Два рассказа: Закрыть глаза и выдохнуть, и Шмель

Дорогой читатель. Несколько дней назад я поставил точку в главной книге своей жизни, назвав её «Человек # 404». Роману нужно отстояться, но через месяц-два надеюсь, он будет готов. Несколько рассказиков, в числе их и эти два, под рубрикой «неосознанные рассказы», будут в книге вместе с романом.

Закрыть глаза и выдохнуть

Стройная, с хорошей фигурой и красивым лицом — это я. Выгляжу я так. Мой Серёжа нормально воспринимается за моего парня, но ему двадцать два, он ровно на двадцать лет младше меня. Угу… за сорок мне.
Я посмотрела в его глаза, это было удобно: он навис надо мной, упёршись руками мне в грудь. За последние пару лет я полюбила этого мальчика. Первичная бесшабашность ушла, сменившись беспокойством. Что будет с ним, когда я состарюсь и умру? Я опустила глаза, в знак, что готова, положив свои руки на его ладони, что были у меня на груди. Выдох. Серёжка надавил руками, всем телом нажимая мне на грудь. Сердце поймали, оно остановилось. О какой старости я говорю? Вот она действительность. Запустится ли оно в этот раз?
***
Дело не в том, что мне всегда нравились женщины, старше себя. Лена была умная, опытная, но с телом ровесницы. У Маринки, старше меня всего на пять лет, и от которой я сразу ушёл, лишь только начались отношения с Леной, морщинок у глаз было даже больше. Я замечал это, когда она кончала, зажмурясь от удовольствия, а я на неё смотрел, с любопытством рассматривая эти морщины. Лена, возможно, делает пластику или ещё что-то там, но выглядит она гораздо лучше, чем на своих двадцатилетней давности фото.
Сердце любимой вылетало мне в руки, бешено, как в агонии, колотясь. Она закрыла глаза, опустив свои кисти на мои, выдохнула, я надавил и упёрся в грудь. Первые разы мне было страшно, когда случались эти приступы, «трахикордии» — как она называла свою болезнь. Потом начало возбуждать, и оказывается, не меня одного. Этот страх заводит и меня и её, но мы знаем, что последующий за оргазмом приступ, может оказаться последним. Всякий раз так. Почти, всякий.
Лена отпустила. Вдохнула, открыв глаза. Я медленно убрал руки, она улыбнулась.
— Ну, а теперь расскажи, зачем ты ходил на этот дурацкий митинг?
— Прошло?.. Точно? Он не дурацкий. Я сегодня выступал с короткой речью, собралось много народу. Вполне возможно, что Муратов возьмёт меня куратором… Что? Муратов — это лидер партии в нашем регионе, я же говорил тебе.
Лёг рядом с Леной, уткнувшись носом в её плечо. Запах был только её, он сводил меня с ума. Возможно, она и права, решение вне системы, а не внутри её, но меня уже начинают признавать, как молодого лидера движения.
— Мальчишка, — она потрепала меня рукой по голове, как маленького, — Вы думаете, вы с чем-то боретесь, что вы оппозиционеры, протестанты. Но на самом деле все ваши потуги лишь на пользу системе современного рабства и вы ни с чем не боретесь, а лишь создаёте хаотичные движения внутри самого течения. Вы лишь притоки к этой реке. Вы ж молодые! Взгляните с чистого листа, как жизнь лучше без политиков сделать. Что вы всё за старперами-нарциссами этими бегаете, слушаете их, какой в этом прок?
— Лена, не говори фигни! Ни за кем мы не бегаем, да и лидер не старик. Ты посмотри, как зажралась власть, ты посмотри на расследования, что мы проводим, какие дворцы, яхты у этих, как ты правильно говоришь, рабовладельцев. Если к власти придёт наша партия, коррупцию мы поборем сразу, выкинув от кормушки жуликов и воров. Я за правое дело, Лена. Завтра мы опять выходим, на согласованный митинг у мэрии. Точно прошло?
— Точно. Прошло… Серёжа, почему бы вам, не выбросить весь бред чему мы, старшие, вас учили, а начать строить общество людей и для людей, мы дали вам технологии, у вас есть земля, делайте для людей, а не для рабства и политиков. Мы вас научили лишь, что слова и понятия гораздо важнее сути, примите обратное, слова фикция, а суть первостепенна. Показав ведро воды из реки, мы не объясним вам, как она течёт, пока вы сами не увидите. Названия стран, разные религии, деньги, все это лишь слова, условности, ярлыки, отбросьте их и сделайте мир для планеты и всего живого. Сейчас же созидателей единицы, остальные начальники, банкиры, чиновники, военные, да все почти люди городские, живут для системы, и во вред себе. Серёжа. Не ходи завтра на митинг. Всё равно пойдёшь? Дурашек ты. Иди, иди сюда, мой дурашек. Угу-у, ду-урраш-е-е-к, угуу.
А вот второй приступ, что пришёл, сразу, как она кончила, нам не удавалось остановить, уже шестой раз подряд. Лена выдохлась. Лежала, тяжело хрипя, губы её стали синими. Я был весь в холодном поту, от нервного возбуждения готовый вскочить и начать метаться по гостиничному номеру. «Скорая», даже самая дорогая, платная, не успеет раньше, чем за полчаса. Нужно сейчас. Лена уже почти не реагировала. Сев на неё верхом, упёрся в грудь руками, но как останавливать сердце без её сигналов, я не знал.
— Лена! Леночка! Я люблю тебя, боже ты мой! Помоги мне Леночка! Закрой глаза и выдохни, Леночка!!!
Она открыла глаза, подняла согнутую в локте руку, выдохнула и закрыла бледные веки. Я нажал на грудь, останавливая яростное сердце.
***
Больше всего люблю середину мая, это самый расцвет, самое начало создания. Ещё месяца два назад, пустота и холод: лежал снег, стаял снег, вымерзшая земля, сухая трава. Но в ней, внутри уже просыпалась: жизнь, пионы, тюльпаны, нарциссы, и все оживает. И воздух пропитанный цветеньем сирени и плодовых деревьев. Вздохнула планета, учёные ещё в 50-х доказали, что она дышит, раз в год по вздоху и выдоху. Она живая. Но вот ни в школе детям, ни себе напоминать, об этом, мы не хотим, мы же получили разум, мы хозяева с безграничными полномочиями в этой вселенной. Но для чего нам этот разум, если с планетарной точки зрения все наши технологии губительны и разрушительны, для нашего дома — планеты. Неминуемый процесс превращения Земли в выжженную парниковым эффектом Венеру, мы ускорили на много тысяч лет, спилив свой сук, списав на слова и понятия.
За окном, машины, уже начало смеркаться, жара спала, я отключила кондиционер в климат-контроле. Молчали. Мы везли Серёжу домой. Мы, это я и Серёжа, молчали, я рулила. Он спас меня сейчас от неминуемой смерти. Мне больше всего заботило, как теперь? Теперь, как быть? Если умру, так не обязательно в сексе, приступы просто от движений могут быть. Скорее, мне совсем недолго осталось видеть этот мир. Не бросит ли он меня теперь? Секс с сердечником — рулетка.
— А что муж твой, Лен? Он видел такие приступы? Нужно же как-то это лечить.
— Как-то, нужно, что-то, — я передразнила, Серёжку, — Нужно. Что-то. Блин. Что муж? Лёша, похоже, так до сих пор время от времени подкручивает опять со своей Кирой, ему не до меня. А приступов таких он не видел, потому, что не сплю с ним, а тем более, не кончаю, только с тобой.
В общем-то, я сказала правду, кончить с Лёшей мне удавалось лишь изредка и с большим трудом, а таких приступов и правда до этого не было. Всё всегда в первый раз.
— Мне не нравится твой муж, я его не уважаю… Лен, а я в интернете читал, что с твой трахикордией, живут по среднему, как все, как средний человек, и не умирают от неё.
— Вроде да, говорят так, болезненно, но не смертельно. Да, всё нормально, умирать пока не собираюсь… И вообще! Серёжка, я же тебе говорила, что смерти нет. Люди делают культ скорби из смерти, лишь для оправдания подлостей, что творят, отрицая карму. Но смерть, конец лишь для формы. Когда меня не будет, ты не тоскуй. Погрусти, конечно, поплачь, но главное знай, что все происходит для чего-то, все всегда вовремя, а смерти нет.
— Это ты говорила. Мне не нравится, когда ты себя начинаешь хоронить, Лен. Приходи завтра на митинг. Я подготовил речь, эту власть, нужно сбрасывать, сами они не отдадут.
Волновало, что Серёжка, как мотылёк летел к огню. Его не пугали исчезновения и убийства людей, а уж тем более суды, для тех, кому повезло не погибнуть до судилища. С митингом было ощущение, что мой ребёнок выступает на важном концерте, а я делаю в это время педикюр, лишь потому, что предыдущая клиентка, опоздала на час. С митинга мы хотели с ним поехать за город, посидеть у реки, искупаясь в вечернем солнце. Он позвонил, когда я, растопырив пальцы ног надела сланцы, собиралась уже идти к машине, сказал, что подходит уже к своему дому. Митинг кончился, он толкнул классную речь, и жаль, что я не слышала. Сейчас его накормит Ирина, и когда я подъеду, он сразу спустится и поедем. Через полчасика. Хорошо? Я сытая, подниматься не буду, привет Ирине. Хорошо. Есть время заехать, купить кошачий корм, и потом уже за Серёжей.
С Ириной я познакомилась где-то год назад, и мы с ней славно поладили. Она старше меня на три года, Ирина, мама Серёжи. Она-то как раз сейчас и звонила. Расплатившись за корм, я улыбнулась и сняла трубку.
— Аллё, привет, Ириша.
— Серёжу убили, Лена… В подъезд вошел, а ему сзади голову проломили. Он тут лежит мёртвый и всё кругом в его крови, приезжай.

Шмель

Он был сантиметра четыре длинной, с большой чёрной мохнатой задницей, желтой полоской и белым на конце. Не жужжал, крыльями не махал, молча шёл по газону, переползая с травинки на травинку. Но был весь какой-то уставший. Мартынов, подойдя, сел на корточки. Летать мохнатый, явно не мог или не умел.
Сходив к беседке, мужчина взял со стола салфетку и посадив на неё насекомое, перенёс на цветок. Шмель, вцепившись в жёлтое цветение среди восьми лепестков, принялся жадно есть. Мартынов, зайдя домой за смартфоном, вернулся и сделал снимки шмеля с разных ракурсов. Неожиданно, явственно увидел красоту и самого цветка, а ведь мимо каждый день, и не замечал.
Смотря на ходу снимки пошёл в дом. Быстро надев форму подполковника полиции, вышел во двор и завёл машину. Через секунду вышел из заведённой, хлопнув дверью. Приблизился к шмелю. Рассматривал его совсем близко, слегка согнув ноги в коленях и вытянув шею. Тот сидел неподвижно. Не ел, смотрел на Мартынова. Вероятно одного цветка такому мохнатому, мало совсем. Наверное, всё съел, что в нём было и сидит теперь обиженный. Мартынов тыркнул ему в мохнатую спину пальцем. Шмель лениво выкинул назад свою лапку, давая понять: «иди на фиг, Мартынов, отвали». Взяв другой цветок, мужчина притянул его к своему подопечному. Мохнатый, резво перебрался и принялся жевать, засовывая свой длинный хобот внутрь соцветия. Вероятно он чавкал, просто было не слышно. Мартынов улыбнулся. Посмотрел на часы, потом на шмеля. Подождав с минуту, пока тот поест, подогнул ещё один цветок. Мохнатый выкинул в бок лапку, как он это уже делал на Мартынова: «не мешай, Мартынов, ем». Достав сигарету, прикурил. У кого собака, кошка, у Мартынова шмель. Улыбался. Выкурив до конца, сходил к крыльцу, затушив там в пепельнице окурок, вернулся к цветку с шмелём. На этот раз шмель согласился переползти на другой цвет, голова и плечи мохнатого, были перепачканы жёлтой пыльцой. Ел он уже не так жадно, уже не чавкая, а размеренно пережёвывая.
Мартынов, решив, что накормил подопечного, сел в заведённую машину, включив пультом открытие ворот, поехал на свою полицейскую работу.
***
— Ты совсем, Мартынов долбанутый? На кой-хрен ты мне это показываешь? — возмущённо, вернув телефон, сказал мой начальник, взяв опять вилку и начав есть. Весь его вид показывал возмущение.
Странная реакция. Сидя в столовой за обедом, рассказал ему про своего шмеля, он улыбался. Взял смартфон, увеличивал и посмотрев, такая вот реакция.
— Ты чё, Лексеич? Что такого-то?
— Посмотри сам-то. Там сзади шмеля твоего, куст шмали торчит.
Я взглянул в который раз на уже знакомые снимки. На заднем плане красовался цветущий куст конопли. Неожиданно. Как не было его прежде. Просто, как ластиком прежде стёрли для моих глаз.
— Понимаешь, Мартынов… Я сам по молодости, до службы покуривал. Но ты вот мне объясни, ты меня зачем подставляешь? Зачем мне знать, что ты траву растишь?
— Лексеич. Ёлки. Не подставляю, не видел я. Смотрел на шмеля не видел, не обратил внимание. Не моя трава! Сосед, Сашка, это его, за забором. Ракурс такой, как если б близко. Да поехали ко мне, покажу, если не веришь. Да и тест, без вопросов, не курю я её.
— Ни хрена себе у тебя соседи, Мартынов…
Попытался объяснить. Сашка ровесник, в детстве дружили, всю жизнь рядом. В школе в одном классе. Всё детство: тритонов ловили, землянки строили, свинец в банках лили, поджигные делали, карбид в бутылках взрывали, лягушек в жопу тростинкой надували. Потом, как-то пути разошлись, я в институт… Неблагополучные они. Асоциальная семья. Нищета. Мой скромный, по нынешним меркам дом, рядом с его покосившимся — дворец. У них всего три комнаты, а живут там с братом старшим и матерью за восемьдесят. Брат почти на двадцать лет старше, живет на пенсию в отдельной комнате. Трое девок, дочерей, от десяти до пятнадцати ещё у Сашки. Девки курят уже при них, мат стоит, жена пьёт. Работает один Сашка. С детьми и женой в одной комнате.
Сашка честный. Сашка добрый и никому ничего не навязывает. Его обзывают дети, орёт жена, мать, а он работает себе, деньги им отдаёт, всё, как должное. И как объяснить Лексеичу, что люди они хорошие? Иногда завидую, свободе этой семьи. Нищета, разруха, мат, всё внешне так, но в них любовь. Поведение в отрицание всех этикетов, это защита своей доброты от окружающего мира. Крики и мат — это лишь манера выражаться, как и некое стеснительное сокрытие любви. В них любовь и к ближнему, и к животным. Собак у них штук семь и полдома кошек. Ну, да, на огороде растёт у него, картошка, крапива и конопля. Сашка с братом курят её круглый год, но не продают никому ничего. Привыкли уже, сколько лет дымят. Бывает, правда, приезжают какие-то, но Сашка им так даёт, от денег отказывается, говорит: «карму портить». Да, кстати, он, Сашка, сам-то, даже матом почти не ругается. Дети, даже младшая дочь, мать, брат, жена, говорят больше мата, чем информации. А он нет. Но как всё это объяснить Лексеичу? Не поймёт.
Начальник выслушал молча, с суровым видом, одел фуражку и начал подниматься.
— Ладно, хрен с ним, Дим, с твоим соседом, Сашкой. Пошли работать… Не видел я твоей конопли и про Сашку не слышал. Понял?.. А шмель красивый у тебя.
***
Вроде бы, как и нормально всё с Лексеичем, а стало не по себе. Закрывшись в кабинете, сел в кресло и уставился на спящий компьютер. Работы после последнего сокращения навалилось ещё больше прежней. Времени её делать, не было совсем. Куча бумаг, отчётности, планы. Но сейчас не мог делать ничего, просто тупо сидел и смотрел.
Сейчас я думал противоположно. Хотя говорил и чувствовал про него начальнику, несколько минут назад. Обнаглел Сашка, а я рохля. В прошлом году вон, вообще его кусты семена ко мне плевали. По весне у себя в цветнике вырывал эту коноплю, как сорняк. Нужно ему вставить, конечно, думал я. И вдруг, как наткнулся на стену. Момент. Вспышка. Краткий миг промежутка между одной мыслью и другой. Стремительно. Раз и… Почему-то именно сейчас, хотя так происходит всю жизнь. Сейчас, ярко пришло непонимание. Вернее, понимание, что не понимание. Пришёл вопрос: кто же я такой? Почему полчаса назад, я думал и говорил одно, теперь совсем другое. И тогда и теперь я уверен в своих мыслях и чувствах. Когда говорил начальнику про Сашку, готов был защищать свои убеждения, и это был я. Несколько минут спустя, не могу понять, почему, терплю постоянный мат и крики у себя под окнами. А ведь ничего не произошло, за исключением откуда-то вдруг пришедших мыслей. С утра я часто ненавижу свою работу, совершенно искренне. К обеду после удачного доклада на совещании, просто в нёё влюблён, в эту свою работу. К какому-то человеку испытываю полное расположение, совершенно искренне. Потом появляются мысли и он мне полностью неприятен, хотя ничего не поменялось. Ещё год назад мечтал, что вот, разведусь, и жена, съехав, оставит меня одного. Мечта о рае. Искренне испытывал уже неприязнь к её голосу, лицу, фигуре, походке. Сейчас искренне скучаю, понимая, что люблю и упустил самое ценное в жизни. И так всегда и во всём. Кто такой, этот Дима Мартынов, внешне уверенный в себе начальник с волевым лицом? Откуда ко мне приходят эти мысли, и куда уходят? Мысль, часто внезапно появившись из ниоткуда, так же внезапно исчезает в никуда. И приходит следующая. Меня сейчас больше почему-то заботило, куда они уходят.
Стук в дверь, выбросил эти мысли, будто их и не было, включая меня обратно в работу.
***
Домой приехал с начавшимися сумерками, разбитый от усталости. Сразу посмотрел шмеля. Бутон цветка закрылся, в нем спал мохнатый. Почему он, зараза, не летает? Может, ещё маленький? В начале лета встречались шершни с маленькими неразвитыми крылышками, которые явно учились летать. Но то было начало лета, сейчас же сентябрь. Середина сентября. У соседей послышался отборный детский мат, и смех Сашки.
— Саня! Сань… слушай, не знаешь, а шмели сколько лет живут?
Сосед подойдя к ограде, объяснил, что шмели живут один сезон. Бывают рабочие шмели, мужики и самки. Шмель — это земляная пчела. Зимует только матка-королева, что отложит яйца, дождётся их рождения и весной умрёт сама.
— Это мужик у тебя, Димон. Видишь, большой какой, и жопа белая. Жало только у самок и то, для людей безопасное, оно не остаётся. Не бойся, погладь его, они не кусают. Хороший мальчик, жаль, умрёт не сегодня-завтра. Видно уже заикрил самочку, и его программа жизни завершена. Их срок жизни меньше месяца.
— Ясно. Саня, слушай, сруби ты этот куст свой. Созрел ведь небось, а меня, полицейского, позоришь. Кто зайдёт, красота такая торчит.
— Да, какой ты полицейский? Ты ж гаишник.
В людях меня очень бесит тупость. Всё по фиг, ему, улыбается. Но сказал, что срубит, этот, хотя ему ещё постоять до октября нужно бы, но этот срубит, раз мне мешает. Хорошо говорю, руби. Сейчас, говорит, срублю. И начинает. Мысли свои мне высказывать. Дескать, если нашу службу распустить, а на эти деньги строить безопасные дороги, множество жизней можно спасти. Мысли наверняка, конечно, возникли у него с обкурки. Но задевало. Будет мне ещё всякое говно вякать.
— Если ваша правда зависит от территории, какая ж это правда. Если у одних в стране можно одно у других за это на тюрьму. Выходит на Земле до хрена правд. Важно, не что ты совершил, а где ты это сделал. Игры в песочнице, для чьей-то выгоды, но не для жизни. Жизнь бестолково живёшь, Димон, против людей. А чё я? Я конечно, монтажником, так же не ахти, чего для людей-то делаю, но вреда меньше однозначно. Лан, пойду куст срежу, раз просишь. А-то себе его возьми, не хочешь? Как хочешь…
***
На другой день, с утра, покормив шмеля, уехал с утра в управу, где случайно встретил Гербутова, что из наркотиков. И как-то само собой, попросил поприжать соседа. Не сильно, так — штрафиком. Припугнуть. Обнаглел просто. Терпел, но язык свой распускает. Припугнёт, сказал, Гербутов. Так, что бы, не знал, что от меня, Валер, ладно? Ладно, ладно. Всё пока, увидимся, как жена? Развёлся? У-у-у. Как и я.
Зачем вдруг, с чего? На фига, я это сделал? Видно просто в качестве поддержания разговора и темы для беседы, с нужным иногда Гербутовым.
Выбравшись из завалов работы, домой приехал, когда стемнело. У соседей было светло в цвете софитов. Две полицейские машины с мигалками и три телевизионщиков, заняли всю дорогу. Оперативники, деловито ходили по огороду с фонарями, выдёргивали с корнями кусты и скидывали в кучу. Всё это снимали и вели репортаж, местные журналисты. Из дома Саши раздавались дикие крики его жены Нины.
— Сука! Это твой, Димка, пидарас! Это он тебя, Сашка, сдал, ментам, пид-о-о-ор! Дружбан детства, бля! А-а! Суки! Руку больно! А-а! Убивают!
Хотелось, развернуться и умчаться обратно, провалившись под землю. Но куривший у машины Гербутов, уже увидел меня.
— Ты охренел, Гербут?! Я же просил! Мне тут жить, понимаешь? Что за балаган ты устроил здесь, Валера? — крича шепотом, я был вне себя от ярости.
— Так получилось, Мартынов. А репортёры, навёл, кто-то. Да, чего ты паришься? Жил и будешь жить, только тихо без этих гоблинов, — Валера, щелчком бросил окурок, — Девок, этих шалав малолетних в интернат отправим, жена у соседа твоего, алкашка конченная, я пробил, прав лишим. Сашу твоего закроем, ты и не увидишь никогда больше. В особо крупных, там вес, ого-го набирается общий. Меньше десятки — ну никак со всеми касатками. Сдохнет скорее там, тщедушный. Так, что не парься, всё пучком будет, заживёшь спокойно.
— Да ты… Валера!.. Ты… Ты, вообще, понимаешь?!
— Есть косяк, Дим, согласен. Но соседи поймут, не осудят тебя, что наркомана соседа посадил. И потом, может это выдумка этих репортёров. Кто докажет, что это ты? Особо крупное! Слушай… Ну, Димон! Ну, давай, я проставлюсь, баней в Формино, за косяк. Мы ж с тобой холостые, а меня шиксы есть, за герыч всё по высшему разряду. Герыча у меня ж как у дурака махорки, ха! Нимфы тебе говорю. Богини! Подсели недавно, сам подсадил. Договорились, Дим? Прощён?
Отказываться не имело смысла. Тут даже не сама сауна с шалавами, а отношение. Откажись я, это будет выход из круга. Однозначно. Скотина, Валера, спустил все для показухи. Сашку жалко, но девок его ещё больше. Нормальные девки-то, матом конечно поливали, но добрые, животных любили, да и мне во всем всегда помочь хотели. Наворачивались слёзы. Сев опять в машину, загнал её в свои ворота. Выйдя сразу пошёл к цветку с шмелём. Как он? Спит? Мохнатого не было. Включив фонарь начал осматривать другие цветы. Перебрался сам, выходит, куда-то. Вдруг почувствовал, что с хрустом на плитке, раздавил ногой что-то живое. Ещё не подняв стопы, уже знал, что там мой мохнатый шмель.