МОРЩИНИН И ДРУГИЕ — 8 (Московская быль)

Морщинин и Аудиенция

Морщинин с юности любил и уважал всяких знаменитых поэтов — Евтушенко, Окуджаву, Рождественского, Высоцкого, Галича — хотя саму поэзию как-то не очень ценил.

Может, из- зa своего прежнего, ещё студенческого раболепия к живым поэтам-«шестидесятникам», он и согласился  ежегодно сидетьв жюри поэтического конкурса «Русский Рифмопляс», вручавшуюся лучшим, по мнению главредов толстых журналов, мастерам хорея и ямба.

Другой причиной был не слишком афишированный, но исправно выплачиваемый гонорар, который сопредседатели жюри ценили больше основной зарплаты. Впрочем, гонорар конкурса нередко превышал годовой размер той же зарплаты, а если добавить сюда и оплачиваемые поездки, гостиницы, суточные…

И, наконец, Морщинин просто любил сидеть во всяческих творческих жюри, да и, откровенно говоря, понимал, что после сдачи очередного номера «Пламени» и до начала работы над номером следующим делать в редакции журнала было абсолютно нечего.
К тому же, ситуация с поэзией, и вообще с литературой, в стране потихоньку ухудшалась. Дотации правительства, на которых журнал ещё каким-то образом держался, с каждым годом снижались, литературные меценаты исчезли, а вместе с ними разбежались и авторы — в поисках гонораров и более «щедрых» изданий. Да и олигарх, подпитывающий конкурс, потерял к нему интерес и в один момент совсем свернул финансирование.

Усилиями Морщинина и других зиц-председателей вмешался было Минкульт, да и то, ненадолго. Мрачные надвигались времена для Большой Русской Литературы (БЛР).
Как-то утром главреду «Пламени» позвонил коллега по «Рифмоплясу» Бачонкин.
— А конкурс-то того…— мрачно сообщил он, — Полтора миллиона рублей коту под хвост! А гениев растить теперь кто будет, Пушкин? Лермонтов с Баратынским? Уж я-то точно за свою зарплату горбатиться не стану!
— Придётся нашим кораблям другую кормушку, то есть поэтическую пристань подыскивать, — подумал главред «Пламени».
Пока Морщинин лихорадочно прикидывал кого бы ещё осчастливить своим председательством, Бачонкин сказал, наконец, зачем звонил:
— Слышь, Иваныч, а не переговорил бы ты с этим министром культуры? Ты же классик, фигура авторитетная. Пусть, гад, хоть что-то из бюджета подкинет! Хотя бы ещё на один год, a? А потом, глядишь, и санкции отменят, будем опять в Турцию ездить, да спонсоров новых подыщем?
Морщинин сперва, конечно, отнекивался. Если бы там статью написать или книжку по истории БРЛ тиснуть, это пожалуйста. Но по министерским хоромам с вытянутой рукой ходить?
Однако одним звонком дело не закончилось. В то утро Морщинину звонили многие причастные к БРЛ и Большой Поэзии личности. Плакала в трубку Николеся Поповски, мрачно матерился поддатый Евгений Стаканов, даже из Нью-Йорка позвонил шустрый Гена Мацов.
Гена был поэтом только на полставки, так как он ещё вёл программу на местном телевидении, занимался политикой и собственным бизнесом. Но поэзию любил, в «Пламени» печатался регулярно, и старых связей через океан не забывал.
— Сергей Ваныч, золотой Вы мой, гениальнейший, — ворковал в трубку Мацов, — Ну кто же как не Вы сможете убедить министра, что поэзией нельзя жертвовать! Да что там министр — Вас сам Президент стоя будет слушать!
— А ведь правду говорят, — поверил Морщинин, — Ну что я, патриарх БРЛ тупее Министра, что ли? Все-таки, таких как я мало осталось! Штучный, понимаешь, экземпляр!
…В приемную министра культуры Змеинского Морщинин опоздал — исчез после обеда редакционный водитель с «Волгой» — видимо опять занявшийся частным извозом. Вечно занятой министр, тем временем убежал в МГУ на ежегодный семинар по защите от защиты исторических диссертаций.
— А ну их всех к черту лысому! — злобно сказал запыхавшийся главред. Весь путь от здания редакции к министерству он прошёл на метро или на своих двоих.
— Пойду напрямую к президенту!
Благо от министерства до Кремля рукой подать. Однако, чем ближе он подходил к Красной площади, тем более одолевали его гнетущие сомнения.
Примет ли его президент? Не остановит ли охрана? Вдруг пропуск специальный или аудиенцию назначенную потребует?
Из своего недолгого общения с главой государства, Морщинин лишь запомнил, что президент в литературных кругах не общался, главредов на всяческих фуршетах избегал и вопросами БЛР категорически не интересовался.
Однако, почти оказавшись на площади главред не увидел ни многочисленной охраны, ни толп народа, ни сверкающего мигалками кортежа.
Лишь поодаль маячила одинокая фигурка продрогшего до костей милиционера.
Подойдя поближе, почти возле мавзолея, главред заметил ещё одну щуплую фигурку — человечка в строгом костюме, играющего с большой собакой. Человечек молча делал какие-то пасы руками и забрасывал палку далеко вперёд, а большущий чёрный лабрадор послушно мчался и приносил ее обратно, преданно глядя на хозяина.
— Оба на! — вдруг узнавая, пробормотал Морщинин. И обомлел. Отчасти от неожиданно свалившегося на него величия, отчасти от того, что лабрадор вдруг заметил его и подозрительно замер. Потом, медленно, как бы выполняя привычную работу, пёс вразвалку заковылял по направлению к главреду.
— Ой, мамочки! — по-детски всхлипнул Сергей Иванович, — сейчас он меня как канцлершу немецкую…
Договорить он не успел, так как псина подошла почти вплотную и даже привстала положив огромные лапы главреду на грудь.
— Борис, не балуй! — вдруг строго подал голос человечек.
Пёс обнюхал превратившегося в льдину главреда, чихнул и так же внезапно отпрыгнул, потеряв весь интерес. Все его внимание опять сосредоточилось на палке хозяина.
— Ой, а что же Вы один и без охраны? — выдохнул опять порозовевший Морщинин.
— Да вот, — задумчиво помахивая палкой ответил президент. И вдруг пронзительно посмотрел на гостя хорошо поставленным профессиональным взглядом.
— А ведь где-то я Вас уже видел, — наконец разбил тишину глава государства. — Вы из МИДа, или из Культуры? Может с телевидения? Никаких интервью не будет, так и знайте!
Морщинина вдруг почти одолело непреодолимое желание упасть на колени и поползти навстречу президенту.
В ушах зазвенело, а в голове почему-то пронеслась фраза: «Жизни дарствуйте, государь!».
Захотелось сорвать с головы картуз и остервенело бить поклоны, ударяясь головой об промёрзшие камни Красной площади. Но картуза у главреда отродясь не было, а шляпу он забыл утром в редакции. Да и холодная брусчатка к идолопоклонству не располагала.
Кое-как совладав с собой и почтительно выпрямившись, главред, наконец, представился и объяснил суть визита.
Посмотрев с тоской на запертые неподалёку Спасские ворота, президент хотел было по привычке убежать, да вовремя вспомнил, что со своей территории и бежать-то некуда.
Тут главред справился-таки с волнением и завёл разговор о судьбах отечественной литературы, поэзии, в частности. То ли отсутствие охраны и протокола, то ли свежий январский воздух, то ли место возле мавзолея повлияли на него, но говорил он много и убежденно. О себе, o БРЛ, o родном «Пламени», o поэтах и поэзии, o засилье графоманства и об отсутствии госфинансирования.
Под конец, расчувствовавшись, Морщинин даже прочитал свой собственный и здесь же сочиненный экспромт:
Морщинин главный был редактор,
Журнал Морщинин возглавлял.
А потом ещё:
Морщинин ярый был болельщик.
Футбол Морщинин обожал.
И ещё:
Морщинин чтил стихи и прозу,
Морщинин авторов любил!
— Да я в поэтике вообще то не очень, — оправдываясь сказал президент и опять посмотрел на ворота. Руки его до побеления сжимали несчастную палку. — Разве что Высоцкий… Вы бы…
— Будет, — тихо, но твёрдо пообещал Морщинин. — Вы уж не извольте сомневаться!
Он поймал себя на мысли, что сегодня вообще говорит не так как обычно. А экспромт вообще напоминает очень старое и очень знакомое, но что именно, сказать нельзя.
— Ну и ладушки, — вдруг просто и коротко согласился президент. Лабрадор тем временем опять куда-то умчался, хотя и без палки. Лучшего повода закончить аудиенцию президенту могло более и не придти.
А потому он поспешил.
— Вы только не подумайте чего, — сказал на прощание глава и развёл руками. — А про редактора мне понравилось. Хотя, кажется, где-то уже слышал. А может и нет!
И не оборачиваясь пошёл быстрым шагом к воротам. К нему наперевес мчался нагулявшийся лабрадор.
Весь оставшийся путь домой, в редакцию, Морщинин не шёл, а летел.
От пережитого за последние часы волнения у главреда появился давно исчезнувший южно -российский акцент.
— Ну це ж не люди, — громко бормотал он на бегу, — це ж… Глыба! Матёрый человечище!
И опять задекламировал:
— Природа- мать! Кохда таких б людей ты инохда не посылала миру!
А выбежав на заляпанную снегом и грязью мостовую поднял руку, зазывая такси и громко смеясь закричал:
Он чтил стихи, нo чтил и прозу —
Морщинин авторов любил!

4 февраля 2019 года