Ночная исповедь

Елена Кушнерова: Предлагаемая читателю статья Александра Локшина содержит чрезвычайно спорный материал. Но, тем не менее, заслуживающий — на мой взгляд — общественного обсуждения. Станет ли Рихтер, лишённый нимба святого, хуже как пианист? Очевидно, нет. Что касается интереса широкой публики к «самому низкому»*, т. е. к биографии артиста, то этот интерес рано или поздно будет удовлетворен. Вопрос лишь в том — с помощью мифа или кропотливо восстановленной исторической истины… Наверное, первым сильным шоком для многих была книга Гаврилова. Она могла бы стать убойной бомбой, если бы Гаврилов остался на Олимпе, где он находился после победы на конкурсе им. Чайковского. Я его прекрасно помню по школе, мы учились у одного педагога — Татьяны Евгеньевны Кестнер. Он был настоящей звездой; я, его младшая соученица, моментально садилась учить его репертуар — «Исламей», «Наваждение», «Скарбо» — настолько меня вдохновляло его исполнение. Но, к моему величайшему сожалению, со временем Гаврилов сильно сдал свои позиции. Не знаю, что с ним случилось, но его игра в последнее время вызывает у меня лишь глубокое сожаление. Именно поэтому (убеждена в этом) его книга и встретила такое отторжение, вызвала бурю негодования со стороны не только приверженцев Рихтера, но и просто читателей. И действительно, сразу возникает противопоставление: с одной стороны — Гигант с репутацией морального Камертона, с другой — «лузер», неблагодарный человек, предавший своего великого ментора. Но, если посмотреть на вещи холодно, без эмоций, то многое из того, что описывает Андрей, я помню (об этом было много разговоров в музыкальном мире), кое-что мне известно от него самого и от его матери. Так что в достоверности его описаний я ничуть не сомневаюсь. Да и выдумать такое невозможно! Что касается характеристики Рихтера как личности — для меня она стала недостающим звеном в понимании его (Рихтера) искусства. Должна сознаться, игра Рихтера меня никогда не трогала. Что-то было в его игре… как это лучше объяснить, что меня отталкивало. Какое-то тёмное облако, что ли, звук серый и закрытый. Звук этот был абсолютно лишен красок; он был всегда либо просто серый, либо темно-серый, как грозовые облака. Была в его игре невероятная мощь и сила, некое психическое давление, гипнотизирующее публику, как удав кролика. Но на меня гипноз не действовал, я уходила с его концертов скорее озадаченная, чем восхищённая. С этой его игрой никак у меня не складывалась целостная картина. Имею в виду характеристики Рихтера как человека светлого, невинного, слегка сумасшедшего Гения, исходящие от его безумных почитателей и друзей-музыкантов. Рихтер представал как Солнце, освещающее все вокруг. Его давняя подруга Вера Прохорова, к примеру, называет его «Светик», а приближенные к его Величеству музыканты готовы целовать след от его кареты и пытаются сверять свои поступки и помыслы с тем Высоким, что олицетворяет Он! Это все мне очень напоминало портрет Ленина — тоже такой Гений и высокоморальный, добрый, любящий детей, «самый человечный человек». Это уже после падения Империи нам стали известны неприглядные факты его биографии…

______________________________

* С. Рихтер: «Биография — это самое низкое… Должно быть больше тумана». См. Борисов Ю. А. По направлению к Рихтеру. — М.: РУТЕНА, 2003, с. 74.
Баден-Баден, 17.08.2019

 

 

А. Локшин

В этой своей заметке я стараюсь обходиться одними цитатами без сколько-нибудь существенных собственных комментариев. Некоторые цитаты великоваты по объему, но сократить их еще больше мне показалось совершенно невозможным. Заметка, конечно, рассчитана на читателя, знакомого с музыкальной жизнью в России и обладающего иммунитетом к общественному мнению. (Последнее, увы, встречается достаточно редко.)
Замечу еще, что, читая интернет-дискуссии, я встречал в свой адрес такие упреки: «Он не гнушается ссылками на книгу пианиста Андрея Гаврилова «Чайник, Фира и Андрей»», «Позволяет себе цитировать давно опровергнутое «Свидетельство» Соломона Волкова».
Обе упомянутые книги представляют собой, на мой взгляд, исключительно важные и правдивые свидетельства о жизни в СССР, касающиеся далеко не только музыки. Фактически тотальное неприятие этих глубоких текстов говорит, на мой взгляд, исключительно о страхе интеллигента «быть не как все».
Если бы у меня не было примерно тридцатилетнего опыта расследования истории своего отца, композитора А. Л. Локшина, то я, наверно, относился бы серьезно к упомянутым всплескам общественного мнения. А теперь мне больше по душе слова Елены Боннэр: «…многое, что считают (и у нас в стране, и на Западе) общественным мнением, формируется в КГБ».
Но о чем же, собственно говоря, моя заметка? Она представляет собой попытку идентификации одного персонажа, не названного по имени в «Свидетельстве» — книге Соломона Волкова, записанной им со слов Дмитрия Шостаковича.

Цитата 1.
Свиридов Г.В. «Музыка как судьба». (М.: «Молодая гвардия», 2002 г., с. 206.)

«Вспоминаю: возвращался однажды в Ленинград из Москвы. В «Стреле» оказался в одном купе с Нейгаузом. Он был немного навеселе, но в меру. Знал меня он мало (вспоминал «Трио», хвалил). Было это году в пятидесятом или около того. Разговаривали о пианистах. Я спросил его мнение о тогдашних виртуозах. Как сейчас помню, было это в проходе у окна. Он, глядя на меня в упор, с улыбкой сказал: «Это же — торгаши». Слова эти помню точно. Между прочим, речь шла и об его учениках. Хвалил же одного Рихтера.
Он под конец жизни совершенно разрушился как личность. Хвалил все, что угодно, вступил в деловой альянс с откровенными негодяями, позволяя спекулировать своим именем. Думая (о, наивность!), что он заставляет служить их себе; он сам стал слугой грязнейших людей».
Приведенная цитата представляется мне вполне громобойной, особенно на фоне недавних публикаций Кирилла Гилельса в «Музыкальном Зазеркалье».
Что касается «откровенных негодяев» и «грязнейших людей», о которых, не называя имен, пишет Георгий Свиридов, то число возможных кандидатов на эту роль, очевидно, очень невелико. Чьим слугой можно было счесть Г. Г. Нейгауза? Я вижу только одного бесспорного кандидата…

Цитата 2.
В известной книге Бруно Монсенжона «Рихтер: Дневники. Диалоги» (М.: Классика-XXI, 2007) приведены дневниковые записи Рихтера, в подлинности которых, насколько мне известно, никто никогда не сомневался. В частности, имеется запись от 30 мая 1972 года (с. 138):

«А вот и Рахманинов… Думаю, что хорошо, а редактор грамзаписи считает прошлую запись живее и лучше («за что его потом и зверски убили»).»
Михаил Лидский в своей заметке, опубликованной в журнале «Лебедь» http://lebed.com/2003/art3557.htm писал по этому поводу:
«…Но гораздо большее недоумение вызывает второй абзац, в особенности слова в скобках. Непонятны также кавычки — но никаких объяснений нет. Возможно, это просто странная фантазия, но ведь мне известно имя того несчастного редактора (думаю, оно известно многим московским музыкантам 70–80-х годов). Его действительно зверски убили гомосексуалисты (известно несколько подобных случаев). Каково видеть эту публикацию родным убитого, его друзьям, знакомым? А многочисленным почитателям Рихтера — в контексте упомянутых мною обстоятельств?» (См. в этой связи также [1].)

Цитата 2а.
Гаврилов. «Чайник, Фира и Андрей» (Вашингтон: Издательство «Юго-Восток», 2011, с. 144) https://www.litmir.me/br/?b=200265&p=38

«В тот последний злополучный вечер Яков Исаакович [Мильштейн], как обычно, аккомпанировал Рихтеру новое произведение Рихтеровского репертуара и помогал ценнейшими советами.
А потом он вышел на Бронной от Рихтера холодной морозной ночью, пошел домой и где-то напротив консерватории упал замертво, лицом вниз.
А Слава сидел у меня на подоконнике, раскачивал своей громадной ногой…
Уставился на меня и спросил: «Знаете уже, про Мильштейна?»
— Да, — говорю, — слышал, ужас.
— Ага, — говорит Слава, — сдох, старая [непередаваемо грязный мат — А.Л.] — мордой в асфальт. Это я его убил.
И смотрит на меня со злобным озорством. Я — в немом оцепенении. И это тоже доставляет господину артисту нескрываемое удовольствие».

Цитата 2б.
Владимир Мак, пост в фейсбуке от 16.08.2019.

«Еще раз напомню то, что мне лично рассказывал покойный Гаррик Нейгауз: «В день смерти отца первым в Переделкине появился Рихтер. Вошел, глупо улыбаясь, и рассказал пошлый анекдот.»».

Цитата 3.
Бруно Монсенжон «Рихтер: Дневники. Диалоги» (М.: Классика-XXI, 2007, с. 58)

«Мое первое выступление в Ленинграде состоялось 5 января 1944 года. <…> Когда вечером я вышел из зала, намереваясь вернуться в гостиницу, с неба посыпались бомбы.
Всюду на улицах валялись мерзлые трупы. Тем не менее, я продолжил путь к гостинице „Астория“, находившейся довольно близко. Приключение взбудоражило меня. <…>
Снова я приехал в Ленинград в 1945 году, и снова в январе. Я был страшно разочарован [данный текст нужно, конечно, читать медленно. — А.Л.], это был совсем другой город. Осаду к тому времени сняли, улицы были запружены людьми, царила атмосфера ликования, крайне неприятная. Словом, от второй поездки остался скверный осадок».

Цитата 4.
Гаврилов. «Чайник, Фира и Андрей» (Вашингтон: Издательство «Юго-Восток», 2011, с. 158) https://www.litmir.me/br/?b=200265&p=42

«Темно, Слава не любит свет. Рихтер шепчет, и я не знаю — говорит он со мной или проговаривает сам для себя, то, к чему его влечет неодолимая сила…
— Андрей, а Вы могли бы убить? Мне кажется, могли бы! Я бы так хотел мочь убивать, ох как мне тяжело, что я могу убивать только мух, а Вы, Вы можете, в Вас это есть. Мочь убивать — какое это блаженство!»

Цитата 5.
Борисов Ю.А. «По направлению к Рихтеру» (М.: Рутена, 2003, с. 75).

«Как Вы думаете, я мог бы сыграть Сальери?.. А мне казалось, что мог бы. Во всяком случае, отравить… например, Гаврилова. Когда он играл g-moll’ную сюиту Генделя, у меня эта мысль была. Можете это Гаврилову передать».

Цитата 6.
Гаврилов. «Чайник, Фира и Андрей» (Вашингтон: Издательство «Юго-Восток», 2011, с. 160).

«Слава был фанатиком кинематографа. Можно предположить, что именно кино было главным источником его художественной фантазии. В ранний период нашей дружбы он часто показывал мне мизансцены из впечатливших его фильмов. Это были бесконечные сцены насилия.
— И вот представляете, Андрей, он сажает его в зубоврачебное кресло и…
Тут лицо Рихтера становится сладко-вдохновенным, как у Дракулы в момент прокусывания сонной артерии у девушки. Слава встает, огромный, как утес, угрожающе надвигается на меня, в его огромном кулаке появляется жуткая бормашина. Он показывает и вещает…
— И бор-машиной мед-лен-но высверливает ему все нервы в каждом зубе по очереди.
После подобных показов Слава внимательно смотрел на меня, проверял, получил ли я удовольствие от его представления».

Цитата 7 (основная).
«Свидетельство», мемуары Шостаковича, записанные Соломоном Волковым, фрагмент. (Я получил согласие Соломона Волкова на публикацию этого фрагмента.) http://bookscafe.net/read/volkov_solomon-svidetelstvo_vospominaniya_dmitriya_shostakovicha-212508.html#p68

«Знакомство с одним человеком, с которым я пил как-то ночь напролет, открыло мне его сердце. Он ночевал у меня, но мы не сомкнули глаз. Он стал признаваться, что его мучит одно желание. Сплошной кошмар! Вот что мне открылось.
Видите ли, с самого детства он любил читать описания пыток и казней. Такая у него была удивительная страсть. Он прочитал все, что было написано по этому отвратительному поводу. Он перечислил мне прочитанное, и получился довольно длинный список. Прежде я думал: „Как странно, что в России, когда пытают, стараются не оставлять следов“. Я имею в виду не следы на теле — те-то остаются, даже при наличии современной науки о том, как пытать, не оставляя следов на теле. Я говорю о письменных следах. Однако, как оказалось, и в России была литература на этот предмет.
Дальше — больше. Он признался, что его интерес к описаниям пыток лишь скрывал его истинную страсть: ему хотелось самому мучить людей. Прежде я считал этого человека хорошим музыкантом. Но чем больше он рассказывал, тем меньше он мне казался таковым. А он продолжал говорить, задыхаясь и дрожа.
<…>Так впервые я услышал о садистских развлечениях Скуратова, хотя и до того немало знал о нем. И впервые я услышал о пытках животных. Такое тоже было, этим извергам было недостаточно мучить людей. Конечно, животных мучают всегда и все, у кого на это хватает сил. Но то, что было тогда, кажется особенно ужасным. Не только сами пытки, но и их прикрытие якобы соблюдением законности. Я вижу в этом желание опустить животное до уровня человека, так, чтобы с ним можно было поступать как с человеком. Фактически, они попытались сделать животных людьми, а людей при этом — животными.
Все эти пытки происходили не так давно, всего-навсего несколько столетий назад. Пытали коров, лошадей, собак, обезьян, даже мышей и гусениц. Их считали дьяволами. Врагами народа. Животных терзали, кровь стекала в реки, коровы мычали, собаки лаяли и выли, лошади ржали. Их допрашивали, а в роли переводчиков выступали специалисты по мычанию. Могу себе представить, как это происходило. „Признается ли враг народа в том-то и том-то?“ Корова молчит. Ей в бок вонзают копье. Она мычит, и специалист переводит: „Она полностью признает свою вину во всех антинародных действиях“.
Молчание — признание вины, и мычание — тоже. Костры, кровь, возбужденные палачи. Время? Семнадцатое столетие. Место? Россия, Москва. А может, это было вчера? Не знаю. Кто тут зверь, кто человек? [Это перефразированная цитата из ахматовского Реквиема — А.Л.] Тоже не знаю. Все смешалось в этом мире.
Позже я еще не раз слышал о пытках животных. Но в ту незабываемую ночь я в ужасе смотрел на этого человека, моего гостя. Он был вне себя, его лицо пылало. Обычно это был спокойный, рассудительный человек, но тут передо мной был некто совершенно иной. Я ясно видел, что он — из той же самой породы мерзких подонков, что и сами палачи. Он махал руками, его голос дрожал и срывался, но не от негодования, а от волнения.
А потом он выпустил пар и внезапно затих. Я смотрел на него с отвращением, но без жалости. Нет, никакой жалости я не испытывал. Я думал: „Ты — пропащий человек. Ты жаждешь власти, мечтаешь о том, чтобы мучить других, и единственное, что не позволило тебе стать палачом, — твоя трусость“.
И я сказал это ему в лицо. Это мое правило — говорить, причем, всё. Он начал плакать и каяться, но с того момента он для меня перестал существовать как музыкант. Я понял, что ошибался в нем, потому что такая тяга к крови — извращение, а извращенное существо неспособно понимать искусство, и в частности музыку».
Я думаю, что одна из причин яростной атаки на книгу Соломона Волкова — этот фрагмент, рассказывающий о некоем человеке без имени. Вполне допускаю, что эта причина не была главной.

Цитата 8.
Гаврилов, «Чайник, Фира и Андрей» (Вашингтон, Издательство «Юго-Восток», 2011, с. 56-57) https://www.litmir.me/br/?b=200265&p=15

«Когда я стал невыездным <…> Сеппо подарил мне здоровенную, страниц на 600, переплетенную как книгу, копию с машинописного оригинала рукописи книги Соломона Волкова «Свидетельство» на русском языке с надписями фломастером на каждой странице: «Читал, Шостакович». Помню, проглотил ее за день. Сеппо говорил мне позже: «Это единственная хорошая книга Волкова. Остальные бесталанные, а эта гениальная, значит, подлинная».
Прочитав книгу, я отнес ее Рихтеру.
На следующий день Слава сказал мне: «ОН тут совершенно живой!»
— А как же протесты семьи? Максим книгу не признал… Экспертизы… Ведь все в один голос заявили, что это фальшивка!
— Мне все это не интересно. Экспертизы, реакция семьи. Это ОН, я его знал таким, он на каждой странице живой. Кстати, надо срочно написать в завещании, чтобы на следующий день после моей смерти сожгли мой письменный стол, — я удивленно уставился на него. — Вы представляете, Андрей, за его столом сидит уже какой-то режиссер. Не успел Дмитрий Дмитрич умереть, а за его столом сидит посторонний мужчина, я не хочу, чтобы со мной произошло то же самое, это отвратительно. Пожалуй, лучше я сожгу его сам».

Цитата 9.
Борисов Ю.А. «По направлению к Рихтеру» (М.: Рутена, 2003, с. 87-88).

«([Рихтер] Имитирует собачий вой — очень достоверно). В Лондоне меня мучила бессонница. Все время была красная луна. Крыши у домов как будто покачивались. Я открывал окно и издавал нечто подобное… Это был весьма дорогой отель и жильцы утром жаловались хозяину: «Безобразие, у вас под окнами воет голодная собака! Накормите ее!”»

Цитата 9а.
Гаврилов. «Чайник, Фира и Андрей» (Вашингтон, Издательство «Юго-Восток», 2011, с. 159).

«Рихтера терзало какое-то ноющее отвращение к миру, к самому себе. Стоило лучику солнца случайно проникнуть в плотно зашторенную комнату, как его лицо искажалось яростной, болезненной гримасой и он издавал стон или животное рычание. Он рычал и стонал, не как человек! Мне казалось, что у него вырастали клыки и огромные когти. Иногда он вертел головой и выл: „Ууу-ааа-ууу“. Выл, как ужасный ребенок-оборотень, ростом в два метра. Это было отвратительно, нестерпимо».

.Представить себе, что Георгий Свиридов, Соломон Волков, Бруно Монсенжон, Владимир Мак, Юрий Борисов, Михаил Лидский и Андрей Гаврилов сговорились, я не в состоянии.

* * *

Добавление

Цитата Д1.

«В 1942 году, когда Славе [Рихтеру, немцу по записи в паспорте] стало опасно жить в нашей семье [семье Нейгаузов], Вера [Прохорова] и ее семья (мать и сестра) пригласили его переселиться к ним. Слава прожил у Веры до 1946 года».
См. Нейгауз М.Г. «Святослав Рихтер в семье Генриха Густавовича Нейгауза”/Вспоминая Святослава Рихтера. — М.: Константа, 2000, с. 34.
Но как же все-таки был организован сам переезд Рихтера к Прохоровой?

Цитата Д2.

«В. И. Прохорова: <…> 4 ноября 1941 года арестовали профессора Генриха Нейгауза, мужа моей двоюродной сестры Милицы Сергеевны. У профессора Нейгауза в это время был прописан Святослав Рихтер. Через три дня пришли за Святославом. В повестке было написано: «Лихтеру явиться в милицию.» Он сказал: «Я не Лихтер, а Рихтер, и никуда не пойду». Тетя моя была замужем за Нейгаузом (для него это был второй брак). И мама с тетей тут же договорились, чтобы Святослав переехал к нам, на ул. Фурманова. «Стараниями» КГБ, который в 1941 году арестовал дядю, тетю и моего двоюродного брата, у Святослава была комната, и всю войну он прожил у нас, причем не проявляя никакого страха. Все равно ходил через день или каждый день к тете Милице. Я ему говорю: «Тебя же могут арестовать». А он говорил: «Нет, я иду спокойно, книжку даже читаю по дороге. Они не будут думать, что я прячусь». Так и вышло».
См. «XX век в истории одной судьбы…» (интервью, взятое Т.Головиной у В.И.Прохоровой). — Газета КИФА, 07.06.2010.

Цитата Д3.

«Есть русская поговорка: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Она не лжет. Куда бы я ни пришел, даже в самый разгар войны, всюду находилась для меня картофелина на
ужин. Меня совершенно не заботило, что я не имел пристанища. Ночевал у кого придется: у Анатолия Ведерникова, Володи Чайковского, математика Шафаревича. У всех мне
было очень хорошо. Но главное, в продолжение многих лет я находил приют у Нейгауза».
См. Монсенжон Б: «Рихтер. Дневники. Диалоги» — М.: Классика XXI, 2007, с. 49.

К ужасу доверчивого читателя в последней цитате нет ни слова о Прохоровой. Ключ к разгадке — в том, что мать Прохоровой, организовавшая переезд, была агентом НКВД. (Это документально подтверждено. В своих воспоминаниях Прохорова пишет [2], что ее мать работала в Интуристе, причем — чего Прохорова не знала — как раз в то время, когда Интурист официально входил в состав НКВД [3].) Очевидным образом Рихтер лжет, желая создать впечатление, что в условиях осадного положения, введенного в Москве, скрывался от властей. (Напомню, что в сентябре 1941 г. был издан приказ о выселении немцев из Москвы и Московской области.)
Уверен, что вся затея с «Лихтером» вместо «Рихтера» представляла собой спецоперацию для создания соответствующей легенды. (Просто не вижу другого объяснения.)
Да, мне кажется очевидным, что Рихтер был агентом Лубянки. (См. по этому поводу также [4].)
Думаю, что сейчас (после опубликования упомянутых выше рассекреченных документов, а также рассекреченных указов 1942 года о выселении членов семей «предателей Родины» [5]) в прежнем виде рихтеровский миф существовать уже не сможет. Но остается все же нерешенным интереснейший вопрос — кому из музыкантов принадлежит ночная исповедь перед Шостаковичем (см. выше Цитату 7). Я предполагаю, что неназванный музыкант — это Рихтер (со мной, кстати, солидарен Владимир Мак). Если я прав, то приведенный в Цитате 7 рассказ Шостаковича — Волкова приобретает огромную дополнительную ценность. Ведь, пожалуй, впервые в истории искусства удается заглянуть в подсознание артиста (причем великого, гениального и др.). В точных науках есть еще только один случай проникновения в подсознание гения — это рассказ Пуанкаре о психологии математического открытия.

________________________________________________

[1] «…никто давно не скрывает, что Святослав Теофилович был одним из самых знаменитых геев ХХ века.» См. Зимянина Н. М. От До до До. О чем не пишут музыкальные критики. — М.: Классика ХХI, 2019, с.185. Следует, вероятно, напомнить современному читателю, что упомянутая ориентация Рихтера считалась в СССР уголовным преступлением.
[2] Прохорова В. И. Четыре друга на фоне столетия. — М.: Астрель, 2012, с. 45.
[3] Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. — М.: Материк, 2006, с. 16.
[4] См. в этой связи статью Артура Штильмана «Судьба виртуоза» где содержится весьма прозрачный намек на сотрудничество Рихтера с Лубянкой.
http://berkovich-zametki.com/2006/Starina/Nomer7/Shtilman1.htm#note9txt
[5] Мозохин О. Б. Репрессии в цифрах и документах. — М.: Вече, 2018, с. 33-34.

Москва 17 марта 2019