Писать возможно только однобоко. Только избирая позицию. Одну.
Если же писать, учитывая многие позиции, то получится многомудро и скучно.
Это как Инь и Ян. В нашем мире возможны только они. В противоборстве.
Правда, Инь может содержать капельку Ян, а Ян капельку Инь, но не больше.
Если же Инь растворится в Ян, или Ян в Инь, или оба одновременно (чтобы никому не было обидно) кинутся растворяться друг в друге, то получится такая тягомотина. Как конфета тянучка, которая липнет к зубам и никак от неё не избавишься.
Но это только в человеческом мире.
В божественном Инь и Ян слиты, и в этом есть гармония и красота.
Отсюда: красота и гармония в божественном плане, есть тягомотина в человеческом. Как слишком длинная проповедь.
Сидишь, глазыньки смыкаются, дремлешь.
Правда, Инь может переходить в Ян и наоборот.
Я на своём веку повидал много таких переходов. Доброе превращалось в злое, злое в доброе, потом опять. И нет конца этим переходам.
То есть менять позицию, это никакое не предательство, а гармония человеческого.
Примером может послужить биография Уинстона Черчилля. Он начинает как консерватор в политике, потом переходит к либералам. Он то реакционер, то выступает с почти революционными лозунгами. Многие оппоненты злобствовали. Они не понимали, что Инь в нём обращается в Ян и наоборот. А вместе — какая великая личность!
Правда, можно писать с двух позиций одновременно. Но для этого нужна маска. Другая позиция должна быть скрыта псевдонимом.
Так делал Василий Васильевич Розанов.
Писал под псевдонимом в либеральных, реакционных, демократических, славянофильских и прозападнических газетах. Газеты оппонировали друг другу. Розановы под псевдонимами тоже. Поскольку хотел остроты, а не тягомотины. Поэтому вынужден был избирать в каждой статье только одну позицию.
Трагедия заключалась в том, что в его душе уже царствовал Бог, в котором сливаются все позиции, стираются все углы, всё превращается в гармоничное нечто.
Или в ничто?
Недаром слитые вместе Инь и Ян образуют божественную пустоту.
Поэтому феномен Розанова, так легко трактуемый многими, как тенденцию к расщеплению личности или даже как феномен множественной личности, на деле есть случай царствования в душе человека божественной гармонии.
Он вынужден был расщепляться для этого мира, из любви к этому миру, из такой сильной любви, что почти возлюбил он и расщепление своё.
А люди, ради которых он расщеплялся, не понимали его, злобствовали, награждали обидными прозвищами.
Даже друживший с ним гениальный отец Флоренский, после смерти его, в разговоре сравнил его с медузой, прекрасной в воде, а на ощупь — «одна слизь». Флоренский его же и отпел. Думая о медузе? Или о Боге?
Неудивительно, что Василий Васильевич Розанов в ответ на оскорбления вынужден был принимать ещё одну личину — личину циника.
Поэтому на обвинения в моральной нечистоплотности отвечал:
— «Я не такой подлец, чтобы рассуждать о морали!»
Или:
— «Детишкам на молочишко!»
И детишек своих любил и молочишко и папироску выкурить и малину в молочишке откушать.
Но больше всего ценил тепло души своей. Потому что от Бога. Потому что Бог. Потому что Бог — тёплый.
И не божественная пустота в душе, а всепринятие Божеское. В котором приняты будут и мытари и грешники и блудницы.
А кто из нас без греха?
Осуждение в нас живёт такое скорое, как будто мы святые. Лепить умеем ярлыки, не понимая, что облеплены сами. Повапленны.
А Василий Васильевич все ярлыки принимал, посмеиваясь в прокуренные усы, а иногда и обливаясь тёплыми слезами. И все их в себе растворил. В божественном всеприятии.
Ведь сказал когда-то Христос: «Царство Божье внутрь вас есть». И понёс на себе и побои и поношения.
Василий Васильевич и со Христом боролся, ради любви своей к мелочи этого мира (молочишко, детишки, огурчик с налипшей укропиной, попик запойный, вопросы пола, нумизматическая коллекция). Не знал он, что Христос не борется. Всё приемлет. И обиды его — Розанова. И расщепления. Внутри него. Внутри.
А ведь и апостолы некоторые не чурались подобного расщепления. Ап. Павел говорил: «Для всех я стал всем…», «Для Иудеев я был как Иудей…», «Для чуждых закона — как чуждый закона — не будучи чужд…»
Но что важно, внутри — цельность.
Цельность Бог, расщепление — человечность.
И если Павел человечность возлюбив, ради Божьего шёл на подвиг. Потому что расщепление для него мучение, подвиг. То Василий Васильевич человеческое возлюбил наравне с Божьим, как Божье. Поэтому и в Боге хотел оставаться человеком. Не абстрактным, а в пиджачке, с прокуренной насквозь бородкой.
Больше того, чтобы туда — в Бога и всё человеческое перетащить и сохранить. И «звук вентилятора» и папироску и молочишко и вопросы пола и огурчик с укропинкой.
Знаю, подожмутся губы строгих богословов. Подожмутся губы суровых бабусек воцерковлёных, которых Розанов с умилением за истинную церковь почитал. Подожмутся.
Я знаю только, чьи губы не поджались бы.
Бога.
Если бы можно было представить его антропоморфным, как на старой неправильной иконке фабрики Жако и Бонакера. Восседающим на облаках.
Мой Бог. И Бог Василия Васильевича Розанова.
Тёплый Бог.
Всеприемлющий.