит-гипербазитовые образования.
Собственно, именно это и должны были подтвердить (или опровергнуть) предлагаемые нами работы. Учитывая полную закрытость территории, в качестве рабочих методов исследования, кроме уже традиционных геофизических и бурения, были предложены гео-
и гидрохимические методы поисков.
Не без труда (в основном, психологического свойства — начальству очень не хотелось возвращаться в Восточное Прионежье, откуда оно с таким трудом совсем недавно нас изъяло), при поддержке главного геолога СЗТГУ В. В. Проскурякова удалось не только утвердить проект работ, но и начать сами работы, организация которых была возложена на руководство геофизической партии. В самой партии к этому времени тоже произошли изменения: Л. Г. Кабаков ушёл в Геологический отдел Ленинградской экспедиции, а во главе партии встали трое молодых людей-однокашников А. В. Оганезов, Н. Н. Орлов и П. Т. Кравцов. Вот Петру Тимофеевичу Кравцову и была поручена организационная часть дела. За мной оставалось геологическое руководство и ответственное исполнительство.
Первоначально всё складывалось неплохо. Правда, если геохимические исследования мы смогли организовать сами (для чего в состав группы был приглашён из ЛГУ геохимик
Б. П. Виноградов и приняты на работу ещё несколько специалистов), то гидрохимические исследования оказались экспедиции не под силу, и для их проведения был заключён договор с кафедрой гидрохимии того же ЛГУ (профессор В. С. Самарина).
В качестве базы первого сезона был избран посёлок Куганаволок на южном берегу озера Водлозеро. Об озере Водлозеро надо сказать особо.
Водлозеро — история, легенды и реальность
Озеро Водлозеро — одно из крупнейших карельских озёр. Его площадь составляет 334 км², а с островами — 370 км². На севере в озеро впадает река Илекса, на северо-востоке из озера вытекает река Сухая Водла (приток реки Водлы, протекающей через Пудож и впадающей в Онежское озеро), а на юге из озера Водлозеро вытекает река Вама.
В 1935 году у истоков реки Вама была построена плотина, регулирующая уровень воды в озере. С тех пор озеро было превращено в место временного хранения сплавляемого леса.
На озере около 200 мелких и крупных островов, некоторые из них несут следы серьёзных фортификационных сооружений (искусственные молы, укреплённые береговые склоны…)
Когда-то на озере и вокруг него насчитывалось около 40 поселений. Уже упомянутый Евгений Григорьевич Нилов рассказывал, что в бытность его молодым партийным функционером он и его коллеги затрачивали несколько дней для посещения всех населённых пунктов во время избирательных кампаний. «Теперь, — говорил он мне, — ездим только в Куганаволок». Хороший итог — подумал я, — и здесь «поле пришло ко двору».
Озеро и до сих пор богато рыбой. Раз в неделю мы могли наблюдать, как на посадочную площадку опускался Ми-4, в него загружалась одна или две бочки со свежей рыбой, и вертолёт улетал. Пилоты на вопрос, куда они летят, отвечали улыбками. А местные жители шёпотом сообщали, что рыбу спецрейсом возят в обкомовские столовые Петрозаводска и Ленинграда. Для этого в Куганаволоке содержалась специальная рыболовецкая бригада.
Так случилось, что в тот год, когда мы базировались в Куганаволоке, там же находилась и небольшая группа московских археологов, которым мы иногда помогали с транспортом.
Среди них был и молодой человек, представившийся, как Вадим Делоне. Он-то и рассказал мне историю озера Водлозеро.
Озеро Водлозеро входило в состав Новгородских земель. И в этом не было бы ничего удивительного, если бы ни такой факт: наместниками на территории Водлозерского Ильинского погоста Обонежской пятины всегда назначались бывшие посадники (хотя более значительные места управлялись лицами рангом пониже) и территория Водлозерского погоста никогда никому не отдавалась в «кормление» (хотя в кормление отдавались даже посады Великого Новгорода), что может свидетельствовать об особом статусе этой территории. Археологи показали, как располагались укрепленные острова: ни одно судно не могло пройти по озеру, не оказавшись между двумя укреплёнными островами. Интересна была и система навигации на, в общем-то, мелководном и изобилующем мелями озере: церкви по берегам располагались так, что каждый плывущий мог из любой точки озера видеть три купола и с точностью определять место своего пребывания.
Там же я впервые услыхал о легендарной Биармии (Бьярмия, или Бьярмаланд), предположительно располагавшейся на территории современной Архангельской области, в бассейне Северной Двины (существует и ряд иных версий, в соответствии с которыми Бьярмаланд мог располагаться в различных местах Севера Восточной Европы). Оттуда в бассейн Волги вёл Заволоцкий торговый путь. Эти рассказы очень хорошо увязывались с тем, что я уже знал о знаменитом новгородском «волоке» из бассейна Волги в бассейн Северной Двины и Печоры, о бывших деревнях Волошовке и Заволочье, о древних каналах, прорытых в болотах и укреплённых так, что и по сию пору можно видеть с вертолёта следы этих гидротехнических сооружений Уже много позже мне довелось прочитать о Биармии (Беармии) у А. Никитина. А тогда всё это было внове.
Не знал я тогда и того, что мой новый (и кратковременный) знакомый Вадим Николаевич Делоне был известным правозащитником и поэтом из знаменитой семьи математиков и физиков Делоне. С его дедом, членом-корреспондентом АН СССР Борисом Николаевичем Делоне судьба свела меня значительно позже. Но это уже совсем иная история.
Вернёмся к нашему первому сезону на Маткалахтинском объекте.
«Вышел на тропу, тропы нет»
Организация полевых работ на объекте была делом очень сложным. Не говоря уже о новой специфике исследований (геохимия, гидрохимия), и состав участников, и характер взаимоотношений в отряде — были делом сложным. Набранные наскоро сотрудники в большинстве своём не имели представления об элементарнейших вещах: не умели ориентироваться в лесу, путали масштабы карт, не знали основных правил техники безопасности. Всему этому пришлось учить их на месте. Помню, как, выстроив будущих «маршрутчиков» в цепь, я учил их считать шаги, брать азимут, ориентироваться по карте. В первые маршруты я брал с собой по три-четыре маршрутчика и показывал это всё на местности. А когда они стали вести маршруты самостоятельно, то практически на каждой точке вынужден был по рации связываться с каждой группой, а после сеанса связи бегом пробегать свой отрезок с тем, чтобы на очередной точке всё повторить сначала. При планировании маршрутов приходилось делать так, чтобы маршруты время от времени пересекались — дабы проверить, правильно ли идёт тот или иной маршрутчик. И, тем не менее, не раз случались казусы. Помню, как мы высадили старшего геохимика Бориса Петровича Виноградова на берегу озера, а через два часа он по рации сообщил, что уже закончил маршрут (!).
Потом выяснилось, что он перепутал масштаб карты: выдавал ему маршрут я на карте масштаба 1:50000, а он шёл по карте масштаба 1:25000 и прошёл ровно четверть положенного, — просто перенёс с карты на карту один к одному.
Ещё смешнее (это теперь смешнее, — тогда мне было совсем не до смеха) была история с геологом Петром Егоровичем Пустынниковым, — вечером он по рации сообщил: «Вышел на тропу, тропы нет. Ночую в лесу». Всю ночь я не мог найти себе места. Утром, когда стали разводить костёр, чтобы приготовить завтрак, с одного из недалеко расположенных деревьев раздался крик: Петя и его спутница, увидев дым, поняли, что мы где-то рядом. Оказывается, они всю ночь просидели на соседней сосне, привязавшись к стволу, чтобы не свалиться в случае, если уснут.
Оттуда он и давал свою «радиограмму».
Как мы в тот сезон обошлись без чрезвычайных происшествий, — до сих пор не пойму.
Б-г миловал.
Кроме перечисленных проблем, были ещё и проблемы с нашими коллегами из ЛГУ. Поначалу они не хотели принимать участия в полевых работах — ждали, что мы будем таскать им пробы воды, а они, сидя на базе, будут их только анализировать. А их приехало, ни много, ни мало, человек двадцать, если считать вместе со студентами-практикантами. Кроме того, их не устраивал режим, принятый в полевых партиях (лабораторный спирт первое время лился рекой). Пришлось и с этим кончать самым жёстким образом — угрозой разрыва договора и отправкой их в Ленинград (с информацией руководству ЛГУ о причинах разрыва).
Ну, и со стороны начальника отряда тоже не всегда было понимание отличий полевой геологической практики от практики вольных геофизиков. Тут тоже были проблемы.
Я уже не говорю о бесконечных проблемах с доставкой специальной тары для отбора проб, — таковой в ЛКГЭ не было. Приходилось всё это добывать где-то в Ленинграде и самолётами доставлять в Пудож, а потом — вертолётом в Куганаволок.
Но были и более приятные моменты. Об одном из таких хочется вспомнить.
Дело было так: нашу группу выбросили в лес, и мы должны были пройти несколько десятков километров с тем, чтобы потом выйти на дорогу, с которой нас уже смогли бы забрать вертолёт или автомашина. В группу входила одна сотрудница, которая плохо переносила трудности маршрута. Первый день я шел и слышал за спиной постоянное ворчание, — дескать, не так идём, не туда идём, слишком длинные переходы и т. п. Во время маршрута лишние разговоры запрещены. Но это её не останавливало. На следующий день продолжалось то же самое. А самое главное, — в спину мне упирались недобрые глаза. Наконец, после третьего дня я не выдержал: вызвал по рации вертолёт и отправил её на базу. Вместо неё из вертолёта вывалился, немного подшафе, руководитель гидрохимической группы ЛГУ Борис Николаевич Самарин (сын и сотрудник В. С. Самариной). Устроили днёвку. Борис Николаевич проспался, и наутро мы продолжили путь. В спину мне смотрели немного шалые, но не злобные глаза, — идти сразу стало легче.
С этим же Б. Н. Самариным связано ещё одно воспоминание. Мы шли вдоль реки Вамы.
В процессе маршрута Борис Николаевич последовательно утопил сначала радиометр (слава Б-гу, к тому времени это был нужный, но уже не секретный прибор), а потом и более ценный в маршруте предмет — наш чайник. Таким образом, он лишился всего порученного ему снаряжения. Тем не менее, мы решили продолжать маршрут. И вот ночёвка на высоком берегу Вамы. Развели костёр, в кружке скипятили чай. Поели тушонки с чёрными сухарями, попили чайку, разговорились. Хорошо разговаривается у костра. Задремали. Где-то не очень далеко гремел водопад,
Под утро я проснулся. Борис спал. Солнце только-только вставало. Продолжал греметь водопад. А внизу, на плёсе тихо, как во сне, плавало несколько уток. Такая благодать…
Так или иначе, но первый сезон закончился благополучно, если не считать того, что в Пудоже сгорела наша предполагаемая база, которую нанятая П. Т. Кравцовым бригада шабашников (ими были местные милиционеры, подрабатывавшие таким образом во внерабочее время) ремонтировала всё лето.
Во второй сезон мы обосновались в Пудоже. На этот раз базой нам служило помещение бывшей музыкальной школы, в которой, по рассказам местных жителей, во время ВОВ располагался Штаб партизанского движения Карелии во главе с Ю. В. Андроповым.
На этот раз работа шла уже лучше: и коллектив сложился, и «наймиты» в лице группы Б. Н. Самарина привыкли к нашим правилам и порядкам.
Из забавных эпизодов этого сезона вспоминаю «водный» маршрут со всё тем же Б. Н. Самариным. Мы решили сплавляться по местной речке на надувной лодке. Надо ли говорить, что через несколько километров такого удовольствия резина оказалась проколота в нескольких местах, после чего мы вынуждены были ещё два дня тащить этот груз на себе, пока не добрались до такого места, куда мог приземлиться вертолёт.
Мы с Борисом Самариным тащим надувную лодку в обход очередного затора на реке
Но вот что интересно: через каждые четыре-пять километров на реке встречались мельничные жернова или другие элементы водяных мельниц. Потом нам рассказывали, что до революции по всей реке стояли мельницы, и всем хватало работы… Теперь там полное запустение. Как тут не вспомнить рассказ старой учительницы из Усть-Реки…
Ужин у костра — нодья (?)
Но иногда случались и «праздники: лесная избушка! Крайний слева — я
Так или иначе, закончились полевые работы на Маткалахтинском участке. Обработаны материалы. Написан отчёт. Надо думать о дальнейшем.
Полевые сезоны на Маткалахтинском объекте показали мне, что надо как-то менять стиль работы и стиль жизни — маршруты, костры, романтика которых никогда не ослепляла меня, перестали быть интересными и привлекательными. Да и годы шли.
Вот как позднее это выразилось в стихах:
Профессия
«Романтика костров», “поэзия палаток», —
У этой “лирики“ недолог век, и краток
Тот миг, что “полем“ мы зовем.
Романтика профессии не в том:Листая дни-молекулы слюды,
Ты видишь Прошлого следы,
И ощущаешь в Космосе себя…
Так что там мелкие издержки бытия.Поэзия не в быте, а в работе.
Когда ты обращаешься к Природе, –
Сам Бог общается с тобой…
Ну, а за этим можно и в забой,
И в степь, и в горы, и куда угодно…Ведь основное — быть свободным
И с Богом говорить…
Мне это ощущенье не забыть
До дней последних…1995. Санкт — Петербург.
Тем не менее, я благодарен и тому времени, и тем людям, с которыми меня сводили судьба и профессия. Вот стихотворение о том, как это время осознавалось и тогда, и ещё яснее — потом:
Воспоминания
Коллегам-геологам, спутникам моих «полевых» будней
и «камеральных» праздников посвящается:
Мне казалось, — мы просто попутчики:
Жизнь разводит, — ну что же, — сведет.
Но, увы, — не представится случая:
Разве «транспорт» «оттуда» придет…
Вспоминаются всполохи жаркие,
Кандалакша, залив, острова…
Дни короткие, осень неяркая,
Дора, штормы…, а нам трын-трава…
Новгородчина, Полометь-реченька…
Мы в маршруте, рюкзак на плечах.
Жизнь горит будто яркая свеченька…
Нескончаема свечка — свеча…
Свирь, болота, тоска запустения,
Перелески, дороги, поля…
Ночь, костры и ночные радения…
Как добра была эта земля…
Обонежье — родная сторонушка, –
Милый, стылый, заснеженный край…
Чаша выпита мною до донышка…
Как кому: для меня это рай.
Камеральные зимы и весны:
Невский ночью: идешь не спеша…
Путь до Охты не близок, не прост он.
Но ты молод, — играет душа…
Лодки, лошади, вертолеты…
Ну, а больше пешком и пешком…
Что поделать, — такая работа…
Жизнь такая — с заплечным мешком…
Мне казалось, — мы просто попутчики:
Жизнь разводит, — ну что же, — сведет.
Но, увы, — не представится случая:
Разве «транспорт» «оттуда» придет…
Дуйсбург. 9 -10.12. 2002 г.
Геофизическая партия с новым руководством мало подходила для моей новой ипостаси. Да и наши, «непрофильные» для них работы, были там не очень уместны.
И тут мне на помощь пришёл Его Величество Случай.
Карта разломов
Я уже писал, что преобладающее число тематических и обобщающих работ в СЗТГУ проводилось силами сотрудников и сотрудниц Тематической экспедиции (ТКЭ).
Одной из самых именитых сотрудниц («грандесс») ТКЭ была Вера Александровна Перевозчикова, — действительно, в своё время хороший геолог, да к тому же жена главного бухгалтера Управления.
Где-то в самом конце 1983 или в самом начале 1984 года, сразу после завершения и передачи в Фонды отчёта по изучению Маткалахтинской зоны грави-магнитных аномалий, меня вызвал к себе в Управление В. В. Проскуряков и рассказал, что в Тематической эспедиции случился скандал: ответственный исполнитель работ по составлению Карты разломов территории деятельности СЗТГУ В. А. Перевозчикова официально отказалась от завершения этих работ (!). Честно говоря, я и не знал о том, что такая работа ведётся («тематики» не любили вводить «общественность» в курс своих работ, а общий план работ всего Управления тоже широко не афишировался).
Я спросил у Проскурякова, зачем он мне это сообщает и чего ждёт от меня. Он ответил, что предлагает мне принять эту работу и завершить её в установленные сроки. При этом он добавил, что группой В. А. Перевозчиковой собран «огромный материал», и что «с этим проблем у меня не будет». На мой вопрос, когда срок окончания работ, он ответил, что это декабрь 1984 года. Практически на всё про всё, включая составление карт, написание текста пояснительной записки, чертёжные работы, оформление и защита во всех территориальных экспедициях и на Учёном совете СЗТГУ у того, кто примет эти условия, оставался один год. Когда он это сказал, я понял, почему в самой ТКЭ не нашлось «желающих» взять эту работу и довести её до завершения.
Для любого другого такой фокус, как отказ от завершения работы после двух лет сбора материала и за год до наступления срока защиты означал бы полный крах геологической и любой иной карьеры и изгнание из Управления с позором и скандалом.
Для всех. Но не для Веры Александровны, одной из главных и неприкасаемых сотрудниц ТКЭ. Более того, как я понял, этот её демарш был выпадом против молодого главного геолога Управления, каким в ту пору был В. В. Проскуряков. А его предложение мне было не только актом отчаяния, но и своего рода просьбой помочь «ответить» на этот демарш.
Каково на самом деле положение на этом объекте я понял только тогда, когда мы (и тоже не сразу) получили и разобрали два вьючных ящика с «материалами». Это был некий винегрет из отрывочных записей, отдельных замеров, каких-то выкопировок без привязок, калек с разномасштабных карт, зарисовок…
Одна только сортировка такого материала потребовала бы нескольких месяцев. А что потом с ним делать? Надо было принимать какое-то решение: или к вящей радости «тематиков» отказаться от продолжения работы и поставить крест теперь уже на своём реноме; или придумать какой-то особый ход. Несколько дней прошло в раздумьях.
Я понимал, что, с одной стороны, отказавшись от этой работы, я сильно подставляю В. В. Проскурякова в его борьбе за легитимацию в должности главного геолога Управления, а с другой стороны, принимая на себя эту работу, я не только ставлю под удар свою репутацию, но и обрекаю себя и саму работу на крайнее неприятие со стороны «тематиков» и их «грандов», комната которых не даром в народе называлась «гадюшником». Так что подумать было о чём…
Потом я собрал всю группу и предложил такой план: каждый (в том числе и я) получает свою «полосу» в исследованиях, каждый собирает и анализирует свою группу материалов, каждый сводит их в схему единого масштаба. Все результирующие материалы поступают ко мне через 4-5 месяцев. Я составляю сводную схему, которую каждый нагружает своими данными. Потом каждый пишет свой раздел в пояснительной записке. Затем оформление, предзащиты в территориальных экспедициях и, наконец, защита в СЗТГУ.
Что касается переданных нам из ТКЭ материалов, то на оба ящика вешаются конторльные замки, и больше к ним мы не обращаемся. С этим я пришёл к В. В. Проскурякову.
Первое, о чём он спросил, — правда ли то, что там такой винегрет? Второй вопрос: чем он может нам помочь? Я попросил его: оградить нас от «проверок» и инвектив со стороны ТКЭ; обеспечить своевременную выдачу всех необходимых материалов; и помочь в организации внеочередного прохождения наших материалов через все оформительские цеха (чертёжное, машинописное бюро). Остальное — будет зависеть от результатов выполненной работы. И ещё я попросил, чтобы ни главный геолог нашей экспедиции, ни он сам нас тоже не дёргали.
Надо отдать ему должное, — он не только принял, но и выполнил эти условия.
Кстати, о группе: в неё вошли, как старые (не в смысле возраста, а в смысле давности пребывания) работники, так и новые. Из «старых» остались наши красавицы и умницы — Ниночка Зорина, Ярослава Лубкина; пришёл давний соратник ещё по Южно-Ладвинскому отряду Марк Аркадьевич Герштейн. К «старому» коллективу прибавилось несколько новых участников. В первую очередь, в него на правах постоянного сотрудника созданного в качестве самостоятельной единицы (и выделенного из состава Геофизической партии) Регионального отряда вошёл Л.Г. Кабаков, перешедший к нам из Геологического отдела экспедиции. Из новых сотрудников надо отметить Т.В. Лазаренкову, Е. А. Шебесту, В. В. Попова и О. В. Трофимова.
Татьяна Вадимовна Лазаренкова пришла из какой-то лаборатории, куда она попала после окончания ЛГИ. Опыта геологических исследований у неё не было никакого. Зато был молодой задор и некоторая вольность профессорской дочки (её отец — профессор ЛГИ В. Г. Лазаренков). Первое время ей было трудно. Но надо было наблюдать, как эта бойкая, но не очень умелая девица, на глазах превращалась в замечательного, самоотверженного и умного работника.
Тане был поручен сбор и систематизация материалов по сейсмопроявлениям на территории Балтийского щита и его обрамления. Не знаю, сколько труда стоило ей получение этих полузакрытых (для территории СССР, во всяком случае) данных и сопоставление их с материалами по территории Фенноскандии. В результате она составила уникальную карту, аналога которой в те поры не было. После моего отъезда Таня сменила несколько мест работы. Теперь она опять уже много лет работает в системе геологической службы Мин. Гео. по территории Северо-Запада. В этом качестве она не раз награждалась разными грамотами, премиями и другим знаками отличия.
Мы до сих пор поддерживаем с ней отношения, и она регулярно присылает мне «отчёты» о событиях в Северо-Западном объединении. Она — моя надёжная связь с прошлым, с моими коллегами.
Леночка Шебеста — тоже относительно молодой специалист-гидрогеолог уже сотрудничала со мной в процессе составления Генеральной программы и проявила себя с самой лучшей стороны. Мы взяли её «в аренду» на время составления карты и отчёта. На неё легла вся тяжесть сбора, систематизации и обобщения материалов по гидрогеологии, и гидрохимии. И она замечательно с этим справилась. Собранные ею материалы потом ещё долго использовались в разных работах. Кажется, сейчас Елена Александровна Шебеста возглавляет гидрогеологическое направление в Ленинградской экспедиции.
Виктор Викторович Попов пришёл к нам тоже практически начинающим специалистом и рос буквально на моих глазах. В рамках нашей работы на его долю достался сбор и систематизация х всех геофизических материалов по глубинному строению региона и построение серии глубинных профилей. Эта работа требовала не только большой аккуратности и точности, но и известной изобретательности, ибо подобных профилей мы до сих пор не видели. Под руководством Л. Г. Кабакова и вместе с ним он успешно справился с этой работой. В дальнейшем эти профили были во многих региональных работах взяты за основу. Сам В. В. Попов до конца моего пребывания в ЛКГЭ работал в нашей группе, а после моего отъезда одно время возглавлял геологический отдел экспедиции, сменив на этом посту О. В. Трофимова. Сейчас В. В. Попов работает, в основном, за границей (последнее время в Мали), откуда время от времени присылает весточки по Интернету.
Олег Васильевич Трофимов пришёл к нам вполне сложившимся специалистом. Выпускник ЛГУ, он первую половину жизни провёл в Таджикистане, где работал, в основном, на крупномасштабных поисковых объектах. Конечно, и геология региона, и масштаб работ были ему неизвестны и непривычны. Составление мелкомасштабных карт требует совсем иного подхода и, если говорить красиво, иной психологии. Я шёл к этому через многолетнюю практику среднемасштабного (1:200000) картирования и участия в составлении мелкомасштабных (1:1000000 и 1: 2500000) карт. Тем более удивительно, как он сумел в кратчайшие сроки овладеть и материалом, и методиками его обработки и интерпретации. В нашей группе он исполнял обязанности «старшего офицера» на корабле. После моего отъезда в 1996 году он завершил ряд начатых проектов и некоторое время (правда, недолго) проработал начальником геологического отдела экспедиции.
Чтобы завершить перечень участников проекта, несколько слов о М. А. Герштейне.
Марк Аркадьевич — человек патологической честности, пунктуальности и педантизма, — считался в экспедиции чудаком.
Кое-кто даже отказывался с ним работать, ибо эти его качества способны были многих вывести из себя. Мне пришлось работать с ним в «поле» (нет лучшего «прибора» для изучения человеческой души, нежели «поле»). И я вынес из этого опыта убеждение, что, если правильно использовать эти качества, то цены такому работнику, как Марк, не будет.
В нашей группе М. А. Герштейну были поручены сбор и систематизация материалов по радиохимическому картированию территории, — работа не только скрупулёзная, но и достаточно сложная в связи с «закрытостью» большинства материалов. Марк справился с ней блестяще. Составленная им карта потом ещё долго использовалась и в других работах, — в частности, при изучении проблем экологии, связи территории с «чернобольской аварией» и другими. И я рад, что не поддался досужим мнениям. Спасибо тебе, Марк.
Но вернёмся к работе
Я пишу эти строки и погружаюсь в атмосферу того года. Это было какое-то непрерывное бдение: не помню, чтобы кто-нибудь уходил домой раньше восьми-девяти часов вечера.
Я обычно уходил около полуночи. Никто не жаловался. Все были заряжены каким-то азартом. Идеи и варианты возникали, обсуждались и чаще всего отбрасывались с тем, чтобы им на смену приходили новые. И так почти полгода. Постепенно стала вырисовываться общая идея карты, которая постепенно превращалась и в саму карту.
Для её составления были привлечены материалы глубинного геофизического изучения территории (магнито-, гравии-, сейсмо- и электро-разведочные данные, собранные в региональные геотраверсы), материалы глубинного и структурного бурения, лито-геохимические, гидрохимические, радиохимические и, конечно, геологические данные; был проведен анализ геоморфологических карт, составлены карты фациального районирования различных стратиграфических комплексов территории. Все эти и масса других материалов изучалась линеаментно (сотрудники шутили, что я даже газету читаю линеаментно). Впрочем, газет я в те поры не читал, — не было ни времени, ни сил.
Постепенно, кроме самой карты и погоризонтных схем тектонического (дизъюнктивного) районирования выявился ряд особенностей дизъюнктивной тектоники региона: на составленных картах выявилась серия ортогональных систем сквозных зон разломов, менявших свою ориентировку во времени и пространстве. Тогда я ещё почти ничего не знал о регмагенезе и ротогенезе. Всё это приходило по мере накопления сведений и анализа накопленного материала. Пришли знания о листрических разломах, о структурах вращения и многое что ещё. Учился в бою. Не всё принималось коллегами. Помню многонедельные дискуссии с Л. Г. Кабаковым о ротогенезе и регмагенезе. Помню споры с сейсмиками о листрических разломах. Много чего помню. А ещё больше уже не помню. Но время это вспоминаю с удовольствием. Наконец, карта и сопровождающие её схемы и разрезы составлены, текст отчёта написан. Всё готово к апробации и защите. Уложились! Такой карты для Северо-Запада ещё не было. Как-то встретят это коллеги? Защиты в территориальных экспедициях прошли на ура. Особенно опасались кольчан. Но они, неожиданно приняли нас очень хорошо. Чувствовалось, что необходимость в таком обобщении существует, а идеи регмагенеза и ротогенеза объясняют многие конкретные факты. Единственная экспедиция, которая поставила отчёту «четвёрку», была, конечно, Тематическая. Но объявление об этом вызвало на Учёном совете Управления только смех.
Кажется, не меньше нас успеху радовался и Владимир Валентинович Проскуряков. Говорили, что за этот год ему не раз ставилось в вину то, что самая крупная тематическая работа Управления ведётся вне рамок Тематической экспедиции. Но он держал слово, и мы об этих наездах даже не слышали.
Несколько позже, когда мы занимались уже другой работой, наша карта разломов была представлена на ВДНХ СССР и получила там серебряную медаль.
А потом был мой юбилей — 50 лет. В экспедиции мне преподнесли мантию и академическую шапку. А дома по этому случаю Рая организовала замечательный праздник.
15 марта 1985 года
Геодинамика
Конечно, эффект успешного и своевременного составления карты разломов и положительной реакции на эту работу со стороны местных геологов и руководства СЗТГУ был таков, что сразу возник вопрос о продолжении работ по тектонике региона.
К этому времени я уже довольно много читал об относительно новом (во всяком случае, в среде практикующих геологов Министерства геологии) направлении в геотектонике — о «теории литосферных плит», о геодинамике и других смежных вопросах и проблемах. Что-то мы обсуждали и с В. В. Проскуряковым, который старался быть в курсе современных идей.
Где-то ещё в конце 1983 года он пригласил меня и предложил лететь в город Фрунзе (теперь он называется Бишкек) на всесоюзное совещание по геодинамике. Оказывается, Мин. Гео выделило один пригласительный билет для главного геолога СЗТГУ, а В. В. Проскуряков решил, что лучше, если туда полечу я (!).
Конечно, я с радостью согласился.
Не говоря о том, что я никогда не был в тех местах, что красоты предгорий Тянь-Шаня на горизонте завораживали, что правильное расположение улиц в городе, говорило о его российском (и конечно, первично военно-колониальном) происхождении, что местный восточный базар с его стилем и атмосферой, был занимателен, — всё это было внове и очень интересно. Но самое интересное представлял состав и атмосфера совещания. Организаторы совещания Д. И. Мусатов и Н. В. Межеловский постарались собрать здесь весь цвет тектонической мысли не только Министерства Геологии, но и академических институтов. Кого я только там не видел и не слышал! Не было только признанного лидера в области тектоники литосферных плит Л. П. Зоненшайна, — как сообщил собранию Д. И. Мусатов, Лев Павлович накануне угодил в больницу и был госпитализирован там же во Фрунзе. Передо мной проходил «парад» звёзд первой величины отечественной геотектоники в её самой прогрессивной на то время ипостаси — тектоники литосферных плит. Все дни, пока проходило совещание, я сидел и буквально впитывал услышанное. На совещании было принято решение о разработке программы исследований по тектонике плит и ее прикладному применению.
Теперь, после завершения работ по составлению «Карты разрывных нарушений восточной части Балтийского щита и его обрамления» (а именно так называлась завершённая работа) возникла идея попытаться сделать серию геолого-структурных карт региона с позиций современных геотектонических концепций. Идею активно поддержал В. В. Проскуряков. Началась работа по составлению проекта. И тут выяснилось, что для составления структурно-тектонических карт нового поколения ни у нас, ни вообще где-либо в системе Мин. Гео. нет необходимых отправных материалов. Надо начинать с разработки принципов составления геодинамических карт такого направления и масштаба, и принципов анализа геодинамических особенностей развития региона. К этому была присовокуплена задача разработки принципов регионального металлогенического прогноза на базе выявленных геодинамических обстановок. Вообще-то это была специальная тема, на которую по традиции должно было быть отведено два года работ.
Но нам добавили ещё год и предложили сделать её в рамках решения общей задачи геодинамического анализа территории. Итак, впереди три года и непаханное поле работы.
Но когда «очень хочется»…Опять засели за книги. Из разных источников вытаскивали какие-то признаки, критерии, характеристики, металлогенические следствия.
Через год была составлена огромная таблица под названием «Геодинамические обстановки и закономерности размещения важнейших типов месторождений полезных ископаемых» с указанием основных типов структурных элементов земной коры, присущих им структурно-формационных зон, признаков-индикаторов геодинамических обстановок, рудных формаций и промышленно-генетических типов месторождений полезных ископаемых, эталонных месторождений кайнозойско-мезозойского возраста и отдельно месторождений полезных ископаемых древних орогенов, а также соотносимых с ними месторождений Северо-Запада СССР. К этой таблице был приложена серия мелкомасштабных схем и небольшая объяснительная записка.
Я так подробно останавливаюсь на перечислении всех этих характеристик потому, что эта работа отдельно никогда не была издана и только в 1986 году по настоянию того же В. В. Проскурякова была отпечатана в типографии СЗТГУ под названием «Геологическая история развития восточной части Балтийского щита и его обрамления» и разослана для практического использования во все подразделения СЗТГУ. Но это было потом. А пока…
А пока на основе составленной нами таблицы начался кропотливый анализ геологических формаций и структур региона. Мне эти формации и структуры более или менее были знакомы. Но вот Олег Васильевич, а на него должна была лечь существенная часть нагрузки по проведению этого анализа, Олег Васильевич с его таджикским опытом для такого рода работ подходил плохо. Надо было адаптировать его к местным древним комплексам. Да и самому не мешало кое-что восстановить в памяти, а многое и посмотреть заново и «другими глазами». С этой целью в полевой сезон 1985 года была организована трансрегиональная поездка по маршруту Ленинград — Петрозаводск — Кандалакша — Алакуртти и обратно, с заездами на разные объекты и в кернохранилища Кольского полуострова и Карелии. Это заняло целый полевой сезон и сопровождалось разными приключениями, о которых я постараюсь рассказать позже. А пока к истории работы.
День за днём, горизонт за горизонтом, один комплекс за другим — интрузивные, эффузивные, осадочные, метаморфические — древние и «молодые» перебирались нами эти комплексы, развитые на территории региона. У каждого из них отыскивались те или иные признаки принадлежности к той или иной геодинамической обстановке, к каждому из них прилагались отобранные нами критерии и металлогенические следствия. Шаг за шагом выстраивались геодинамические обстановки. Они сопоставлялись друг с другом. Часть из них не выдерживала такого сопоставления и отбрасывалась. Всё начиналось сызнова. И так продолжалось до тех пор, пока не составлялась более или менее логичная, непротиворечивая картина. Чем-то это напоминало составление мозаичной картины. Но при этом сами мозаики приходилось изготавливать ручным способом. И каждый такой элемент был единственным в своём роде.
Помню, как посетивший нашу группу Лев Павлович Зоненшайн удивился нашей смелости (возможно, здесь более уместным был бы другой термин, но Л. П. был человеком вежливым). Он сказал, что на его памяти никто в мире не брался за реконструкцию столь древних обстановок по столь изменённым и древним комплексам. Сам он и его коллеги в их реконструкциях ниже девона не «погружались». А тут архей — протерозой!
Постепенно составлялись схематические карты для разных временных геологических срезов. Наложение их одна на другую создавало мультипликативную картину истории геодинамики территории.
Часть результатов реконструкций апробировалась на разного рода научных конференциях и в статьях, опубликованных в центральных профессиональных изданиях («Геотектоника», «Советская геология» и других). Наконец, работа была завершена. Предстояла защита её во всех производственных территориальных экспедициях.
Больше всего нас беспокоили экспедиции Кольского полуострова.
И вот мы с О. В. Трофимовым едем на Кольский. Первое место рассмотрения — Центрально-Кольская комплексная экспедиция с базой в городе Мончегорск.
Начальник экспедиции О. Я. Даркшевич собрал целую комиссию из ведущих специалистов, и они несколько дней подряд, с утра до вечера, структуру за структурой просматривали составленную нами карту и разбирали те основания, по которым мы интерпретировали известные им структуры. С нас сошло семь потов, пока мы отбивались от их придирчивых вопросов. Потом состоялось заседание Ученого совета экспедиции. И вот неожиданность, — один за другим вставали наши вчерашние оппоненты и давали самые восторженные оценки рассматриваемой работе. Этого мы, признаться, не ожидали. Итог: «отлично». А вечером Олег Ярославович пригласил нас к себе домой, где мы не только познакомились с его многочисленным семейством, но и вволю, за стаканами коньяка обсудили и саму работу, и вытекающие из неё следствия. Апофеоз наступил в 3 часа ночи, когда вернувшаяся с ночной смены жена Олега, замечательная Татьяна внесла в комнату огромную миску с пельменями. Ушли от них мы где-то около 5 часов утра и до 7 часов ходили по заснеженному Мончегорску, переживая случившееся.
К сожалению, ни Олега, ни Татьяны уже нет в живых. Но моя память хранит и их теплоту, и доброту их замечательного весёлого и гостеприимного дома. Моя им благодарная память.
Вот небольшое стихотворение, которое я посвятил нашим гостеприимным хозяевам, хотя оно навеяно увиденным по дороге Мончегорск — Апатиты и рассказами того же Олега Даркшевича о недавнем прошлом этого стылого, но доброго (во всяком случае, ко мне) края.
Что век людской…
Татьяне и Олегу Даркшевичам
Что век людской, — лишь лейсточка слюды,
А жизнь единая — лишь доля лейсты.
Ты, человек, изваянный из глины и воды,
Не ведай истины, ликуй и смейся!Не ведай истины, — ликуй и смейся,
Листая дни, — молекулы слюды.
Куда ни ступишь ты, — везде видны следы
Иного, давнего, былого действаКуда ни ступишь ты, — везде видны следы
Иного, давнего, былого действа.
Что оставляешь ты — крик боли и злодейства
Иль чувство счастья и вины?Что оставляешь ты — крик боли и злодейства
Иль чувство счастья и вины, –
Ты, человек, изваянный из глины и воды,
Чей век лишь лейсточка слюды.Не ведай истины, ликуй и смейся,
Ты, человек, изваянный из глины и воды,
Чей век, — лишь лейсточка слюды,
А жизнь единая, — лишь доля лейсты…1984. Мончегорск — Апатиты — Ленинград
Но это лирика, а на следующий день было рассмотрение материалов в Апатитах.
Там всё повторилось (за исключением застолья, конечно).
Потом была Карельская экспедиция, где заседание вёл мой старый знакомый, а в те времена уже главный геолог экспедиции Афанасий Иванович Кайряк. И опять оценка «отлично».
После этого возвращение в Ленинград и триумфальная защита на Учёном совете СЗТГУ. На этот раз «тематики» уже не искали «блох». Да, честно говоря, и искать там было некому, ибо идеи плейттектоники только-только начинали входить в обиход производственных организаций. Да и в научных организациях они были еще не очень в ходу.
Вспоминаю такой факт: как-то меня пригласил Д. В. Рундквист (теперь он академик РАН, а тогда был только членом-корреспондентом и директором Института геологии докембрия АНСССР). Он попросил сделать доклад на Учёном совете его института. Конечно, я согласился.
Но когда пришёл, он предварил моё выступление, примерно, такими словами: «уважаемые коллеги, прошу вас внимательно выслушать доклад Д. И. Гарбара и запомнить используемую им терминологию, ибо на ней сейчас говорит весь учёный мир». Можно себе представить, как должны были после этого отнестись ко мне маститые члены Учёного совета.
Я вспомнил об этом десять лет спустя, когда защищал свою докторскую диссертацию перед этим же Советом. Д. В. Рундквист уже был в Москве. А я стоял перед членами того же самого Ученого совета. На моё счастье, члены Совета оказались широкими и незлопамятными людьми, и моя защита прошла вполне успешно. Спасибо им.
Но это было потом. А пока…
А пока надо было решать две задачи: производственную и личную — научную.
С точки зрения решения производственной задачи надо было выбрать направление дальнейших работ с тем, чтобы не прекращать научных исследований и в то же время взять некоторый тайм-аут, ибо не хотелось терять сработавшийся коллектив и при этом ощущалась потребность в отдыхе после почти пяти столь интенсивно проведенных лет.
Компромисс был найден следующим образом: с одной стороны, нам было поручено составление Схематической геодинамической карты масштаба 1:500000 для территории Карелии и Зоны сочленения Балтийского щита и Русской плиты (с глубиной залегания кристаллического основания до 500 м.), — что было прямым продолжением предыдущих исследований масштаба 1:2500000; с другой, — группе были поручены поиски кимберлитовых структур в пределах Онежско-Ладожской, Мстинско-Волховской, Восточно-Прионежской и Восточно-Вологодской (Илезской) площадей. Кстати, именно нашей группой была обнаружена первая трубка взрыва и в ней первые проявления алмазов на Илезской площади
Для выполнения этих работ в группу были приняты ещё два сотрудника: Н. П. Косяченко и С. А. Головизнин.
Наталья Петровна Косяченко, которую я помню прелестным молодым специалистом Петрографической лаборатории, к этому времени была уже опытным петрографом, и на её плечи легла вся работа по петрографическому изучению полученного материала и его петрологическому описанию. До самого последнего дня моего пребывания в России она оставалась сотрудником группы и участвовала во всех работах, проводимых коллективом.
Сергей Александрович Головизнин пришёл к нам тоже сложившимся специалистом.
До этого он работал, кажется, в системе Невской экспедиции (управления?), где приобрёл большой опыт проведения полевых работ. И у нас основная нагрузка по проведению полевых работ (бурение, описание и опробование керна…) легли на его плечи. Вообще он был мастером на все руки: охотник, скорняжник, резчик по дереву. Кстати, и в геологическом осмыслении полученного материала он показал себя очень оригинальным исследователем с весьма нестандартным взглядом на некоторые геологические проблемы. Он принял участие в написании нескольких отчетов и статей по результатам проводившихся работ. Из его рукомесленных работ у меня до сих пор хранится несколько поделок — шариковых ручек в форме геологического молотка, змейки и казацкой нагайки (предки С. А. Головизнина были казаками, и он очень гордился этим). Эти ручки — гордость моей коллекции. К сожалению, как это нередко бывает на Руси, Сергей был склонен к выпивке, что уже после моего отъезда и привело к его трагической гибели.
Но в моей памяти он сохранился, как очень талантливый геолог и очень нестандартный человек.
Впрочем, вернёмся к делам.
В научном плане я оказался в весьма затруднительном положении. Полностью принимая концепцию (тогда её называли теорией) тектоники литосферных плит, я в то же время исповедовал и ротогеническую модель формирования разломов — регмагенез. В те поры это считалось несовместимым.
Вспоминаю, как на каком-то совещании, кажется, в Апатитах (?) после моего доклада схватились два гранда геологии — Д. И. Мусатов и О. Г. Сорохтин. Довольно быстро забыв обо мне, они в запале обвиняли друг друга в предательстве идей плейттектоники в связи с принятием явления регмагенеза. Хотя оба они были сторонниками теории литосферных плит, но, кажется, Д. И. Мусатов, как человек, более умудрённый опытом, готов был попытаться рассмотреть и такой вариант, тогда как О. Г. Сорохтин был непреклонен.
Второй случай, связанный с регмагенезом был у меня в МГУ, куда меня пригласил академик Виктор Ефимович Хаин. На кафедре динамической геологии, которую в те времена возглавлял его ученик Николай Васильевич Короновский и где В. Е. Хаин профессорствовал, был устроен семинар, на котором я доложил о своих работах по регмагенезу.
Доклад был принят хорошо. Но из последовавших затем вопросов я вынес, что с моим обоснованием механизмов регмагенеза дело обстоит плохо, — надо ещё поработать и над теорией и над философией этого явления. Короче говоря, работы было ещё много.
При этом и В. Е. Хаин, и некоторые другие мои старшие коллеги не раз говорили, что надо делать докторскую диссертацию. Но легко сказать: надо. А как? Куда двигаться?
Кроме того, в производственной организации, какой была ЛКГЭ (да и СЗТГУ в целом), кандидатов-то было по пальцам перечесть, а докторов и вовсе не было. Мой друг Дима Малаховский, чтобы завершить докторскую, должен был уйти в ЛГУ. Другой наш коллега А. И. Коротков ещё с кандидатских лет ушёл в ЛГИ. А мне не хотелось никуда уходить. Да и куда пойдёшь после более, чем тридцати лет работы в ЛКГЭ, и привычки самому выбирать свои пути…
Вне зависимости от того, где бы я ни вознамерился решать эту задачу (совмещения идей, механизмов и моделей регмагенеза и мобилизма), но сама проблема оставалась.
Между тем, производственная деятельность продолжалась. Я уже писал о работах по поискам алмазов и о составлении среднемасштабной (1:500000) схематической геодинамической карты Карелии и Зоны сочленения Балтийского щита. К ним добавились работы по изучению выявленной нами Ладожско-Ботнической зоны и её юго-восточного продолжения, а также работы по пересъёмке в масштабе 1:200000 территории Карельского перешейка. Для проведения этой работы нам пришлось не только принять в свои ряды ещё одного сотрудника — М. Н. Афанасова, но и заключить договор о сотрудничестве с группой В. И. Шульдинера и И. В. Козыревой из ВСЕГЕИ.
И опять к характеристикам новых коллег:
Михаил Николаевич Афанасов пришёл к нам после работы во ВСЕГЕИ и в ВИРГе.
Все, знавшие его, предупреждали меня о том, что это человек с очень сложным характером. При этом говорилось, что он очень сильный специалист. Последнее было для меня решающим. А что касается характера, то я и сам «не сахар». Знал (и делал) бы дело. Первое время Михаил Николаевич, действительно, не очень вписывался в состав группы. Но по мере того, как велись работы, он приобретал всё больший авторитет и в конце концов стал настоящим лидером съёмщиков. Тем более, что он оказался настоящим энтузиастом полевых работ, при проведении которых не щадил ни других, ни, в первую очередь, себя. Уже после моего отъезда и его выхода на пенсию он много лет отдавал все свои силы обучению молодёжи нашей профессии, проводя все полевые сезоны со школьниками. После того, как по возрасту это стало невозможным, он написал две интересные книги: книгу своих геологических воспоминаний и книгу о судьбе своей родни — потомков знаменитого математика Леонарда Эйлера.
Мы переписывались с Михаилом Николаевичем до его кончины. Мир его душе.
Виктор Израйлевич Шульдинер — доктор геолого-минералогических наук, главный научный сотрудник ВСЕГЕИ был признанным специалистом в области геологии и метаморфизма раннего докембрия. Основные его научные работы связаны с Дальним Востоком. Во ВСЕГЕИ он возглавлял отдел, занимавшийся проблемами метаморфизма пород докембрия. Его участие в работах по Карельскому перешейку было взаимно важным: он знакомился с докембрием Северо-Запада, а наши геологи могли пользоваться консультациями специалиста такого класса. В. И. Шульдинер ушёл из жизни в мае 2001 года. Пусть будет ему пухом земля. А от нас — добрая память и благодарность.
Ирина Витальевна Козырева — кандидат геолого-минералогических наук, старший научный сотрудник того же отдела. Именно она вела непосредственную работу в нашем коллективе. Благодаря ей, наши сотрудники не только получали своевременную и высоко квалифицированную помощь, но и могли прямо в поле решать многие насущные геологические задачи. Участие Ирины Витальевны продолжалось и после моего отъезда. И она, и В. И. Шульдинер с полным правом были включены в состав авторов отчёта по теме «Составление комплекта карт геологического содержания масштаба 1:1000000 Ладожско-Ботнической зоны и прослеживания её юго-восточного продолжения» (1999 г.)
Одновременно и в хорошем темпе развивалась и моя, скажем так, околонаучная деятельность: меня назначили куратором по геотектонике и геодинамике СЗТГУ и уполномочили апробировать и представлять на НТС СЗТГУ все геологические и геофизические отчёты, в которых рассматривались вопросы тектоники региона. Конечно, это отнимало массу времени и достаточно часто портило отношения с исполнителями и их начальством. Но, в то же время позволяло «держать руку на пульсе» производственных работ управления и получать много новых сведений о геологии и тектонике региона.
Кроме того, меня стали часто приглашать к участию в разного рода совещаниях, конференциях, симпозиумах. Я старался, чтобы со мной в них участвовал и О. В. Трофимов. Так появилась возможность не только докладывать о наших работах, но и получать информацию о геологических и тектонических исследованиях, проводимых в разных регионах СССР и за рубежом, как говорится, «из первых рук», не дожидаясь опубликования этих результатов в печати. Да и в печати мы стали публиковаться относительно часто. Всего за время своей производственной и научной деятельности мне довелось поучаствовать в составлении 24 отчётов, а в открытой печати было опубликовано 123 специальные работы (судьба ещё 6 мне пока неизвестна). И больше половины этих публикаций приходится именно на период 1990–1996 годы. Я объясняю себе эти явления тремя обстоятельствами: первое — всплеском интереса к проблемам геотектоники и металлогении со стороны научной геологической общественности; второе — политикой руководства Министерства геологии СССР по внедрению новых идей и методов геологического изучения территории и поисков полезных ископаемых в практику геологической деятельности ведомства; и третье — некоторой новизной и оригинальностью нашего подхода и предлагаемых решений по составлению нового поколения геологических, геотектонических и структурных карт и вытекающему из них металлогеническому прогнозу. Со смелостью (граничащему с наглостью) неофитов мы взялись за реконструкцию таких древних комплексов, которыми никто из маститых исследователей не решался заниматься. Это было ново, оригинально и, видимо, производило впечатление.
Из крупных совещаний, в которых мне довелось участвовать в те поры, вспоминается совещание в Мончегорске — Апатитах, которое проводил тогдашний директор Института геологии Кольского отделения АН СССР (впоследствии академик) Ф. П. Митрофанов. Тогда в качестве почётных гостей в совещании приняли участие крупнейшие геологи США, Швеции и других стран. Несколько дней подряд караван машин с участниками этого совещания колесил по геологическим объектам Кольского полуострова, а вечерами в гостинице происходило знакомство и общение друг с другом. Не знаю, как другие участники, но я чувствовал себя не очень привычно в обстановке этих неформальных контактов. Спокойствие и уверенность в себе тоже приходят не сразу…
С некоторыми из участников этого совещания, в частности, со шведским академиком Роландом (Ростиславом) Михайловичем Горбачёвым я через некоторое время встретился на совещании в Петрозаводске. И, конечно, на этих совещаниях и конференциях была масса контактов с ведущими учёными СССР, среди которых я хотел бы назвать академика РАН СССР и члена многих иных академий В. Е. Хаина и академика БАН и РАН Р. Г. Гарецкого, знакомство с которыми в дальнейшем принесло мне много интересного и полезного.
Но об этом несколько позже.
А сейчас я хочу вспомнить ещё об одном совещании — на этот раз в Мончегорске.
Однажды мне позвонил уже упоминавшийся Олег Ярославович Даркшевич и сообщил, что в Мончегорске по инициативе Министерства геологии намечается совещание по геодинамике Кольского, и мне предложено сделать главный доклад. Времени на доклад даётся 40 минут. Конечно, я согласился и приготовил обширный доклад с иллюстрациями.
Прилетаю в Мончегорск. Меня встречает Олег Ярославович и по дороге в гостиницу сообщает, что прилетевший накануне Николай Васильевич Межеловский переверстал всю программу совещания, и вместо 40 минут у меня будет только 10 (!). Что делать?!
Всю ночь просидел над текстом своего выступления и утром за 9 минут доложил собравшимся суть проблемы, предложив детали обсудить во время ответов на вопросы.
Потом Олег рассказал мне, что Н. В. Межеловский был в восторге и от самого доклада, и от того, как я вышел из положения. Не знаю, так ли это было или иначе, но с той встречи отношение Министерства к работам нашей группы было особым. Нам предложили выдвинуть Геодинамическую карту на ВДНХ (она получила еще одну серебряную медаль). Две или три брошюры с нашими геодинамическими материалами были в беспрецедентно короткие сроки изданы ведомственным издательством «Геоинформмарк», наши статьи практически без обычных редакционных придирок стали публиковаться в журнале «Советская геология». Апофеозом «любви» к нам явилась присылка целевым назначением (со специальным указанием ни в коем случае не разукомплектовывать) целого компьютерного класса с компьютерами, сканерами, графопостроителями и прочими редкими в то время приборами — для построения и трансфрмации наших карт. Честно говоря, моей ноги в этом классе не было. Зато в нём практически всё свободное (и несвободное) время проводили мои молодые коллеги. Надеюсь, что их знакомство с компьютерами, начавшееся там и тогда, продолжилось и помогло им в дальнейшем…
Я же познакомился с этим чудом ХХ века уже по приезде заграницу.