Что я помню о детстве своём? Да всё!
Как сигал с мостов и плотин, как нырял на спор в омуты и кидался в пороги. Как гонял на велике по сосновым тропкам Карелии, виртуозно подкидывая его на корнях…
Как сделал лучший во дворе лук из разрезанной вдоль лыжи, и всадил навскидку стрелу в лоб здоровенному мужику, схватившему за шиворот младшего брата. Помню всё, помню.
Всё.
Да ничего я не помню.
Ведь я врал и подличал, обманывал всех подряд, от родителей до друзей, заливал немыслимые байки, обещал неведомое и убегал.
И трусил, трусил. Трусил.
До судорог, до хладного пота, до немоты…
До предательства…
Это невыгодно помнить. Стыдно. И, ох, что должно произойти, чтоб оно прорвалось наверх из твоего собственного ада и стало тебя жечь. Здесь, наяву…
Я бил эту память по башке, увиливал от неё, заливал неимоверным количеством спирта, бесполезно. И вздохнёшь полной грудью, и опрокинешь литр за победу, и стряхнёшь наваждение…
Год, пять, двадцать, звонок, фотография, строчка письма — на, получи. И зеркала не надо, смотришь на себя третьим глазом — дрянь ты, ох и дрянь…
Стоп, да не бывает же таких жалких людишек! Просто не может быть! Ведь было же светлое, честное, гордое, смелое. Это же вот он, я, это всё моё…
А другой, что, не я? Брат моего брата? Так это я и есть…
Почему? Почему не спрашивая меня, не церемонясь и не жалея, накатывает ЭТО? За что? За что при жизни во мне растёт и цветёт мой собственный персональный ад в душе?
Да потому, что другого нет.
Рай и ад, счастье и боль, любовь и трусость — всё в тебе.
Человек — это вся Вселенная. Так он и был задуман, заводские настройки. И свобода выбора — самая коварная и жуткая настройка. Кто ты? Не узнаешь, пока не полезешь в программное обеспечение.
Пока не тронешь кнопку выбора…
Сорок, пятьдесят, шестьдесят…
Сколько лет надо прожить, чтобы задать себе вопрос, зачем это? Задать его до такой степени честно, чтобы начать искать ответ. Искать так, чтоб не осталось сомнений. Кто виноват? Я, сам? Грехи отцов — вязкая жижа чужих деяний, за которые надо платить, не зная ни размера долга, ни счёта, ни алтаря, на котором требуют распять твою душу тени далёких предков? И твоих и чужих…
Кто взвалил на меня этот крест? Или я сам заколотил гвозди, распяв себя на нём? Да еще и тащу, всё вверх и вверх, на лысину неведомой мне горы?
Неважно, сколько прошло лет. Времени нет. В нашем понимании — текущего себе, оставляющего прошлое позади безвозвратно. Это просто четвёртая координата в пространстве Эйнштейна — Минковского, в котором на самом деле мы и живём. В том, где три пространственных координаты — ничто без четвёртой, временной. А с нею точка в пространстве становится событием. Тем самым событием, что с нами было. Есть и будет.
Не знаю, сколько я тащил свой крест. Но на очередном привале я увидел рядом такого же. С крестом. На нём, политом слезами и кровью, отчаянием и надеждой было написано:
Латгальский.
Латгальский Крест…
Я подмигнул брату и потащил свой дальше. Я не один.
Двое. Уже двое. А математика учит, что больше единицы — уже бесконечность.
Как Вселенная…
Литераторы, способные написать книжку для чтения в очереди за пенсией, и критики, не способные на книгу вообще, любят распространяться об ответственности писателя. Перед читателем, обществом, будущим, да мало ли…
До ответственности читателя они ещё не додумались. А она есть. Перед самим собой.
Читатель, взяв в руки «Латгальский Крест», задумайся о том, что войдя в мир первой страницы, ты не выйдешь из него, пока не перевернёшь последнюю. Просто не получится, настолько он интересен. И герои этой книги останутся с тобой навсегда — Инга и Чиж, Валет и Даугава, Амстердам и время, память и планета Земля. И смотреть на всё, что было для тебя привычным или незаметным, ты станешь по-другому. А, может, и увидишь впервые…
Что это значит? Это значит, что ты изменишься. В хорошую ли, плохую сторону — дело твоё, в этом и заключается ответственность читателя. Но перемена неизбежна. Почему? Написано честно. Даже ложь в этом мире тяжких крестов честна, ей не спрятаться, да и слишком она горда для увёрток. И трусость тут отчаянно храбра, и нет в этом парадоксов, всё естественно. Именно так, как и в настоящей жизни. Настоящей.
Хочешь прожить эту жизнь, сможешь взвалить на себя такую ответственность? Унесешь ли на своих плечах Латгальский Крест? Хочешь узнать, настоящий ли ты читатель?
Знаю, хочешь, я сам такой.