Дверь

1. ЭКСПОЗИЦИЯ.

Жил-был человек, и в один прекрасный день покинул он свой дом и сменил прошлую черту оседлости на настоящую. Настоящую во всех смыслах этого слова, последнюю и окончательную, глубокой бороздой разделившую его жизнь на «до» и «после». Черта прошла по одной из тихих улиц Хайфы, где последние тридцать лет и проживал этот человек. Проживал по-разному, не так, чтобы очень хорошо, но и не так, чтоб совсем уж плохо, не лучше, но и не хуже других. И не мог он нарадоваться тому, что в этом своём «после», ни разу не почувствовал себя иголкой в стогу сена, а то, и того хуже, плевком в колодце.
Бенцион Перчик, а именно эти имя и фамилию уже шестьдесят третий год гордо нёс по жизни этот человек, никогда и никому сильно не завидовал, с лёгкостью обходился тем, что имел, но вместе с тем и не страдал хронически запущенным уровнем самооценки. И решил он однажды, что не нажив приличного наследства, жизненного опыта нажил столько, что просто не имеет морального права не оставить наследникам наследия в виде бессмертного философского труда. Труда, прочитав который, всем наследникам сразу станет ясно, кто такой, на самом деле, Бенцион Перчик, и как мудро он поступил, сменив черту оседлости. Труд должен был не только осчастливить родственников, но и предоставить ему возможность хлопнуть дверью напоследок. И так Бенциону понравилось это «хлопнуть дверью напоследок», что с некоторых пор ни о чём другом думать он был уже не в состоянии.
Кроме национальности, в наследство от родителей Бене достались огненно-рыжие кудри, предрасположенность к полноте и высшее музыкальное образование. Уже в юном возрасте он знал абсолютно все ноты, был наслышан о нетрадиционной сексуальной ориентации Петра Ильича Чайковского, довольно бойко барабанил этюды Шопена и сейчас, дожив до седых волос, взявшись за главное дело всей своей жизни, не мог не оставить после себя прекрасного философского труда по определению. Кроме всего прочего, не сделать этого ему не позволял жесточайший перфекционизм, неустанно следивший за Беней и не дававший ему покоя ни днём, ни ночью.
Благодаря фонетической универсальности фамилии Бенциона, кролики, медвежата, суслики и прочие представители фауны в лексикон его супруги не входили. Жена называла Беню Перчиком, в разговорах с подругами к Перчику добавляла местоимение «мой», уже давно привыкла к своеобразию многообразия интересов мужа и старалась по возможности не обращать на них внимания.
Умирать сразу по завершении задуманного мероприятия в планы Бенциона Перчика не входило. Хлопнуть напоследок дверью и хлопнуть напоследок крышкой гроба для него было совершенно разными мероприятиями, жизнь он любил и старался не укорачивать этот занимательный для себя и окружающих процесс. Именно поэтому Беня беззаветно верил врачам и регулярно, в соответствии с поставленными диагнозами, безропотно позволял практикующим в самых различных областях медицины хирургам отрезать от себя, на их взгляд, уже просроченные куски и кусочки.
Хлопать дверью, в силу практики, обретённой в процессе преодоления этапов жизненного пути, Перчик умел неплохо. Но теперь ему предстояло совершить нечто совершенно новое и неизведанное — хлопнуть дверью напоследок. Что это за дверь, как она выглядит и где её искать, он не знал, и с энтузиазмом латентного садомазохиста методически истязал себя и окружающих поисками ответа на этот жизнеутверждающий вопрос.
В выборе формы выражения, достойной его пера, Бенцион метался между драмой, написанной метафорическим языком шекспировских трагедий с сюжетом, основанным на критике абсурдной утопии идеалистического по своей сути материализма «Капитала» Маркса, и сценарием комедийного телесериала по мотивам статьи Владимира Ильича Ленина «К вопросу о национальной политике». Процесс выбора продвигался со скрипом, и очень напоминал хрестоматийную сказку о том, как простой русский парень, отличный стрелок и профессиональный охотник, вместо того чтоб исправно кормить молодую красавицу-жену и по-молодецки исполнять супружеский долг, зачем-то постоянно ходил куда-то туда, не зная, куда, на поиски чего-то того, о чём не имел ни малейшего представления. Так продолжалось до тех пор, пока Бенцион, наконец, не принял весьма неожиданного для себя решения, что дверью, которой он хлопнет напоследок, будет не стихотворно-киношная критика шатких основ диалектического материализма и пролетарского интернационализма, а толстый роман, основанный на глубоко личных причинах смены черты оседлости и бесценных советах наследникам по этому поводу.
Перчик прекрасно понимал, что в эпоху интернет телевидения, рейтинги романов значительно уступают рейтингам телесериалов и помнил бессмертное изречение, гласящее, что для безграмотного народа из всех искусств важнейшими являются кино и цирк. Беня был уверен, что, живи автор этой идеи сегодня, кино и цирк он бы заменил телевизором и интернетом, а всё остальное с лёгкой душой оставил без изменений.
Не считаться с нетленной актуальностью изречения он не мог, опять засомневался в правильности выбора и снова начал склоняться в сторону телесериала. И только беззаветная вера в своё предназначение не позволила ему сбиться с намеченного курса. В последний раз, отбросив прочь все сомнения, Бенцион окончательно и бесповоротно решил писать роман, убедив себя в том, что и романом сможет хлопнуть громко, от всей души и по-настоящему напоследок.
Из школьной практики Перчик знал, что перед тем как начать писать сочинение, необходимо составить план будущего произведения и с энтузиазмом приступил к работе.
Первым пунктом плана он уверенно поставил детский сад, в который его определили родители сразу по достижении трёхлетнего возраста и где, как и у большинства сверстников — юных строителей светлого будущего, началась его сознательная общественная жизнь.

2. ЗАВЯЗКА.

Раскрыть всю глубинную суть детсадовского периода становления своей личности, не рассказав о деде, было невозможно по причине того, что в садик и обратно, маленького Перчика водил именно дед. И именно деду приходилось первому узнавать от внука последние детсадовские новости во всём их объёме. Обычно, по дороге он курил, невпопад отвечал на вопросы внука, старался не особо вникать в суть рассказов, больше похожих на политинформацию о планах партии и народа на ближайшую пятилетку, и напевал свою любимую песню «Бай мир бисту шейн». Уже намного позже, когда деда давно не было в живых, отец рассказал Бене, что после просмотра концертно-тематической программы выпускного детсадовского утренника и торжественной церемонии вручения памятных подарков, старый Янкель до глубины души был возмущён тем, что вместо партбилетов, заведующая вручала детям буквари, цветные карандаши и акварельные краски.
По-русски дед говорил плохо, так как раньше жил в Литве и русский язык изучал в одном из мордовских лагерей, по ускоренной методике и без отрыва от производства. Возвращаться в Литву по окончании срока Янкель не решился. Дом, вместе с должностью управляющего ткацкой фабрикой и банковскими счетами, отдавать ему никто не собирался, и возвращаться деду было некуда и незачем. В сорок пятом, уже на честно заработанные мордовские рубли, он купил в Харькове домик с небольшим участком земли, старым расстроенным пианино и жиличкой Клавдией Андреевной. Пианино раньше принадлежало какому-то немецкому офицеру-меломану, квартировавшему там во время войны, а Клавдией Андреевной прежних хозяев уплотнили ещё в двадцатые. Жиличка занимала две комнаты, имела вздорный характер, взрослую дочь на выданье и постоянную прописку, что существенно снижало стоимость строения и позволило деду удачно сторговаться с предыдущими владельцами недвижимости. Кое-как наладив быт, Янкель перевез семью на новое место жительства и в сорок шестом выдал дочь замуж. Вскоре у него родилась внучка, а через девять лет на свет появился внук, водить которого в садик он и имел удовольствие.
Однажды по дороге домой, после новостей, какое стихотворение про Красную армию они сегодня учили, что Вовка опять уписался и наврал нянечке, что упал в лужу, а никакого дождя сегодня не было, Беня сообщил деду, что после завтрака с пацанами играл в войнушку. И опять был фрицем, а так не честно. Фрицем он был вчера, а сегодня по всем правилам должен был быть русским. Но Женька Клыков сказал, что он — жид, а жиды русскими не бывают и поэтому могут быть только фашистами. Беня не мог понять, почему весь мир в один день перевернулся вверх тормашками, почему он не русский, что такое жид и почему, если он и вправду жид, то жид — именно он, а не Женька, или, к примеру, Вовка.
Дед остановился, перестал напевать свою любимую песню и с тоской посмотрел на внука. По его щеке покатилась непонятно откуда взявшаяся слеза, что Беню очень удивило. До этого маленький Перчик не знал, что взрослые тоже плачут, и думал, что плаксами бывают только маленькие дети. Дед погладил его рыжие кудряшки и тихо сказал:
— Майн лэбн*, они уже и до тебя добрались…
Больше ему сказать было нечего. Старик утёр слезу рукавом, закурил «Памир», взял Беню за руку и, не проронив больше ни слова, повёл домой уже другого, в один день повзрослевшего внука, впервые столкнувшегося с реалиями пролетарского интернационализма в одном, отдельно взятом детском дошкольном учреждении.

—————————————

*Моя жизнь (идиш).

3. КУЛЬМИНАЦИЯ.

Вопроса, кем он станет, когда вырастет, для Бени не существовало. В свои пять лет он твёрдо знал, что будет таксистом и каждый день будет бесплатно кататься на машине. Кататься на машине он любил даже больше эскимо на палочке и карусели в Парке культуры и отдыха имени Горького. Беня был уверен, что на трамваях и автобусах люди ездят, а на такси, исключительно, катаются. Если, конечно, на такси есть деньги. А ещё маленький Перчик уже понял, что есть такие богатые люди, у которых денег так много, что они сами могут купить себе машину. Таким людям, чтоб целый день кататься, работать таксистами было совсем не обязательно.
Беня знал, что папа с утра до ночи работает на двух работах, а мама целый день крутится, как белка в колесе. И всё равно, каждый день слышал разговоры о том, что родители в долгах, как в шелках, и еле-еле сводят концы с концами. На машину у папы с мамой денег не было.
Но накопить на телевизор им всё же удалось. И в один прекрасный день в доме Перчиков появился волшебный электрический ящик. До этого, из всех существующих на тот момент средств массовой коммуникации, в доме было только радио. Радио было постоянно включено в радиоточку и выполняло две основные функции:
1. Каждый день, ровно в шесть утра громко играло гимн.
2. Шесть раз в неделю транслировало радиогазету «Пионерская зорька».
Гимн заменял будильник, а «Пионерскую зорьку» слушала старшая сестра Бенциона. Сестра уже была пионеркой, носила красный галстук, и ежедневное прослушивание этой радиопередачи входило в перечень её общественно-политических мероприятий. Появление в доме телевизора кардинально изменило мировоззрение маленького Перчика. Благодаря этому чудо-прибору он впервые увидел Никиту Сергеевича Хрущёва.
О существовании Никиты Сергеевича Беня уже знал. В садике ему уже рассказали о нём много хорошего, но лишь теперь, с появлением телевизора, он смог оценить по достоинству всю грандиозность масштаба личности этого человека и убедиться в справедливости поговорки, утверждающей, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. По телевизору Хрущёву все громко хлопали, Хрущёва все боялись и слушались, Хрущёву каждый день дарили хорошие подарки, но, самое главное, он катался на таких больших и красивых машинах, каких таксисты даже и во сне не видели.
Уже на третий день пребывания телевизора в доме Перчиков, маленький Беня сделал соответствующие выводы, по-детски легко изменил планы на будущее и быть таксистом передумал окончательно. Теперь, невзирая на национальную компоненту, а может быть и ей вопреки, Бенцион Перчик твёрдо решил стать Никитой Сергеевичем Хрущёвым.
Этот период становления маленького Перчика как личности, непостижимым образом совпал с началом занятий на тему «Кем я буду, когда вырасту» в его родном детском саду.
Для начала, строго в соответствии с методической литературой и рекомендациями гороно, воспитательница Алла Николаевна целых два месяца разучивала с детьми стихотворения «Мамы разные нужны» и «Дядя Стёпа-милиционер» Сергея Михалкова, и «Я б в рабочие пошёл» Владимира Маяковского. Алла Николаевна была женщиной строгой и одинокой, любила порядок и высоких мужчин, и поэтому, особый упор делала на Дядю Стёпу. После многодневного детального разбора стихотворений, она предложила всем желающим поднять руку и, не таясь, смело поделиться с товарищами личной точкой зрения по поводу впечатлений, оставленных этими произведениями. Поскольку до исторического полёта Юрия Гагарина в космос оставалось ещё целых полгода, и о космонавтах ещё никто ничего толком не слышал, полететь на Луну желающих пока не было.
Выводы воспитанников, в целом, давали оптимистичный прогноз, и Алла Николаевна радовалась результатам своего труда. Дети правильно поняли и хорошо усвоили материал, и никто не захотел стать тунеядцем, алкоголиком, проституткой, или, не дай бог, шпионом. Все её подопечные единодушно правильно захотели быть токарями, сантехниками, доярками, трактористами, врачами и участковыми. И всех, вне зависимости от направления выбранного жизненного пути, Алла Николаевна хвалила. И только Беня участия в дискуссии не принимал и рукИ не поднимал. Он молча сидел на стульчике, изучал большой палец правой ноги, торчащий из дырки в его тапочке, и напряжённо размышлял над тем, есть ли у Аллы Николаевны дома телевизор.
Вопрос воспитательницы: «А кем будет наш Бенцион?», адресованный непосредственно ему, застал Перчика врасплох. Он нехотя встал со стульчика, подумал ещё какое-то время и, не поднимая глаз, тихо спросил:
— Алла Николаевна, а у Вас есть телевизор?
Нянечка Баба Шура, обычно не принимавшая непосредственного участия в процессе воспитания подрастающего поколения, перестала жевать хлеб с маслом, оставшимся после детсадовского завтрака, понимающе переглянулась с воспитательницей и, с молчаливого согласия Аллы Николаевны, гневно заявила:
— Ишь, какой умник выискался! У нас с Аллой Николаевной в отличие от некоторых, на телевизоры нет ни денег, ни времени! Нам с Аллой Николаевной работать надо!
Вопрос воспитательницы повис в воздухе, и Бенцион впервые в жизни принял решение сказать не то, что думает, а то, что, как он понял, было необходимо говорить в подобных ситуациях. Юный Перчик тяжко вздохнул и обречённо выдавил:
— Милиционером.
После занятий все пошли гулять во двор. Во дворе к нему подошёл Женька Клыков, сказал, что жидов в милиционеры не берут, Беня, не понимая до конца, что делает, со всей силы ударил кулаком по ненавистной Женькиной роже и выбил Клыкову зуб. От отчисления из садика его спасло только то, что зуб был молочным и уже давно шатался. Вечером, когда за Перчиком пришёл дед, Алла Николаевна о чём-то долго с ним разговаривала. За время беседы дед не проронил ни слова и стоял с отсутствующим видом, глядя куда-то в сторону. Выйдя за ворота, он спросил:
— Опять?
В ответ Беня лишь кивнул рыжей головой и посмотрет себе под ноги. Дед взял Беню за руку и повёл, на этот раз, не домой, а в сторону гастронома. В магазине он купил чекушку «Московской» себе и пломбир внуку, после чего в отделе «Соки-воды» попросил продавщицу налить стакан портвейна и, выпив его залпом, попросил налить второй. В этот день по дороге домой дед напевал свою любимую «Бай мир бисту шейн» гораздо громче и веселей обычного.

4. РАЗВЯЗКА.

Описав в первой главе романа все самые важные, эпохальные события своего дошкольного периода становления личности, Бенцион решил перейти ко второй, значащейся в плане сочинения, естественно, под вторым пунктом, озаглавленным «Школа». Он вспомнил о том, как классная руководительница, Заслуженный учитель Украины, преподававшая украинский язык и литературу, передавала на проверку его школьные сочинения в соответствующие органы, как саркастически называла его маленьким Солженицыным и сионистским лазутчиком. Вспомнил о характеристике, торжественно врученной ему по окончании школы и о том, что с такой характеристикой, не то что в консерваторию, в тюрьму не принимали.
Вспомнил Бенцион и о том, что консерваторское образование всё же получил и что всё это, слава богу, уже осталось в далёком прошлом. И поймал себя на мысли, что вспоминая школьные годы, он больше думает о двери, чем о школе. И что последнее время думает о двери с утра до ночи. И это в лучшем случае. В худшем, по ночам она ему снится. И тогда он думает о ней неделями, месяцами, и это уже начинает смахивать на клинический диагноз и сказываться на семейных отношениях. Мало того. Всё это усугубляется ещё и тем, что не думать о дверях он вообще не может, поскольку уже более двадцати лет трудится в столярной мастерской, и делать двери ему приходится, практически, ежедневно.

И подумал Бенцион Перчик:
А не ошибся ли я дверью?
Может быть, она никуда не ведёт, а если и ведёт, то ведёт в никуда?
Может, потомки обойдутся и без моего наследия и сами разберутся, где, с кем и как им жить?
В праве ли он осуждать этих ущербных заслуженных учителей и несчастных женек клыковых за то, что они такими ущербными и несчастными родились, унаследовав свою ненависть уже на генетическом уровне.
И что проще их убить, чем переубедить, но убить — грех ещё больший, чем смириться с их существованием…
И осознав, что во всей этой истории вопросов больше, чем ответов, задал себе Беня последний и, на этот раз, действительно жизнеутверждающий вопрос:
Зачем хлопать дверью, если её можно тихонько за собой прикрыть?
В тот же день, придя с работы домой, Бенцион Перчик поужинал, немного поразмышлял над трагизмом запрограммированной обречённости второго тома гоголевских «Мёртвых душ» и романа булгаковского Мастера, выпил для храбрости, зашёл на рабочий стол компьютера и без сожаления удалил файл недописанного, никому не нужного шедевра.