Она была красивее меня. Объективно. Талия тоньше, грудь больше, кожа нежнее. Она была моложе. Лет на восемь, наверное, может быть, на девять. Он её не любил. Он ею хвастался. Хвастался её идеальным молодым телом, длинными мягкими волосами, высокими скулами, тонкими пальцами.
Я помню, как он рассказывал, что долго искал для неё кольцо по размеру. Уж слишком она была тонка и изящна. Она была современной. Модной, юной. Под толстовкой оверсайз всегда скрывался маленький дорогой бюстгальтер из кружева сумасшедшего цвета. Под джинсами-бойфрендами — трусики из того же комплекта.
Когда я её увидела впервые, она показалась мне легкой, ветреной, немного игривой, что ли. В ней горела юность, кайф, опьянение. Она была окутана влюбленностью. А мне было смешно. И, по большому счету, все равно. Все мы там были. И все знаем, где окажемся в итоге. Только она не знала. Она горела, а я уже тлела. Она, наверное, любила его. А я нет. И она бы отлюбила. Отгорела. Затлела. Успокоилась. И пополнела, может быть. И ребенка бы родила. И волосы, наверное, состригла бы. И научилась бы улыбаться ухмылкой, одним уголком губ, потому что уже знала бы, чем заканчиваются мейкапы и кислотные бюстгальтеры. Но она не узнала.
Как все это случилось? Как мы её убили?
* * *
— У нас уже закрыто! — выкрикнула я из подсобки, услышав, как хлопнула входная дверь. Тишина. Второй раз дверь не хлопнула, значит не ушли. Я чертыхнулась про себя, выбралась из-под завалов обрезанной и опавшей листвы и вышла к прилавку.
— Ну, говорю же, закрыто, — пробурчала я, поднимая взгляд на непонятливого покупателя.
— Девушка, милая, спасите ради бога! — лукавый мальчишка, умоляюще улыбаясь, сложил руки в просящем жесте. — Вы — моя последняя надежда. У меня свидание в баре через дорогу. Первое. Девушка с минуты на минуту тут будет, а я, лопух безграмотный, совсем забыл про цветы.
«Вот же чёрт тебя принёс!» — пронеслось в моей голове. И я не ошиблась.
— Не могу, мужчина. Кассу уже закрыла, букет собрать не успею, ну очень спешу!
Из подсобки высунулась белобрысая Юлькина голова.
— Мама! Папа злится! Пойдем же уже!
— Бегу, доча, бегу.
Я зло посмотрела на мальчишку в дверях:
— Нет, не могу, карту точно принять не смогу, да и нал куда я сейчас дену?! И букет не смогу собрать.
— А мне и не нужен букет! — не хотел уступать надоедливый кареглазый паренёк. — Я вот белые розы заберу! Двадцать одну штуку! Они самые дорогие, девушка, хозяин завтра вас похвалит и думать забудет про кассу.
— Я и есть хозяин, — сдалась я. — Шесть триста с вас. И без сдачи! И подрезать я их не буду!
— Спасибо, волшебница! Видишь, как хорошо получилось? — обрадовался незваный гость.
— Мы на «ты» не переходили, — буркнула я, считая и отбирая розы. Мальчик весь сиял.
Я протянула огромный прекрасный букет. Сама очень люблю цветы без оберток. Обертка опошляет, что ли, крадёт красоту бутонов. Счастливая девчонка, — та, что будет с минуты на минуту в баре напротив.
Парень принял цветы и быстрым шагом двинулся к двери. Я пошла в противоположную сторону к чёрному выходу и принялась быстро снимать с себя фартук. Чёрт меня дёрнул обернуться. Он уже приоткрыл дверь и пристально на меня смотрел.
— А ты и правда волшебница. Глазища зелёные так и горят.
— Это со злости! — крикнула я ему вслед, но он уже мчался к своему первому свиданию.
Костя курил около машины на заднем дворе.
— Ну наконец-то! — воскликнул муж при виде меня.
— Да поехали уже! Сеанс в кино просрали из-за всяких долбонавтов, а еще Юлю к маме закинуть надо. Ну, хоть поужинаем где-нибудь. По Арбату можно прошвырнуться, там куда-нибудь и упасть.
Я снимала кофту, зажевывая несвежесть рабочего ланча брошенной наспех в рот жвачкой. Костины брови едва сомкнулись в недоуменной растерянности.
— Только машину давай у мамы оставим? Оттуда такси возьмем. Или на метро прыгнем. Выпить хочу вместе. Годовщина, как-никак.
— Как скажешь, — улыбнулся Костя.
Через пару часов нам уже открывали бутылку вина в тихом местечке в центре города.
— Вера, ты гулять хотела вроде. По Арбату.
— Устала, Кость. Выпить я точно хотела больше, чем гулять.
Красное сухое разлилось по бокалам. Годовщина. Семь лет супружеской жизни. Юльке уже пять. Я сделала глоток вина. Боже, как хорошо. Как спокойно. Всё сделали, всё успели. Квартира, пусть не в центре, но в черте города, и к метро близко. Машина. Не бизнес-класса, но и не старьё. Дочка красавица. Маленький бизнес у меня, неплохая должность у Кости. Когда мы всё сделали? Вроде и не на износ работали, и не скажу, что кровью и потом всё досталось. Как-то всё своим чередом. Всё тихо-тихо. Спокойно-спокойно.
— Костя, я люблю тебя, — прервала я молчание.
Муж тепло улыбнулся и сжал мою руку. Я знаю, что он тоже меня любит, пусть и редко об этом говорит. Можно и без слов всё знать.
— Вера, поехали домой? Давно мы с тобой уже вдвоём не оставались.
Я хотела домой. Ни Арбата не хотела, ни ресторана. Мы оставили недопитую бутылку вина официанту, пусть допьют за наше здоровье. Ну или продадут каким-нибудь туристам по бокалам. В круглосуточном у дома взяли еще две бутылки красного. Продавец и не посмотрел, что уже далеко за полночь, только тепло поздоровался. Нас тут знают. Мы забегаем иногда за вином, когда Юльку уложим. Берем сухого и долго-долго цедим его на кухне, болтая обо всём и ни о чем. И сегодня так же. Но сегодня мы говорим меньше, любим друг друга чаще.
* * *
— Тук-тук! Хозяйка!
Я вздрогнула, выдернутая из своих уютных мыслей о вчерашнем вечере. Обернулась. Мальчишка. Кареглазый.
— Добрый день.
Я поздоровалась вежливо, сдержала дрожь. Чёрт, откуда он, этот непонятный тремор? Это же просто покупатель.
— Если пришли за букетом, чтоб сделать девушке приятно наутро после продлившегося свидания, то предлагаю что-то полегче, чем розы. Ромашки будут впору.
Парень лукаво улыбнулся.
— О, вы меня вспомнили! Это радует. Но у меня несколько иная ситуация. Со свиданием как-то не задалось вчера, то ли я в облаках витал, то ли она не интересная какая-то, — говорил парень, будто между прочим перебирая розы, хризантемы, астры. — А цветы мне нужны для другой женщины. Красивой. Мягкой такой. Но вот незадача, я не то что предпочтений, я даже имени ее не знаю, представляете? Только знаю, что глаза у неё зелёные и локоны пшеничные. Волшебная такая женщина.
Улыбается. Я чувствую, как щеки мои пылают что огненные. Нутро все горит. Не то от возмущения, не то от смущения.
— Послушайте, мужчина, — начинаю я, опустив глаза в пол и нервно перебирая пальцами завязки на своём фартуке, — давайте вы и букет, и женщину свою волшебную в другом месте поищете? Договорились?
— Как вас зовут?
Я поднимаю глаза. Он близко.
— Вера, — вырывается у меня.
— А меня Никита. Будем знакомы.
Я беру себя в руки. Уже не смущена. Уже не горю. Уже злюсь. Мне такие игры не нужны.
— Не будем, Никита. Уходите, пожалуйста.
Снова улыбается. Ну откуда ж ты взялся на мою голову.
— Вы правы, Вера. У вас здесь нет тех цветов, которые могли бы вам подойти. Но я еще вернусь. С чем-то, что подойдет именно вам. До свидания, цветочная фея.
Он ушел. А я осталась за своим прилавком. Лишь бы не приходил больше. Лишь бы.
Домой пришла рано, попросила свою работницу меня заменить, сослалась на мигрень. Почти не соврала. Из рук всё валится, голова не моя будто. Зашла в прихожую. Уютная домашняя тишина на какое-то время заставила успокоиться, расслабиться. Костя позже будет, Юлю мама из сада заберёт. У меня есть несколько часов, чтобы побыть одной. Я, скинув обувь, смело направляюсь к домашнему бару. Наливаю в высокий бокал остатки вчерашнего сухого. Глоток. Два. Отпускает. После второго бокала тремор совсем проходит. Но появляется интерес. Я снимаю с себя одежду и подхожу к большому зеркалу в спальне. Где же он тут мягкость разглядел? В чём волшебство? И глаза не такие уж зелёные. Серые скорее. И локоны ничего не пшеничные. Желтоватые. Крашеные. Мягкая? Это как? Чего он прицепился то? Никто никогда мне ни о каком волшебстве не говорил, и никакая я не фея! Ерунда, тьфу!
Стало неловко перед самой собой. Быстро накинула халат. Душ и кофе. Не дай бог домашние еще запах вина средь бела дня учуят.
* * *
Утро. Солнечное, кофейно-блинное. Костя встал раньше, завтрак приготовил.
— Вера! Пора вставать, жена! — доносится из кухни.
— Мама! В сад опоздаем!
Немного побаливает голова, но таблетка аспирина всё исправит. Душ, немного румян, прозрачная помада, влажные волосы в пучок, джинсы, кеды, длинный вязаный кардиган, мой любимый. Завтрак. Рюкзачок Юле на плечи, сумку на плечо себе. Ключи от дома, ключи от машины. Легкий поцелуй в небритую щеку. Остановка у детского сада. Остановка у кофейного ларька. Потом у табачного. Музыка погромче, кофе покрепче. Первая утренняя сигарета. Первая утренняя пробка. Я их люблю почему-то. Мне не сложно выходить из дома раньше. Столичные пробки меня совершенно не раздражают. Курю, допиваю свой американо. Я почти на месте.
Я сегодня не у прилавка. У меня несколько собеседований, пора искать работнице напарника. Дела идут неплохо, незачем больше самой торговать. Нужно по закупкам смотаться, бухгалтерию свести. В подсобке в уголке небольшое рабочее место. Кидаю сумку, открываю ноут, погружаюсь в работу.
— Вера, к вам пришли! — кричит продавщица из зала. Смотрю на часы. Пара часов пролетела незаметно, уже почти полдень, но первое собеседование только в два. В душу закрадываются опасения. Ну неужели он? Сколько же можно! Может сбежать через заднюю дверь? Но девочка за прилавком уже сказала, что я на месте. Выхожу.
Он. Еще и с подарочной коробкой в руках. Я быстро прошу девочку пойти на склад и пересчитать чайные розы.
— Никита, ну, в самом деле, — обессилено говорю я.
— Вера, пожалуйста, — прерывает он. — Просто примите подарок. Если я не угадал, я больше никогда вас не побеспокою, обещаю.
— Послушайте, это нехорошо, неприлично, я замужняя женщина, какие подарки от незнакомцев? Пожалейте меня, не ставьте в неловкое положение! — И я действительно готова его умолять. Умолять, чтоб ушел. Умолять, чтоб забрал с собой эту мою глупую девичью дрожь в коленях. Умолять, чтоб глаза свои карие закрыл и не смотрел так пристально в душу.
— Вера, я клянусь. Я уйду. Только примите подарок. Я оставлю вас в покое навсегда, если не угадал, что может вас обрадовать.
И я сдалась.
— Давайте уже сюда свою коробку.
— Всё не так просто, — лукаво улыбнулся мальчишка.
Он обошел меня и встал сзади.
— Берите коробку, но сразу не открывайте.
Я взяла в руки подарок. Он одной рукой прикрыл мне глаза. Я встрепенулась, но услышала успокаивающее «ч-щ-щ-щ». Так близко. Другой рукой он открыл крышку коробки и тихонько шепнул: «Тряхните немного». Я встряхнула коробку, и он тут же убрал руку от моих глаз. О, боже! По всей лавке разлетелось огромное количество прекрасных бабочек. Большие и маленькие, красные и зеленые, разноцветные и однотонные, — огромное количество чудесных летающих пятнышек. Они летали, садились на цветы, на мои руки и плечи. Я вертелась вокруг и никак не могла прийти в себя от восторга, от происходящего вокруг волшебства, от настоящей красоты, как она есть. А мальчик стоял и тихо улыбался. Я взглянула на него и всё поняла. Я пропала. Он тоже всё понял и ушёл без слов. С хитрой счастливой улыбкой. А бабочки так и продолжали кружиться вокруг меня, унося моё сердце в бездну беды и сумасшествия.
Второе собеседование я отменила. Взяла сразу девушку с первого, попросила тут же остаться на обучение и сразу выходить на работу. Я быстро собрала нужные бумаги, ноут. Предупредив, что ближайшую неделю я тут не появлюсь, я сбежала.
— Вера, ты не приболела? — муж накладывал в тарелки ароматное запечённое мясо. — Вина не пьёшь, Юле сказку читать на ночь не стала.
— Да, Кость, голова что-то болит, — вынырнула я из своего омута. Там шла ожесточённая борьба с чертями.
— Может, посмотрим что-нибудь в кровати?
Заигрывает. А мне тошно.
— Нет, родной, не сегодня. И, пожалуйста, отвези и забери завтра Юлю сам, я побуду дома несколько дней, подстрой как-то расписание. Мне действительно нехорошо.
И я заболела. Хандра или грипп, кто их разберёт. В любом случае в обеих ситуациях спасает горячее вино. И я пила горячее вино. Два дня. Одна. Переехав с ноутбуком на кухню и никого туда не пуская. Прикрываясь болезнью. В кровать приходила только далеко за полночь, когда уже слышала, что муж уснул.
Никита пришёл на третий день. Он просто позвонил в дверь где-то около полудня. Я открыла.
— Как? Боже, ну как ты меня нашел?
— Я просто однажды тебя проводил до дома. Ты просто не заметила.
— Никита, я болею. Я не в форме. Я не хочу разговаривать. Особенно с тобой.
Мы стояли на пороге. Я в чем-то бесформенном, с красными глазами и несколько дней не мытыми волосами. И он. Высокий. Сильный. Кареглазый. Мальчишка.
А потом мы целовались. Долго. Через его улыбку и мои слёзы. В дом я его не позвала. Мы не разговаривали. Только целовались. И он ушёл. А я заболела ещё сильнее. Что может быть глупее?
— Вера, не пора ли к врачу? — Костя сидел у меня в ногах. Я лежала на небольшом кухонном диванчике, поджав ноги и завернувшись в плед.
— Нет. Я завтра встану. И поеду в лавку.
— С ума сошла? Выглядишь ужасно!
— Я поеду.
И утром я действительно встала. Свежая и бодрая. Видимо, черти внутри меня приняли решение и успокоились. И тело перестало гореть, и взгляд прояснился, только вот решения их я не знала. И смирилась.
* * *
Мы сидели на кухне, уставившись в окно. Совершенно голые рассматривали прохожих, спешащих с обеденного перерыва по своим рабочим местам. Девушка на пешеходном переходе нервно что-то искала в своей сумке, а потом мельком обернулась в сторону дома, где я отбывала самой себе назначенное наказание. Такое пожирающее своей чернотой наказание за минуты слабости и, как мне показалось сначала, счастья. Сейчас мне было холодно. Противно. Виновато. Вон мужчина на той стороне улицы остановился прикурить. Осенний ветер мешал ему, и он ругался. Он тоже кинул взгляд в сторону окна, за которым я пыталась хоть как-то прикрыть свою наготу пледом. Укоризненный взгляд. Нет. Мне, конечно, показалось. Прохожие не могли меня видеть. Не могли знать, что я совершила, что я устала, что у меня кончились сигареты и болит голова.
— Вера, — потянулся ко мне. Я встала и ушла в комнату. Собирать своё бельё, свою одежду, себя. — Вера, пожалуйста!
— Что «пожалуйста», Никит? Спасибо.
Мне не до него. Голову бы не разорвало. Придерживаю её руками.
— Я люблю тебя, Вера.
Смешной голый мальчик с карими глазами, о чем ты?
— Нет, ради бога, не сейчас. А лучше никогда.
— Вер, я серьёзно.
— Никит, сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— А мне тридцать пять. И я замужем. И у меня ребёнок. И я только что натворила таких дел, которые мне еще огромную кучу времени разгребать. В самой себе разгребать.
Я уже накидывала пальто в прихожей. Он направился ко мне.
— Не подходи! — мне не хотелось кричать, так получилось.
«Вера!» — услышала я, уже сбегая со ступенек и вырываясь из подъезда в яркую октябрьскую листву. Я не вернусь. Я смогу. Это просто наваждение. Я забуду.
Я даже себе врать не умею.
* * *
— Слушай, давайте, может, Турцию? Или Тай? — Костя просматривал страницы сайтов турагентств.
— Кость, дорого, наверное, под Новый год-то? — я попивала в кресле горячее какао.
— Вер, сто лет нигде не были, Юлю к солнцу вывезти надо, самим дух перевести.
Середина декабря. Квартира весело украшена разноцветными огоньками, ёлка уютно примостилась в углу. Всё как всегда. Спокойно, мило, привычно. Гармоничная жизнь, мягкая, как сладкая вата. И такая же липкая. Не выберешься. Дремота полутьмы, завуалированная красотой переливающихся цветных излучающих свет пятнышек, дремота по-отцовски родных мужниных рук. Дремота сознания, уснувшего под гнётом ежедневных повторяющихся годами ритуалов. Дремота тела, точно знающего, что, как и когда нужно делать, чтобы не умереть от голода или холода. Быть чистым, быть на своем месте, просто быть. Дремота жизни. Сладкая вата удобного бытия. Многие называют это успехом.
— Костя, хочешь действительно сделать мне подарок? Это бесплатно.
Я говорила медленно, смотря в одну точку. Не на мужа. Если посмотрю на него, то эта внезапно вспыхнувшая искра пока только желания свободы сразу погаснет. И меня снова поглотит долг.
— Заинтригован.
— Поезжайте отдохните с Юлей и твоими родителями. Я останусь дома.
Долгие доли секунды тишины.
— Вера, это странно. Мы так никогда не делали.
Я подошла к нему. Присела у его ног и обняла за колени.
— А в этот раз сделаем. Мне. Просто. Нужно. Побыть. Одной.
Через десять дней, 25 декабря, я проводила свою семью в аэропорт. Первый раз мы встречали Новый год по отдельности. Костя до последнего был смущен и обескуражен моим желанием. Юля особо ничего не поняла. А я… что я. Я закрыла двери на все замки. Я слушала музыку. Я пила шампанское. Я танцевала. Я часами сидела в ванной. Я даже немного работала. Я не выходила из дома. Я скупала всякую ерунду на рождественских распродажах в интернет-магазинах. Я первый раз в жизни испекла торт. А 30 декабря я позвонила Никите.
Он выглядел плохо. Открыл мне дверь в огромном халате на голое тело. Небритый. Волосы взъерошены. Только проснулся. Он был мне рад. Но отвернулся, чтобы я этого не видела.
— Боже ты мой, что за ужас?
Квартира была завалена пустыми бутылками из-под крепкого алкоголя. Пепельницы переполнены. Цветы в горшках сухие. Грязное белье на полу вперемешку с какими-то банками, коробками от пиццы и другой еды на заказ.
— Я звонил тебе.
— Ты в черном списке.
— Я писал тебе.
— В социальных сетях ты тоже в чёрном списке.
— Я ходил к тебе. Тебя постоянно не было на месте.
— Слава богу, домой не пришёл. Дай мусорные пакеты.
— Чего? — не понял Никита. Головная боль его съедала. Я достала таблетку аспирина и протянула ему. Он притянул меня к себе. Я засмеялась. Стало легко.
— Нет, нет! Уборка, душ, вкусная еда, и только потом. И то может быть. Не обещаю.
И его отпустило. И меня отпустило. Мы собирали мусор, смеялись, мыли посуду, чистили ванну, болтали, целовались, заказывали еду и шампанское. Мы даже ёлку с доставкой заказали, когда на одной из дальних полок в шкафу я нашла коробку с новогодними игрушками.
— Ты два с половиной месяца, что ли, пил? — спросила я, обматывая ель гирляндой.
— Нет, с перерывами. Сначала звонил, потом пил, потом снова звонил, потом проект дали по работе. Интересный проект. Решил — всё, хватит, забуду всё, приведу себя в порядок. В зал абонемент купил. Работал днями и ночами. Перестал звонить. Проект вместо двух месяцев за две недели сдал. Денег хорошо поднял. Потом снова пил. Абонемент просрал. Сокрушался. Опять пил. Потом вот ты пришла.
— Я ненадолго пришла.
— Да хоть так.
— Числа восьмого уйду.
— Для меня это целая вечность, учитывая, что я уже и не ждал. Только промелькнёт эта вечность за секунду.
Обнялись. Целовались.
У страсти нет предела глупости и слепоты. Это не мудрая терпеливая любовь, берущая любые вершины своим спокойствием и всепрощением. Это бестолковая, жадная до чужого, ненасытная, бесстыдная, воспалённая страсть, которая из одного взгляда делает целую историю, из нечаянного прикосновения разыгрывает роман, из простого секса выдумывает рай на земле.
— Никит, я же вообще тебя не знаю, — размышляла я, лёжа на его плече в чистой свежей постели.
— А я тебя знаю. На уровне ощущений, что ли.
— Глупости, мальчик, — засмеялась я. — Я давным-давно в такое не верю.
Так и жили. Он верил, а я нет. Он думал, что любит, а я знала, что любовью там и не пахнет. Восторженный мальчишка готовил мне яйца всмятку по утрам, а вечером звал в кино. Я отказывалась. Потому что знала, зачем пришла. Потому что знала, что времени у нас мало.
Говорили мало, пили много. Занимались любовью. Я же пришла, чтобы на всю жизнь вперед налюбить, нагрешить, напиться. Он не понимал. Главное, что я поняла и приняла. Перестала себя корить, жрать изнутри, винить. Это как на диету с понедельника садиться. Сегодня пятница, с понедельника я на диете, а вот в субботу и воскресенье можно беззастенчиво есть самое вкусное, самое жирное, самое сладкое. Я и ела. И с каждым часом понедельник был все ближе.
— Я уеду утром.
Мы сидели за столом и мирно доедали свой рождественский ужин.
— Вера, тебе плохо со мной?
— Хорошо. Очень хорошо.
— Вера, выходи за меня замуж.
Я засмеялась. Он прикрыл глаза. Будто от боли. От какого-то невыносимого спазма.
— Я уже замужем.
— Законом не запрещено развестись!
Он злился. Недоеденная паста полетела в мусорку.
— Я не обещала ничего. А особенно разводиться.
Я спокойно меланхолично доедала свою порцию.
— Мы же любим друг друга. Разве нет?
— Разве нет, Никит. Мы просто круто провели время.
И он заплакал. Тихо.
— Я боюсь, — прошептал он как будто сам себе. — Боюсь опять увязнуть. Зачем ты приходила?
— Прости. Я не разведусь.
— Тогда я женюсь. На первой, какую хотя бы захочу.
Я обняла кареглазого мальчика. Я долго просила прощения. Всю ночь. Мы не уснули ни на минуту. Я извинялась снова и снова. Губами, руками, ресницами, волосами, грудью, бедрами. А около шести утра я вызвала такси.
Никита лежал, отвернувшись к стене. Не спал. Я, уже накинув пальто, присела рядом и тронула его за плечо. Не обернулся. Только тихо зло сквозь зубы бросил:
— Не приходи больше. Никогда.
Я усмехнулась.
— Знаешь, если ты однажды согласишься на что-то меньшее, чем я, то ты — дурак.
После мы пообещали друг другу, что больше не увидимся. Никогда. Но и у «никогда» есть свои сроки.
* * *
Москву заметало. Я стояла у окна нашей с мужем спальни и высматривала в темноте улицы такси. Дочка и муж уже где-то рядом, едут из аэропорта. А мне легко, уютно и спокойно. Есть дом, есть семья, есть хлеб и вино на столе, вкусный ужин, запись курантов и обращения президента на компьютере. Сегодня мы снова встречаем Новый год, но теперь вместе. Импровизированный праздник с ёлкой, бенгальскими огнями и кучей улыбок. Я счастлива. Так ненавязчиво мягко довольна. Словно решила давно надоевшую проблему. Словно ушла с мероприятия, которое порядком надоело. Словно справилась с похмельем. Облегчение.
— Мама!
— О господи! Как же я вас просмотрела!
Я вышла в коридор и приняла Юлю в свои объятия. Загоревший Костя, такой до боли родной, показался свежим, помолодевшим. Я соскучилась.
В полночь мы включили запись боя курантов, открыли шампанское, обменялись подарками. Мне достались какие-то сувениры и безделушки от дочери и прекрасная пара изумрудных серег от мужа. Я тоже подарила домочадцам припасённые безделицы, милые сувениры и красивые композиции из еловых веток, шишек, цветов и ягод, которые еще утром сама делала в своей цветочной лавке.
Что есть сублимация? Полное ли это перенаправление сексуальной энергии на что-то другое? Если да, то это было не про меня. Вместе с началом года проснулось и моё желание творить. Сумасшедшие, прекрасные, смелые композиции из цветов, коры, веток, фруктов, ягод и всего, что под руку попадется, быстро набрали популярность в городе. Мы вышли на новый уровень торговли, открыли интернет-магазин. Огромные букеты размером с половину автомобиля, малюсенькие бутоньерки, помещающиеся в дамскую сумку, произведения в виде животных, композиции в корзинах и на подставках, разнообразные материалы и фактуры, съедобные и несъедобные элементы, металл и мох, цветы и ткани — моя фантазия не имела границ. И да. Я начала продавать фейерверки из бабочек. Сублимация ли? Не знаю. Но точно знаю, что само подсознание блокировало мысли о Никите так, что как только малейшее воспоминание о нашей связи начинало всплывать, оно тут же трансформировалось в новую цветочную фантазию.
И я работала. Любила. Опекала свою семью. Готовила. Гладила мужу рубашки. Водила автомобиль. Курила. Делала задания и поделки для сада с Юлей. Навещала маму. И была счастлива. Абсолютно.
* * *
Всё долгожданное приходит неожиданно. Так пришло и лето. В суете мы и не заметили, как переоделись в лёгкие платья, хлопковые рубашки и тонкие джинсы.
В тот день я увлеченно и сосредоточено ваяла за прилавком новый шедевр из пионов, клубники, воздушной гипсофилы, ромашек и чего-то еще. В букет нужно было как-то красиво вписать элегантную коробочку с кольцом, заказчик шел делать предложение своей невесте. Это был знак.
Я даже не заметила, как они вошли. Девушка, без преувеличения, впорхнула в лавку. Я мельком взглянула на неё, отметила мимолётом красоту молодости, легкость движений, грациозность походки. Чуть позже я увидела его. Такой же кареглазый. Аккуратный, возмужавший, что ли, но всё такой же мальчишка. Он подошел сразу, пока девушка любовалась цветами.
— Здравствуй, Вера.
— Здравствуй, Никита.
А что ещё сказать? Признаться, что на меня небеса обрушились? Что воздух в лёгких закончился? Что дрожь сковала меня, словно студентку при виде самого красивого старшекурсника?
— Очень красиво, — сказал он, кивнув на букет у меня в руках.
— Он ещё не готов.
— Я видел, какую красоту ты теперь делаешь. Хотел заказать в Интернете что-то особенное для своей помолвки, но решил приехать лично, поздороваться. Я бы хотел двадцать одну розу. Белую.
Я не глупая. Я всё понимаю. Приехал показать, что обещание своё исполнил. Женится. На первой ли, которую захотел, на второй ли, или на сто третьей, — уже не суть важно. Главное, что женится. Не мог не приехать.
— Розы? Не так уж и оригинально. А может бабочек? — усмехнулась я.
— Нет, — ответил совершенно серьезно, — бабочки были единственный раз в моей жизни.
Подошла его спутница. Улыбнулась. Взяла Никиту под руку. Прильнула к плечу.
— Это Полина, — обратился он ко мне. — А это Вера, моя давняя подруга.
— Здравствуйте, Вера! — милая девочка лучезарно улыбалась. Мальчик и девочка. Принц и принцесса. Всё как надо. Мне в этой сказке места нет.
— Привет, Полина. Приятно.
— Мне тоже. Никита очень много о вас рассказывал!
Я удивлённо приподняла бровь.
— Ах, да, — улыбнулся он. — Просто рассказывал, как ты выручила меня с букетом на нашем с Полиной первом свидании. Ну, а потом мы с тобой подружились и иногда пили кофе вместе.
Тут я не выдержала и удивлённо приподняла уже вторую бровь.
— Да, Вера, представляете, как странно и глупо вышло, — улыбнулась девочка. — Познакомились, шампанского попили, а потом как-то пропали. И вот пару месяцев назад Никита снова пригласил на свидание, а сегодня уже помолвку празднуем!
Полина с восторгом продемонстрировала золотое колечко на тонком пальчике.
— Вот едем с моими родителями посидеть, оповестить, так сказать.
— Вау… Поздравляю, — ответила я, глядя на Никиту.
Он беззастенчиво улыбался с видом победителя. Ну что ж. Не зря я сразу ему определение дала — мальчишка.
— Слушай, Вер, что-т тоже мы с тобой пропались. У меня ж день рождения завтра, празднуем в субботу. Скромно. У меня дома. Я, Поля, друг мой и еще пара. Может, заглянешь?
Я оторопела от такой наглости. Честно старалась не подавать виду, но, наверное, получалось плохо.
— Ну-у-у-у…
Вообще отговорок у меня куча. Работа, семейный выходной, срочный заказ, но…
— Хорошо, заеду.
— И отлично! — обрадовалась Полина.
— Тогда в субботу у меня в восемь вечера. По рукам?
— Да, Никит, супер. До встречи!
И они ушли. А я осталась стоять за своим прилавком. До субботы ещё три дня. Три дня, чтобы не дать себе сделать глупость.
Остаток дня я провела в попытках втиснуть дурацкое кольцо в еще более дурацкий букет из дурацкой клубники. Букет не клеился. Пришлось попросить помощницу доделать.
* * *
В дверь я позвонила в 20.40. Нет, я не попала в пробку, не ждала долго такси, не красилась впопыхах. Я намеренно опаздывала. Хотела посмотреть, проверить, ждёт ли. И он ждал. В 20.00 спросил в мессенджере, всё ли в силе. В 20.20 поинтересовался, как там с пробками. В 20.30 решил узнать, что я буду пить. Я ответила только на первое сообщение.
Войдя в прихожую, я не сразу заметила, что в квартире тихо, голосов не слышно, не играет музыка.
— Привет. Я уж думал, что ты не приедешь. Не стоило, — улыбнулся Никита, принимая из моих рук оригинальную композицию из бутылки дорогого алкоголя, еловых веток, коры, сыра и чего-то ещё.
Я прошла в комнату — никого. Заглянула в кухню — та же история. Волнение начинало перекрывать удивление. Мы одни. Какого чёрта?
Никита увидел моё замешательство.
— Прости, — развёл он руками, — я сначала хотел предупредить, но не стал. Ты бы не приехала.
— Это розыгрыш? — начала злиться я.
— Нет, у меня реально был день рождения. Вот только с вечеринкой небольшие изменения. Поля сильно заболела, она дома. А остальных я попросил не приходить.
— Никит, серьёзно…
Я не могла подобрать слов. Удивление сменилось гневом, а гнев перешел в какое-то истеричное веселье. Я смеялась.
— Нафига этот каламбур? Это первое. Второе. В смысле, Полина дома? А её дом не здесь?
— Нет, мы не живём вместе.
Я ходила по кухне, открывала шкафы, зашла в единственную комнату, осмотрелась. Здесь ничего не изменилось. Будто я только вчера уехала. Аккуратно расставленные мной по размеру тарелки в сушке, винные бокалы, которые я заказывала на какой-то рождественской интернет-распродаже, орхидея в горшке, которую я притащила из ближайшего магазина, когда ходила покупать набор продуктов для глинтвейна.
— Так почему не живёте-то вместе? — прервала я молчание.
— Ей не нравится эта квартира. Она с родителями живёт в огромном доме недалеко от города. Мы сейчас вложились в жильё, но ключи будут через пару месяцев. Переедем впритык к свадьбе.
— А если не уживётесь? — улыбнулась я, наливая вино в два бокала.
— Если б, Вера, да кабы, — улыбнулся он в ответ. — Разберёмся.
Мы выпили. Вышли на балкон. Смотрели на город. Друг на друга смотреть боялись.
— Почему ты мне в итоге не сказал, что праздник отменяется? Зачем мы здесь?
— Я хотел побыть с тобой вдвоём.
Обнял.
— Слушай, мне кажется, не стоит, — отстранилась я.
— Я знаю, — обнял меня ещё сильнее.
Согласилась ли я? А меня никто не спрашивал. Как урезонить стихию? Как воздухом погасить огонь? Как прийти в себя, когда и себя-то уже нет. Есть только шёпот. Руки. Запах на вдохе. Стон на выдохе. Кожа, покрытая мурашками. Ветер с открытого балкона. Знакомая постель. Родство тел. Метание душ. Прикрытые глаза. Невыносимая лёгкость. Истома внизу живота.
«Только не отказывай, — шептал мой мальчик. — Только не отказывай мне, прошу».
После не было желания что-то обсуждать, спорить, разговаривать.
Я встала с кровати, быстро оделась. Он окликнул меня уже в дверях.
— Вера, помнишь, ты говорила мне, что если я соглашусь на что-то меньшее, чем ты, то я — дурак?
— Конечно, помню.
— Я дурак, Вера.
* * *
Полина появилась через несколько дней. Она зашла ко мне в лавку, искрясь, сверкая, как, впрочем, и всегда. Я, конечно, рассматривала её профиль во всех соцсетях. У молодых девчонок есть удивительная способность выглядеть в Интернете лучше, красивее и интереснее, чем в жизни. Но это не про неё. Она такая есть. Красивая, молодая, влюблённая в себя, в жизнь, в жениха. Всё напоказ, но правдиво. Всё пафосно, но ей идёт. Всё с улыбкой, но не только для фото.
— Вера, привет!
— Привет, — улыбнулась я. Ей невозможно было не улыбаться.
— Слушай, ты прости, что так с днём рождения вышло. Я заболела, и Никита всё отменил. Он же вовремя тебя предупредил, я надеюсь?
Мне стало неловко.
— Да, конечно, не переживай.
— У нас с ним к тебе предложение!
Столько восторга в голосе. Будто сейчас осчастливит меня чем-то. «Мы предлагаем закончить глупый фарс с этой свадьбой устроенный специально для тебя!» — это бы меня устроило. Ну, или: «Мы решили наконец-то рассказать тебе, что наши отношения — это розыгрыш!» Тоже было бы неплохо.
— Мы предлагаем тебе стать нашим свадебным флористом!
И смотрит на меня. Девчонка. Вот прямо сейчас в ладоши захлопает и закружится от восторга.
— Да без проблем, — отвечаю. Я уже не мучаю себя вопросом, зачем мне это надо. Я уже приняла тот факт, что пока он сам меня не отпустит, никуда я не денусь. Слабость воли это, лицемерие, желание приключений, страсть на грани фола, любовь или просто игра — мне всё равно. Я не хочу это определять каким-то понятием. Это есть. Это — я.
— Отлично! Свадьба через два с лишним месяца, но я готовлюсь заранее. Мне важно, чтобы всё было идеально!
Слово «идеально» она прямо отчеканила. Мне стало смешно.
— Чтобы цветочки свежие, лепесток к лепестку. Но и оригинальных композиций не только из цветов, которые ты делаешь, я тоже очень хочу!
— Хорошо, Полин. Ты напиши мне на почту подробно цветовую гамму торжества, все пожелания, картинки в нете поищи, пришли, что примерно хочешь, — я протянула ей визитку.
— Ок, всё сделаю. Вера, какая же я счастливая! Платье идеальное, коттедж — мечта! Будет выездная регистрация, нас повезут к месту регистрации на карете, запряженной лошадьми. Всё будет, как в сказке!
— Не сомневаюсь, — ответила я, и мы наконец-то попрощались.
И всё началось заново. Как в первый раз. Мы с Никитой встречались урывками, впопыхах. Пересекались в хостелах за час до того, как мне нужно забирать дочь из детского сада, а ему не опоздать на обсуждение торжественного меню. В его квартире, когда он точно знал, что Полина уехала в коттедж, где будет проходить свадьба, чтобы проконтролировать обстановку. Да что там, даже в машине, как студенты, предупреждая своих половинок, что задерживаемся к ужину буквально на полчаса.
Игра ли это была? Может быть. Но мы всё никак не могли наиграться друг в друга. И решить ничего не могли. Даже не говорили об этом. Даже не обсуждали, что может быть как-то по-другому. Не затрагивали тему, когда это уже всё закончится. Может после его свадьбы? Или после смерти кого-то из нас? Не то любовь, не то война.
* * *
Всё имеет свойство заканчиваться.
Это случилось за месяц до планируемой свадьбы, в начале августа. Летний ливень с грозой, сильный ураган, вырывающий деревья с корнями. Дворники моего автомобиля никак не справлялись с потоком воды. Я ехала к Никите на пару часов в обед. Счастливая невеста ещё вчера уехала за город к родителям и в такую погоду не планировала садиться за руль.
— Вера, я хочу поговорить.
Никита был суров и как-то сер.
— А я не хочу, вот серьёзно. Что нам обсуждать?
— Я не могу без тебя. Я не хочу без тебя, понимаешь?! — закричал он на меня.
С отчаянием закричал. Я не испугалась. Не разозлилась. Я понимала. Я тоже, видимо, не могла. Вот только сама до сих пор не решила, без чего не могу. Без него, без игры или без войны.
— Никита, ради бога, хотя бы не сегодня. Я не готова. Я тупо не знаю, что тебе предложить. Я тупо не знаю, что между нами!
Он посмотрел на меня с полным непониманием.
— Любовь, Вера, любовь! Что ещё это может быть?! Страсть?! Вера, у меня есть секс! Есть женщина! Только чувств к ней нет.
— Так поищи другую! — на крик уже перешла я. — На мне свет клином не сошёлся! Что ты на первую-то после меня кинулся?! Ждать нужно уметь, мальчик! — я никогда так его напрямую не называла.
— Кого мне надо было ждать?! Я спивался! Скатывался! Я разговаривал с тобой, когда тебя рядом не было! Я слетел, когда ты исчезла и в первый раз, и во второй!
Я заплакала. Впервые при нём.
— Прости меня, — прошептала я, обнявшись с ним, — я правда не знаю, что нам делать.
— И ты меня прости…
Мы начали раздевать друг друга. Как десятки раз до этого. Как планировали делать это сотни раз после этого. Оба же знали, что сколько ни говори, сколько ни кричи, сколько ни проси, ничего поменять не можем.
И в замке повернулся ключ.
Мы не услышали. Мы были заняты. Мы её не ждали. Мы уже настолько были уверены, что делаем это безнаказанно, что это в порядке вещей, что даже подумать не могли, что всё закончится именно так.
Мокрая Полина стояла в дверях комнаты и смотрела на нас. На голых нас.
— Я… — с её волос стекали струи воды, яркое салатовое платье намокло и прилипло к телу, глаза широко раскрыты, руки протянуты в сторону Никиты. Я пытаюсь вжаться в стену. Исчезнуть. Пропасть. — Я с мамой повздорила, папа ключи от машины спрятал, а я к тебе на автобусе приехала. Вот.
Она упала на колени и разрыдалась. Никита быстро натянул джинсы и подскочил к ней.
— Поля, Поля, пожалуйста! Мы сейчас всё обсудим!
У неё началась истерика. Я никак не могла найти в себе силы пошевелиться. Только смотрела на них во все глаза и натягивала на себя одеяло.
Полина с силой оттолкнула Никиту и кинулась к выходу. Он побежал за ней. Босиком. В одних джинсах. Я, оставшись одна, быстро натянула свою одежду и уже хотела как-то незаметно добежать до своей машины, но остановилась у окна.
Дом Никиты стоял около шоссе, движение было интенсивным даже в такую погоду. Она побежала на красный. Тормоза. Хлопок. Она взлетела в воздух, красивое яркое платье закружилось над крышей автомобиля, тело рухнуло на дорогу. Никита упал на колени, обнял её. Наверное, рыдал, этого я уже не видела. Я ушла. Я не подошла к ним. Я просто вышла, оставила дверь квартиры открытой, села в свою машину и уехала. Другим путём. Чтобы не проезжать мимо них.
Только вечером в ленте новостей я узнала наверняка, что Полина погибла.
* * *
До конца лета из дома я не выходила. Мне было страшно. Страшно и тоскливо. Днём я могла позволить себе плакать, выть, сидеть часами, уставившись в одну точку, ненавидеть его и себя. Вечером я имитировала простуду перед семьёй. Муж всё порывался отвести меня к врачу, но я уверяла, что скоро всё закончится.
Никите я не позвонила ни разу. Решила, что если нужно, он наберёт меня сам. Он молчал. Я молчала. А что мы могли друг другу сказать? Всё было кончено, это и дураку ясно. Стыд не давал покоя, а разговор сделал бы ещё хуже.
Я справлялась как могла, а могла я только отвлекаясь. Поэтому я вышла на работу.
Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Месяцы тишины. Месяцы внутренней панихиды. Мне нужно было держаться, никто ничего не должен был знать. Я уверена, он никому не открыл истинной причины трагедии. Придумал что-нибудь. Ну, поссорились, девочка занервничала, с кем не бывает.
В конце ноября мужчина лет сорока на вид купил в моей лавке две белые розы. Он был в длинном черном пальто, с проседью и густой бородой. Его карие глаза казались слепыми. Настолько они были тусклы и затуманены. Сутулая спина, опущенные плечи, мешки под глазами, — всё говорило о горе, большом количестве алкоголя и глубокой, как колодец, тоске.
— Никита? — спросила я, подойдя и пытаясь разглядеть в этом человеке кареглазого мальчишку.
— Да, я, — усмехнулся мужчина. — Не очень, правда?
— Боже, Никит, я…
Не зная, что сказать, я коснулась его щеки, но он отстранился.
— Я могу тебе помочь как-то?
— У всех наших поступков есть итог, Вера, — строго ответил он мне. — Это мы её убили.
— Ты меня ненавидишь?
— Ненавижу я себя. К тебе я наконец-то равнодушен.
Он забрал две белых розы и скрылся в ноябрьской измороси. Я долго смотрела в стеклянную витрину, пытаясь найти его среди прохожих, но не смогла. Тогда я подошла к прилавку, вытащила плакат, который уже давно там лежал, и сделала то, о чем думала последние несколько месяцев. Я повесила на дверь большой постер с текстом «Продаётся».
Я не хочу больше белых роз. Особенно, если их покупают по две штуки.
Ольгуша
Ольгуша тревожно расхаживала по комнате из угла в угол, заложив маленькие ручки за спину и немного сгорбившись. Она видела вчера в кино, которое смотрела бабушка, как важный сыщик также ходит по своему кабинету, размышляя о том, где может прятаться злой убийца. Бабушка Соня сидела в углу комнаты на кровати и неспешно под светом лампадки, даже не глядя на пряжу, вязала большой голубой шарф.
— Сядь, посиди, веретено! — нарочито строго обратилась бабушка к Ольгуше — весь день из угла в угол, как звереныш мечешься.
— Я жду, — серьезно отозвалась Оля.
— Так садись ко мне и жди смирно, сколько влезет — бабушка похлопала ладошкой по мягкой перине рядом с собой, приглашая внучку забраться к себе.
«Вот глупенькая бабушка! — улыбнулась про себя девочка — думает, я сейчас к ней приду, она меня по спинке погладит, я и усну. Не бывать тому! Не просплю мамин приезд, как в прошлый раз, а то совсем времени не останется с мамочкой побыть»
— Нет, бабушка, я тут подожду, — уже вслух ответила Ольгуша. — Я целый… — девочка задумалась. Так сколько? Сколько уже? Уже ведь очень-очень много! Год? Нет. Меньше. — Целый месяц маму жду!
— Не дури. Мама последний раз две недели назад приезжала. Вон — бабушка приподняла красивое вязание — пряжу дорогущую тебе на шарф и шапку из города привезла. Месяц. Тоже мне, считоводка.
Стемнело. Оля подошла к окну комнаты, которую вот уже всю свою длинную пятилетнюю жизнь она делила с бабушкой Соней. Со «старенькой», как девочка называла бабулю. А «старенькая», потому что у Оли имелась еще и бабушка помоложе, бабушка Таня. Бабушка Таня не вязала дома по вечерам, она работала. Приходила домой затемно всегда с гостинцами и всегда очень уставшая и злая. С бабушкой Таней Ольгуша ходила в детский сад и к врачу. И еще иногда на рынок за платьишками и колготками. Все продавцы, врачи и прохожие считали бабушку Таню Олиной мамой, и их можно было понять. Бабушка Таня совсем на бабушку и не похожа — молодая, красивая, стройная, почти как мама. И мужчины с ней даже знакомятся.
Хлопнула входная дверь. Ольгушино сердечко чуть не выпрыгнуло из маленькой птичьей груди: «Мамочка!» В сенях кто-то шумно разувался, зашуршали пакеты. «Мамочка с гостинцами!» Со всех ножек девочка кинулась сначала в кухню, где уютно потрескивала раскочегаренная печь, и к двери.
— Не выскакивай из тепла в холод, застудишься! — прокричала из комнаты старенькая.
Оля остановилась у двери в сени и нетерпеливо пританцовывала. Дверь открылась. Бабушка Таня вернулась с работы. Все детское нутро опустилось в разочаровании, сердечко заныло от несправедливости и обиды на весь этот жестокий большой мир. Из глаз хлынули слезы.
— Чего рыдаешь? Цыц! — прикрикнула уставшая женщина на девочку. — Уйди от дверей, заболеешь, не дай Господи, выхаживай тебя потом.
Бабушка принялась разгружать пакеты. Обиженная Ольгуша топталась в углу у печки, но любопытство пересилило. Подошла к столу, на котором одно за другим появлялось сказочное угощение. Вот колбаса докторская, вот сервелат. Конфеты желейные, конфеты шоколадные. Ого! Любимое птичье молоко! Детская ручка потянулась к конфете, за что тут же получила шлепок.
— Сначала есть.
— А это не еда, по-твоему? — обиделась Оля.
— А по-твоему еда? — строго переспросила бабушка. — поогрызайся мне тут еще!
Оля расплакалась снова.
— Да что ж ты орешь на нее, Танька? — подала голос из комнаты старенькая. — Дите и так измучалось, ни отца, ни матери не видит, ты еще. Иди ко мне, Ольгуша. Ну, не плачь.
— Мученица какая! — упрямо ответила бабушка Таня. — Мать сна не видит на двух работах впахивает в городе, чтоб все у этой мученицы было, бабка вкалывает, а ты все жалеешь её! Чего её жалеть? Избаловали совсем девку. А надо понимание прививать, что такое труд, и что конфеты эти не просто так берутся, а за деньги.
— А толку, Тань? Ей мать рядом нужна, а не деньги.
Оля притихла. Когда бабушки спорят, лучше к старенькой идти, она всегда защитит. А бабушка Таня постоянно кричит, Оля уже привыкла. Старенькая нет-нет да и скажет: «Мужика б тебе, Танька» и грустно вздохнет. Только тут вот Ольгуша совсем не согласна. Зачем же им мужик еще какой-то? Им и втроем хорошо, мама иногда приезжает. Тут себе-то конфет не выпросишь, а еще и мужика какого-то чужого кормить.
— Ба, ну где же мама? — шепотом спросила Ольгуша, сидя на высокой перине и перебирая пальчиками светлую пряжу.
— Скоро приедет, лапушка, скоро приедет. Посмотри, метель какая. Все дороги замело. А мама же сначала на электричке до нашей станции едет, а потом еще на автобусе до остановки.
И то правда. Злая белая пурга столько снега положила, сколько Оля и не видела никогда. Почти до подоконника замело. А дома так натоплено. Лампадка светит мягко, уютно. Бабушка на кухне посудой гремит, дрова в печке шевелит. Звук такой шуршащий, приятный, родной. И глазки сами закрываются. «Сколько снега! — думается Оле в полусне. — Это сколько ж снеговиков слепить можно! Завтра обязательно маму попрошу пойти снеговиков лепить за ворота. Там и Ирка соседка будет. Пусть посмотрит, что ко мне мама приехала. А то деловая такая, вроде ее родители в сад водят, а меня бабушка. Только ее родители деревенские, а моя мама — городская. Не понимает этого Ирка. Дура! Когда же уже мама приедет? Мы ж с бабушкой и дорожку для нее расчистили, чтоб в снегу этом не потерялась…»
Ворота хлопнули. Оля вздрогнула резко и сильно.
— Бедный ребенок, вся извелась — пробормотала старенькая, но Ольгуша ее уже не слышала, несясь в сени.
— Не выскакивай, тебе говорят!
Оля остановилась у дверей. Секунды для маленького тельца тянулись веками. Вот кто-то по ту сторону снял сапог. Снял второй. Пришел черед шубы. Еще чуть-чуть! Стряхивают с шубы налипший снег. Снимают шапку, ее тоже чистят. Как же долго-то!
— Мама!
— Оленька!
Молодая женщина подхватывает девочку и целует ее в щечки, глазки, плечики.
— Маленькая моя, заждалась совсем.
От мамы пахнет сладкими знакомыми духами. Мама красивая, как с картинки. У мамы модная короткая стрижка, Оля в журнале такую видела, так сейчас очень современно. У мамы бровки, как ниточки. Оля, когда вырастет, тоже свои также выщипывать будет маленькими блестящими щипчиками, такими, как у мамы. У мамочки очень ровные красивые стрелки на глазах, как у нее так получается? Оля пробовала, получились черные закругленные палки до ушей, а так ни разу не получалось. И темная коричневая помада с коричневым карандашом. Так красиво губы рисовать Оля, наверное, никогда не сумеет.
— Ну, полно нацеловывать — оборвала бабушка Таня все волшебство долгожданной встречи. — Аня, проходи за стол. Голодная с дороги, да и Олька не ужинала еще.
И тут начался пир на весь мир! Оля и забыла уже про свои недавние слезы и муки ожидания. Теперь мамочка рядом, а конфет сегодня можно наесться вдоволь.
— Анька, когда обратно поедешь? — спросила старенькая, выпив залпом коричневую жидкость из маленькой рюмочки и немного поморщившись.
— Завтра рано утром, на семичасовой, ба, — ответила мамочка.
— Мама! — все не вылепленные снеговики разом растаяли в Оленькиной голове, — почему? — маленький подбородок задрожал, выступили слезки.
— Ну, не плачь. Зато я сегодня спать с тобой буду. А, да! Я еще подарок тебе привезла!
Мама встала из-за стола и пошла за пакетом, оставленным в сенях.
— И правда, чего так быстро-то? — крикнула ей вдогонку бабушка Таня.
— Мам, я со Светкой поменялась. Корпоративы же сейчас предновогодние. Барменам платят в два раза больше.
— И то верно — согласилась бабушка.
— Что верно-то? — подала голос старенькая. — А с дитем побыть не надо?
— Ма, зато денег заработает! Ты посмотри, как мы этого дитя одеваем, обуваем? Не просто ж так! Не за фантики от конфет! Все правильно, дочь. Сейчас к весне пальтишко покупать, сапожки. Из всего повырастала Оля.
— Да вот и я о том же — ответила Аня, возвращаясь из сеней с куклой в руках.
Оля ахнула! Вот это подарок. Кукла как настоящий ребенок. Большая, красивая. Платье на ней голубенькое в цветочек, ручки и ножки на ощупь прям как кожа натуральная. Панамка на кудрявых каштановых волосах с кружевами, губки — бантики и глазки закрываются! Чудо, а не игрушка. Ни у кого такой в целом поселке не сыщется!
— Нравится? — спросила довольная мама.
— Очень! — ответила Ольгуша.
— Ну, тогда иди в кровать, малыш. А я приду скоро. С бабушками поговорю и приду.
— Но, мама! — захныкала девочка, — я ж усну и все! И не будет тебя больше еще…еще долго!
— Я приду скоро. Ступай — мама улыбнулась и нежно поцеловала в щечку. Придется укладываться, да и бабушка Таня строго смотрит. Даже слезы не помогут. Оля горько вздохнула и отправилась к себе, а три женщины остались допивать коричневый напиток из маленьких хрустальных рюмочек.
— Ох, Анька, — подала голос старенькая. — Девка извелась вся, все про тебя спрашивает, все боится. Я спать ложусь иной раз и слышу, шепчет себе под нос: «Боженька, пусть с мамочкой все хорошо будет. Ты лучше мне плохо сделай, а мамочка только б жива была. Боженька, пусть занавесочка на окошке шевельнется, я тогда буду знать, что с мамой все хорошо». Сердце разрывается.
— Ну, хватит, мам! — прикрикнула бабушка Таня. — Что ты ей предлагаешь? Уволиться? Обратно приехать? Что тут делать? Даже в коровнике свободных рабочих мест нет! Я вон еле устроилась санитаркой в больницу местную, куда молодой девке двадцати пяти лет деваться тут?
— Ты, Танька, не шуми! Я как-то жила? Тебя одна поднимала после войны, Аньку растила, теперь вот Ольгу. И все вы всегда при мне были.
— Мам, ба, может правда вернуться? — ответила женщинам Аня. — Я и сама по Ольге тоскую. И сердце не на месте постоянно, знаю ведь, что скучает она.
— Хватит, дочь. Что мы не воспитаем тут? Тебе забирать не куда, сама комнату снимаешь, да и на работе постоянно. Не рви душу, дочка. А ты, мам, масла в огонь не подливай! Хорошо живем! Аня не просто себе в удовольствие там живет и стыдиться тут нечего, а Олька подрастет, так мы ей все объясним, что мама в городе большом живет и работает, да не просто так, а чтоб у нее, у Ольги, все, как у людей было! И одежда, и игрушки! Прекращайте!
— Да, мам, ты права, — отозвалась Аня. Бабушка Соня только угрюмо промолчала, да покивала головой.
— Ладно. Поели, попили, да будет. Спать пора, — сказала Таня и решительно поднялась из-за стола, тем самым наглядно давая понять, что разговор этот глупый и тяжелый окончен.
Со стола убирали молча. Каждая в своих мыслях. И по комнатам разошлись молча. Ольгуша уже спала, Аня нежно поцеловала ее в макушку до сих пор пахнущую карамелью и молоком.
«Темно как, неужели утро уже» — спросонья подумалось Оле. Мама уже тихонько встала и одевалась при свете лампадки. Старенькая помогала ей собрать кое-какие вещи и немного еды в дорогу.
— Сейчас завтракать не будешь, знаю я тебя. Никогда с утра не ела. Помню, в школу тебя соберу, а позавтракать никак заставить не могу, — приговаривала женщина.
— Ба, немного совсем, ладно? Два бутерброда и хватит.
— Ладно, ладно.
Как быстро время прошло! А на улице темень такая, холод и ветер. Как же мама до остановки пойдет? Замерзнет совсем. Ну, неужели нельзя остаться хотя бы до вечера?
— Мама, останься, пожалуйста — сонно шепчет Ольгуша из-под одеяла.
— Не могу, лапушка, не могу, — Аня обнимает дочь, слезы утирает. Ну, как объяснить крохе пятилетней, что так надо?
Пора. Вот мама уже обувается, надевает шубку, крепко целует Ольгушу.
— Я скоро приеду, мышонок.
— Хорошо. Я тебя люблю.
— И я очень тебя люблю.
Аня выходит во двор. Оля бежит к окошку своей комнаты. Старенькая подставляет к окну табуретку. Оля взбирается на нее, опершись локотками о подоконник. Напротив окна за забором стоит большой фонарь. Он освещает улицу совсем немного, дальше темнота. Мама пробирается через сугробы к окошку. У мамы, наверное, все сапожки в снегу, но она идет. Вот Ольгуша уже ее видит, машет ручкой. Мама подходит вплотную к окну, улыбается и целует Олю через стекло. На окошке остается красивый след от коричневой губной помады. Мама уходит.
Аня выбирается за ворота. Пора. Даже если очень хочется остаться, даже, если за спиной теплая постель, а здесь так темно и неуютно, даже, если там остался маленький ребенок, ее ребенок, который постоянно ее ждет, пора. Впереди еще ночная смена в кафе-баре и сессия после нового года. Ничего, она еще приедет. И привезет самое красивое пальто для своей дочки, самые дорогие ботиночки и самые вкусные конфеты. А по весне в гости к себе ее возьмет на выходные. И пойдут они в парк гулять и есть мороженое. А потом Оля расскажет подружкам, как в большом городе была, как в парке на аттракционах каталась, как в цирк ходила на клоунов и животных смотреть. Да, точно. Цирк. Они обязательно пойдут в цирк. Весной. А пока пора. Если еще хоть немного постоит, совсем раскиснет, а в городе работа, деньги. И правильно мама говорит, зато у Ольгуши все, как у людей.
А поцелуй, каким-то чудесным образом, так и продержался на окошке до весны, как постоянное напоминание маленькой девочке, что там далеко в большом городе с мамой все хорошо.