Обычай кумовства пришел к нам из глубины веков. Некоторые историки утверждают, что он появился ранее V века до н. э. на Древнем Востоке и в Греции. Позже этот обычай появился у славянских народов. Малороссы кумовьёв называют ещё «клыкани», что можно перевести как «званые» (то есть, приглашённые отец и мать).
Отказываться от кумовства или не поддерживать дружеские отношения с кумовьями — в старину считалось не только обидой, но даже грехом. Сейчас, когда некоторые религиозные обряды, утратив былое значение, распространились как попсовая молодежная мода, термины «крестный» и «кум» вернулись в нашу речь также в несколько облегченном варианте (кум и крёстный не совсем синонимы).
Мой будущий кум Павел Николаевич Ливенцев к идее крещения своих дочерей подошел в те же постперестроечные годы, но уже зрелым человеком — старшей из трех его дочерей к тому времени было уже около восемнадцати лет. И сам кум, потомок православных донских казаков, и его жена, мусульманка, к религии своих предков относились без фанатизма, но в какой-то момент сошлись на том, что раз их дочки живут в России и замуж, вероятно, выйдут здесь же, пусть будет всё как у людей. Так я и стал крёстным отцом старшей дочери Павла и его кумом.
***
Познакомились же мы с Павлом в конце 90-х годов, когда я занимался установкой и обслуживанием промышленных газовых счётчиков, выполняя, по сути, весь комплекс работ на объекте — от заключения договора, проектирования и монтажа до сдачи в эксплуатацию и обслуживания действующего узла.
Слабым звеном моего бизнеса долго оставались сварочные работы. Я остро нуждался в квалифицированном, технически грамотном и имеющем допуск к выполнению работ на действующих газопроводах сварщике. Большинство же из приходивших ко мне сварщиков гонора демонстрировали намного больше, чем профессионализма, так что мучился я с ними основательно. И в своем хроническом поиске дельного сварщика как-то обратился к знакомому прорабу из «газовой конторы»:
— Вова, у тебя есть толковый сварной с допуском?
— Есть, конечно, но я же тебе его не отдам.
— Я и не прошу насовсем. Два-три раза в месяц, на один-два дня. Так можем договорится?
— Для тебя, Борисыч, за определённый могар, — без проблем. — Но, должен предупредить, он человек своеобразный, не знаю, справишься ли ты с ним.
— А в чём это его своеобразие?
— Ну, трудно объяснить, хвастун и забулдыга, потом сам поймёшь, однако дело своё знает хорошо. Давай так, я расскажу ему о тебе, и когда он будет на базе позвоню — приезжай и сам договаривайся.
Спустя несколько дней я приехал, нашел в конторе Володю, пошли с ним в цех. В углу огромного ангара возвышалась металлическая «бочка», оплетенная трубами как змеями. Одну из труб сварщик как раз и приваривал к бочке. Стоял он на козлах так высоко, что надёжно защищавшие от искр его ноги в коротких, истертых, и от того белесых сапогах приходились на уровне моих глаз.
Его массивную фигуру еще более увеличивала просторная роба из грубого брезента, так что монументальность мастера у меня, стоящего внизу, воскресила на миг детское ощущение, что мне предстоит знакомство со сказочным великаном. «Паш!» — громко позвал сварщика Володя. Тот продолжал варить, и Володя, взяв железку, громко постучал по бочке.
— Оу? — отреагировал сварщик, погасив дугу и подняв маску.
— Паша спустись, человек хочет поговорить с тобой.
—Щас, — ответил тот коротко и, привычным кивком головы опустив маску, быстро закончил начатую работу. Затем спустился к нам и, сняв маску, рукавицы и верхнюю часть робы, протянул мне свою большую руку, пальцы которой были покрыты характерными для рыжих людей пятнами веснушек, поросшую густым, высоким, золотисто-белым волосом, представился: «Павел Николаевич!».
Я с любопытством рассматривал своего потенциального работника. Он действительно походил на великана, по сравнению со мной. Фигура атлета, черты лица крупные, с большим «греческим» носом, под которым топорщились также золотисто-белые, неухоженные усы, отдельные волоски которых попадали ему в рот. Насколько помню, странно это, но неухожены усы у него всегда. Из-под густых бровей того же цвета на меня дружелюбно-вопросительно смотрели ярко-голубые глаза. Я прикинул — лет на десять точно моложе меня (как потом оказалось на двенадцать).
— Пашка, ты что снова вмазанный? — насторожился Володя. —Опять мне шеф дыню за тебя вставит.
— Ой, Константиныч, угомонись. Меня шеф сам опохмелил после вчерашнего. Не веришь — пойди спроси.
— А объект где? Далеко? — поинтересовался Паша у меня.
— Да нет, на Карла Маркса.
— Ну так чо, Константиныч, мы съездим посмотрим?
— Ладно, езжайте. Только смотри — завтра как штык.
Ехали мы на объект около часа, разговаривая по дороге. Паша с первого раза показался мне очень неглупым и живым собеседником — свободно менял темы, четко формулировал свое мнение, чем сразу завоевал мое уважение: я равно устаю как от косноязычных, так и от бессмысленно говорливых спутников.
На объекте он с удивительной легкостью определил, где нами допущены ошибки, и с помощью рулетки, карандаша и бумаги схематично набросал, что и как необходимо изменить. При этом обнаружил и немалую логистическую осведомленность, поясняя между делом, какие железки как называются, чем отличаются друг от друга, где продаются и сколько примерно стоят.
Через несколько дней наше задание Пашей было безукоризненно выполнено. Инспектор Гостехнадзора, принимая работу, спросил меня: «Не Пашка-рыжий случайно варил?» И, получив утвердительный ответ, кратко заключил: «Давай акты — буду подписывать». Вот с таким незаменимым помощником, а затем и другом свел меня случай на много лет. Дружить с Пашей оказалось не просто, но и не дружить невозможно. *** Родился кум в станице Целинского района, вдали от большого города, и на первых порах ничем не отличался от деревенских сверстников: ходил в школу, ловил рыбу, купался в речке, катался верхом на лошади, курил тайком от родителей, пытался пробовать самогон, влюблялся в девочек. Пока не пристрастился к чтению.
Читал он много и практически всё, что попадалось на глаза. Для начала перерыл скромные фонды сельской библиотеки, затем стал ездить за книжками в библиотеку райцентра. Друзья посмеивались над ним, но до тех пор, пока не начали с удивлением замечать, что Пашка знает ответы на многие вопросы. Постепенно их почтение к осведомленности приятеля росло, подпитывая заодно и Пашкино самоуважение.
B школе Пашка учился без особых усилий и закончил ее с хорошим аттестатом. До армии не долго поработал комбайнером (уважаемая профессия на селе!), а попав в армию, уже вскоре был направлен командиром, приметившим толкового парня, в сержантскую школу.
Перед дембелем ему даже доверили в одиночку выбрать и сопровождать новобранцев из Узбекистана, обещая в награду пораньше демобилизовать. Паша не раз мне с гордостью рассказывал об этом, хотя и не скрывал, что его почетная миссия закончилась конфузом.
Приказано ему было набрать людей с высшим техническим образованием, и Паша привез с высшим, да только выпускников института физической культуры. Командир части, человек горячий, долго потом матерился и грозил отправить Пашу на гауптвахту вместо дембеля. Словом, домой сержант Ливенцев отбыл в числе последних.
Родная станица встретила экс-армейца приветливо: молодой, сильный, после десятилетки, он был востребован и руководством колхоза (не комбайнер, а мечта!), и молодыми бабами, которые легко шли на с ним контакт (и он этим пользовался «в полный рост») и толпой собутыльников, с которыми Паша «куролесил» иногда по несколько суток, вызывая их восхищение своей необузданностью и щедростью (не корешок, а находка!).
Пашина мама, как и все матери в таких случаях, переживала за его будущее: «Вот и вырос сынок. А дальше что? Сопьется, как отец. И вся его судьба —колхоз, работа да водка». Но она ошибалась, не учитывая факторов, важных для формирования Пашиного характера и образа мыслей — прочитанных книг и привычки к уважению окружающих.
Вволю погуляв, он уехал в Ростов, где поступил в институт сельхозмашиностроения (РИСХМ). Это событие во многом определило судьбу Паши, окрасив на время его картину мира всеми цветами радуги. Никаких чëрных полос, всё ему было сейчас по плечу, а море по колено.
Родная станица зауважала земляка еще больше, да и сам Паша пребывал в восхищении от произошедшей с ним перемены. Жил он теперь в большом городе, занимался в институте, здание которого напоминало ему дворец, заполненный преимущественно умными людьми, с которыми было интересно побеседовать и легко найти точки взаимопонимания.
Студенческая среда вообще безбашенная, потому неудивительно, что Паша легко стал лидером наиболее раскрепощённой (скажем так) еë части. Но ни частые оргии, ни пропуски лекций не мешали Паше с лёгкостью усваивать учебный материал, как специальный технический, так и гуманитарный. Начертательную геометрию он любил, учебник по сопротивлению материалов читал с удовольствием перед сном, и даже на кафедре философии прослыл самым толковым студентом.
Кафедра философии, впрочем, особая тема: на ней доходило и до «демократического» распития спиртного с доцентами, к восхищению студентов-собутыльников и особенно студенток. Паша «заглатывал»новую жизнь во всех её проявлениях, зачастую с отключенным самоконтролем и стойкой эйфорией, порожденной ожиданием будущего счастья. И оно явилось к нему в лице скромной девушки Тамары из далёкой Башкирии, совершенно, кстати, не одобрявшей разудалый образ жизни, что не помешало Паше по уши влюбиться.
С появлением ребёнка начался мучительный период. Жена в академическом отпуске по уходу за ребёнком, из общежития настойчиво предлагали выселяться. Две проблемы сводили с ума — деньги и жилье. Была альтернатива уехать в станицу к маме и папе, и что там? Он комбайнер, а она кто? Строить новый дом, но на какие средства? Значит, выход один: бросать институт, искать работу с перспективой скорейшего получения жилья в городе, — а это только стройка.
Начали скитаться по частным квартирам. Кто пробовал — знает, что благополучные семьи жильё не сдают, тем более, приличное. Бытовая неустроенность и частые переезды изнуряли, во время которых Паше представилась возможность изучить план города получше иных работников мэрии.
*** Первое время Паша работал на стройке сантехником: бегал по этажам с чугунными батареями, трубами, раковинами и унитазами, измазанный с головы до пят песком и бетонным раствором. Останавливался лишь затем, чтобы вытряхивать из сапог строительный мусор да шлепать время от времени по заднице разбитных малярш, курящих и ругающихся матом поизощрённее иных мужиков.
С поступлением на стройку резко обвалился и круг Пашиного общения —кругозор и интересы соседей по стройке казались ему крайне примитивными: с ними можно было только выпить (и в рабочее время, а уж после — это святое), но поговорить не о чем. По рассказам Паши (из тех, которым я верю) у них был, например, работник, который напившись вдрызг, днем по жаре заваливался спать на куче стекловаты, а это отнюдь не современный неколючий утеплитель.
(Да простит меня читатель за столь негативное описание. Утешьтесь воспоминаниями о советских фильмах с жизнерадостно поющими маляршами, подмигивающими глазками тогдашних красавиц-актрис, и задорно подпевающими им крановщикам и сантехникам с чугунными батареями. Пели о созидании, а в глазах — целеустремлённость. Я не сторонник социального расизма, наоборот, просто излагаю факты).
Спустя некоторое время, Паша перешёл в другую бригаду к сварщикам мусорных баков, где физическая нагрузка меньше, но моральная атмосфера не изменилась. Надо сказать, у Паши была замечательная черта — стремление владеть любым умением в совершенстве. Невелика, кажется, хитрость сварить мусорный бак, но именно на этом месте Паша добился квалификации сварщика пятого разряда.
Тем не менее, шок от перехода из студенческой аудитории в бригаду работяг, что «до смерти работают, до полусмерти пьют», остался у Паши надолго. Хотя не был он мальчиком из хорошей детской, и общением с интеллектуалами не был чрезмерно избалован, но после институтской среды долго задыхался от дефицита культурного общения, как выброшенная из воды рыба. Глубокая внутренняя травма от этого социального смещения, по-видимому, затаилась в его душе на всю жизнь.
Спасала его, прежде всего, жена. Тамара оказалась изумительной подругой жизни: не роптала, стойко переносила невзгоды и умела идеально поддерживать хорошую погоду в доме. Близкие знакомые неслучайно называли еë «мама Тома». Умница, с хорошим кругозором, она могла и на равных поддержать любую беседу. Наконец, Тамара оставалась для Паши осколком той институтской жизни, по которой он тосковал. Остались у него и несколько друзей из бывших сокурсников, но работа оставляла мало времени для общения с ними.
Тем временем родилась вторая дочь, а спустя несколько лет и третья. Лучший сварщик с тремя детьми, перебрался из случайных углов в относительно комфортабельное общежитие и достаточно зарабатывал. Поднатужившись, с помощью родителей и сватов, приобрел автомобиль «жигули-шестёрку», о поездках на котором к морю, когда мы познакомились, прожужжал мне все уши.
Наконец (к моменту нашего знакомства), Паша получил и долгожданную четырёхкомнатную квартиру — событие, которое позволило ему оставить стройку и перейти на более интересную и ответственную работу, где мы с ним и познакомились. *** Я и сам на момент нашей встречи испытывал некоторый дискомфорт от общения с людьми, мне неинтересными, так как до того много лет проработал сначала на телецентре, затем в серьезных НИИ и КБ, вращаясь среди технической и творческой интеллигенции. Сейчас же сталкивался преимущественно с руководителями-практиками — директорами мелких предприятий, главными инженерами, механиками и энергетиками, многие из которых озадачивали своей ограниченностью.
Хотя, конечно, с Пашиными переживаниями мои было не сравнить — я был сам себе начальник, сам распоряжался своим временем и финансами, а путешествуя, чаще сталкивался с интересными людьми. Тем не менее, залогом нашего сближения считаю то, что мы встретились с Пашей в нужное обоим время. Втроем (третьим был мой сын) мы приезжали на объект, чётко определяли, что и как будет выглядеть, расписывали номенклатуру оборудования.
Пока сын «рисовал» и согласовывал проект, а Паша приобретал комплектующие, я занимался документацией, договором и деньгами. Таким образом, с меньшим количеством людей и за более короткий срок мы все, к нашему удовольствию, стали зарабатывать больше денег. И Пашино мастерство играло в нашем бизнесе не последнюю роль. Все инспектора знали, что Ливенцев выполняет работу безукоризненно, и с актами сдачи проблем у нас не было никогда.
Вообще, с любыми железками Паша был на «ты». Как-то мы ехали с ним на чужом жигуленке, и в центре оживленного перекрестка у машины сломалась шаровая опора. Жара под сорок. Я в ужасе, оставив Пашу у машины, на такси помчался в гараж за инструментом и новой опорой. Каково же было мое удивление, когда по возвращении я увидел нашу машину стоящей в тенёчке на всех четырех колесах и с улыбающимся Пашей за рулем.
— Ты что, сам всё сделал? — изумился я. — Нашёл в багажнике запасную опору и молоток, а в кустах кусок уголка. Ключ у проезжавшего грузовика попросил, — пояснил он.
— Ну, ты силен! Это же очень тяжело одному.
— Да ну, пыль!
Слово «пыль» Паша употреблял часто, бравируя своим умением и силой. Это, что касается нашей работы.
Одновременно, с первых же дней знакомства, Паша, как сам позже признался, стал устраивать мне «проверку на вшивость, с целью определения наличия масла в голове». В основном эта проверка касалась моего багажа по литературе, истории и географии — дисциплин, в которых Паша чувствовал себя довольно уверенно, по каковой причине даже не считал дремучих в этих областях знакомых достойными его уважения.
В разговоре он, например, сознательно избегал употреблять фамилии известных людей, называя Чехова Антоном Павловичем или вовсе Палычем, Гоголя — Николаем Васильевичем, Королева — Сергеем Палычем, а Пастернака почему-то и вовсе Борей. Я, признаться, не сразу сообразил, почему он так делает, но выдержал этот Пашин экзамен «не без славы». На темы литературы Паша заводил разговоры постоянно, например:
—Кум, а как ты относишься к Веллеру? — спрашивает у меня.
— Если в двух словах, то положительно.
— А если не в двух, то осуждаешь роль оракула, которую он на себя берёт.
— Ну, опять же, однозначно трудно говорить. Во многом он прав, и я со многим готов согласиться.
— Я тоже, — отвечает кум, — мне нравится его доверительный стиль. — Хотя многие считают, что он навязчив, не дает думать. А затем без продолжения этой темы: — А Татьяна Толстая нравится тебе?
— Очень, — отвечаю я.
— Да, она так классно строит предложения. Просто виртуозно.
— Слушай, вспомнил вот, у тебя есть Данте и Рабле? — спрашивает.
— А ты что, не читал?
— Да читал давно, но как-то не проникся.
— Так прочти в интернете.
— Ой! Я люблю чтобы в руках. Дашь?
— Ну конечно дам, что за вопросы?
В процессе нашего дальнейшего сближения я успешно прошел и ещё один важный для Паши тест — на алкоголь. Впрочем, хотя я и не ударил «мордой лица в грязь», но до Пашиного питейного потенциала, конечно, не дотянул: по двое, а то и трое суток, как он, пить и не спать я не мог — это уже был высший пилотаж. Вот после всех этих проверок я настолько расположил к себе Пашу, что удостоился приглашения в Пашины кумовья.
На крестинах познакомился с его женой, детьми и ближайшими друзьями (настоящими, не собутыльниками), интересными и эрудированными людьми. Тамара, как оказалось, хорошо пела, в том числе по-английски; для такого случая у неë остался рукописный «песенник» от иняза, где она до РИСХМа училась. Мы подпевали, как могли.
Должен сказать, что Паша, даже пьяный, никогда не вел себя агрессивно, разве что излишне назойливо требовал к себе внимания, пытаясь в очередной раз чем-то похвастаться. Но в своем кругу все его знали и не обижались, да и сам он среди друзей становился благодушнее, чувствуя себя молодым и равноправным. Но на малознакомых людей, исключая отъявленных забулдыг, с которыми он, кстати, запросто находил общий язык, Паша производил для начала невыгодное впечатление.
Держался он, независимо от ситуации, обычно слишком раскрепощённо, не страдая излишней скромностью и тем более чинопочитанием, — должность собеседника меньше всего волновала знающего себе цену сварщика. Да и манеры кума были не всегда безупречны: он громко разговаривал, громко смеялся, а выпив, часто перебивал собеседников, стремясь продемонстрировать свою эрудицию.
Случайные знакомые на первых порах шарахались от этой несдержанности, поспешно занося Пашу в свой черный список, но вскоре с удивлением понимали, что таким оригинальным способом он стремится высказать какую-то выстраданную им правду. Так что вполне серьёзные и умные люди интересовались у меня:
— Что, твой кум и правда простой сварщик?
— Да.
— Странно.
— Почему?
— Да он же действительно умница. А с виду — разухабистый хвастун.
— Ой, ребята, вы ещё мало его знаете, — отвечал я.
Когда мой бизнес и доход подросли, кум уволился из прежней конторы и работал дальше только со мной. Теперь мы виделись почти каждый день. Да и не только днем: на одном из предприятий, где выполняли работу, мы выпросили у директора старый бильярдный стол и установили его в моем большом гараже, весело проводя вокруг него вечера (об этом я подробнее писал в повести «Внутри гаражей»).
Нередко мы с кумом брели из гаража и вовсе под утро (к неудовольствию наших жен, особенно моей, более резкой в суждениях), усталые и пьяные, еще и заворачивая по пути к ночным киоскам, чтобы выпить бутылочку пива. Паша, несмотря на усталость, обычно пытался еще и продолжить хмельную беседу, цепляя меня за пуговицу или толкая в плечо, чтобы преградить путь.
— Подожди, кум, — говорил он. — Важную вещь скажу.
— Ты можешь не трогать меня руками? Мне неприятно. Можно идти и говорить?
— Можно, но это очень важно. В конце концов, от усталости и чрезмерных возлияний кум становился невнятным, как гоголевский Башмачкин, изъясняясь «большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения», и сам замолкал, осознав постигшее его косноязычие.
Мы молча и целеустремленно достигали моего дома, после чего, простившись со мной он, бедолага, шел ещё пару километров к себе по ночному городу. Я за него в таких случаях не переживал, зная удивительную способность кума договариваться со всеми, даже с бандитами. Но если после разгульной ночи нам нужно было выезжать на объект, Паша неукоснительно являлся, чтобы разбудить и стащить меня, полуживого, с постели.
Когда я строил свой загородный дом, кум практически жил у меня, помогая мне делать отопление, точнее сказать, я помогал ему по команде «отрежь», «подай», «подержи», «придави». Паша же покупал и устанавливал котёл, приобретал трубы и массу других деталей, о которых я имел смутное представление. За городом он нашел заброшенный тепличный комплекс, откуда мы вывезли сотни метров различных труб, и сварил мне отличную оросительно-поливочную систему и многое другое.
Отработав в жару и истекая потом, вечером мы шли отдыхать к моему товарищу Нико, хозяину продовольственного магазина, кафе и бильярдной под одной крышей, расположенных в трёхстах метрах от моего дома. Кум входил в бильярдную со словами:
— Привет, пацаны! Ну, кого сегодня поучить, как надо играть?
— Здравствуйте, — откликались «пацаны» (некоторым за 45), пожимая нам руки. Причем, меня они называли Валерием Борисовичем, а Пашу — кумом.
— Танечка, почему стоим? — подбодрял кум официантку.
— Принеси нам холодного пивасика.
Начиналась игра, в которой большинство партий мы выигрывали. Довольный Паша громко рассказывал анекдоты к удовольствию всей компании. Затем поворачивался ко мне с вопросом:
— Может, перекусим?
— Мы же ужинали сегодня.
— Ну, по четыре хинкали, да с грузинской травкой, да под бутылочку «Цинандали», думаю, осилим?
— Таня, — теперь к официантке, — сделаешь двенадцать штук?
— Через двадцать минут, Павел Николаевич.
Мы переходили в кафе. Появлялся хозяин.
— О-о-о! Привет, кум! — говорил он.
— Привет, Нико. Как дела?
— Нормально. А у тебя?
— Да вот как видишь, — отвечал Паша, похлопывая хозяина по плечу.
Нико, состоятельный человек с двумя высшими образованиями, член коллегии адвокатов и почтенный отец четверых детей, вовсе не склонный к эскападам, относился к фамильярности кума с добродушной снисходительностью. А многих завсегдатаев кафе она просто восхищала.
Так у нас захватывает иногда дух при виде парашютиста в затяжном прыжке, наездника на цирковой лошади или киношного игрока в русскую рулетку. Нико как-то мне сказал: «Удивительный человек твой кум. Его, вероятно, терзает что-то нереализованное в жизни. Размаху с избытком, да не совсем туда». И я мысленно с ним согласился: «Попал в точку».
За годы пребывания среди малообразованной публики Паша усвоил некоторые специфические приемы самоутверждения. Например, если кто-то рассказывал при нем об интересных или малоизвестных фактах, Паша ревниво перебивал рассказчика своим замечанием, давая понять окружающим, что тоже знаком с вопросом. Вообще, он утешался и дорожил знакомством с образованными людьми, но обнаружив в специалисте с дипломом и чином признаки глупости, легко раздражался от обиды за себя и «за державу».
Чем ближе я узнавал кума, тем больше поражался его разностороннему любопытству. Когда, путешествуя по Европе, я позванивал ему из разных стран, то с удивлением выслушивал его неожиданные рекомендации: «Ты же рядом, съезди посмотреть на эту знаменитую плантацию винограда во Франции». Или: «Ты в Бремене видел дом, где нарисован Альенде?» Или: «Кум, посмотри обязательно в Праге Гавличкову площадь, где корешок Швейка украл у полковника Крауса собаку. Интересно, если ты у прохожего чеха спросишь, чем это место знаменито, он ответит?»
*** Из Европы я вернулся на купленной в Германии БМВ, которой кум обрадовался едва ли не больше меня. Много раз мы ездили на ней в его станицу с оригинальным названием Лопанка. (До сих пор я так и не спросил его об этимологии этого названия, хотя уверен, что кум наверняка ей интересовался. Ездили мы в Лопанку обычно вдвоём или втроём — я, кум и Тамара, иногда к нам присоединялись моя жена или сын.
Как только до Лопанки оставалось километров десять, то есть, вероятность встречи с ГАИ приближалась к нулю, Паша садился за руль, чтобы с шиком подъехать к дому, и если по пути встречался знакомый (а знали его на малой родине практически все), кум давил на клаксон и делал широкий приветственный жест, словно президент на трапе самолета. Приезжали мы к Пашиной маме подышать сельским духом и порыбачить. Она, мама Лиза, заранее оповещëнная о визите, с радостной улыбкой встречала нас у ворот.
Заходили в ветхий, но ухоженный домик, доставали городские гостинцы — копчёную колбасу, сыр, конфеты, фрукты из гипермаркета, но всё это было пустяком по сравнению с тем блюдом, которое мама Лиза тут же принималась для нас готовить — ее фирменным борщом. Помимо сказочного борща, варёных гусей и жареной рыбы на столе мамы Лизы изумительно благоухал еще сельский хлеб: круглая булка два килограмма с гофрированными боками.
Наши жены, кстати, так и не разгадали секрет лопанского борща. Тамара честно это признавала:
— Вот что удивительно, я же часто готовлю борщ вместе с ней. Вижу всю, можно сказать, технологию, но так вкусно не получается.
— Гуся у тебя такого нет, — говорил я.
— Ну как нет? Привозим же отсюда.
— И капуста отсюда?
— Ну разумеется.
— Значит в городе воздух другой, — смеялись мы.
Кстати, про гусей. Этих замечательных птиц по двору ходили десятки, потому как в конце огорода («горОда» с ударением на втором слоге), перед домом мамы Лизы росла изумительная лужайка из спорыша, на которой я с удовольствием валялся. Так как гусям она тоже очень нравилась, то частенько на моей спине оказывались следы их пребывания. Понятно, что я не слишком обижался на пернатых хозяев.
Рыбачили мы тоже на краю «горОда». Если клëв у нас не задавался, многочисленные Пашины одноклассники с готовностью предлагали нам на берегу рыбу и раков, вынутых из их потайных сетей. Кум выдавал друзьям по червонцу, и каждый приносил к столу еще самогон. Закуска тоже росла рядом на «горОде». И хотя Паша всех оповестил, что его кум болен и не может пить самогон, сельчане искренне недоумевали («нет такой болезни, которой вредит самогон») и из лучших побуждений настаивали, чтобы я попробовал это «исключительно-замечательное» лечебное зелье. Как-то мне пришлось уступить — выпил 50 грамм, но должен признаться, что не смогу описать свои ощущения, не прибегая к нецензурной лексике.
«Настоящие» же мужики пили самогон полными стаканами, даже не закусывая. С наступлением темноты я уходил спать, а кум продолжал беседовать с земляками, не смущаясь даже нашествием комаров. И что удивительно, утром он выглядел, как огурчик.
*** Паша уважал меня искренне, возможно, видя во мне нереализованного себя. К месту и не к месту он хвастался, какой у него исключительный кум. Как это ни лестно для меня, но должен признать, что во многих вопросах Пашина эрудиция оказывалась выше моей. Работая вместе, мы встречались с множеством людей, в том числе и такими, у которых было чему поучиться. Но Паша, устроив проверку очередного собеседника «на вшивость, на предмет», не раз разочарованно говорил: «Вот скажи, ну почему, почему только ты меня понимаешь? У десятков спроси — понятия не имеют о тех вещах, которые нам интересны».
Иногда, выпив, говорил мне:
—Кум, я тебя люблю, и знаешь за что? Потому что ты с человеком любого круга говоришь уважительно, никого не обижаешь, и каждый воспринимает тебя как своего.
— Так и надо, — отвечал я.
— Конечно! Конечно! — соглашался он и лез ко мне целоваться.
— Пашка! Отвали, что я тебе женщина? Сядь, с ума сошел!
За годы мы стали настолько близкими людьми, что уже не можем себя представить друг без друга ни в горе, ни в радости. Паша запросто мог приехать ко мне в четыре утра со словами: «Кум, прости, разбудил, мне так плохо. Надо с тобой поговорить». И я так делал, правда, хотя и не в четыре утра. Когда средняя дочь Павла выходила замуж, мы оба прослезились в загсе. Надо сказать, что уважение к знанию, царившее в Пашиной семье, передалось его дочерям. Все они закончили институты, а одна РИСХМ, — за папу.
*** Когда дом мой был достроен, мы с Пашей отреставрировали бильярдный стол из гаража, заменив борта, сукно и отполировав дерево, купили новые шары и кии, затем перевезли стол на новое место. На втором этаже дома в торжественной обстановке состоялось открытие моей домашней бильярдной, причем и кум, и мама Тома произнесли соответствующие такому важному событию речи (и даже фильм об этом сняли).
В этой бильярдной подолгу и с удовольствием я, мои сын и внук, кум оттачиваем своë мастерство. Впрочем, кум недолго завидовал мне: у Нико за бутылку шампанского он сам купил старый стол, сделал из него конфетку и водрузил в большой комнате своей квартиры.
*** Отчасти потому, что у кума появился теперь свой стол, а главное, из-за ухудшения здоровья, он стал реже посещать меня. Общественный транспорт его утомлял, а с автомобилем у него не сложилось. Автомобили кума — особая тема.
О его первой машине, синей «шестёрке», я уже упоминал: не знаю деталей сделки, но купил он её с чеченскими номерами в г. Шахты, ещё до войны с Чечнёй. Оформить бы машину сразу на себя, поменять номера, — но нет, он этого не сделал! Когда, покатавшись на ней год или два, попал в аварию, необходимой суммы на ремонт не собрал и поставил машину временно (как он думал) напротив дома.
Стояла она там, ржавея, лето и зиму, и еще одно лето, пока хулиганы не стали растаскивать её на запчасти. Тогда мы пытались в Шахтинском ГАИ снять машину с учёта, чтобы получить справку об утилизации. Сотрудник уже протянул руку за номерными знаками, а затем взглянул на них:
— О-о-о?! Нет, мужчина, нет! Мы не берём чеченские номера. Вам надо ехать в Гудермес.
— Предлагаете мне съездить на войну? — спросил кум. — Я звонил туда, разбомбили там всё, и документы сгорели.
— Я бы рад, да помочь ничем не могу, — ответил представитель власти.
Мы впихнули Пашину машину в будочку между моим и соседним гаражом. Место это я купил и оформил на кума, надеясь в перспективе снести будку и построить нормальный гараж. Но если я отнесся к этому плану с энтузиазмом, то кума он не вдохновил. Членские взносы он не платил и заниматься будкой не хотел, хотя и с наступлением очередной весны каждый раз повторял: «В этом году, уж точно, сделаем». Кончилось тем, что будочку вместе с машиной сожгли.
Затем неизвестно откуда у Паши появилась зеленая «шестёрка», вся прогнившая насквозь. Помучившись с этой рухлядью около года, он, вероятно, кому-то ее подарил. Попозже как-то приехал ко мне на старой «лянче», которой с ним расплатился за работу хозяин мастерской итальянских авто. «Лянча» ещё не утратила былую прыть, но требовала ремонта.
Паша приобрел кучу запчастей и разобрал двигатель, готовясь его собирать. Но какой-то детальки ему все же не хватило, и ремонт машины был приостановлен сначала на время, а потом и навсегда. Со временем в Пашиной компании даже установился ритуал — по приезде к нему в гости, друзья подходили к «лянче», чтобы обсудить еë светлое будущее. Она и до сих пор терпеливо ждет это будущее, но уже без лобового стекла и на трёх колесах, и поток посещающих её теперь значительно иссяк.
Однажды вскользь кум поделился со мной идеей слетать в Хабаровск, где друг отдает ему за «шапку сухарей»ещё очень свежую «Хонду RAV-4».
— А ты соображаешь, какие это затраты и риски — преодолеть такое расстояние, — усомнился я.
— Да всё я посчитал. Представляешь, увидим всю страну. Думаю, ты не откажешься помочь мне. В июне полетим, а в августе вернёмся.
Посчитав, вероятно, ещё раз, к июню Паша обнародовал уже новый план: продать дом, оставшийся от мамы Лизы в наследство, и взять в кредит «Рено Дастер» кофейного цвета, дизель. Но дом долго не продавался, так что к моменту его продажи план снова поменялся: продать застоявшуюся «лянчу» и, добавив наследство, приобрести «Фольксваген-Пассат» с дизельным двигателем. Пока Паше попадаются только бензиновые.
*** Сегодня кум пенсионер, воспитывает трех внуков и внучку. Лишь изредка он подряжается на разовую работу: с возрастом начал болеть (сердце, давление). Но встречаемся мы по-прежнему довольно часто. Приехав ко мне, жалуется:
— Вот дожил я, что и выпить не могу. Мотор барахлит.
— А зачем же пиво привёз?
— Чтобы выпить вместе и поговорить. Тут палка о двух концах. Вот уеду от тебя, и приятные воспоминания будут долго меня поддерживать. Кстати, глянь, какую книжку классную тебе привез.
Как будто и всё, про кума написал, хотя можно бы и ещё столько же. Не однажды мы, подводя итоги нашей жизни, спрашивали друг друга: «Как же нас можно определить одним словом?» И чаще всего в голову нам почему-то приходило «ругательное» слово — забулдыги. Но забулдыга забулдыге —рознь, и в душе мы даже гордимся этим самоназванием.
*** Закончу рассказ о куме добрым словом о его ангеле-хранителе, маме Томе, доброта и позитивная энергия которой поддерживает забулдыгу-кума на этой земле. Я всегда ценил её замечательный характер, но как-то по-особому рассмотрел его в нашем общем (Паша, Тома, я, их и мой внуки) путешествии по моему любимому маршруту — Теберда, Домбай, Архыз. Эта поездка оказалась незабываемой именно потому, что с нами поехала Тамара. Наконец я до конца осознал, почему её называют «мама Тома» — всë в этой поездке держалось на ней.
В Теберде устроиться в отель «Йети Хаус» с прекрасным рестораном нам не удалось. Заселились в другой, без ресторана, но расстроился я, как оказалось преждевременно. Мама Тома кормила нас лучше ресторана. Через час после нашего заезда из продуктов, приобретённых в магазине, она приготовила суп, — вкуснее я в жизни не ел. И затем каждый день баловала нас кулинарными изысками, причем занималась нашим хозяйством так легко и непринужденно, что я только диву давался.
Утром вставала раньше всех и, весело напевая, накрывала стол к завтраку, а вечером, едва мы успевали переодеться после активного отдыха, нас уже ждал приготовленный ею ужин. Пока мы с Пашей, лениво покуривая, любовались с балкона снежными вершинами, а мальчишки «бесились» в тренажерном зале, мама Тома расставляла по ранжиру вымытую посуду.
Затем всей толпой шли купаться в бассейн. После бассейна внуки ложились со своими айфонами в зубах, а мы сидели втроём на галерее, вдыхая аромат горного воздуха, сдабривая его запахом дыма сигарет и лёгкого вина, вели философские беседы о мироздании (обстановка располагала) или вспоминали забавные эпизоды прошедшего дня.
Кстати, героиней многих эпизодов оказывалась сама Тамара. Несмотря на пенсионный возраст, она бесстрашно соглашалась на все авантюры, и часто выглядела даже энергичнее внуков, не говоря уж о нас с Пашей.
Она то с пацанами по скальной круче лезла смотреть водопад, откуда спустилась раскрасневшейся и очень довольной, то прокатилась верхом на лошади (правда, из седла еë снимали двое мужиков), то сплавлялась на катамаране по горной реке, причем визжала и пела громче всех, то поднявшись на канатке в самую верхнюю точку, пошла ещё выше на снежную вершину, уже пешком, чтобы понять, что испытывают альпинисты, то, пыталась перекричать грохочущий водопад, распевая: «Я такой другой страны не зна-а-а-ю, где так во-о-ольно дышит человек!»
Подозреваю, лишь такая замечательная женщина и могла всю жизнь удерживать забулдыгу-кума.
20 декабря 2017 г. с. Кулешовка, Азовский р-н, Ростовская обл.