Подарки от Детства: Цитра и Из прошлого

Цитра

Летнее солнце незаметно приближалось к полудню, щедро поливая жарким зноем из своей невидимой лейки лежащие внизу просторы. А просторы эти были бескрайними, хоть и назывались Красноярским краем. Куда ни кинь солнышко взгляд — всюду тайга, кедрач, лиственница и на фоне всей этой нерукотворной красоты с высоты солнечной орбиты виднеется какое-то несуразное пятно-проплешина, словно моченое мятое яблоко, надетое на блестящую спицу. И только спустившись ниже, с высоты птичьего полета можно разглядеть, что никакое это не сморщенное яблоко, а всего лишь, в одном лице, село Решеты и станция Решеты с проходящей через нее, от одного края страны до другого, железной дорогой, сверкающей на солнце рельсами. Тогда, в середине 60-х годов это был леспромхозовский поселок, с населением, немного разбавленным железнодорожным людом, который жил своими заботами и своей жизнью, особо не перемешиваясь с леспромхозовскими.
Середина 60-х годов, страшно сказать, уже прошлого века. Раньше, в 20-м веке, когда упоминали о 19-м веке с его корсетами и кринолинами, говорили о нем, как бы, снисходительно и свысока, а вот к 20-му веку, у проводивших его, вряд ли будет снисходительное отношение, особенно у тех, кто детством своим вышел из советской страны.
Середина 60-х годов. Страна, одолев послевоенную разруху, сделала первые шаги в космос, а в поселке из всех благ цивилизации электричество, радио, клуб с привозными фильмами, да у председателя леспромхоза, говорят, телевизор есть — из Москвы привез. Но летнее солнце не особо вдается во все эти подробности, оно делает свое дело и щедро дарит сельчанам свое тепло, еще напоминая о том, что скоро обед. А в поселке и не забывали об этом, жизнь там идет своим чередом.
Верка! Верка! Где ты?! — гремя кастрюлями на кухне, кричит мать — русоволосая молодая женщина, роста ниже среднего, с приятным лицом, энергичными движениями.
Ты что, спишь?! Время обед скоро! Иди сюда быстро! — зовет мать, не переставая убирать в стол посуду. В кухню выходят две двери — одна в сени, во двор, другая — в большую комнату. Дверь в большую комнату чуть приоткрылась и из-за двери, где-то ниже дверной ручки вдруг высунулся одуванчик с двумя голубыми озерками глазенок. Озерки эти никак не походили на тихие сонные омуты, наоборот, в них мелькали чертенята, готовые утащить их хозяйку на любой забор, в любой огород, на любое дерево. В этих глазенках сверкали молнии энергии, рвущейся наружу, туда, в мир, где есть что обрывать, откручивать, отламывать, разбирать, в конце концов. Мать, повернувшись, грозно глянула в сторону головы — одуванчика, и один только взгляд укротил эти голубые источники энергии. Вмиг исчезли и чертенята, будто и не было, молнии потухли, и глазенки затянуло льдинками смирения, да и как иначе, если на подоконнике еще лежал вчерашний свежесрезанный прут, а сзади под подолом все еще жгло и щипало.
Здесь я, мамка, я не сплю давно — произнес одуванчик, опасаясь выходить из-за двери. Сходство с одуванчиком этой детской головке придавали пышные волосы ослепительно-белого цвета, которые невесомым шаром опускались на детские плечики. Ни одна парижская фотомодель не могла и мечтать о таком блондинистом цвете волос, а Мэрилин Монро мог спасти от душевного расстройства и чувства неполноценности только тот факт, что ей никогда не попасть в село Решеты и не увидеть этой дивной шевелюры, на фоне которой все ее салонные завивки и укладки на голове выглядели бы не лучше обычного стога сена. Но обладательница всей этой красоты ни о чем таком не догадывается и не торопится выходить из-за двери.
Ну, чего ты там стоишь? — продолжала мать: Опять вчера коленки ободрала в кровь. И платье порвала. После Вальки они все как новенькие, а на тебе и неделю не дюжат! Голова одуванчика наклонилась вниз, словно глазенки уперлись в пол дополнительной опорой и, не отпуская дверной ручки, в сторону пола одуванчик забубнил: Не буду я носить Валькины платья. Мать пропустила мимо ушей эти слова: Ну, зачем вы вчера залезли в огород к бабке Сазонихе?! Своих огурцов некуда девать, выбрасываем. Чего вас туда понесло?! И Томка твоя хороша — нынче в первый класс пойдет, ведь на год старше, а таскается везде за тобой. Небось, тоже ей всыпали вчера, чтоб с тобой не связывалась.
Пока мать все это говорила, руки ее были постоянно заняты, наводя порядок на кухне. Вдруг с улицы раздался звонкий женский голос: Шурка! Шурка! Открывай, че скажу! Иду! — крикнула мать в окно и вышла во двор. Голова-одуванчик быстро исчезла за дверью. В кухню мать вошла с соседкой Зинкой, самой голосистой в улице бабенкой, которую никто не пытался переспорить, а просто терпели ее напористость, поскольку натуры она была незлобливой. Слушай, че скажу — начала было Зинка, но мать ее прервала: Да я в лавку собралась, крупа кончилась. Только Зинка не унималась: Погоди ты со своей крупой. Тут такое дело! Ты помнишь, в тот выходной фильм в клубе крутили французский про любовь, помнишь? Прошлый раз в поселок привозили фильм для взрослых, и мать не могла не помнить, как зал напряженно затихал. Мужики забывали про свои папироски, и пепел беззвучно падал им на брюки, а бабы прекращали лузгать семечки, когда на экране в полумраке спальни, под тихую музыку, он начинал нежно раздевать свою подругу, и бабы, затаив дыхание, с шелухой на губах, жадно разглядывали открывающееся взору, по мере его действий, дивное белье на героине фильма, сопровождая глухим вздохом каждую новую деталь нижнего гардероба, а мужики напряженно вглядывались, стараясь разглядеть, что же там дальше, под всеми этими тряпками.
— Ну и что? — спросила мать. А то, — не унималась Зинка: Ты должна радоваться, что я о тебе забочусь. Надо не в лавку, а в промтовары бежать. Ты помнишь, какая на ней в кино была комбинация? Не поверишь — Люське сегодня такие же завезли, она мне по дружбе шепнула, а ты про крупу свою! Давай, собирайся, у меня очередь занята, на всех не хватит. Мать знала, что спорить с Зинкой бесполезно, сняла фартук, взяла сумку, накинула платок, несмотря на жару: Верка! Иди сюда! На крик в кухню вышла девчушка-одуванчик с коленками в зеленке и заштопанном в нескольких местах платьишке. Верка, я пошла по делам, вернусь — будем обедать. Никуда со двора. Сиди дома. Цыплятам налей воды, двор подмети, крыльцо подмети и курам насыпь. Я скоро буду, — мать с соседкой быстро ушли под торопливый говор Зинки. Верка взяла веник и шуганула им спящего на табурете кота.
И почему так устроен мир? Как платья валькины донашивать, так это она, Верка, а как с подружками гулять — так это для Вальки, она ведь большая, в третий класс пойдет, с малявками не водится. Верка привычно быстро все сделала по дому и пошла в огород. Там в заборе была заветная дыра к ее подружке Томке. Хорошо с ней, она спокойная и всегда со всем согласная, только не всегда за Веркой успевает. Глаза у нее какие-то коровьи, и упрямство бывает тоже коровье, от этого за день они не один раз ссорятся. Но все равно хорошо, ведь подружка же, тем более, что мальчишки не берут Верку с собой лазить по заборам и по всему, по чему можно лазить. Вот и вчера поссорились всего раза два за день, даже и не вспомнить из-за чего. Но ссоры всегда шли по одному сценарию. Сначала забирали каждая своих кукол, потом разбегались по обе стороны забора и начинали дразниться. Томка стояла за забором и так противно кричала в сторону Верки: Цитра! Цитра! Цитра! У Верки был достойный ответ. Она кричала в щель забора: Томка, Томка, родила ребенка, положила на кровать, стала пузо целовать! После этого шли в ход комья земли, хотя через забор неудобно было их кидать, да и не очень метко. Когда надоедало и это занятие, расходились по своим избам, чтобы через какое-то время снова встретиться у дыры в заборе.
На этот раз у дыры в заборе никого не было. Верка пролезла через нее и прошла во двор. Никого. Старый пес Мухтар лениво помахал ей из тенечка хвостом. Томку Верка нашла в доме. Та сидела на полу и играла куклами. Отец, как и у Верки, был на лесозаготовках. Мужики приезжали в поселок по субботам — в баню и отдохнуть. Мать Томки тоже куда-то убежала. Подружки ведь не могли знать того, что творилось в это время у промтоварного магазина. А там царил переполох и жуткий бабий гам, несмотря на полуденную жару. Домохозяйкам было проще туда попасть — они бросили свои дела и сбились в очередь у дверей, но и контора вмиг опустела, за исключением старого бухгалтера Авдеича и председателя леспромхоза, который был жутко встревожен свалившейся на его контору эпидемией. Четверо работниц отпросились в больницу, трое — в аптеку, две работницы побежали выключать утюги. Он был бы очень удивлен, если бы узнал вдруг, что все эти проблемы в тот день решались в одной очереди промтоварной лавки.
Очередь стойко выносила и палящий жар солнца снаружи, и внутренний жар желания овладеть дивной вещицей, которая, судя по фильмам, всех женщин по ночам превращает в королев. Ничего этого Верка и Томка не знали, они снова были подружками и играли в своих потрепанных кукол. Вот бы им наряды красивые сшить! — мечтательно сказала Верка.
Из чего же мы их сошьем? И вообще мне мамка не разрешает с тобой играть — со вздохом ответила ей Томка. С улицы послышались голоса, и Верка узнала голос матери. Мне домой надо — встрепенулась она и убежала. Уже сидя на кухне, Верка слышала с улицы голос тети Зины, которая громко радовалась тому, что теперь они тоже узнают настоящую французскую любовь. Мать вошла на кухню довольная, раскрасневшаяся от жары и долго пила холодный квас. Из ее сумки торчал хрустящий пакет. Сколько времени потеряла — сказала она наконец: А еще за крупой идти надо. И они сели обедать.
После обеда мать закрылась в спальне, и оттуда послышалось шуршание пакета. Верка, иди сюда! — раздался ее голос. Верка вошла и обомлела. В спальне стояла мать в чем-то таком, чего Верка еще не видела. Вроде бы и ночная рубаха, но вроде бы и не для сна предназначена. Зачем ночной рубахе быть прозрачной? Да еще без рукавов. А это одеяние было прозрачным, облегающим, надетое на голое мамкино тело. И вроде бы солнечный свет в спальню не падал, но рубаха вся словно переливалась, играя разными цветами, хотя была она всего лишь одного розового цвета. Ты прямо царевна — шепотом сказала Верка, забыв и о сбитых коленках, и о пруте на кухне. Мать засмеялась непривычным для Верки смехом и вдруг крутнулась перед зеркалом. Но Верка не могла оторвать глаз от обновки, которая вся была обшита дивными белыми кружавчиками — и подол, и лямки, и вокруг шеи — кругом пестрели кружева. Верка вспомнила про своих неухоженных кукол и смотрела на эти кружева, не мигая. Мать, видя ее реакцию, снова засмеялась и легонько выпроводила ее из спальни: Иди, поиграй, только со двора — ни ногой. Завтра суббота, вечером пойдем в баню. Баня в каждой улице была общая на всех соседей и бабы обычно гурьбой ходили туда своими компаниями, по пятницам. А по субботам баню топили для мужиков.
Верка вышла во двор. Весь мир ей виделся сквозь ажурные узоры кружев, которые мерещились ей в сплетении травы, в кустах крапивы, в хаосе листвы. Она молча пошла и присела возле своей подружки по заборной дыре. Ты чего? — удивилась Томка ее притихшему виду: — Опять от мамки досталось? — Нет, — ответила та, вздохнув: — Просто, я видела красивое. Жалость к куклам острым ежиком кольнула в самое детское сердечко. Кукол у Верки и Томки было по четыре штуки. У Томки они были поновее и они были ее личные, а не Валькины, как у Верки, но все равно наряды у них были затертые и бесцветные, да еще три пупса было совсем голых. Все это ихнее богатство размещалось в выстеленном тряпочками ящике из-под картошки.
В пятницу бабы собрались возле бани вечером, после дневной жары радуясь прохладе. Расплатившись с дедом Михалычем, как обычно, бутылкой самогона за протопленную баню, бабы вшестером, и Томка с Веркой в придачу, закрылись в предбаннике. Михалыч был шустрый озорной старикашка с одним зубом во рту и многочисленными приколами, от которых не могли спастись ни бабки, ни молодухи, но за эти приколы никто на него не злился. Томка с Веркой первыми разделись, не слушая бабьего зубоскальства, и юркнули в теплое нутро бани. Давно приученные к бане, они сами знали, что и как надо делать. А бабы первым делом пошли в парилку разминать себя вениками, предвкушая приезд своих мужиков. Разговоры их нет-нет, а возвращались к дивным заграничным обновкам, тем более, что четверо из них принесли обновки в баню и вывесили их в предбаннике поверх всей одежды, чтобы после бани по-царски облачиться в этот заграничный праздник тела. Дополняя ощущение праздника, все эти комбинации были разноцветные: у Шурки — розовая, у Зинки — голубая, у томкиной матери — зеленая, у Люськи-продавщиицы — красная. Они словно радуга расцвечивали собой весь предбанник. Две остальные соседки были преклонного возраста и предпочитали на ночь долгополые сатиновые рубахи. Сидя в парилке, Зинка шутя огорчалась тому, что нельзя в такой красоте пройтись по всему поселку. Ты смотри, Шурка — поучала она: — Не вздумай в ней завтра спать ложиться, когда Степан приедет. Она ведь для того нужна чтоб в ней до кровати дойти, пока свет не выключила. Эта вещь не такая прочная, Шурка, как ты, твой Степа враз ее на лоскуты пустит. Бабы дружно засмеялись. Когда они начали мыться, распаренные, Верки с Томкой давно и след простыл.
Зинка первой, сполоснувшись, выскочила в предбанник вытираться. Неожиданно бабы услышали оттуда пронзительный вопль то ли испуга, то ли удивления, то ли возмущения. Они мигом выскочили, толкаясь, в предбанник. Там стояла Зинка, словно глухонемая и показывала рукой в сторону висевшей над скамьей одежды. Бабы перевели взгляды в ту сторону и, не сговариваясь, взвизгнули, позабыв вмиг, что на свете есть какие-то буквы, и что из этих букв, до сих пор, можно было складывать всякие слова. Слов никаких в голову не приходило. На стене, поверх одежды висели заграничные, ни разу не надеванные, яркие, как картинки, женские комбинации, но кружев на них как не бывало. Все они были аккуратно срезаны ножницами, которые висели тут же, на гвоздике и всегда применялись для подрезки волос. Первой опомнилась все та же Зинка: — Где этот старый хрен?! Я его самого на кружева пущу, бабы! Подружки ее по несчастью встрепенулись, накинув халатики, мокрые выскочили наружу. Зинка, прихватив кочергу, а остальные — по венику, бросились за угол бани, где озорник Михалыч томно приговаривал под огурчики свой самогон. Разглядев не в руках разъяренных баб, а в их глазах угрозу для своей дальнейшей жизни, он вскочил и, не тратя время на вопросы, заплетаясь ногами, попытался кинуться прочь. Но самогон то ведь был не паленый и ноги это чувствовали. Вид убегающего Михалыча еще больше разъярил баб, и они бросились вслед за ним. Баня стояла на косогоре, а Михалыч и по ровной-то дороге не смог бы управлять своим телом, поскольку между мозгом и конечностями, в щуплых просторах его тела плескался самогон и давал сбой, как в команды мозга, так и в их исполнение организмом. Поэтому при его попытке повернуть за угол бани он потерял равновесие и кубарем покатился вниз по косогору в заросли крапивы, где не ступала нога ни человека, ни толпы рассерженных баб. Заросли крапивы сомкнулись над Михалычем, и бабы потеряли его из виду. В том месте, где он застрял, буйно шевелились заросли и раздавались вопли ошалевшего Михалыча. Бабы побросали вниз, в крапиву, веники и пошли одеваться. Вот тебе и французская любовь — грустно пошутила Зинка. Да ладно тебе — пыталась успокоить ее Шурка: Комбинации ведь целые, шут с ними, кружевами, мужикам совсем не это надо. Зато мне надо — не унималась Зинка: Такую вещь испортил, паразит, а у него и отрезать-то нечего, кроме ушей. Комбинации бабы все же надели. У Зинки был такой вид, словно не она сама одевалась, а обряжала покойника, да и трудно было не согласиться с тем фактом, что, лишенные кружевной отделки, комбинации потеряли свою изюминку и смахивали на обычную крашеную марлю.
На следующее утро мать не обратила внимания на то, что Верка проснулась ни свет, ни заря, наспех позавтракала и убежала к Томке, а вместе с ней пропала подушечка с иголками и баночка с нитками. До обеда Верка ни разу не вернулась зареванной от своей подружки. И только когда Верка не пришла обедать, мать пошла ее искать туда, где подружки всегда играли — к забору, в зарослях смородины. Голосов не было слышно. Мать раздвинула кусты смородины и увидела то, чего никак не ожидала. Обе подружки сидели на домотканых ковриках и сосредоточенно занимались делом, ничего не замечая вокруг — протарахти по огороду трактор — они бы и его не заметили, о чем говорили торчащие изо рта кончики языков. В ящике сидели ушитые в белоснежные полоски кружев, как на свадьбе, все их куклы, даже на головах было что-то вроде косынок. Теперь мастерицы наряжали пупсиков, благо, что гора кружев на земле была еще приличной, и хватило бы нарядить в них не только пупсов, но и томкиного Мухтара. Томка орудовала ножницами, а Верка прихватывала на пупсе нитками очередной наряд. Тут уж мать закипела и выбралась на полянку. Томка со страху бросила ножницы и с криком: — Это все Верка, Верка! — юркнула в дыру. Мать схватила Верку и потащила в дом. Та не упиралась. На кухне мать взяла прут, не успевший засохнуть, и всыпала Верке по всем местам, которые подвернулись под руку. Верка недолго могла вытерпеть боль и громко разревелась, но мать это не остановило, и она отстегала дочь, после чего закрыла в детской спальне. Даже обед унесла ей за дверь.
На следующей неделе, после отъезда мужа, которому ничего не сказала, мать съездила в Красноярск, потратив на это целый день, и вернулась уставшей. Она привезла соседкам новые комбинации. Войдя в комнату к Верке, которая при виде мамки втянула голову в плечи, мать протянула Верке большую коробку: — Это тебе. В коробке лежала невиданной красоты кукла в ярком платье, с закрывающимися глазами, с пышными, как у Верки волосами. А куклы у вас получились красивые — вдруг произнесла мать: Вы приберите их, а то дождь намочит. Она повернулась и вышла, не закрыв дверь.

Послесловие

Рассказ этот всего лишь об одной частичке, об одном зернышке воспоминаний о детстве, которое было. Из миллионов таких зернышек и собирается урожай любви к родной стране. А патриотизм — это и есть любовь к своей стране, а не к правителям, которые подчас свои интересы выдают за интересы страны и норовят чувство патриотизма, как одеяло, натянуть на себя, укрываясь под ним. Маленькая Верка из 60-х годов выросла, стала матерью пятерых детей и бабушкой двенадцати внуков, которые никогда не узнают от нее ни про Цитру, ни про кружева. Они знают другое. Они знают, что их бабушка Вера любит и детей своих и внуков, любит больше, чем тех кукол из далекого детства, больше, чем себя и отвечают ей тем же самым.

Из прошлого

Цитра!.. Цитра!.. Цитра!.. — слышен звонкий детский голос, который словно кидает слова через высокий забор в соседский огород. Потом следует пауза, и в наступившей тишине через забор вместо слов летят комья земли. По ту сторону забора, куда летят слова — дразнилки вместе с комьями земли, стоит не какая-то там цитра или иное чудо-юдо, а всего лишь белокурая девчушка лет шести. Никто никогда не мог объяснить, откуда к девчушке прилипла эта кличка и что она означает, но кличка эта девчушке явно не нравилась. Если бы палящее сверху солнце могло разглядеть в подробностях эту сцену, оно увидело бы оттуда, сверху, невесомо — белый шар одуванчика, стебелек которого одет в девчоночье платье с прижатой к нему охапкой кукол. Но солнце слишком высоко для этого; оно видит целые материки, страны или, как сейчас, занято тем, что проливает тепло на весь Красноярский край с его селом Решеты, откуда и доносятся до светила эти крики. Солнце, конечно, всемогуще, но ему недоступны такие мелочи, как детские ссоры, поэтому оно не может их разглядеть со своей высоты во всех подробностях, хотя в оправдание свое оно могло бы сказать, что помнит всю эту историю и сейчас, несмотря на то, что случилась она давным-давно, в шестидесятые годы прошлого века.
Зато у этой истории есть еще один свидетель. Забор, разделяющий соседские огороды — он ведь не в небе, он тут, на Земле и давно успел привыкнуть к таким сценам, тем более, что, по причине его высоты, многие комья земли попадали в него, а не в тех, в кого летели.
Ни громкие крики, ни комья земли совсем не нравятся девчушке — одуванчику и она пытается ответить тем же в сторону соседского огорода, но ей это плохо удается. Левой ручонкой она прижимает целое семейство кукол, а правой рукой, наклоняясь, старается дотянуться до земли. Схватив, наконец, комок земли, она замахивается и из–за головы швыряет его через забор. Томка, Томка… родила… ребенка… — запыхавшись, пытается кричать она, но получается это откровенно слабо и не выглядит достойным ответом, тем более, что на концовку дразнилки вообще не хватило дыхания, и девчушка умолкла на половине фразы. Из–за забора опять полетели слова, но девчушка, словно признавая свое поражение в битве дразнилок и швырялок, поворачивается и уходит через огород к дому. Она уносит от забора своих кукол и обиду на подружку, лучше которой у нее нет. Обида жгучим луком выгоняет из глазенок слезки. И чего бы Томке так жадничать? Ведь с прошлого лета у Томки осталась целая куча красивых кружевных ленточек, которых хватило бы на армию кукол. А что на самом деле? На просьбу обшить кружевами новую куклу, мамкин подарок, Томка вместо кружев вдруг показала язык и ответила, что кружев у нее больше нет. Хоть Томка и старше, в школу ходит, но Верка ей никогда не уступает, с Веркой лучше дружить, чем ссориться, и если бы не куклы, то неизвестно кто первым убежал бы сейчас от забора.
Со своей охапкой кукол и с мокрыми глазами Верка вошла в дом и через кухню прошла в детскую спальню. Для Верки было привычным то, что мамка не обратила на нее внимания, как обычно, занятая своими ежедневными и ежеминутными делами. Непривычным было то, что на кухне работа кипела на этот раз не в две мамкины руки, а в четыре, и вторая пара рук принадлежала Томкиной мамке, тете Маше, чего раньше мамка никогда не допускала, везде и во всем успевая в две руки. Но Верка не заметила ни суматохи на кухне, заполненной кастрюлями, кастрюльками, блюдами и чашками, ни жара от плиты, тоже заставленной кастрюлищами, под крышками которых кипело и булькало, наполняя кухню ароматами вкуснятины. Глаза Верки были полны слез, отгораживавших ее от реальностей жизни. Она только успела услышать, уже стоя за дверью спальни, слова тети Маши: — Ну и чудо же у тебя Верка — смотришь на нее — ни дать ни взять — одуванчик в платьишке.
После кухонной жары прохлада спальни показалась Верке приятной, но Верку порадовало и удивило не это, а тот факт, что в спальне оказалась не только прохлада, но еще и ее сестра Валька. Их разделяла разница в пять лет жизни, превратившая для Верки общение со старшей сестрой в недостижимую мечту. Дружила Валька с себе подобными, считавшими себя взрослыми, девицами и не уделяла внимания таким малявкам, как Верка. В отличие от кухонной суеты, присутствие сестры не осталось незамеченным. Вмиг были забыты слезы и обиды, жизнь выходила на новый виток. Одуванчик в платье подошел к своей кроватке и положил на нее кукол. Валька сидела на своей кровати, и кровать ее была, конечно, больше, чем у Верки. У нее все было больше: и обувь, и платья, и шапки, и варежки. Все это словно поджидало веркиной очереди, чтобы после Вальки перебраться на голову, плечи, руки — ноги Верки, которая не считала все это нарядами и упорно не хотела носить, особенно — платья, по непонятным причинам и с непонятным упорством рвавшиеся на ней в первый же день. Никакие мамкины наказания не могли изменить ситуацию. Сейчас, в полумраке, от закрытых штор, спальни Верка увидела, что сестра не просто сидит на своей кровати, а занята делом, которое заставило Верку забыть про все вопросы к ней и вообще обо всем. На кровати у Вальки лежала большая гора цветов, и сестра старательно собирала из них букет. Цветы были необыкновенные, таких Верка не видела за свою длинную дошкольную жизнь. Ярко оранжевые бутоны на зеленом стебельке, украшенном узкими листочками.
Каждый раз при виде чего-то красивого Верка замирала, и ее маленькое сердечко замедляло свой стук, словно опасаясь спугнуть это красивое. В этот раз было то же самое. Затаив дыхание, она подошла к сестре и молча следила за ее движениями, не осмеливаясь нарушить тишину. Валька продолжала свое занятие, не обращая внимания на сестру, которая больше не могла терпеть: — Валя, что это, — шепотом спросила она. — Не видишь? — ответила Валька: — Цветы это. Огоньками их называют или сибирской розой. Верка не подозревала, насколько сильно эти цветы были похожи на настоящие розы. Она осторожно взяла в руки один из них, не представляя, что такое розы и что такое шипы, Никаких шипов эти сказочно красивые цветы не имели; они были не такие гордые, как розы, а простые, сибирские, свои. В жизнь Верки еще не ворвались деньги и не превратились в мерило радости, эквивалент счастья. Она держала этот цветок и в нем воплотились для нее и радость, и счастье, и богатство, обладание которым превратит этот миг в памятную веху, что запомнится ей на всю жизнь и будет сверкать яркой картинкой в книге памяти независимо от ее воли.
Верка была в том возрасте, когда познают мир уже не ногами, не руками, не глазами: она познавала мир вопросами, сыпавшимися из нее как из рога изобилия. Валя, откуда это? — опять прошептала она, не отрывая глаз от цветка. Вопросы теснились в ее голове, обгоняя друг друга. Откуда? Из лесу, откуда же еще, — удостоила ее ответом Валька, что само по себе было редкостью. Верка совсем осмелела: Валь, а зачем это? Ты себе нарвала столько цветов? Ты что?! — почему-то возмутилась сестра: Это подарок, я из лесу принесла. У мамки день рождения сегодня. Это ей подарок от меня, — закончила она с гордостью. Сердце у Верки сжалось. Она знала, что ей никогда не подарить мамке такие цветы. А ведь мамка купила куклу, привезла из какого-то Красноярска, и такой куклы не было даже у ее подружки Томки. Да, — продолжала Валька: Сегодня будет много гостей, праздник будет, все будут мамку поздравлять и дарить ей подарки. Валька уже заканчивала превращать охапку цветов в букет, а вместе с этим закончила и свою речь: А ты малявка, и подарки дарить не умеешь, иди, гуляй. Полюбовавшись букетом, она поставила его в вазу.
Да, это был подарок! Букет словно освещал полумрак спальни своей красотой. Что там говорить — пятый класс — это не шутки, разве интересны Вальке ее вопросы? Верка вышла из прохлады спальни в кухонную жару и стояла, прислонившись к двери.
«Ты чего?» —спросила ее мамка: Есть будешь? Через открытую дверь был виден в большой комнате длинный стол, празднично накрытый и напоминавший поле битвы, готовое сразиться с аппетитом армии гостей. Верка продолжала подпирать спиной дверь спальни, не собираясь уходить. Ну что? Так и будешь стоять? — мамка вышла из большой комнаты: Иди тогда гуляй, скоро гости будут. Верка упорно смотрела в пол: Мамка, дай мне денег. Мать от неожиданности забыла, зачем шла на кухню, споткнувшись об эту просьбу, в которой впервые услышала от дочери про деньги. Куда тебе деньги? Зачем? — удивилась она. И тут Верка не выдержала: Я подарок куплю тебе, на день рождения. Дай мне денег. Мамка засмеялась, а вместе с ней и томкина мамка тоже. Мамка вынула из своей сумки кошелек: Ну, раз такое дело, то возьми, да не потеряй. Верка протянула кверху ладошки и мамка насыпала туда монет, ни одной из которых Верка не знала — какую силу они имеют и что на них можно купить. Но ей это и неважно было. У нее теперь были настоящие деньги! Она зажала их в кулачках и выскочила во двор, оттуда на улицу, а по улице — туда, в сторону магазина, где она не раз была с мамкой и видела, как можно все покупать за эти деньги. Сердечко ее радостно билось. Пусть сейчас Томка сидит дома одна, ей не до Томки.
Не успела она отойти подальше от дома, как вдруг увидела своего папку, идущего к дому. Он сегодня был должен приехать с лесозаготовок, где работал вальщиком. Верка никак не могла понять где, как и зачем папка ее валяет лес. Сейчас папка шел домой и тащил на спине какую-то тумбочку. Вся мебель у них в доме была сделана его руками и ни у кого в поселке такой мебели не было. Наверное, любовь к красивому передалась Верке от папки. Вот и тумбочку новую он не просто сделал, а выточил из дерева каждую деталь; словно деревянные узоры украшали всю тумбочку. Верка обрадовалась, как всегда, приезду отца и бросилась к нему. Когда она была совсем маленькой, то в каждый его приезд из леса она любила забираться к нему на колени, а забравшись, жаловалась ему: А мамка меня бива, бива, — и показывала ручонкой те места, которые настигло мамкино наказание. Отец защищал Верку и сердито выговаривал своей жене за эти жалобы, но мать была непреклонна. Вместо оправданий сама шла в атаку на них с Веркой, в ярких красках описывая те события, когда ей приходилось вычерпывать сметану из валенка, вытаскивать котенка из кастрюли с компотом, выливать щи, засыпанные сахаром или отдирать от пола прибитые гвоздями тапочки. Все эти рассказы только веселили папку.
Заметив улепетывавшую от дома дочь, он поставил тумбочку на землю и присел на корточки. Верка услышала, как сидевшие у калитки бабки говорили: Погляди, Степка какой нарядный, видать, подарок опять Шурке сделал. А сзади — то, на тумбочке, гляньте — надпись сделал: Любимой жене на юбилей. Вот везет же этой Шурке. Верка все это слышала, но мысли ее были о другом, и она затараторила: Папка, мне мамка деньги дала, я за подарком иду, в магазин! Я быстро схожу и вернусь. В ответ папка весело рассмеялся и поцеловал дочь: Совсем ты большая стала, если мамка тебя отпустила. Только возвращайся побыстрей, ладно? Он погладил дочь по голове.
В магазин Верка вошла, запыхавшись, с монетами в потных кулачках. За дверью магазина царила атмосфера, пропитанная смесью запахов селедки, соленых огурцов, табака и упаковочной бумаги, огромные рулоны которой стояли в углу. В магазине кроме этих запахов и продавщицы тети Люси никого не было. Верка, затаив дыхание, подошла к прилавку, выглядывая из-за него на тетю Люсю, которая ей обрадовалась: Верунчик, ты зачем пришла? У вас сегодня праздник дома, а ты здесь стоишь. Вот, — Верка протянула вверх кулачки и выложила на прилавок монетки из потных ладошек: Тетя Люся, я за подарком пришла. Мне подарок нужен для мамки. Свободная от власти денег, она могла позволить себе свое желание, незапачканное разумом взрослой жизни.
Тетя Люся, любуясь одуванчиком, торчавшим с другой стороны прилавка, всплеснула руками, то ли охнула, то ли ойкнула и быстрым движением руки, словно смахнула с глаз невидимую паутинку: Давай твои денежки, Верунчик, сейчас мы выберем твоей мамке подарок. Обязательно. Она засуетилась за прилавком, сбегала в подсобку и принесла оттуда аккуратный сверток, тщательно упакованный, как будто заранее приготовленный. Продавщица перевязала сверток яркой лентой и через прилавок наклонилась к покупательнице: Держи, одуванчик, твоей мамке подарок от тебя. Он не тяжелый. А это тебе, — и она сунула в карман платьишка голого пупсенка. Тетя Люся проводила Верку до двери со словами: Подарок этот ты подари мамке обязательно при всех, чтобы все гости видели.
Верке не стоило большого труда и лишних усилий выполнить это торговое напутствие, потому что дома она застала всех гостей сидящими за столом и прямиком, при всех обалдевших гостях вручила этот нетяжелый сверток. Когда изумленная мамка развернула сверток, обалдевшие от удивления гости обалдели еще и от восторга при виде кофты, что извлекла из пакета именинница. Что–то подобное этой кофте видели в поселке несколько раз на жене директора леспромхоза в те дни, когда он встречал комиссию из главка. Именинница держала перед собой кофту, и в голове ее все смешалось, слов у нее не было. — Верка, это что такое? Ты где это взяла? — по привычке строго спросила мать, пытаясь овладеть ситуацией. Верка сама никак не ожидала увидеть такую красоту в своем свертке. Она не понимала поведения мамки, не увидев радости в ее глазах. Я в магазине купила, — испуганно начала она: — Это тебе подарок, тетя Люся мне дала, — и губы ее задрожали. Длилось это буквально мгновенья, в которые вмешался папка. Он громко рассмеялся и поднял на руки Верку: Цветы это. Огоньками их называют или сибирской розой. Верка не подозревала, насколько сильно эти цветы были похожи на настоящие розы. Она осторожно взяла в руки один из них, не представляя, что такое розы и что такое шипы, Никаких шипов эти сказочно красивые цветы не имели; они были не такие гордые, как розы, а простые, сибирские, свои. В жизнь Верки еще не ворвались деньги и не превратились в мерило радости, эквивалент счастья. Она держала этот цветок и в нем воплотились для нее и радость, и счастье, и богатство, обладание которым превратит этот миг в памятную веху, что запомнится ей на всю жизнь и будет сверкать яркой картинкой в книге памяти независимо от ее воли.
Верка была в том возрасте, когда познают мир уже не ногами, не руками, не глазами: она познавала мир вопросами, сыпавшимися из нее как из рога изобилия. Валя, откуда это? — опять прошептала она, не отрывая глаз от цветка. Вопросы теснились в ее голове, обгоняя друг друга. Откуда? Из лесу, откуда же еще, — удостоила ее ответом Валька, что само по себе было редкостью. Верка совсем осмелела: Валь, а зачем это? Ты себе нарвала столько цветов? Ты что?! — почему — то возмутилась сестра: — Это подарок, я из лесу принесла. У мамки день рождения сегодня. Это ей подарок от меня, Цветы это. Огоньками их называют или сибирской розой. Верка не подозревала, насколько сильно эти цветы были похожи на настоящие розы. Она осторожно взяла в руки один из них, не представляя, что такое розы и что такое шипы, Никаких шипов эти сказочно красивые цветы не имели; они были не такие гордые, как розы, а простые, сибирские, свои. В жизнь Верки еще не ворвались деньги и не превратились в мерило радости, эквивалент счастья. Она держала этот цветок и в нем воплотились для нее и радость, и счастье, и богатство, обладание которым превратит этот миг в памятную веху, что запомнится ей на всю жизнь и будет сверкать яркой картинкой в книге памяти независимо от ее воли.
Верка была в том возрасте, когда познают мир уже не ногами, не руками, не глазами: она познавала мир вопросами, сыпавшимися из нее как из рога изобилия. Валя, откуда это? — опять прошептала она, не отрывая глаз от цветка. Вопросы теснились в ее голове, обгоняя друг друга. Откуда? Из лесу, откуда же еще, — удостоила ее ответом Валька, что само по себе было редкостью. Верка совсем осмелела: Валь, а зачем это? Ты себе нарвала столько цветов? Ты что?! — почему — то возмутилась сестра: Это подарок, я из лесу принесла. У мамки день рождения сегодня. Это ей подарок от меня, — закончила она с гордостью. Сердце у Верки сжалось. Она знала, что ей никогда не подарить мамке такие цветы. А ведь мамка купила куклу, привезла из какого-то Красноярска, и такой куклы не было даже у ее подружки Томки. Да, — продолжала Валька: Сегодня будет много гостей, праздник будет, все будут мамку поздравлять и дарить ей подарки. Валька уже заканчивала превращать охапку цветов в букет, а вместе с этим закончила и свою речь: А ты малявка, и подарки дарить не умеешь, иди, гуляй. Полюбовавшись букетом, она поставила его в вазу.
Да, это был подарок! Букет словно освещал полумрак спальни своей красотой. Что там говорить — пятый класс — это не шутки, разве интересны Вальке ее вопросы? Верка вышла из прохлады спальни в кухонную жару и стояла, прислонившись к двери.
Ты чего? — спросила ее мамка: Есть будешь? Через открытую дверь был виден в большой комнате длинный стол, празднично накрытый и напоминавший поле битвы, готовое сразиться с аппетитом армии гостей. Верка продолжала подпирать спиной дверь спальни, не собираясь уходить. Ну что? Так и будешь стоять? — мамка вышла из большой комнаты: Иди тогда гуляй, скоро гости будут. Верка упорно смотрела в пол: Мамка, дай мне денег. Мать от неожиданности забыла, зачем шла на кухню, споткнувшись об эту просьбу, в которой впервые услышала от дочери про деньги. Куда тебе деньги? Зачем? — удивилась она. И тут Верка не выдержала: Я подарок куплю тебе, на день рождения. Дай мне денег. Мамка засмеялась, а вместе с ней и томкина мамка тоже. Мамка вынула из своей сумки кошелек: Ну, раз такое дело, то возьми, да не потеряй. Верка протянула кверху ладошки и мамка насыпала туда монет, ни одной из которых Верка не знала — какую силу они имеют и что на них можно купить. Но ей это и неважно было. У нее теперь были настоящие деньги! Она зажала их в кулачках и выскочила во двор, оттуда на улицу, а по улице — туда, в сторону магазина, где она не раз была с мамкой и видела, как можно все покупать за эти деньги. Сердечко ее радостно билось. Пусть сейчас Томка сидит дома одна, ей не до Томки.
Не успела она отойти подальше от дома, как вдруг увидела своего папку, идущего к дому. Он сегодня был должен приехать с лесозаготовок, где работал вальщиком. Верка никак не могла понять где, как и зачем папка ее валяет лес. Сейчас папка шел домой и тащил на спине какую-то тумбочку. Вся мебель у них в доме была сделана его руками и ни у кого в поселке такой мебели не было. Наверное, любовь к красивому передалась Верке от папки. Вот и тумбочку новую он не просто сделал, а выточил из дерева каждую деталь; словно деревянные узоры украшали всю тумбочку. Верка обрадовалась, как всегда, приезду отца и бросилась к нему. Когда она была совсем маленькой, то в каждый его приезд из леса она любила забираться к нему на колени, а забравшись, жаловалась ему: А мамка меня бива, бива, — и показывала ручонкой те места, которые настигло мамкино наказание. Отец защищал Верку и сердито выговаривал своей жене за эти жалобы, но мать была непреклонна. Вместо оправданий сама шла в атаку на них с Веркой, в ярких красках описывая те события, когда ей приходилось вычерпывать сметану из валенка, вытаскивать котенка из кастрюли с компотом, выливать щи, засыпанные сахаром или отдирать от пола прибитые гвоздями тапочки. Все эти рассказы только веселили папку.
Заметив улепетывавшую от дома дочь, он поставил тумбочку на землю и присел на корточки. Верка услышала, как сидевшие у калитки бабки говорили: Погляди, Степка какой нарядный, видать, подарок опять Шурке сделал. А сзади — то, на тумбочке, гляньте — надпись сделал: Любимой жене на юбилей. Вот везет же этой Шурке. Верка все это слышала, но мысли ее были о другом, и она затараторила: Папка, мне мамка деньги дала, я за подарком иду, в магазин! Я быстро схожу и вернусь. В ответ папка весело рассмеялся и поцеловал дочь: Совсем ты большая стала, если мамка тебя отпустила. Только возвращайся побыстрей, ладно? Он погладил дочь по голове.
В магазин Верка вошла, запыхавшись, с монетами в потных кулачках. За дверью магазина царила атмосфера, пропитанная смесью запахов селедки, соленых огурцов, табака и упаковочной бумаги, огромные рулоны которой стояли в углу. В магазине кроме этих запахов и продавщицы тети Люси никого не было. Верка, затаив дыхание, подошла к прилавку, выглядывая из-за него на тетю Люсю, которая ей обрадовалась: Верунчик, ты зачем пришла? У вас сегодня праздник дома, а ты здесь стоишь. Вот, — Верка протянула вверх кулачки и выложила на прилавок монетки из потных ладошек: Тетя Люся, я за подарком пришла. Мне подарок нужен для мамки. Свободная от власти денег, она могла позволить себе свое желание, незапачканное разумом взрослой жизни.
Тетя Люся, любуясь одуванчиком, торчавшим с другой стороны прилавка, всплеснула руками, то ли охнула, то ли ойкнула и быстрым движением руки, словно смахнула с глаз невидимую паутинку: Давай твои денежки, Верунчик, сейчас мы выберем твоей мамке подарок. Обязательно. Она засуетилась за прилавком, сбегала в подсобку и принесла оттуда аккуратный сверток, тщательно упакованный, как будто заранее приготовленный. Продавщица перевязала сверток яркой лентой и через прилавок наклонилась к покупательнице: Держи, одуванчик, твоей мамке подарок от тебя. Он не тяжелый. А это тебе, — и она сунула в карман платьишка голого пупсенка. Тетя Люся проводила Верку до двери со словами: Подарок этот ты подари мамке обязательно при всех, чтобы все гости видели.
Верке не стоило большого труда и лишних усилий выполнить это торговое напутствие, потому что дома она застала всех гостей сидящими за столом и прямиком, при всех обалдевших гостях вручила этот нетяжелый сверток. Когда изумленная мамка развернула сверток, обалдевшие от удивления гости обалдели еще и от восторга при виде кофты, что извлекла из пакета именинница. Что–то подобное этой кофте видели в поселке несколько раз на жене директора леспромхоза в те дни, когда он встречал комиссию из главка. Именинница держала перед собой кофту, и в голове ее все смешалось, слов у нее не было. — Верка, это что такое? Ты где это взяла? — по привычке строго спросила мать, пытаясь овладеть ситуацией. Верка сама никак не ожидала увидеть такую красоту в своем свертке. Она не понимала поведения мамки, не увидев радости в ее глазах. Я в магазине купила, — испуганно начала она: — Это тебе подарок, тетя Люся мне дала, — и губы ее задрожали. Длилось это буквально мгновенья, в которые вмешался папка. Он громко рассмеялся и поднял на руки Верку: Цветы это. Огоньками их называют или сибирской розой. Верка не подозревала, насколько сильно эти цветы были похожи на настоящие розы. Она осторожно взяла в руки один из них, не представляя, что такое розы и что такое шипы, Никаких шипов эти сказочно красивые цветы не имели; они были не такие гордые, как розы, а простые, сибирские, свои. В жизнь Верки еще не ворвались деньги и не превратились в мерило радости, эквивалент счастья. Она держала этот цветок и в нем воплотились для нее и радость, и счастье, и богатство, обладание которым превратит этот миг в памятную веху, что запомнится ей на всю жизнь и будет сверкать яркой картинкой в книге памяти независимо от ее воли.
Верка была в том возрасте, когда познают мир уже не ногами, не руками, не глазами: она познавала мир вопросами, сыпавшимися из нее как из рога изобилия. Валя, откуда это? — опять прошептала она, не отрывая глаз от цветка. Вопросы теснились в ее голове, обгоняя друг друга. Откуда? Из лесу, откуда же еще, — удостоила ее ответом Валька, что само по себе было редкостью. Верка совсем осмелела: Валь, а зачем это? Ты себе нарвала столько цветов? Ты что?! — почему — то возмутилась сестра: Цветы это. Огоньками их называют или сибирской розой. Верка не подозревала, насколько сильно эти цветы были похожи на настоящие розы. Она осторожно взяла в руки один из них, не представляя, что такое розы и что такое шипы, Никаких шипов эти сказочно красивые цветы не имели; они были не такие гордые, как розы, а простые, сибирские, свои. В жизнь Верки еще не ворвались деньги и не превратились в мерило радости, эквивалент счастья. Она держала этот цветок и в нем воплотились для нее и радость, и счастье, и богатство, обладание которым превратит этот миг в памятную веху, что запомнится ей на всю жизнь и будет сверкать яркой картинкой в книге памяти независимо от ее воли.
Верка была в том возрасте, когда познают мир уже не ногами, не руками, не глазами: она познавала мир вопросами, сыпавшимися из нее как из рога изобилия. Валя, откуда это? — опять прошептала она, не отрывая глаз от цветка. Вопросы теснились в ее голове, обгоняя друг друга. Откуда? Из лесу, откуда же еще, — удостоила ее ответом Валька, что само по себе было редкостью. Верка совсем осмелела: Валь, а зачем это? Ты себе нарвала столько цветов? Ты что?! — почему-то возмутилась сестра: — Это подарок, я из лесу принесла. У мамки день рождения сегодня. Это ей подарок от меня, — закончила она с гордостью. Сердце у Верки сжалось. Она знала, что ей никогда не подарить мамке такие цветы. А ведь мамка купила куклу, привезла из какого-то Красноярска, и такой куклы не было даже у ее подружки Томки. Да, — продолжала Валька: — Сегодня будет много гостей, праздник будет, все будут мамку поздравлять и дарить ей подарки. Валька уже заканчивала превращать охапку цветов в букет, а вместе с этим закончила и свою речь: — А ты малявка, и подарки дарить не умеешь, иди, гуляй. Полюбовавшись букетом, она поставила его в вазу.
Да, это был подарок! Букет словно освещал полумрак спальни своей красотой. Что там говорить — пятый класс — это не шутки, разве интересны Вальке ее вопросы? Верка вышла из прохлады спальни в кухонную жару и стояла, прислонившись к двери.
Ты чего? — спросила ее мамка: — Есть будешь? Через открытую дверь был виден в большой комнате длинный стол, празднично накрытый и напоминавший поле битвы, готовое сразиться с аппетитом армии гостей. Верка продолжала подпирать спиной дверь спальни, не собираясь уходить. Ну что? Так и будешь стоять? — мамка вышла из большой комнаты: Иди тогда гуляй, скоро гости будут. Верка упорно смотрела в пол: Мамка, дай мне денег. Мать от неожиданности забыла, зачем шла на кухню, споткнувшись об эту просьбу, в которой впервые услышала от дочери про деньги. Куда тебе деньги? Зачем? — удивилась она. И тут Верка не выдержала: Я подарок куплю тебе, на день рождения. Дай мне денег. Мамка засмеялась, а вместе с ней и Томкина мамка тоже. Мамка вынула из своей сумки кошелек: Ну, раз такое дело, то возьми, да не потеряй. Верка протянула кверху ладошки и мамка насыпала туда монет, ни одной из которых Верка не знала — какую силу они имеют и что на них можно купить. Но ей это и неважно было. У нее теперь были настоящие деньги! Она зажала их в кулачках и выскочила во двор, оттуда на улицу, а по улице — туда, в сторону магазина, где она не раз была с мамкой и видела, как можно все покупать за эти деньги. Сердечко ее радостно билось. Пусть сейчас Томка сидит дома одна, ей не до Томки.
Не успела она отойти подальше от дома, как вдруг увидела своего папку, идущего к дому. Он сегодня был должен приехать с лесозаготовок, где работал вальщиком. Верка никак не могла понять где, как и зачем папка ее валяет лес. Сейчас папка шел домой и тащил на спине какую-то тумбочку. Вся мебель у них в доме была сделана его руками и ни у кого в поселке такой мебели не было. Наверное, любовь к красивому передалась Верке от папки. Вот и тумбочку новую он не просто сделал, а выточил из дерева каждую деталь; словно деревянные узоры украшали всю тумбочку. Верка обрадовалась, как всегда, приезду отца и бросилась к нему. Когда она была совсем маленькой, то в каждый его приезд из леса она любила забираться к нему на колени, а забравшись, жаловалась ему: — А мамка меня бива, бива, — и показывала ручонкой те места, которые настигло мамкино наказание. Отец защищал Верку и сердито выговаривал своей жене за эти жалобы, но мать была непреклонна. Вместо оправданий сама шла в атаку на них с Веркой, в ярких красках описывая те события, когда ей приходилось вычерпывать сметану из валенка, вытаскивать котенка из кастрюли с компотом, выливать щи, засыпанные сахаром или отдирать от пола прибитые гвоздями тапочки. Все эти рассказы только веселили папку.
Заметив улепетывавшую от дома дочь, он поставил тумбочку на землю и присел на корточки. Верка услышала, как сидевшие у калитки бабки говорили: — Погляди, Степка какой нарядный, видать, подарок опять Шурке сделал. А сзади-то, на тумбочке, гляньте — надпись сделал: Любимой жене на юбилей. Вот везет же этой Шурке. Верка все это слышала, но мысли ее были о другом, и она затараторила: Папка, мне мамка деньги дала, я за подарком иду, в магазин! Я быстро схожу и вернусь. В ответ папка весело рассмеялся и поцеловал дочь: — Совсем ты большая стала, если мамка тебя отпустила. Только возвращайся побыстрей, ладно? Он погладил дочь по голове.
В магазин Верка вошла, запыхавшись, с монетами в потных кулачках. За дверью магазина царила атмосфера, пропитанная смесью запахов селедки, соленых огурцов, табака и упаковочной бумаги, огромные рулоны которой стояли в углу. В магазине кроме этих запахов и продавщицы тети Люси никого не было. Верка, затаив дыхание, подошла к прилавку, выглядывая из-за него на тетю Люсю, которая ей обрадовалась: Верунчик, ты зачем пришла? У вас сегодня праздник дома, а ты здесь стоишь. Вот, — Верка протянула вверх кулачки и выложила на прилавок монетки из потных ладошек: Тетя Люся, я за подарком пришла. Мне подарок нужен для мамки. — Свободная от власти денег, она могла позволить себе свое желание, незапачканное разумом взрослой жизни.
Тетя Люся, любуясь одуванчиком, торчавшим с другой стороны прилавка, всплеснула руками, то ли охнула, то ли ойкнула и быстрым движением руки, словно смахнула с глаз невидимую паутинку: — Давай твои денежки, Верунчик, сейчас мы выберем твоей мамке подарок. Обязательно. Она засуетилась за прилавком, сбегала в подсобку и принесла оттуда аккуратный сверток, тщательно упакованный, как будто заранее приготовленный. Продавщица перевязала сверток яркой лентой и через прилавок наклонилась к покупательнице: Держи, одуванчик, твоей мамке подарок от тебя. Он не тяжелый. А это тебе, — и она сунула в карман платьишка голого пупсенка. Тетя Люся проводила Верку до двери со словами: Подарок этот ты подари мамке обязательно при всех, чтобы все гости видели.
Верке не стоило большого труда и лишних усилий выполнить это торговое напутствие, потому что дома она застала всех гостей сидящими за столом и прямиком, при всех обалдевших гостях вручила этот нетяжелый сверток. Когда изумленная мамка развернула сверток, обалдевшие от удивления гости обалдели еще и от восторга при виде кофты, что извлекла из пакета именинница. Что–то подобное этой кофте видели в поселке несколько раз на жене директора леспромхоза в те дни, когда он встречал комиссию из главка. Именинница держала перед собой кофту, и в голове ее все смешалось, слов у нее не было. Верка, это что такое? Ты где это взяла? — по привычке строго спросила мать, пытаясь овладеть ситуацией. Верка сама никак не ожидала увидеть такую красоту в своем свертке. Она не понимала поведения мамки, не увидев радости в ее глазах. Я в магазине купила, — испуганно начала она: — Это тебе подарок, тетя Люся мне дала, — и губы ее задрожали. Длилось это буквально мгновенья, в которые вмешался папка. Он громко рассмеялся и поднял на руки Верку: Вот это молодец у меня дочь, папку обставила! Вот это да!.. Шурка! — он обнял жену: ты у нас теперь королевой будешь с такой дочерью! Ну-ка, давай примерь обновку! И все вокруг разом загомонили, поддерживая просьбу отца, наперебой расхваливая Верку, которая расцвела на руках у отца и увидела, как зарумянились мамкины щеки. Мамка осторожно, словно хрустальную, надела невиданную кофту, и гости притихли, любуясь красотой, имеющей свойство преображать жизнь и тех, кто ею обладает и тех, кто ею любуется, помещая тех и других на одну полку радости жизни.
Событие это, Веркин подарок, вышло далеко за пределы дня рождения и мамке пришлось потом целую неделю показывать подарок, примеряя каждый вечер кофту перед очередными жаждущими полюбоваться красотой. Верке не дано было знать, что на следующий день мамка, узнав цену этого подарка у Люськи, в ужасе пыталась вернуть его обратно, но Люська была непреклонна: — Даже не думай. Это тебе дочка подарила. Выплатишь за два месяца, я подожду. Да и видели все тебя в ней, неудобно возвращать теперь.
Да, красота преображает любую жизнь и Верка в этом убедилась. Поздно ночью, когда гости разошлись, наплясавшись под папкину гармошку, Валька подошла и присела к Верке на краешек кровати. Глаза у Верки слипались и ей казалось, что это сон. Валька только погладила ее по плечу: А ты хоть и малявка, но совсем не малявка, ты молодец. Слова эти накрыли Верку теплым одеялом сна, и даже во сне она чувствовала теплую ладонь своей старшей, ставшей такой близкой, сестры.
На следующее утро Верка проснулась раньше всех. Первое, что она увидела, были цветы, ярко оранжевые сибирские розы. Несколько цветков стояли в банке на тумбочке возле ее кроватки. Верка лежала, смотрела на них, боясь моргнуть и потерять из виду эту картинку. Лежать долго Верка не могла и с этой ее неспособности спокойно лежать каждый день начинались новые приключения, многие из которых по вечерам оценивались мамкиным свежесрезанным прутом. Вот и сейчас она смотрела на сказочные цветы, а вопросы колокольчиками звучали в ее голове, лишая покоя хозяйку головы. Поэтому хозяйка поднялась и потопала к кровати сестры. Валь, а, Валь, — потрясла Верка спящую за плечо, которая, не открывая глаз, пробормотала: — Чего тебе? — Валь, а где ты нашла такие цветы? Валя сквозь сон даже не рассердилась: В лесу насобирали, на Заячьей поляне, там, у болота, — и сестра повернулась на другой бок.
Слова сестры порывом ветра выдули Верку из спальни, причем она успела одеться и прихватить с собой цветочки со своей тумбочки. Верка знала куда идет и вскоре оказалась на границе их отношений с Томкой, у дыры в заборе, связывавшей их крепче любых канатов. Это в доме все спали, а на улице солнце было уже высоко и Томка словно поджидала подружку за забором, играя своими куклами. Верка пришла, но она была без кукол; в руках ее были цветы, а в глазах плескалось море желания поделиться с Томкой островком радости. Томка! Томка! — затараторила она, еще не успев полностью пролезть через дыру, — Смотри какие у меня цветы! Это Валька мамке подарила и мне тоже. Я тебе их принесла, их надо в банку поставить.
Томка цветы взяла, но глаза ее не загорелись: — Ну и что? Я видела такие цветы, мы с мамкой в лесу видели. — Томка унесла в дом цветы, а когда вернулась, то Верка стала горячо уговаривать ее пойти за цветами. Душа ее переполнялась желанием одарить весь мир, но прежде всего в том мире ей хотелось сделать подарок своей бабушке Эльзе, маме ее папки, которая сильно болела. Ее не было вчера на дне рождения. Верка знала из рассказа папки, что давно, после войны, его мамка охраняла стадо коров от волков, ездила на лошади. Однажды лошадь испугалась волков и прыгнула через изгородь. Бабушка Эльза перелетела через голову лошади, а лошадь наступила ей копытом на грудь. С тех пор бабушка Эльза постоянно болела. Об этом Верка знала, но она не знала, что ее бабушка — латышка, не знала, что высланы они были с дедушкой в Сибирь в давние-давние годы, а дедушку отправили потом еще дальше, в Магадан, где затерялся его след, словно и не было человека. Не знала Верка, что папка ее родился здесь, в Решетах и назвали его Степаном в угоду законам времени. Не знала маленькая Верка, что история ее семьи могла быть отражением истории страны тех давних времен, когда в мясорубке истории перемалывались тысячи и тысячи судеб, не знала, и не надо было ей это знать. Она знала другое, что ей надо найти цветы для своей бабушки. Поэтому Верка продолжала уговаривать Томку пойти за цветами, которая и не собиралась отказываться. Томка, школьница, старше Верки, всегда тянулась хвостиком за Веркой, участвуя во всех ее приключениях. Томка сходила в дом и привела четырехлетнего Генку, который даже для Верки казался малявкой. Оставить его было не с кем — родители еще спали. Верка тоже сбегала домой и принесла в дорогу бутылку воды, ватрушек и кусков пирога с праздничного стола. Дружной компанией они прошли мимо Томкиного Мухтара, вышли на пустынную по-субботнему улицу и направились в сторону леса.
Мамка Томки первой забеспокоилась. Обнаружив в доме вместо детей банку с цветами со вчерашнего дня рождения, она заподозрила веркины проделки. Днем те и другие родители приходили в себя после затянувшегося допоздна празднования, но к ужину в обоих домах было не до ужина. Сначала опросили всю улицу и оказалось, что детей никто не видел. Подружки на соседних улицах тоже ничего не могли сказать. В те, далекие уже, времена не было никаких МЧС и тому подобных всемогущих контор, но люди были дееспособны настолько, что сами могли позаботиться о себе и о других. По мере расширения круга поиска детей к нему подключались все те, кто ничего не мог ответить на вопросы о них и вскоре сельчане, побросав свои дела, столпились огромной толпой у дома Шурки, вчерашней именинницы. Все наперебой выдвигали свои варианты поисков, не зная, с какого из них начать. К счастью, Валька рассказала мамке, что Верка расспрашивала ее про цветы и про то, где их можно найти. Зная Верку, нетрудно было догадаться, куда унесли ее ноги, не давая покоя голове, а заодно и Томке с Генкой. Все потянулись огромной толпой прочесывать лес. Дети нередко терялись в лесу, и сельчане знали, что надо делать. По дороге все только и обсуждали Веркин подарок, не переставая удивляться.
Солнце стояло еще высоко, а до Заячьей поляны было недалеко. Поляна эта находилась на опушке леса и переходила в болотистую низину, которую летом обходили стороной, а осенью ходили за клюквой в первые морозы. Больше всех опасалась Валька — она знала, что огоньков, так нужных Верке, там почти не осталось. Опасения эти подтвердились, когда на поляне нашли только бутылку, судя по запаху, из-под воды. Все поняли, что дело принимает серьезный поворот, и смех в толпе притих сам собой. Люди разбрелись в разные стороны и цепью пошли вглубь леса. Поиски продолжались недолго, потому что, не увидев цветов на поляне, Верка повела всю компанию через поляну прямиком на болото, больше походившее на безобидный травянистый лужок, густо усеянный ярко оранжевыми сибирскими розами. Цветов было много, и ребятишки не успели далеко пробраться в болото. Яркие цветы заманили детей своей красотой в гибельную топь, но своим изобилием спасли им жизнь, потому что трясина была дальше, и она никогда не отдавала свои жертвы.
Дальше всех из компании в болоте стояла Верка. Она ничего уже не могла поделать и хоть как-то изменить свое положение. Ноги ее увязли выше колен и она не могла даже на месте повернуться назад, стоя спиной и к поляне, и к Томке с Генкой. Позади нее, шагах в пяти, увязла Томка. Она была крепче Верки, и увязла меньше, ниже колен, но болото держало ее крепко и приковало к одному месту. Видимо, Томка несколько раз падала в своих попытках вырваться из цепких лап трясины — платье у нее было все в грязи, руки густо измазаны, а вокруг в изобилии валялись сорванные цветы-огоньки. Тут же, позади подружек, оказался и малыш Генка. Он, видимо, пытался топать за сестрой, но на первых шагах увяз и уже не мог выбраться. Генка был перемазан грязью больше Томки, по макушку. Грязными руками он размазывал слезы по лицу, но к моменту спасения слезы у него давно кончились, и он только часто икал, не имея сил и слез плакать. Верка стояла спиной к поляне, но когда до нее добрались, то оказалось, что она отчаянно прижимает ручонками к груди большую охапку сибирских роз, боясь шевельнуться. Вокруг нее, с боков и впереди нее болото было усеяно оранжевыми цветами и выглядело это так, будто они столпились вокруг и любовались тем, как сорванные их собратья украшают эту девочку.
Далеко разнеслись крики: — Нашлись! Нашлись! — Собрался весь народ, и к тому времени вся компания была очищена от грязи и успокоена, только Генка продолжал дрожать мелкой дрожью. Подбежавший папка подхватил Верку на руки и прижал к себе, а она продолжала крепко обнимать свой яркий букет. Дочка, да брось ты его! Сколько можно его держать?! — начал было уговаривать ее отец. Но дочь тихо ответила: — Нет, что ты?! Это для моей бабушки.