Любитель литературы

Если  в России в ХХI веке дают пять лет лагерей за короткий твит,
то, видимо, я уже сочинил на расстрел, отравление «новичком»
и удушение в ванной комнате.
(Егор Горелов)

Некий пока неизвестный никому драматург после некоторых раздумий звонит маститому и избалованному вниманием прессы режиссеру.
— Здравствуйте! Меня зовут Егор Горелов. Я отправил вам по электронной почте маленькую комедию. Она действительно маленькая и не успеет вас утомить. Сделайте одолжение, прочтите, когда будет возможность.
Избалованный режиссер в это время ехал за рулем в компании приятеля-гомосексуалиста и был не особо расположен к разговору.
— Ну прочту. И что дальше? — с некоторым недовольством спросил мэтр.
— Да пошли ты его на х@й, — послышался в трубке чей-то посторонний мужской голос. Но Горелов решил сделать вид, что ничего не расслышал, ему важно было добиться результата.
— Прежде чем обсуждать, что будет дальше, полагаю, нужно хотя бы прочесть пьесу, чтобы разговор был предметным, — слегка напирал Егор. — Не сомневаюсь, что вы интеллигентный человек и найдете возможность позвонить мне, даже если пьеса не понравится.
Режиссер не любил, когда ему указывали. Он привык сам давать указания. Поэтому вспылил:
— Мне часто предлагают графоманы читать разную х@йню, а потом обижаются, когда я им говорю правду.
— Я не буду обижаться, — заверил Горелов, — конечно, говорить нужно правду, всегда только правду, иначе зачем заниматься искусством?
Эти слова окончательно вывели режиссера из себя:
— Ты меня «лечить», что ли, вздумал? — он резко перешел на «ты».
Егор понял, что совершил глупость. Не стоило звонить. И уж тем более говорить что-то про правду в искусстве. Ведь драматурги ужасные выдумщики. У них профессия такая — выдумывать. И режиссеры знают это лучше многих.
— Нет-нет. Я вовсе не собираюсь вас лечить. Ни в коем случае! Я же драматург, а не врач, — попытался отшутиться Горелов, но шутку не оценили.
И от этого стало еще более неловко. По большому счету он должен был сказать этому пидору с режиссерским дипломом:
— Да пошел ты в жопу! Что ты сделал в искусстве, чтобы я тебя уговаривал?
Это было бы круто и по-мужски. Но Горелов не стал лезть в бутылку. Он положил трубку. И с надеждой подумал, что однажды, возможно, все кардинально изменится. И тогда режиссеры сами начнут искать его расположения. Но пока еще никто за пять лет не взял к постановке ни одной его пьесы.
Горелов напялил на лысину кепку, взял мусорный пакет и вышел во двор. Фонарь покачивался от ветра и освещал мокрый асфальт, грязные машины и помойку рядом с домом. Горелов подошел к мусорному баку, в нем копался человек, похожий на бомжа. Он был в черном изношенном пальто и фетровой шляпе с мятыми полями. Горелов взглянул мельком и увидел морщинистое лицо старика в очках с толстыми линзами и смешной козлиной бородкой.
— Добрый вечер, молодой человек, — неожиданно вежливо произнес бомж. — Вы опять пришли выбросить на помойку свои шедевры?
— Какой же я молодой? — удивился Горелов. — У меня давно борода седая.
— Ну и что? — усмехнулся старик. — По сравнению со мной вы просто мальчишка.
Лучше бы бомж не раскрывал так широко рот, из оставшихся зубов не было ни одного здорового.
— С чего вы решили, что по сравнению с вами я мальчишка? — решил на всякий случай уточнить Горелов.
— Вы пишете с таким задором, с каким могут писать только молодые люди, — учтиво ответил бомж.
— А откуда вы знаете, что я пишу?
— Я читаю почти все, что вы выбрасываете. Что вы сегодня принесли?
— Ничего. Это обычный мусор.
— Ах, как жаль! А я уж обрадовался, опять что-нибудь веселенькое. Я получил огромное удовольствие от вашей маленькой комедии. Она произвела на меня довольно сильное впечатление. Говорю это без всякой лести!
— Послушайте, — Горелов перебил старика, — но это же нехорошо — копаться в мусорных баках. Сюда вываливают всякое говно…
— Ну что поделать? У меня есть перчатки, и частенько здесь я нахожу немало ценных вещей. В том числе и ваши пьесы. Хорошо, что они попали ко мне, а не к участковому, иначе у вас могли бы быть крупные неприятности. Вам могли бы легко инкриминировать статью об оскорблении чувств верующих, межнациональную рознь или даже… боюсь произнести вслух — ужасный экстремизм!
Горелов тяжело вздохнул. Он никак не ожидал найти почитателя своего таланта возле помойки.
— Я бы на вашем месте был поосмотрительнее и не выбрасывал черновики, — сказал старик.
— А что мне с ними делать?
— Сжигайте к чертовой матери! Но я рад, что вы этого не сделали. Позвольте представиться, меня зовут Анатолий Палыч. Фамилия у меня немного смешная, но уж какая есть — Ушкин. Не смею нисколько навязываться, но рад, что имею возможность выразить глубочайшее почтение и восхищение вашим талантом. Вы чем-то сильно озабочены? Не хотите ли составить компанию и выпить со мною коньячку? У меня с собой есть превосходный Napoleon!
Старик вынул из сумки маленькую фляжку и потряс ею в воздухе.
— А с чего вы решили, что я чем-то озабочен? — поинтересовался Горелов.
— Дорогой мой, я почти 40 лет проработал во внешней разведке и немного умею разбираться в людях. Только не думайте, что я сумасшедший.
— А почему вы решили, что я так думаю? — удивился Горелов.
— А разве вы подумали иначе?
— Нет, я действительно подумал, что вы сумасшедший. Люди, которые работали в разведке, об этом не станут рассказывать и не рыщут по помойкам.
— А мне уже можно. Я на пенсии и больше никому не служу. Так будем пить или вы брезгуете?
Горелову вовсе не хотелось выпивать. Но Ушкин проявил такую невероятную осведомленность и так его нахваливал, что пришлось уступить. Они отошли от помойки на детскую площадку и присели под грибочком на лавочку. Дождь продолжал гриппозно моросить, но под грибом почти не капало.
— Что вы предпочитаете на закуску? — деловито поинтересовался Анатолий Палыч, — лимон или яблоко?
Он вытащил из хозяйственной сумки два фрукта, пластмассовые стаканчики и расстелил на лавке газетку.
К удивлению, коньяк оказался приличным. Благородная жидкость обожгла рот и медленно растеклась по грудной клетке драматурга.
— Голубчик, ну кто же коньяк глушит, как водку, — воскликнул Анатолий Палыч, — это нужно делать медленно, не торопясь смаковать, как будто вы раздеваете женщину.
Старик причмокнул губами и закатил глаза. Затем взял двумя пальцами дольку лимона и, манерно оттопырив мизинец с грязным ногтем, положил лимончик в рот.
— Хотите еще? — спросил ценитель литературного творчества.
— Вы намерены меня споить?
— Нет-нет! Просто хочу, чтобы вы получили от общения со мной удовольствие. В юности я тоже сочинял, мечтал о славе, но из этого ничего не вышло. Тогда не было таких удивительных возможностей, как сейчас. Нынче прославиться необычайно легко, — загадочно улыбнулся Анатолий Палыч. — Достаточно просто выйти на площадь с плакатиком «Свободу всем политзаключенным!». Но перед этим желательно договориться с каким-нибудь известным блогером, чтобы тот непременно сфотографировал, когда менты начнут заламывать руки и тащить в автозак. Без шумихи в СМИ никакой славы не будет. Только когда о вашем задержании будут каждый день писать социальные сети, на вас обратят внимание. Народ у нас обожает обиженных и мучеников, осужденных ни за что. Ваша известность начнет расти, как снежный ком. А заодно люди начнут интересоваться, что же такого выдающегося вы написали. «Пусси Райот», например, вообще петь не умели, но это не помешало им прославиться.
— Вы на полном серьезе полагаете, что мне не дает покоя слава «Пусси Райот»? — недовольно произнес Горелов.
— А разве нет? — старик вытаращил глаза. От этого в толстых линзах они стали казаться непропорционально огромными.
— Но вы же должны понимать, что после этого мне придется сесть в тюрьму?
— Ну и что?
— А то, что в тюрьме я не смогу писать…
— Да ну, подумаешь! Посидите немного. Экая беда! Большинству приличных писателей тюрьма пошла только на пользу! Это крайне важно для творчества и славы. У вас появится отличный материал для новых произведений. А самое главное — вы получите бесплатный пиар и вернетесь из тюрьмы знаменитым.
— Да я в гробу видал такую славу, — ответил Горелов. — Вы полагаете, будто мне так не терпится прославиться, что я готов променять свободу на дешевую популярность?
— А почему нет? Сейчас гигантская конкуренция. Миллионы графоманов мечтают стать знаменитыми писателями и издают книжки тоннами. Вам уже немало лет, а о вас никто толком и не знает. Вы ничего не зарабатываете на литературе. И так будет, поверьте, до самой смерти, если не сделаете себе крутой пиар. Хотите, я вам помогу?
Горелов с недоверием посмотрел на странного старикашку и выругался про себя: «Гребаный стыд, до чего я дожил! Какой-то клоун с помойки предлагает мне рекламную компанию. Рехнуться можно!» Но вслух он произнес следующее:
— Уважаемый Анатолий Павлович, вы предлагаете мне то, что к литературе не имеет никакого отношения.
— Нынче это самый надежный способ прославиться, — настаивал на своем Ушкин. — На вашем месте я именно так бы и поступил. Поверьте, если не будет ореола мученика и привлекательной легенды, то вы можете сочинять, хоть как сам Шекспир, но это будет никому не нужно. Вы только представьте, если бы Пушкина не застрелили на дуэли, то его творчество не было бы уж таким притягательным для миллионов читателей. Однако, Пушкин был не только гениальный поэт, но и величайший мистификатор. Ведь Наталья ему не изменяла просто потому что всегда была беременна. Огромные долги, перспектива долговой ямы — это главная причина дуэли! Его благородное имя могла спасти только смерть. Он сознательно ее искал. Кстати, возможно, это будет нескромно с моей стороны, но я тоже пишу стихи. Правда, я не Пушкин, а всего лишь на всего Ушкин. Хотите послушать?
Горелов с нескрываемой тоской посмотрел на своего нового знакомого с помойки и подумал, что именно так и должно было закончиться их знакомство. Сейчас старикашка начнет декламировать свои стихи, а потом будет слащаво расспрашивать: ну как вам, понравилось? Вам понравилось?!
— Давайте, если можно, в другой раз, сейчас я не очень хорошо соображаю, — максимально дипломатично ответил Егор.
— Да-да, конечно! А у вас есть кто-нибудь на примете, кого можно было бы вызвать на дуэль?
— Зачем? — не врубился Егор.
— Ну чтобы создать информационный повод! — улыбнулся Ушкин.
— Вы уже определенно начинаете мне нравиться, — смягчился Горелов, — у вас есть еще коньяк?
— Конечно! — обрадовался Ушкин, — только это не коньяк, а самый настоящий яблочный самогон двойной перегонки. Но вы же поверили мне, что это Napoleon, потому что я сделал ему хорошую рекламу и внушил вам, что он прекрасен!
— А вы готовы пойти ко мне в секунданты? — пошутил Горелов.
— А почему нет? — старик поднялся со скамейки и попытался щелкнуть грязными каблуками. Но вместо этого сношенные каблуки издали какой-то неприличный звук.
— Послушайте, любезный, но если я кого-то убью, то вам придется сесть в тюрьму вместе со мной, — решил сгладить неловкость момента Егор.
— Э, нет, батенька, увольте-с! К тюрьме я не готов, — ответил Анатолий Палыч и беззвучно засмеялся. — Но вы же не убьете.
— Это почему? — удивился Горелов.
— Да вы просто не сможете. Вы же не злодей. И поэтому скорее всего убьют вас… А это, кстати, неплохая мысль!
— Какая?
— Убить вас. И сделать на этом громкий пиар.
— Опять вы за свое.
— Вы не поняли! Мы можем убить вас понарошку, чтобы привлечь к вашей персоне повышенное внимание прессы.
— Нет, не пойдет, — возразил Горелов. — Я не люблю инсценировки. Вы помните историю с лжеубийством Бабенко? Объявили о его смерти, все в шоке, обвиняют в происках кровавый кремлевский режим, а через день выясняется, что Бабенко живой. Ничего, кроме презрения, теперь он у меня не вызывает.
— Да, с Бабенко вышел конфуз, — согласился старик.
— Я считаю недостойным занятием устраивать фейки и спекулировать на смерти, — мрачно произнес Горелов.
— Чепуха! — махнул рукой старик, — оставьте дурацкие рассуждения для своей интеллигентной бабушки! А что вы считаете себя достойным? Жить в нищете и в бесправии? Тихо поскуливать и строчить дурацкие пьесы, которые никто и никогда не поставит?
— Я считаю, что писатель должен стремиться к успеху не за счет рекламных трюков, иначе ему перестанут верить. Он просто должен писать о том, что знает, а там будь что будет.
— Ой, да ладно вам сладкие басни рассказывать, — у Анатолия Палыча аж очки запотели на носу и зачесалась переносица.
— Я мог бы согласиться с вами только в одном случае, — понизив голос произнес Горелов, — если все сделать по-настоящему.
— Это как? — удивился Анатолий Павлович.
— А так. Надо найти человека, который согласится убить.
— Кого?
— Меня. Не вас же. Для этого есть немного денег, я заплачу авансом.
— Вот это интересный поворот! — оживился Ушкин.
— Я ничего не буду объяснять, просто уже давно думал об этом. Я нищий. Такой же, как и вы. Даже хуже. Работы нет. Пенсия мне не светит, если даже доживу до нее. Мне не хотелось бы кончать жизнь самоубийством, поскольку это будет выглядеть слабостью с моей стороны. Поэтому я готов заплатить тому, кто согласится убить меня, — вполне буднично произнес Егор.
— Если вы серьезно, то, думаю, все будет зависеть от цены. Потому что это большой риск, но для вас может быть, конечно скидка, — с видом старого заговорщика произнес Ушкин.
— У меня есть 10 тысяч рублей. И абсолютно никакого риска. В назначенный час буду сидеть на этой же лавочке. Нужно будет подойти и убить. Я не знаю, каким способом. Мне все равно. Желательно сделать так, чтобы было не очень больно.
— За такие деньги я сам готов оказать вам услугу, — произнес старик с таким видом, будто речь шла о сущей мелочи.
— Вы полагаете, что десять тысяч рублей — это большие деньги? — удивился Горелов.
— Да вас зарежут с большим удовольствием даже за полторы! Расчленят на куски и закопают в лесу…
— Неужели жизнь в нашей стране ничего не стоит?
— А что вы хотите? Революция, гражданская война, красный террор, лагеря. А теперь Чечня, Донбасс, Сирия. Люди привыкли за сто лет истреблять себе подобных. Смертной казни нет, но в тюрьме в любой момент изнасилуют, искалечат и грохнут… Вы приняли нестандартное решение, и я готов помочь.
Горелов был шокирован резкой переменой в настроениях Анатолия Палыча. Он пристально посмотрел ему в глаза и заметил нехороший блеск.
— А вы точно сумеете это сделать? — неуверенно переспросил Горелов.
— Голубчик, я же говорил, что много лет служил во внешней разведке. Еще до распада СССР. Мы и не такие операции проворачивали. Я сделаю все в лучшем виде. Вы даже не успеете ничего почувствовать. Гарантирую.
— Хорошо, — согласился Горелов, — завтра в 23.30 я принесу деньги на это же место. Вы напишете расписку. А дальше делайте, что сочтете нужным.
— Можете не сомневаться. Я не бросаю слов на ветер, — Ушкин протянул руку Горелову. Рукопожатие оказалось довольно цепким и липким.
Утром Горелов проснулся от жуткой головной боли, переполненного мочевого пузыря и ощущения, что в рот насрали кошки. Он прошел на кухню, выпил из чайника воды. Затем отправился в туалет, справил нужду, почистил зубы и увидел в забрызганном зеркале собственное отражение. На него смотрели воспаленные глаза усталого человека. В отражении не было ничего от того, с кем он себя внутри ассоциировал — с обаятельным и сильным мужчиной. Нет ничего на свете хуже бывших разведчиков, городских сумасшедших и нереализованных драматургов, — подумал Горелов. В мозгу отчетливо всплыл вчерашний разговор со стариком. Егора вырвало. Он спустил воду в унитазе. Прошел на кухню и закурил. Дым змейкой просочился в форточку и растворился за окном.
Неужели он согласился, чтобы его грохнул какой-то грязный бомж? Ничего более глупого придумать было невозможно. Конечно, это просто аххуительная легенда! Какой же Горелов идиот! Да это, в конце концов, просто смешно! Он пойдет сегодня и все разрулит с Ушкиным. Да и какой из бомжа киллер? Надо перестать корчить из себя непризнанного гения и жить нормальной жизнью. Забить хрен на политику, любить женщин, писать стихи, пить вино и делать хоть что-то полезное. Да, старик был прав, без легенды творчество ничего не стоит. Но никакая самая высокая литература не стоит чуда жизни. Не стоит обольщаться, что кто-то после смерти о тебе заплачет и будет копаться в дневниках. Горелов никому не нужен. Даже себе. Но ведь это же не так, черт побери! Он способен добиться успеха своим талантом, а не дешевыми трюками и фейками. Сейчас он побреется, примет душ, обрызгает щеки остатками благородной туалетной воды, наденет новые носки, белую рубашку, джинсы, сходит в банк, снимет последние десять тысяч рублей и просто подарит деньги бомжу. А после этого начнет новую жизнь, чтобы никогда не вспоминать о своем малодушии и дурацкой выходке.
Весь день Горелов пребывал в приподнятом настроении. Он бродил по набережной, дышал полной грудью и остро воспринимал каждую мелочь. Каждый падающий листочек был ему близок. Каждый вздох неповторим. Каждая встречная женщина — прекрасна. В каждом маленьком ребенке он узнавал себя. Каждую бродячую псину гладил по голове. Собаки стайкой бежали за ним к Макдональдсу. Горелов купил пару гамбургеров и разделил с ними обед. Телефон молчал, будто умер. Похоже, Горелов был действительно никому не нужен, кроме собак. И только вечером, когда уже выходил из квартиры на встречу со стариком, раздался звонок.
— Алло! Это вас беспокоит Денис Васильковский, — послышался в трубке голос маститого режиссера. — Вы слышите меня?
— Да, — равнодушно ответил Горелов.
— Я прочитал вашу пьесу.
— И что?
— Если говорить по честноку, она действительно не успела утомить меня. И этим понравилась. Я даже смеялся в некоторых местах. Поэтому вполне допускаю, что она может быть интересна для театра. Но сейчас у меня куча работы и не знаю, когда смогу ей заняться. Может, лет через пять. Но мы обязательно вернемся к этому разговору, — заверил Васильковский, — так что поздравляю вас!
— С чем? — сухо переспросил Горелов. — Меня абсолютно не интересует ваше мнение. И мне все равно, поставите вы ее в своем задрищинском театре или нет.
— Ты пьяный? — опешил режиссер.
— Нет. Просто у меня одно-единственное желание — послать вас на хуй, милейший! И передайте эти же слова своему половому партнеру.
Егор бросил трубку. Сердце весело билось, как будто ему было двадцать пять лет. Нет, оно не билось, оно ликовало, будто получило свободу. Вероятно, такое ощущение возникает, когда люди выходят из тюрьмы.
Егор вышел на мрачную улицу. Кто-то разбил единственный фонарь. Двор освещался тусклым желтым светом из окошек. Ветер разносил мусор из помойки. Горелов прошел на детскую площадку и уселся на мокрую лавочку. Прибежала хромая собака и стала тереться о ноги. Егор не стал ее гладить, чтобы не обнадеживать. Он ждал Анатолия Палыча, чтобы уладить недоразумение и передать деньги, но тот задерживался. Егор уже обрадовался, что бомж не придет, как вдруг Анатолий Палыч появился из гущи мрака и присел рядом.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Егор, — как ваши дела?
— Добрый, добрый, — суетливо ответил старик, — дела у прокурора, у нас делишки.
— Прошу прощения, но у меня изменились планы, — немного замялся Горелов.
— Вы раздумали? Я так и знал, — саркастически усмехнулся старик.
— Что знали?
— Что вы ничего не в состоянии довести до конца.
— Послушайте, вчера благодаря вам я был немного пьян, нес несусветную чушь. Но поскольку была договоренность, принес вам деньги, — сказал Егор, — Я человек слова. Но умирать вовсе не хочу. Надеюсь, что вы меня понимаете.
Горелов протянул Ушкину мятые купюры.
— Здесь десять тысяч. Это все, что у меня есть. Будете пересчитывать?
Анатолий Павлович взял деньги двумя пальцами, пересчитал, сунул в бумажный пакетик и положил за пазуху
— То, что вы умеете держать слово — вам зачтется. Я тоже умею… — что-то не договорил старик.
— Ну конечно, мы же порядочные люди, — произнес с облегчением Егор и приподнялся со скамейки, чтобы поскорей уйти домой и заняться наконец-то написанием новой забавной вещицы.
— А вам известно, что за заказное убийство существует уголовная ответственность? — неожиданно строго произнес Анатолий Палыч.
— Не понял… Вы о чем? — растерялся Егор и снова присел на скамейку.
— Прекрасно знаете, о чем…
— Вы что? Издеваетесь надо мной? Какая ответственность? Я же пошутил, сказал чушь и принес отступные, чтобы вы больше не валяли дурака.
— Это не отменяет существа дела, — жестко заявил Анатолий Павлович, — вы являетесь заказчиком убийства.
— Да вы рехнулись, что ли? — возмутился Горелов и снова попытался встать со скамейки. Но чьи-то цепкие руки сзади грубо повалили его на мокрую землю. Двор осветился красно-голубыми полицейскими маячками, завыла сирена. Послышалась команда: «руки за спину»! Горелов невольно задергался, тогда чей-то кулак больно двинул ему в ухо и по печени. Пришлось повиноваться. Егор почувствовал, как холодно щелкнула пасть наручников. Он тщетно пытался в придавленном положении отыскать в окружившей толпе Ушкина, но тот будто растворился во мраке. Да что же это такое, подумал Горелов, ведь я не совершил ничего, чтобы со мной можно было так скотски поступать! Зачем мне надели наручники? За что меня бьют?
— Это недоразумение! — закричал что есть мочи Горелов. — Здесь был старик, который может подтвердить мою невиновность!
— Этот старик — главный свидетель, — послышался голос человека в форме спецназа, — не дергайся, иначе размажу печень по асфальту!

Полгода спустя Егора Горелова осудили на девять лет строгого режима, что было равносильно для него смертному приговору. Больше он не написал ни одной пьесы, ни одного рассказа, ни одного стихотворения. Через полтора года его обезображенное от побоев тело нашли повешенным на трубе от сливного бачка. Начальство колонии настаивало, что это был обыкновенный суицид.

17.12.19. Егор Лопатин