Зыбкое, но ощутимое

— Мне кажется, у меня совсем перестало получаться.

Пауза. Я отрываю глаза от ленты новостей, где читаю: «Убивший свою жену прятал труп в багажнике автомобиля». Гордей сидит на полу, обложившись исчирканными листками. Он в свитере и джинсах, так и не переоделся, вернувшись утром из магазина. Сейчас время ужина, я ничего не готовила. Дома душно, полумрак, горит настольная лампа. Мне хочется прикрикнуть на него, но я тихо говорю, стараясь выглядеть обеспокоенной:

— О чем это ты, Гордик?

Он вскидывается:

— Не называй меня так! Ты знаешь, о чем! Мне нужно отдать завтра, а я ничего не могу. Все это не годится. Зачем я только принял этот аванс? Хреновая примета. Мы его уже давно прожрали.

Перевожу взгляд на ленту новостей и погружаюсь в подробности истории человека, убившего свою жену и спрятавшего труп.

Страдания собственного мужа меня уже пару лет не волнуют. Он пишет сценарии к развлекательным программам для городского телеканала. Последние три сценария приняли со скрипом, и, изрядно перелицованные, они где-то осели. А с этим сценарием шоу для дошкольников у Гордея совсем туго. Это немудрено — мой супруг, отец семнадцатилетней дочери, появившейся в результате короткой институтской связи, детей не любит. Дочь он видел всего раз в жизни и долго отказывался признать. Он взялся за этот сценарий в уверенности, что Оля, его старая приятельница, как всегда поможет ему. Помощь — это написание Олей сценария от первой буквы до последней точки. Точки она ставит редко, предпочитая вопрос или восклицательный знак. Оля уехала в Голландию к подруге и уже третью неделю не выходит на связь, хотя и регулярно пополняет свежими фото из Амстердама свой Фейсбук.

Глядя, как Оля и Гордей работают за прозрачной дверью кладовки, переделанной в кабинет, я всегда вспоминала «Осенний марафон». Это один из фильмов, которые постоянно крутят по телевизору, их смотришь раз десять, наверное, но всегда не с начала и не до конца, а кусками. Каждый новый сеанс дополняет предыдущий, и из этих кусков монтируется в голове фильм. Скорее всего, не совсем тот, как если бы смотрел кино всего один раз, от и до.
Но сцену, где Бузыкин правит перевод тетки, сыгранной Волчек (кажется, имя этой героини Варвара), и, увлекаясь процессом, забывает о своей любовнице, я каждый раз смотрю и потому хорошо помню.

У нас все наоборот. Подруга Оля пишет для Бузыкина, то есть для моего Гордея, а жена, то есть я, забывает о них и занимается своими делами в соседней комнате. Обычно я сижу за компьютером, читаю всякую ерунду (сплетни про звезд, криминальные новости, гороскопы) или слушаю музыку в наушниках. Иногда пеку что-нибудь вкусненькое — Гордей и Оля обожают мучное и сладкое. Мне хорошо удаются оладьи или песочный пирог с апельсиновым джемом, баночки с ним разместились в холодильнике в два ряда. Мы с Гордеем, жертвы продуктовых распродаж, обожаем делать запасы.

Сценаристы часто заканчивают работу за полночь, и я вызываю Оле такси. Гордей выходит из комнаты притихший, улыбающийся — груз с плеч долой, гонорар почти в кармане. Оля суетится, торопится домой, где ее никто не ждет. Пока едет машина, мы пьем чай. Оля всегда хвалит мою выпечку, сама она терпеть не может готовить. А я все время думаю, глядя на ее плоское лицо в рамке из тонких светлых кудрей, сонные глаза и бледный рот, почему я не только терплю ее присутствие в своем доме, но и потворствую этому нелепому творческому дуэту? Ответ один, он заставляет меня краснеть, разглядывая крупные цветные камни в ее серебряных кольцах. Мне нравится бывшая подруга моего мужа.

В ней есть то, чего я лишена и чего во мне никогда не будет. Ясный ум, неприкаянность как иллюзия свободы, богемная неяркость, простота, мягкий голос, верность чужому мужчине, моему мужу, когда-то отмахнувшемуся от нее, как от бабочки-капустницы, но с каждым годом все больше в ней нуждающемуся.

Увидев Ольгу (мы встретились с ней весной в Летнем Саду, она кормила лебедей белым мякишем, отщипывая кусочки от булки, презрев запрет «птиц не кормить»), я спокойно впустила ее в свою жизнь, ощутив что-то зыбкое, неясное, но не пугающее, а, скорее, приятное. Гордей ничего не понял. Он всегда был замкнут на себе самом, своей писанине, многочисленных недругах, которых он себе регулярно выдумывал, и двух школьных друзьях, настолько заурядных, что в этом было что-то аномальное. После пары их шумных визитов к нам я дала понять мужу, что не горю желанием видеть этих людей когда-нибудь еще. «Ты их тоже не особо впечатлила», — буркнул Гордей, и перенес встречи с друзьями на другую территорию, в пивные заведения и холостяцкие квартиры. Олю же я сама в ту первую встречу пригласила к нам, и с тех пор мы не расставались.
За исключением этих трех недель в Амстердаме.

Когда меня спрашивали, что я нашла в Гордее, я отвечала: «Ничего, представляете? Но найду, обязательно». Поначалу все думали, что я шучу. Ребенком я умела разыграть окружающих, натянув на лицо мину, противоположную тому, что я в этот момент выдавала. Мои родители были в шоке от «невоспитанности и эксцентричности» дочери и очень обрадовались, когда к шестнадцати эту привычку я оставила. Мое лишенное эмоций лицо казалось им гораздо пристойнее. Несколько раз я произносила это «ничего, представляете» при Гордее. Он довольно смеялся, потому что был уверен, что я не случайно выделила его среди всех остальных поклонников и просто дурачусь. Но я говорила серьезно — я действительно ничего не находила в нем. Просто тогда он был наилучшим кандидатом в мужья среди всех, кто окружал меня. Гордей был плотным обаятельным брюнетом, холостым, честолюбивым и многообещающим, с собственной квартирой. Кроме того, положа руку на сердце, я и не собиралась задерживаться в браке, считая, что для брака не создана. Но все получилось совсем не так, как я планировала. Через полгода после свадьбы мы, гуляя в Летнем Саду, увидели Олю. И я задержалась.

Какой ужас, скажете вы. Что это? Какая-то странная история. Задержаться в браке с нелюбимым мужем из-за какой-то его бывшей подруги? История в стиле Генри Миллера? Декадентская троица, подогревающая страстями котел унылого быта? Нет-нет, все совсем не так.

В присутствии Оли я чувствовала нечто другое, вовсе не эротического свойства. Что-то знакомое, как ускользающее сходство с кем-то близким и забытым очень давно. Разве у вас никогда не бывало такого? Вы встречаете человека, который никак не может быть фрагментом прошлого, и вдруг узнаете в нем черты, которые определенно когда-то встречали в ком-то другом. Это может быть старушка, мужчина, ребенок, женщина. Если встреча мимолетна, то чувство неловкости от невозможности подобрать ключ к разгадке выветривается, ребус черт лица забывается, и жизнь идет своим чередом. Но есть те, с кем мы не можем расстаться, пока не разгадаем. Для меня таким человеком стала Оля.

Мы никогда не оставались наедине. Оля нужна была Гордею: их совместная работа, вошедшая в многолетнюю привычку, сделала его творческим инвалидом, нуждающимся в удобном кресле, припаркованным напротив кровати. Громоздкая метафора присутствия Оли в нашем доме. Но после нашей свадьбы он и не думал встречаться с ней, пока мы не встретили ее случайно, и — это не он, а я пригласила ее к нам на ужин, наслаждаясь блеском ее подслеповатых глаз.

Здесь нужно сделать зигзаг, чтобы рассказать о себе. Мне сорок один, я старше своего мужа на пять лет. Это мой первый брак. У меня нет детей. В браке с Гордеем они вряд ли появятся — перед тем, как пожениться, мы сошлись во мнении, что уже поздновато и обременительно. Есть деревья, не созревшие для чего-то, есть перезревшие, а есть виды вне этих категорий — цветущие раз в десять лет, не плодоносящие, и если они вдруг задумаются, отчего такими их создал Некто, Пишущий Сценарии Для Всего Живого, могут даже сойти с ума и высохнуть от тоски. Но я не могу считать себя деревом. Я женщина, а мой муж тем более не дерево, в нем слишком много мякоти, он, скорее, плод. Таких женщин, как я, многие считают монстроподобными или несчастными существами в юбках. Не отношусь я и к чайлдфри, кричащих о свободе от продолжения рода на всех углах. Впрочем, идея о введении налога на бездетность мне тоже не особо импонирует. Чужих детей я люблю неизмеримо больше, чем собак, кошек и хомячков. Моя бабушка держала собаку у дома на привязи, кур в курятнике, бурундуков гоняла с изгороди, кидаясь в них гнилыми грецкими орехами, а при виде кошек любого окраса крестилась и переходила на другую сторону улицы. Наверное, я в нее. Хотя, в отличие от меня, она родила и воспитала двоих детей.

Я не внесла никакого вклада в то, чтобы мир стал лучше. В течение двадцати лет я сменила почти такое же количество профессий: библиотекарь, штукатур-маляр, продавец в обувном магазине, менеджер по работе с рекламациями в фирме грузоперевозок, начальник отдела продаж там же, курьер в интернет-магазине цветов, домохозяйка.

Пару лет назад бывшая коллега предложила мне помочь ей в работе по оформлению своего сувенирного магазинчика. Она нашпиговала его тем, что вызывает умиление и восторг лишь у двух категорий людей — гостей города, в спешке покупающих что-нибудь за несколько часов до вылета, и любителей собирать всякий хлам со всего мира. И все-таки я согласилась, мне стало интересным привнести в эту стандартную прозрачную коробку у метро что-то свое. Мы задрапировали стекла оранжевой тканью, и внутри стало очень мило, а когда вечером загорались лампы, издалека магазинчик светился, как апельсиновый сок в прозрачном бокале. Когда мы распаковали товар и расставили его на золотистых пластиковых полочках, мне стало жаль уходить, и я спросила, могу ли я быть чем-то полезна здесь. Коллега растерялась — она хотела работать сама вместе с дочерьми-близняшками. Магазинчик был подарком им на выпускной. Но потом она вспомнила, как в пору нашей работы в транспортной фирме, в праздничные дни я красиво и ловко упаковывала подарки для клиентов. И мне нашлось применение: я поставила в углу круглый стол, за которым несколько часов в день пеленала подарки. Я объездила весь город и скупила необычную бумагу, а также очень красивые ленты и бумажные цветы. Деньги, которые я получала в магазине, были небольшими. Сценарии Оли, подписанные Гордеем, приносили в семейный бюджет намного больше. Гордей подшучивал надо мной, называя «высококвалифицированной упаковщицей», но мне не было никакого дела до его иронии. Магазин находился на другом конце города, и я брала в метро с собой какую-нибудь книгу, детектив Агаты Кристи или рассказы Мураками.

В магазине уже хозяйничали Тоня и Таня, дочери моей коллеги, забавные девчонки, модные и смешливые, я хорошо с ними ладила. Далеко не все покупатели тратились на упаковку подарка, предпочитая сложить покупку в шуршащий пакет. Но были и те, кто заходил именно ко мне, и тогда я, выведав все о том, кому предназначена коробка и что в ней, сооружала нечто, приводившее в восторг всех — и Тоню-Таню, и клиента, и посетителей магазина. Мне нравилось чувствовать жесткие края бумаги, усмиренные невидимыми полосками скотча, смотреть на лаковый блеск лент, парадно опоясывающих презент, на глазах приобретающий вес и смысл не сюрприза, а преподношения. В этих повторяющихся движениях, доведенных до автоматизма, я не искала никакого смысла, который пыталась извлечь из всех моих предыдущих занятий.

Иногда мне хотелось рассказать Оле о своей работе, но мы почти никогда не оставались один на один, без Гордея. Все разговоры вертелись вокруг того, примут или не примут на сей раз его сценарий. Часто они горячо обсуждали прочитанное, и это никогда не совпадало с тем, что недавно читала я. Мне нравилось следить за Ольгой, я почти не вслушивалась в то, что она говорила. Ее бледное лицо розовело, обычно тусклые глаза, подведенные неумело жирным бирюзовым карандашом, блестели, а рот, напоминающий мне рот замерзшей рыбы, обличал, высмеивал, становился живым. Я бы убрала со лба и щек эти слабые, вьющиеся, плохо прокрашенные пряди, собрав их в хвост. Стерла псевдоегипетские стрелки с ее глаз и подкрасила ее губы матовой помадой оттенка жженой карамели. Заставила выбросить эту бесформенную серую кофту, заменив на платье цвета шампанского с широким поясом и пышным цветком у ворота. У Оли хорошая фигура, высокая грудь, тонкая талия, тяжелые бедра, правда, ноги не очень длинные и с толстоватыми щиколотками. Ей всего тридцать три, но безразмерные наряды и эта нелепая прическа лишают ее возраста. Во мне то ли проснулся несостоявшийся стилист (когда-то я ходила на курсы, но бросила, так скучно было вникать во все эти тонкости палитр, текстур, подробностей, где что покупать и с чем сочетать), то ли старшая сестра. Наблюдая за Ольгой, я не обращала внимания на Гордея, он был лишь партнером в игре по ту сторону сетки и лишь отбивал мяч, который она запускала мастерски. Оля преображалась, когда говорила о чем-то ее увлекающем. Это были фильмы, книги или люди из их с Гордеем пространства, бывшего для меня чужим. Я ни разу не слышала от нее о мужчинах или о родных, похоже, она с ними не общалась.

То, что у Оли была школьная подруга, в начале двухтысячных уехавшая в Голландию, ни я, ни мой муж не знали. Оля упомянула об отъезде в телефонной беседе с Гордеем. Тогда он не подал виду, что отсутствие соратницы его как-то задевает. Я же ощутила что-то, очень похожее на злость — она не имеет права оставлять меня с ним!

Что за бред? Сейчас я понимаю, что это было наваждением, туманом, дурным сном. Но тогда я превратилась в фурию — видеть Гордея, слоняющегося по комнатам и находившего любой повод, чтобы оттянуть время, когда ему нужно было сесть за компьютер и начать работу, было выше моих сил. Прошла неделя, Ольга не давала о себе знать. На ее странице в Фейсбуке появились мельницы, тюльпаны, улочки с велосипедами, кофешопы и витрины с живой плотью из квартала красных фонарей. Своих фотографий она не выкладывала. Помню, как она говорила, что каждый взгляд из фотообъектива укорачивает жизнь, и я не сразу поняла: это предназначалось мне, периодически устраивающей фотосессии у знакомого фотографа.

Я страдала не от того, что мой муж не способен ничего написать без участия бывшей подруги, мной же приставленной к нему надсмотрщицей, а от того, что она посмела сбежать из тюрьмы! Через две недели Гордей написал беглянке письмо, но ответа не получил. Об этом он поведал мне за завтраком, вид у него был болезненный: красные белки глаз, шмыгающий нос. Не удивлюсь, если он плакал. Теперь он закрывался в кабинете, сидел, уставившись в монитор, я всегда ложилась спать около десяти, он же приходил в спальню под утро, тихо, чтобы не разбудить меня. Спал он часа два-три, к завтраку всегда подскакивал. Я знала, что когда за мной закроется дверь, он опять ляжет в постель и проспит часов до двух. После он будет терзать бумагу, звонить кому-то, жалуясь, потом будет лежать на диване с какой-нибудь книгой, потом сидеть за компьютером. Но письма от Оли не было уже третью неделю. Оля работала в издательстве, выпускающим карты, она была там всем — секретарем, корректором, юристом, дизайнером, правой рукой и глазами дряхлеющего директора, который не спешил уходить на пенсию. Странно, как ее отпустили так надолго? Раньше она выбиралась из офиса дней на пять, и все эти пять дней ее телефон трезвонил: издательство снабжало картами всю страну, в привычном аврале. Оля и там была фигурой, на которой держалось все.

Накануне дня, когда Гордей должен быть сдать сценарий, я чувствовала себя особенно мерзко. Мне казалось, что жизнь — насмешка, пошлый фарс, в котором я приняла участие по собственной воле. Гордей был моим напарником, таким же печальным клоуном, подписавшим невыгодный контракт и мечтавшим удрать. Оля — эквилибристка на велосипеде, балансирующая на канате под куполом. Ее положение отличалось от нашего тем, что она попала в труппу, отправившуюся на гастроли. А мы остались, в пустом зале, без маленьких и больших зрителей, и вздрагиваем от эха своих голосов.

Было не по себе еще из-за того, что моя коллега решила сдать магазин в аренду, это оказалось гораздо выгоднее, чем возить, продавать и паковать безделушки. Конечно, работа найдется, я ведь «упаковщица высокой квалификации».
Я вспоминала, что когда заворачивала подарок в бумагу, отрезала ленту, крепила цветок, мои руки и голова были заодно, чувство зыбкости происходящего покидало меня, и тогда мне казалось, что я могу делать это до старости. Я отчетливо видела свои бледные руки с набрякшими венами, совершающие привычные движения.

Когда Гордей опять начал кричать, что он ничего не может, что завтра он пойдет и швырнет в лицо редактору все, что написал, что эти копейки, которые они платят за его труд — возмутительны, я мыла посуду. В мозгу произошел сбой. Помню, как вбежала в комнату, крикнула «заткнись» и швырнула в Гордея чашкой. Она ударилась о край стола, и осколки разлетелись по комнате. Это была чашка, которую облюбовала Оля. Тонкий китайский фарфор, мелкие сиреневые цветы в перламутре.

Я не видела Гордея, окаменевшего в углу за столом, но знала, что он именно «окаменел». Я смотрела на осколки чашки, чувствуя желание опуститься на колени и собрать каждый из них, чтобы потом склеить. Гнев ушел, как волна в утихший шторм откатывает от берега. Гордей процедил «больная» и побежал в прихожую, быстро оделся и ушел. Я же сделала то, что хотела: подобрала крупные осколки и замела мелкие. Гордей вернулся через полчаса. Я сидела перед ноутбуком в кухне без света и читала письмо от Оли, которое пришло еще утром. Она сообщала, что остается в Амстердаме, подруга подготовила операцию с фиктивным браком для нее, нашла какого-то местного кандидата и даже подыскала для Оли работу в книжном магазине. Написано было вежливо и сухо, без привета Гордею и слов прощания. Оно вообще обрывалось на полуслове, словно ей надоело писать.

Я вышла из ящика и передала содержание письма бледному Гордею. Он лишь кивал, пока слушал. А потом случилось то, к чему я не была готова — он подошел ко мне и крепко обнял. Я почувствовала мокрую щетину на его лице, отстранившись, поняла, что слезы мои.

— Плевать на нее. И на сценарии тоже. Плевать. Вернусь в контору. У меня есть профессия, да еще какая — специалист по продаже коммерческой недвижимости. Ты знала? Конечно же, нет. А я ведь много чего могу, супружница! Перестань реветь. Она заморочила тебе голову, это она умеет. Дурак. Нужно было давно рассказать тебе…

Я ничего не понимала — что рассказать, при чем тут недвижимость? Мы так и стояли в темной кухне, он обнимал меня, но уже слабее, по привычке, а я трогала залом у ворота его замшевой куртки, чувствуя, что-то, зыбкое, отпускает.

Мне вспомнился клиент, пожилой солидный мужчина, приходивший паковать подарки для всех членов своей семьи. Как-то он пришел немного навеселе и принес плоскую длинную коробку, подарок для жены. Я спросила, что внутри. Он хитро улыбнулся:

— Пижама. Она любит их. У нее их штук двадцать, и все равно радуется им, как ребенок. Был у нас момент, я пил очень, ну и как-то руку на нее поднял. Она в тот же день сбежала от меня с детьми. В деревню уехала, к родне. А я решил, что у меня не будет семьи. Запивался, шатался по городу, ночевал непонятно где. Потом, конечно, заскучал. Опомнился. Но она не прощала, на порог не пускала, родня тоже держала оборону. Дети плакали, когда я приезжал, просились ко мне. И вот она стоит у дверей, держит за руки детей, а я за оградой маячу. И она говорит, глядя на меня, но как бы ни к кому не обращаясь:
«С нами будет хороший человек, обязательно». Я чуть не рехнулся от этих слов, но развернулся и ушел. Представил этого хорошего человека!

И понял, что им должен стать я. А потом поехал в универмаг и купил жене китайскую шелковую пижаму, последние деньги отдал. Девчонка-продавщица посоветовала. Сказала, что это точно поможет. Хорошая такая девчушка, веселая, как сейчас ее помню. Приехал к жене на следующий день, калитка уже открыта. Протянул коробку. Она развернула, заплакала. «С ума сошел, без денег совсем сидим!» Я к той девчонке потом заезжал с конфетами, благодарить. Но она домой вернулась, то ли в Кишенев, то ли в Харьков. Вот с тех пор мы пижамы и коллекционируем, в память о том дне.

Он подмигнул мне, и, получив нарядную коробку, поцеловал мне руку.

С отъездом Оли туман ушел из моей жизни. В день, когда я швырнула чашку, Гордей всю ночь сидел за компьютером. Утром я обнаружила, что он убежал, надев вместо куртки пальто. Оказалось, что он написал сценарий детской передачи, принятый с небольшими поправками. Но Гордей все равно ушел с телеканала и занялся продажей зданий под офисы, и весьма успешно. Теперь я могу не работать, но все равно три раза в неделю я прихожу в новый торговый центр паковать подарки. Мои руки мелькают в такт латиноамериканским ритмам, несущимся с последнего этажа из ресторанчиков и кафе. Вечером Гордей заезжает за мной на перламутрово-синем «Рено», мы оставляем машину на стоянке за домом и гуляем по набережной. В такие дни мне кажется, что нам все-таки не хватает кого-то третьего. Но теперь я точно знаю, что это не Оля. Кстати, недавно через общих знакомых Гордей узнал, что она выпустила книгу своих рассказов в голландском издательстве. Я боялась, что это известие нарушит покой моего бросившего перо супруга, но напрасно. Гораздо больше Гордея расстроил тот факт, что его дочь отказалась приехать к нам в гости и перестала отвечать на звонки.

Мне хочется закончить рассказ, написав, что в целом у нас все по-старому. Я не ношу пижам, а муж забывает о значимых семейных датах, но теперь-то я знаю, что именно нашла в Гордее — хорошего человека. Да, мы справляли новый год в компании его трех друзей и их новых девушек, а также с семьей хозяйки оранжевого магазинчика. Гордей проспал бой курантов, а пепел от листочка с желанием, которое я загадала, унесло ветром в распахнувшуюся балконную дверь. Даже если оно не сбудется, праздник все равно удался.

Jul-13