Как мне пишется

(«Как мы пишем» и как мне пишется)

Относительно недавно я прочитал у Бенедикта Сарнова в его четырёхтомнике «Сталин и писатели», в эссе, посвящённом Андрею Платонову, о том, что в 1930-м году в Ленинграде вышла небольшая книжечка под названием «Как мы пишем». Хотя автор в ней не указан, но исследователи считают, что инициатором её формирования и издания был Е. И Замятин (Шейдаев Филипп Эдуардович СБОРНИК «КАК МЫ ПИШЕМ» В ЛИТЕРАТУРНОМ КОНТЕКСТЕ — Выпускная квалификационная работа Бакалавра. Санкт- Петербург 2017»).

Составлена книга была из рассказов самых разных, писателей о своей работе. «В числе её авторов были М. Горький, М. Зощенко, А. Толстой, К. Федин, О. Форш, В. Иванов и многие другие из самых известных тогдашних русских писателей» (Б. Сарнов, «Сталин и писатели», кн. 3, стр. 849).

Всего в опросе участвовало 18 писателей-прозаиков, отвечавших на 16 вопросов, касавшихся обстоятельств и «технологии» их творчества.

Далее Бенедикт Сарнов пишет: «каждый из опрашиваемых на все вопросы отвечал, естественно, по-своему. Но был в этой анкете один вопрос, на который самые разные писатели ответили на удивление одинаково. Вопрос этот был такой: «Составляете ли предварительный план и как он меняется?» Вот один из типовых ответов — ответ Вячеслава Шишкова: «Писать-то начинаешь, конечно по плану. Но когда примерно четверть работы сделана, возникают сначала недомолвки, потом и жестокие ссоры автора с героями. Автор суёт в нос героя план: «Полезай сюда, вот в это место», — а герой упирается, не лезет… Они так пристают, так с тобою спорят, утверждая своё право на независимое существование, что ты ночами не спишь, теряешь аппетит, надолго запираешь рукопись в рабочий стол,..».

Б. Сарнов продолжает: «Все эти ответы говорят — чуть ли не слово в слово — то же, что говорили про своих героев Л. Н. Толстой (вот его слова из письма Н. Н, Страхову от 26 апреля1876 г.: «Вообще герои и героини мои делают иногда такие поступки, каких я не желал бы»).

То же, что сказал однажды про свою Татьяну Пушкин («Представь, — сказал Александр Сергеевич одному из своих друзей, — какую штуку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от неё»).

Из приведенного Сарнов делает такой вывод: «Стало быть, это не было личным, индивидуальным свойством Толстого и Пушкина. Нечто похожее происходило с каждым настоящим художником. А писателей, герои которых не выходят из их авторов воли, и концепция действительности, которую они собираются претворить в сюжет, — всё равно, заданная им извне или их собственная, — остаётся неизменной, следовало бы именовать не художниками, а как-нибудь иначе. Например — оформителями. Мандельштам их называл переводчиками готового смысла» (Б. Сарнов «Сталин и писатели», кн. 3. стр. 851).

Я должен принести свои извинения возможным читателям за столь длительное вступление и столь обширные цитирования.

Но без этого, как мне кажется, дальнейшее будет недостаточно понятным.

Из цитированного видно, что практически все опрошенные в 1930 году авторы были прозаиками, хотя в те поры жили и творили выдающиеся поэты: Б. Л. Пастернак, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам и другие.

Пример А. С. Пушкина (и его «конфликт» с Татьяной) мог бы послужить основанием к привлечению в опрос авторов из поэтов.

Не прибавило к сказанному и новое издание книги под старым названием «Как мы пишем», которое вышло в печать в 2018 году (составители А. Етоев и П. Крусанов), хотя в нём приняло участие уже 36 современных авторов. Стихотворцев среди них тоже не замечено.

Думаю, что такая «дискриминация» авторов-стихотворцев проистекает из того, что под термином «поэзия» понимается лишь лирика. Но об этом несколько позже.

Мне показалось это несправедливым и неправильным. Кроме того, захотелось (хотя бы для себя) определить: к какому цеху принадлежу я — к «художникам» или к «оформителям-переводчикам настоящего смысла».

За последние четверть века мне довелось заниматься и прозой, и стихами. Причём, среди стихов были не только лирические, но и, главным образом, философские, эпические, и переложения библейских и апокрифических текстов, а также переводы и переложения стихотворений наших великих предков и наших современников.

Вот с примерной классификации этих материалов я, пожалуй, и начну.

С очень большой долей условности в современной поэзии можно выделить три обширные группы: собственно лирические, лирико-социальные, лирико-публицистические стихи; философские стихи; и стихи эпические и эпико-исторические.

В стихах первой группы «героем» является сам автор, — его высказывания и есть выражение его «собственной воли».

Примерно так же можно охарактеризовать и собственно философские стихи.

Иначе обстоит дело с эпическими и эпико-историческими стихами.

Когда я делал стихотворные переложения Книг всех «письменных» пророков, «Коэлет-Экклезиаст», «Тегилим-Псалтирь», «Книги псалмов Соломона», «Мишлей»-«Книги притчей Соломоновых», Книги Пиркей Авот» — «поучения отцов», Книги Еноха, «Книги премудрости Соломона», «Сочинений Бен-Сиры премудрость», «Книги откровений Баруха, сына Нерии», Иудейских молитв, Агадических текстов и других библейских и околобиблейских текстов, я сознательно старался быть как можно ближе к «смыслам» этих текстов. Примерно так же я поступал, занимаясь переложением книг Марка Аврелия, его морального учителя Эпиктета, Еврейских мудрецов, Бальтасара Грасиана, Латинских афоризмов, переложения стихотворений Микеланджело Буонаротти, Константинаса Кавафиса, Джебран Халиль Джебрана, Альбрехта Гаусгофера и других авторов. И в этом для меня была цель — донести смыслы (естественно, так как я их понял) этих книг и их авторов до своих читателей.

В этом случае я сознательно оставался «переводчиком готового смысла».

Где-то близко к этому была и моя работа при написании обширного цикла «Баллад» по мотивам преданий еврейского народа», хотя здесь я уже мог позволить себе отходить от «канона» (особенно, когда выходил за пределы книги Луиса Гинцберга «Предания еврейского народа».

Несколько иначе обстояло дело с переложениями, в основном, из немецкоязычных поэтов (Розы Ауслендер, Ингеборг Бахман, Иоханнеса Бобровски, Нелли Закс, Германна Казака, Марии-Луизы Кашниц, Эльзы Ласкер-Шюлер, Эриха Фрида, Поля Целана (кого-то, наверное, пропустил?). Здесь я позволял себе несколько отходить от смыслов, вкладывавшихся в стихи моими предшественниками и адаптировал эти смыслы к себе и к сегодняшнему дню — тем более, что в ряде случаев и адаптировать эти смыслы не было нужды. Именно об этих моих опытах Вольфганг Казак сказал: «Это Ваши стихи на их темы».

И уже совершенно иначе обстояло дело, когда я писал свои «Монологи еврейских героев», «Монологи героинь ТаНаХа», Монологи исторических героев, да и в ряде других случаев, когда я не был так прочно связан с чужим авторством.

Вспоминаю, как написал (ся) один из первых монологов — монолог царя Саула:

Я готовился к лекции о первых царях Израиля: прочёл (и не один раз) библейские тексты, прочёл всё, что мог достать, из околобиблейской литературы, — пора и написать… И вдруг откуда-то издалека, из-за спины и немного сверху донёсся незнакомый голос: он говорил, что в свой предсмертный час он хочет вспомнить как пришел к власти, как трудно ему — молодому человеку из бедной семьи — Шаулю бен Кис-у, призванному на царство в трагические дни его родины, как сложно ему было управлять народом, не привыкшим к царской власти, как трудно ему бороться с происками хитрого и коварного пророка Самуила, как тяжело отбиваться от врагов внутренних и внешних (в кругу которых он и пребывает сейчас, в последние минуты своей жизни…). Я слушал этот монолог, замерев от неожиданности. Наконец, когда он закончил и «лёг на меч», я почувствовал боль в области живота, — точно туда воткнулось острие бронзового меча. А придя в себя, стал судорожно записывать услышанное…

Потом я уже «научился вызывать к разговору» своих героев. Кого я только не слышал: праотцов Авраама и его сына Исаака, праотца Иакова, ставшего Израилем, Моисея и Иисуса Навина, Самсона, пророка Самуила, царя Давида и пророка Нафана, царя Соломона, властителя Вавилона Валтасара и пророка Даниила, царя Дария и Зоровавеля, царя Ирода и Иосифа Флавия. И у каждого был свой голос и своя правда.

Не менее интересными были «монологи» героинь ТаНаХа: первой женщины Лилит, поразившей моё воображение своими инвективами в адрес Создателя, которого она обвинила в том, что создав её, как и Адама, из того же материала, Он пожелал сделать её игрушкой в руках своего любимца. А когда она воспротивилась, Он не только изгнал её из рая, но и заставил скитаться по всему миру, превратив в ведьму и лишив нормальной женской судьбы.

Страстный монолог заканчивался такими словами:

Я женщина, я жду любви.
Я жажду: позови, ну позови!
Я просто женщина, я женщина — Лилит.
Болит душа моя! О, как она болит.

Кроме Лилит, мне довелось «выслушать» монологи «женщины из ребра Адама».

— Евы, праматерей евреев Сарры и арабов Агари, монолог жены Лота — Ирит, монолог пророчицы Деворы, монологи жён царя Давида Мелхолы и Вирсавии, монолог царицы Эстер (Эсфирь), монолог Юдифи… И у каждой тоже были свои проблемы и свои правды. Пересказывать не стану, — они опубликованы.

Но на одном не могу не остановиться:

Юдифь! Иудифь! Героиня древнего мира, по легенде спасшая свой город Ветилую от разгрома полчищами ассирийцев под предводительством знаменитого полководца царя Навуходоносора Олоферна.

Наутро голова сатрапа на стене.
И в панике от стен бегут войска.
Ликует град. А на душе тоска…
И от неё уже не скрыться мне.

Юдифь и Олоферн, — кровавый миф.
Но жизнь! Страшнее мифа жизнь.
От сна вставай с ним, с ним ложись…
Я только женщина. Я иудейка. Иудифь.

И столько в этом о загубленной возможности, о мечте, о неслучившемся, — что и сейчас сжимается горло…

Вот такие они мои «героини ТаНаХа»…

Отдельным располагается корпус «монологов» моих исторических личностей.

Их довольно много: здесь и основательница Карфагена тирская принцесса Дидона, и кипрский царь Пигмалион (со своей Галатеей), и два римских царя из рода Тарквиниев: Тарквиний Приск и Тарквиий Гордый, и знаменитый полководец Ганнибал, и его победитель римский полководец Публий Корнелий Сципион Африканский (старший), и Гай Семпроний Гракх, и Луций Корнелий Сулла, и Гай Юлий Цезарь, и Марк Юний Брут, и Марк Туллий Цицерон, и знаменитая царица Клеопатра (VII Филопатр), и Понтий Пилат, и Иешуа га Ноцри (Иисус Христос), и Мария Магдалина, и Луций Анней Сенека младший, и Марк Аврелий, и Гипатия (Ипатия) Александрийская, и сефардский раввин, каббалист, автор или переписчик книги Зоар Моше бен Шем-Тов де Леон, и фра Томмазо де Торквемада, и Джироламо Савонарола, и Никколо Макиавелли, и, конечно, Мишель Нострадамус… И опять у каждого свой голос, свои проблемы и своя правда, часто весьма неожиданная и спорная.

Вот в этих вещах я уже не «оформитель», не «переводчик готовых смыслов», а вполне себе «настоящий художник» (по Б. Сарнову и О. Мандельштаму).

Дело, на мой взгляд, не в том, чтобы отнести себя к той или иной литературно-художественной ипостаси (хотя и это не вредно), а в том, чтобы определить (и для других, и, в первую очередь, для себя), что мы делаем, какой задачей задаёмся и как её решаем. Мировосприятию и мироотражению не учатся — с ним рождаются. Главное, — как мы это делаем: искренне и талантливо или нет.