Барабаны жизни

— Не отказывайтесь, — сказал наш начальник и друг Денис, — это подарок, а не просто курсы. Они там такого напридумывали!..  скучно не будет. Объявлено как обучение, но из частного разговора я понял, что они хотят отметить запуск проекта. Собирают народ со всего мира — всех, кто участвовал в этом безобразии… В смысле, поблагодарить хотят ключевых игроков за хорошую игру. Сюрприз устраивают. Не напрягают, всё только по вашему желанию. Едет кто хочет. Ещё не скоро, в декабре. На несколько дней. А чего не съездить-то, дорогие мои? В кои веки руководство внимание на нас обратило. Опять же Голландию рождественскую посмотрим, украшенную и разукрашенную… Мы ведь хорошо относимся к Голландии?

Мы хорошо относимся к Голландии.

Проект был непроходимо трудным, непонятным и запутанным с самого начала, но мы его распутали всему вопреки, сами не ожидали. Приятно, честное слово, что зарубежные боссы смогли это оценить. Конечно, едем, сказали мы. Зачем отказываться, раз сюрприз? Тем более в декабре, декабрь — очень специальный месяц для сюрпризов.

Вот уж который раз признаемся мы в любви к тебе, Амстердам. Но зимой — впервые.
Сюда съехались тридцать два человека со всего света — и из Китая, и из Бразилии, и со всей Европы, и откуда только нет… Но думаю, что только мы, питерские, чувствуем себя здесь так свободно. Петербург с Амстердамом — близкие родственники, ближе не видала.
Прилетели мы вечером, остальной народ уже прибыл и разместился — все сидели в холле, перемешиваясь странами и цветами кожи, весело знакомились, ждали нас на общий ужин, шумные и голодные…
Нас поселили на две ночи в маленьком отеле «Александер», мы и раньше останавливались тут. В этот раз его сняли весь целиком, забронировали несколько месяцев назад, сразу после нашей интернациональной командной победы… Это очень мило с его, Александера, стороны, подумала я, что он согласился нас всех, таких разных и галдящих, приютить ненадолго. Александер-то сам тихий и спокойный, и при этом всё рядом — музеи, красоты местные… рукой подать.

За ужином в ресторанчике наши голландские руководители на пару минут создали торжественную обстановку, постучав вилкой о бокал, и огласили план мероприятий на завтра: весь завтрашний день до семи вечера — никаких мероприятий. Полная свобода всем на радость! А вечером всей толпой пойдем приобщаться к мировой культуре — какой-то коллектив покажет нам современный балет. Коллектив этот тоже сборный, со всего света… Как и мы.
«Давай для начала отоспимся как следует в тишине Александера, — попросил мой уставший организм, — а потом вперед, к Ван Гогу…»
— Маш, — сказала Женя Галкина, моя верная подруга и по проекту, и по мировоззрению, — давай для начала отоспимся… главное завтрак не проспать. А потом сходишь со мной в музей Ван Гога? Я ж ни разу не была… Это ведь ничего страшного, что ты уже была? Спасибо тебе, друг…
Мила, Денис, а вы пойдёте с нами в музей?
Судя по «эээээ…», Мила и Денис утвердили совсем другой план, без Ван Гога.
В Амстердаме вообще каждый может найти себе занятие по душе.

Ужинали громко и долго, часов до одиннадцати. Никогда мне, наверное, не привыкнуть к европейскому режиму — днем перекусывают чуть-чуть фаст-фудом с пепси, а вечером — настоящий обед, сытно-жирный, с несколькими десертами…
Мы оказались всем интересны — кто-то поднял тему близкого Рождества, и выяснилось, что никто до сих пор не знал про наше седьмое января, поэтому целый час, прихлёбывая глинтвейн, самые любознательные докапывались до сути и особенностей православия в России… Мы, как могли, держали удар. Попробуйте-ка найти объяснение, почему в России Рождество не «веселое», а Пасха, наоборот, очень даже задорная… Всё у нас наоборот, нелогично для остальных.
— Дорогие коллеги, а что за балет будет? — вдруг вспомнила я. — Кто-нибудь знает?
Молодежный современный балет, авангард. Говорят, что-то очень интересное, народ уже успел проверить в интернете. Что-то очень необычное, говорят. Посмотрим.

Следующий день нас обрадовал своим хорошим настроением — десятое декабря, а солнце греет ласково, безветрие, тротуары сухие, чистые, трава ковром аккуратным. Розовые маргаритки торчат из уличных горшков — в декабре-то!
Решили сходить в оба музея, благо они соседствуют, Рейксмузеум с Ван Гогом. В очереди за билетами встретились с новыми друзьями — несколько коллег из Англии и один мальчик-чилиец слышали о Ночном дозоре Рембранта, и сейчас, стоя в очереди, громко выясняли, не слишком ли дорого здесь берут за этот дозор. «Не очень дорого, — сказала я, — там ведь и кроме Ночного дозора есть что посмотреть». Новые друзья немного повеселели, а у меня, наоборот, повис на шее груз ответственности — вдруг им не понравится?

Женя ходила по залам с блокнотом и, время от времени закатывая глаза и в восторге прикладывая ладонь к сердцу, записывала неизвестные нам имена голландских импрессионистов — наши англичане с чилийцем ходили за ней следом и весело волновались за её здоровье, так она ахала…
Смотреть Ван Гога они с нами не пошли, направились пить пиво. Нас тоже звали, но мы вежливо отказались, выбрав-таки Ван Гога и немного сломав английские стереотипы по поводу пьющей России. У чилийского мальчика, я уверена, никаких стереотипов и не было. Мы это дело обсудили с Женей и, справедливости ради, признали и свои стереотипы — насчет Чили, например. Хунту помним, Пабло Неруду помним. Рок-оперу о легендарном Хоакине Мурьете. А больше ничего не помним и не знаем, стыд какой. «Нужно с ним пообщаться поближе, а то пробел, — решила Женя. — И с китайцами пообщаемся, полезно будет для развития».
— Зря они не пошли к Ван Гогу, — сказала я через пару часов… — хотя у них в Лондоне тоже, конечно, кое-что имеется во всех их галереях, в том числе и Ван Гог. Причем бесплатно.
— Бесплатно? Ты точно знаешь, что бесплатно? — не поверила Женя, и я уверенно кивнула: сама там была, Подсолнухи видела в Национальной галерее. И тогда Женя поняла, почему им, англичанам, непривычно платить деньги в музеях. А за пиво — привычно.

Концертный зал был небольшим, но очень красивым и современным — с широкими проходами между рядами, удобными креслами. Наши места во втором ряду.
— Ноги по-человечески вытянуть можно, — обрадовалась Женя, она тоже крупная дама. — А что мы в буфет-то не пошли?
— Поздно, Галкина, — сказал Денис, — теперь только в антракте. Свет уже сейчас погаснет. Могу дать жевачку.
— Давай, — вздохнула Женя, — что-то я голодная. Но зато мы до краев культурным наследием наполнены с Машей…
— Сомневаюсь я в этом современном балете, — сказал Денис. — Называется только балетом, а так — чистая гимнастика, физкультура и спорт.

Свет погас, и мы притихли одномоментно — но только мы четверо. Весь зал гудел, шелестел, смеялся… Даже когда зазвенела, зазвучала музыка необыкновенной красоты, и мягко вышли шеренгой странные люди на сцену, босые, в черных лохмотьях и серых масках, и опустились на колени, и запели протяжно каждый свою ноту, без слов, нежно и больно… зал шуршал и разговаривал. В голос. Мы в негодовании крутились с выпученными глазами, но шипеть не решались — не дома же…
Люди на сцене вскоре замолчали, медленно потушив мелодию, опустив вниз лица в масках, всё так же стоя на коленях. Через минуту из зала несколько человек что-то крикнули, кто-то громко пошутил и кто-то так же громко засмеялся, и, наконец, всё затихло…
Уже в полной тишине люди в масках поднялись на ноги и, поделившись и разойдясь по краям сцены, встали друг напротив друга, одна шеренга против другой.

«Меня зовут Элен Круз, — с потолка зала неожиданно гулко и хрипло зазвучал женский голос. — Мне тридцать девять лет. Двенадцать лет назад я продала свою семилетнюю дочь. Я обменяла её на дозу…»
Из правой шеренги вышла женщина и, остановившись в центре, сняла маску.
Женя вцепилась мне в руку. Я, повернувшись к ней, быстро кивнула: «я с тобой». Поняла, что будет тяжело. Судя по всему. И страшно.

Застучал ритм, дробный и резкий. Женщина ломко задвигалась, потом закрутилась, потом заняла собой всю сцену — падала, ползала, взмывала… О Боже.
Музыка оборвалась. Женщина лежала на сцене, скособоченная, вниз лицом. Было видно, как она дышит.
«Три года назад, потеряв всякую надежду найти её, я решила умереть… — это снова её голос в тишине. — Но не умерла. Непонятно откуда пришла помощь. Один человек объяснил мне, что истина спасения — в покаянии. Что умереть — мало… Я танцую. Три года. Без перерыва. Я снимаю маску каждый день. Простите меня…»
И снова тишина, переходящая в темноту.

«Меня зовут Рико Лопес… — какой глубокий голос. Следующая маска упала на сцену, ярко высветилась высокая тонкая фигура. — Мне двадцать пять лет. Я предал своего лучшего друга из-за своей выгоды… Осознанно. У него сломалась жизнь, от него все отвернулись, и он не выдержал. Он в психиатрической больнице, и я уже ничего не могу исправить… Простите меня…»
Танец беспощадного острого одиночества. Как уродливо, как талантливо… разве можно это оценивать?! Боже, что дальше?!

«Меня зовут Анни… Моя мать умерла из-за меня. Пришла спасать меня из дурной компании. Они долго издевались над ней на моих глазах, пока она не умерла. У неё было очень серьёзное заболевание сердца, и оно не выдержало…»
Детский голос, детское лицо, танец с закрытыми глазами, наотмашь, насмерть.

«Я Стелла. Я повесила свое преступление на брата. Он в тюрьме. Превратился в злобное животное…»

«Я совратил свою родную сестру… У неё родился ребенок… Она стала проституткой…»

«Простите меня… простите меня…»

Мы не дышали, Женя закрыла лицо ладонями. Скорее бы это кончилось. Уже много масок сброшено, всё меньше танцоров-смертников ждёт своей очереди на эшафот — и остановить это действо нельзя. Им нужно дойти до конца, дотанцевать. Музыка перетекает с горы на равнину, потом бурлит, потом застывает льдом — то волынка выматывает душу, то скрипки плачут, то тарелки гремят, то клавиши еле слышны… Исповедь монстров, исповедь людей, обнажение душ.
Через час всё кончено, сцена опустела. Включили свет. «Антракт», — дежурно сказал голос с потолка. Мы возвращаемся в свои затекшие от неподвижности и напряжения тела. Несколько человек вяло зааплодировали. «Ты жива?» — спросила Женя.

— Что-то мне в кофешоп захотелось, — сказал Денис. — Шучу.
— Хэлло, коллеги! Вы не присоединитесь? Мы все идём выпить по рюмке ликёра! Дают бесплатно, как комплимент от театра! — Это наши интернациональные друзья, голландцы, французы… — весёлые все почему-то.
— Я не пойду, спасибо, — сказала Женя.
— Не хочется, — улыбнулась я доброжелательно, но криво.
— А хотите, мы можем вам сюда принести несколько рюмочек, — не поняли наши друзья. — Глупо отказываться, раз угощают.

На пустую светлую сцену вышла Элен Круз, всё в тех же черных лохмотьях. Встала на краю сцены, осмотрелась. Поймала мой взгляд, ответила своим, благодарным. Подняла вверх обе руки с большой фотографией. Женя ахнула.
— Антракт же, — удивились коллеги. — Что это она изображает?
— Вы нас не ждите, идите сами, — сказала Женя. — Мы не будем пить ликёр. Это фотография её дочери. Это её крест, на который она прибита ржавыми гвоздями.
Недоумение на лицах людей сменилось досадой — вы что, мол, серьёзно? Это же представление. Перфоманс. Балет. Современный балет. Гастроли. Тэйк ит изи.
— Это не представление, — спокойно сказала Женя. — Она ищет проданную дочь, девочку. Вы подумали, что это спектакль? Вы ошиблись.
Коллеги немного побелели.

Элен стояла на сцене, не шевелясь; с высоко поднятой фотографии смотрела красивая девочка-мулатка с влажными глазами; народ пил ликер в холле и, наверное, оценивал качество танца…
— Галкина, ну вот на чёрта тебе это надо? — спросил Денис, когда ребята молча отошли. — Тебе мало, что мы понимаем? Тебе надо, чтоб все понимали? Чтоб все в обморок упали? Не поняли, да и слава богу… здоровее будут… не плачь, Галкина. Ладно, не бери в голову, это я так… А вообще все молодцы. Сюрприз, говорят, за хорошую работу…
— Давай к ней подойдём, Маша. — Женя встала. — Давай подойдём, пока антракт.

Элен вышла из тюрьмы почти мёртвая, до конца осталось доделать чуть-чуть, чистая формальность…, но на пути встретился человек, которому было хуже чем ей, и она осталась жить, чтобы помочь ему.
Собрала труппу танцовщиков — собирала долго, несколько лет — все до одного мизерабль в жестком смысле слова.
Мы стояли с Женей у сцены, подняв взгляд на женщину. Элен, опустившаяся на пол, смотрела на нас темными глазами. «Это невозможно представить, — сказала Женя. — Как вы сейчас, Элен?»
— Я выжила, странно… И все выжили. Многие из нас отсидели в тюрьме, многих вообще не за что было судить, законов таких нет… Но мы не прощены. Мы будем предупреждать людей, мы очень надеемся, что сможем предупредить… Теперь это наша жизнь, другой не будет. Мы — страшное пособие для изучения… Простите нас. Простите нас.
— Я прощаю вас, — сказала Женя. — И вы тоже простите нас…

Большой удобный автобус долго собирал всех нас на следующее утро — выезд был назначен на семь, но сонный народ с сумками и чемоданами подтягивался медленно. Вчера сидели в ресторане при отеле аж до двенадцати ночи, ужинали, выпивали, шумели.
Но были обнаружены и единомышленники с развороченной вчерашним балетом душой, и обнаружить их было несложно — люди без аппетита, притихшие и усталые, сбились в группу и не принимали участия в общем застолье, ждали, когда будет прилично разбрестись по своим номерам… дождались и разбрелись.
Всё, дорогой наш отель Александер, до новых встреч. Мы поехали. Через пару часов окажемся в деревне, на свежем воздухе, в лесу — а ты оставайся здесь, на своей тихой улочке с маргаритками и рождественскими огнями, в соседстве с Ван Гогом, Дозором и прочими общечеловеческими ценностями.

А у нас начинается корпоративная тусовка под названием «командное единение». Приглашены профессиональные тренеры-коучи из Америки, будут игры. Сначала, конечно же, руководство расскажет о наших успехах и трудностях, обрисует перспективы развития и задачи, которые мы должны решать. Ну, а потом игры — так принято. Во время игры легче знакомиться и раскрепощаться.
Нам выдали завтрак сухим пайком, кофе можно было налить в автобусе. Всё предусмотрено, чтобы чувствовать себя комфортно.
— Женя, я иду за кофе. Ты будешь?
— Опустошение во мне какое-то, иначе не назвать, — сказала Женя. — Не отделаться от мыслей никак. Я вдруг поняла, что каждую минуту что-нибудь… страшное происходит с людьми. Что вот прямо сейчас, понимаешь, Маша?.. прямо сейчас, пока мы едем в этом шикарном автобусе, кто-нибудь кого-нибудь подсаживает на иглу, предаёт, продаёт и убивает, так или иначе, в прямом или переносном… Я это и раньше понимала, я ж не дура. Но сейчас будто руками потрогала…
— Понятно всё с тобой, Галкина, — повернувшись к нам, сказал Денис. — Этого и следовало ожидать. Тяжело. Но честное слово, ты тут ни при чём, Галкина! Ты меньше всех виновата.
— Это как посмотреть, — тихо сказала Женя.

Несколько домов, крытых камышом, оказались в нашем распоряжении — в одном, объяснили организаторы, мы будем спать, как спали голландцы в позапрошлом веке, в другом будет ресторан в стиле кантри — там есть огромные плиты, и мы будем сами готовить обеды и несколько дней знакомить друг друга на мастер-классах с национальной кухней своих стран, например. Или делиться любимыми рецептами. По желанию, конечно. Мне идея понравилась.
Стоящие чуть в стороне еще два дома предназначались собственно для занятий — наша толпа будет разделена пополам, чтобы было легче с нами управляться, и у каждой группы будет свой отдельный дом.

Единение началось сразу, как только мы побросали вещи в холле и напились чаю с вкусным бельгийским шоколадом. Официальная часть с графиками на экране показалась нам очень длинной, но это только нам. Как-то исторически сложилось, что не верим мы речам, и не любим их. А другие люди верят, конспектируют, задают вопросы и аплодируют в поддержку. У них всё как-то по-другому исторически сложилось.
— Чтобы вы не заскучали, — сказал докладчик через пару часов, — мы приготовили для вас веселый ролик. Сейчас посмотрим и продолжим.
Ролик назывался Get a Fun! — «Получите удовольствие», если по-нашему.
Он учил, как можно скучную, тяжелую и монотонную работу превратить в радость. Уже через три минуты я поняла, что наши испытания не кончились, и взглянула на Женю. Женя почувствовала мой взгляд и обреченно кивнула, не поворачивая головы…
Нам показали рынок. Раннее утро, серые заспанные лица. Люди работают на этом рынке, что-то разгружают — коробки, лотки… Машина за машиной подвозит товар. Черно-белое кино. Неинтересная тягостная работа.
Показывают молодого человека с грустью в глазах, растирающего уставшую от напряжения шею, и, наверное, вспоминающего свою маму, которая ему говорила: «учись, сынок, как следует, а то будешь всю жизнь на рынке грузчиком в грязном фартуке…»
Крупным планом дают лицо водителя очередного подъезжающего фургона — а он вдруг лукаво подмигивает зрителям и включает радио — вот вам заводная музыка и улыбка во весь рот, держите! — и в экранной картинке постепенно начинают проступать цвета, всё ярче и ярче!
Дядька выходит из машины, смешной танцующей походкой идёт открывать фургон — а там свежая рыба в ящиках! И вот он, этот веселый дядька, берется за ящик, но вдруг останавливается — видно, какая-то счастливая идея пришла ему в голову. Он-то знает, как и дальше раскрасить унылую рыночную жизнь!
И вот он начинает жонглировать двумя рыбинами, а потом и тремя! — у него не сразу получается, но он упорный и веселый — и вот уже три рыбины подбрасываются и ловятся, легко и радостно! Эй, держи! — кричит дядька, и грустный молодой человек выбрасывает вперёд руку и ловко хватает брошенную ему рыбу… и ему сразу становится намного веселее жить, и он тоже подбрасывает её несколько раз, а потом кидает дальше, своим друзьям-грузчикам…
И вот уже образовался круг, и летают рыбы из рук в руки под ритмичную громкую музыку…
Расцветают улыбки на лицах тех кто кидает, и на лицах рыночных зевак, и, конечно же, зрителям тоже передаётся это прекрасное настроение через экран. Но молодой грузчик вдруг понимает, что нет предела совершенству, и придумывает более смешные способы кидания — из-под ноги, например, или с закрытыми глазами — куда полетит? весело же!

А красивые серебряные рыбы, на божественном уровне понимающие и принимающие истину про пищевые цепи и поэтому сумевшие достойно, без истерик встретить конец собственной жизни, должны, очевидно, радоваться, что их бездыханные тела могут служить людям не только в деле насыщения белком и фосфором, но и в весёлом перфомансе. Люди — они ведь венец творения. И поэтому все твари, живые и мертвые, должны ему, венцу, приносить пользу… А развлекать — тоже польза, разве нет?

Что ж так грустно-то, а, Женя? Иногда очень хочется в «Аватар». В смысле на Пандору, до нашествия, естественно. Где перед убитым на охоте животным преклоняют колено, просят прощения и благодарят.
Я не хотела смотреть по сторонам, когда включили свет и объявили перерыв на кофе.
— Маша, мне пришла интересная мысль, что человек может почувствовать себя одиноким, как ни странно, только в толпе людей. Когда он свято верит, что вокруг такие же как он сам, а оказывается всё наоборот. Тогда и рождается одиночество. А если человек живет хоть и совершенно один, но в гармонии с миром, то никакое это не одиночество.
— Если в гармонии, то это свобода, — подтвердила я, с удовольствием произнеся своё любимое слово.

Мы готовили пиццу, обучались делать это правильно. Объявлен был итальянский обед, и, за полным отсутствием среди нас итальянцев, шефом был избран русский Денис, радовавшийся громче всех — очень он уважает пиццу! Вот пусть и руководит.
Каждой из четырех команд выдали под подпись инструкцию по безопасности в работе с горячей плитой, а ещё красиво оформленные рецепты очень разных пицц — нужно было внимательно прочитать и выбрать то, что тебе захочется приготовить.
После итальянского обеда нам дадут несколько свободных часов, можно обустроиться, разобрать вещи, поспать или погулять в лесу. «А вечером, когда стемнеет, вас ждет еще один сюрприз», — сообщили нам радостно.
— Господи помилуй, — испугалась Женя.
— Знаешь что, Галкина, не вздрагивай, нежная ты наша, — сказал Денис. — Режь лучше помидоры, крупные, семь штук. Нам пока никто ничего плохого не сделал. Меня вот лично ничего не раздражает, поэтому мне легче, хе-хе. Они ж как дети, Галкина… стараются, чтобы нам было удобно, интересно и вкусно. И весело. Люди хотят, чтоб им было весело жить! Мы ж тоже хотим. Просто у всех это проявляется по-разному — люди ведь разные, будто ты не знаешь. Теперь натирай козий сыр на крупной тёрке, триста пятьдесят граммов…

Небольшая комната, в которую нас с Женей поселили, сделала своё дело — у нас обеих потеплело на душе. Лично моя душа запела, так я люблю этот стиль в интерьере. Стены с кирпичными вставками, темные грубые плиточные полы с щербинами, такие же темные и такие же грубые деревянные балки на потолке, два тяжелых кресла с плетеными спинками, комодик расписной. Имитация камина с изразцами. Картинки с мельницами, рукодельные покрывала на кроватях. Шторки в клеточку. Рождественский венок на двери, коробка печенья в подарок.
— Никуда не пойдём, — сказали обе в один голос и засмеялись. Есть места, где хорошо спится даже днём.
Разбудил Денис, позвонив по гостиничному внутреннему телефону: — Одевайтесь теплее, там снег пошел! Сюрприз будут делать на улице.

Снег густо и мягко падал, но сразу таял на теплой земле — сказочное ощущение! Нас вели по лесной дороге, уже стемнело; впередиидущие освещали путь фонариками. Наши друзья всю дорогу обсуждали пиццу — пицца и правда получилась на славу! — и народ на весь лес делился собственными рецептами теста и секретами процесса, и разговор бурно перешел на тортики, а потом еще на что-то… «Я ж говорю, как дети… — сказал Денис. — Нам бы их проблемы, правда, Милка?»
У Дениса с Милой был служебный роман. Роман длился долго, на работе к этому привыкли, относились по-разному, но, в целом, с пониманием. Денис был женат лет пятнадцать, и Мила появилась в его жизни тоже давно… Всё произошло на наших глазах, и мы сначала жалели её, молодую и неопытную, а потом всё сгладилось — никаких трагедий не намечалось, Мила была девушкой тихой, поэтому казалась счастливой.
Здесь им не нужно было прятаться, никто ведь не знал, что он женат. Поселили их в один номер, тут это само собой. Здесь им можно было играть роль свободных и беспечных влюблённых, и Мила, хоть и оставалась молчаливой и спокойной, но изнутри светилась.

Сюрприз прятался в двух индейских вигвамах, стоящих в чистом голландском поле. Поле было уже немного заснеженным, и снег продолжал падать, и темень спустилась, и здорово похолодало, и вообще всё это смотрелось немного нереальным. Мы сначала даже глазам не поверили — жилища были как настоящие.
— Итак, друзья, спонтанно делимся и забираемся внутрь! Внутри есть немного спиртного для согрева, есть термосы с чаем. Мы приготовили дрова, и ваша первая задача — развести костёр. Приступайте.
…и вот уже сидим тесным кругом, прихлёбывая кто чай, кто виски — а посреди огонь. Мы с Милой в одном вигваме, Женя с Денисом оказались во втором.
Нам объявляют, наконец, зачем мы здесь — это будет вечер откровений. Каждый должен рассказать что-то из своей жизни, чем он по-настоящему гордится, искренне, в глубине своего сознания. Это может быть что-нибудь глупое. Или героическое. Это может быть всё что угодно. Условие одно — сказать правду.

Маленькая, забавная и жизнерадостная женщина в красном пуховичке возглавила игру в нашем вигваме — меня зовут Ева! Мы долго знакомились, называя свои имена, должности и страны, а она улыбалась, переводила взгляд с одного на другого; когда же, наконец, мы замкнули круг, представившись, она вдруг спросила: — Кто-нибудь запомнил ранее неизвестное ему чужое имя, кроме моего библейского?
Все засмеялись. Никто.
— Это нормально, всё в порядке, — засмеялась и Ева. — Люди в основном формальны. Внимательность включается редко, ведь она требует сил, а люди не склонны просто так тратить свои силы. Подсознательно. И мы должны признать: мы все выкинули из жизни ровно десять минут, потратили их на формальность. И чтобы как-то это дело восполнить, давайте признаем эти десять минут полезными. То есть вынесем урок. Пообещаем сами себе, что сегодня обойдемся без формальностей…
— Следующие десять минут, — сказала Ева, — мы с вами проведем в тишине. В медитативной тишине. Мы вытащим из глубин то, чем тайно или явно гордимся. Ровно через десять минут каждый из вас должен быть готов одним коротким предложением изложить суть. Это будет первый этап. Говорим коротко, слушаем внимательно.
Умолкаем, друзья, и ровно через десять минут начинаем. Начну я сама, покажу всем пример, — Ева посмотрела на часы, на нас, и дала отмашку. Тишина.

«Господи, как это сложно, — испугалась я через пару минут. — Чем же я горжусь-то?.. Есть, конечно, моменты, о которых не стыдно рассказать народу…, но это только звучать будет красиво. То есть, если формально, то можно рассказать как я через океан… Но это формально, а формально — нельзя. Я ж знаю, сколько всего там было, в океане, чем я совершенно не могу гордиться по-настоящему…»
Я открыла глаза и увидела чудесную картину. Трещали дрова, волновались тени… Объединенные огнём, сидели очень разные люди; некоторые, как и я, смотрели на других, некоторые не отрывали взгляда от костра, многие смотрели в себя, раскачиваясь или улыбаясь… Я больше не закрывала глаза. Через несколько минут я поняла, чем горжусь.

— Начинаем, — сказала Ева. — Я говорю о своём сокровенном и даю вам несколько секунд на осознание. Вы должны оценить, насколько это с вашей личной точки зрения заслуживает гордости. То же самое мы проделаем с каждым из нас, а затем перейдём на второй круг — и когда перейдём, я объясню условия. А пока — коротко. Надеюсь, все готовы.
Итак. Я усыновила двоих детей. — И через несколько секунд Ева направила указательный палец на следующего.
— Я похудела на тридцать килограммов.
Дальше.
— Я победил рак…
Указательный палец направлен на Милу.
— Я поняла кое-что… основное, — тихо сказала Мила, — и горжусь этим.
— Хорошо, — сказала Ева. — Дальше.
— Я прыгнула с парашютом…
— Признался себе и людям, что алкоголик…
— Перестал бояться публично выступать…
— Я научилась молчать, — а это уже на меня был палец направлен… «Решат, что совершенно мы, русские, сумасшедшие, — подумала я. — Одна что-то основное поняла, вторая молчать научилась. Чем там, интересно, Женя гордится в своём вигваме?..»
Всё, прошли круг.

— Ну и как? — спросила Ева. — Какое ваше мнение?
— Кое-что очень сильно. Кое-что обычно… Кое-что совсем непонятно. Мало информации, чтобы понять и оценить.
— Ммм… То есть мы не имеем права судить о важности или обыденности чего-либо в жизни других людей по одной фразе?
Идём на второй круг. Я снова начинаю.
И Ева на минуту замолчала, дала нам время.

— Мне было сорок лет, когда муж поставил мне условие — он вдруг захотел, чтобы у нас появились дети. У меня были мысли об усыновлении — давно, когда врачи объяснили, что никаких шансов справиться самой у меня нет — но тогда он отговорил. Мы были молоды, делали карьеру. За десять лет я смирилась и свыклась. Будем жить в своём красивом доме, любить друг друга, уважать свою реальность — ту, что нам дана.
И вдруг такое условие… Я не спросила, что будет, если условие не выполню и дети у нас не появятся… боялась услышать ответ.
Мы встали в очередь на ребёнка — иногда женщин уговаривают не избавляться, родить, даже если они не хотят, чтобы потом его взяли такие как мы. Мы даже принимали участие в уговаривании — девушка неожиданно быстро согласилась, настолько убедительны мы были.
Деток вдруг оказалось двое, и наши надежды и радость тоже удвоились. Мы плотно общались с девушкой, вынашивающей их, наших деток… Почти подружились. Мы себя чувствовали… необыкновенно! Сказать, что я была благодарна мужу — ничего не сказать. Дети родились правильно, вовремя, на радость. Два мальчика.
Через несколько недель у них была обнаружена глухота, позже — немота как результат глухоты… Вся наша жизнь переподчинилась. Начался поиск лучших врачей с лучшими технологиями и прочее. Физически дети могли заговорить, значит — заговорят.
Сейчас мальчикам по пять лет, и уже два года мы живём втроём. Да-да. У нас очень специальная жизнь. Мой муж проявляется только в виде денежного пособия. Он… У него теперь всё по-другому. Я его не осуждаю, слабых нельзя осуждать.
А теперь спросите меня, почему я горжусь собой. Потому что я выдерживаю? Потому что я сильная? Потому что я не держу зла? Ещё варианты?
— Потому что ты счастливая, — улыбнулась Мила.
— Правильно, — улыбнулась в ответ Ева. — Всё отшелушилось, и шелуха улетела, и в остатке — алмазы жизни. Я горжусь собой и своими детьми.
Все захлопали, загудели…
— Вы слушали меня… — Ева взглянула на часы, — четыре минуты. Формальность фразы «я усыновила двоих детей» исчезла, потому что вы ЗАХОТЕЛИ услышать меня. Додумали там, где я умолчала… Поняли.
А теперь постарайтесь рассказать свои истории и услышать чужие, у каждого три-четыре минуты… Мила.
— Ой, — сказала Мила, — Я? Прямо сейчас? Мммм… Я вообще не задумывалась, есть ли во мне что-нибудь, чем можно гордиться. Человек, которого я люблю, говорит мне иногда, что я лучшая, но, наверное, все так говорят своим женщинам… Когда нам сейчас дали десять минут подумать, мне ничего не приходило в голову. — В этом месте многие одобряюще зашевелились, закивали: и нам, мол, ничего не приходило… — Тогда я решила мысленно представить того, кто мне дорог. И он представился мне сложной конструкцией. И я задумалась, что есть Я в этой конструкции, и поняла. Так, о чём это я…
— Ты хочешь сообщить, почему ты гордишься собой. Потому что ты тоже счастливая? — Ева улыбнулась.

— Потому что я счастливая, да. От тебя ушел муж, Ева, и дети твои требуют особой заботы…, а ты счастлива. А я десять лет люблю человека, который никогда не уйдёт от своей жены и детей. Я счастлива, что не разрушу чужую конструкцию. Я горжусь, что приняла ситуацию и не осуждаю никого, и себя не осуждаю.
Как-то я научилась понимать многогранность. Я это вчера только поняла, про многогранность, когда смотрела на Элен Круз, безо всякой связи… Я полночи о ней думала, об Элен… Я горжусь, что я помудрела. Это всё. — Мила посмотрела на меня и добавила по-русски: — Что-то я плету бог знает что…
«Мила никогда так много не говорила», — подумала я.
Ева подошла к ней, Мила поднялась, и они обнялись. Мужчины смотрели с интересом.

Чай в термосе очень скоро кончился, перешли на виски. Пошел второй час откровений. Уже выслушаны и услышаны многие. Уже и я рассказала про своё молчание, и, на удивление, была понята — умение хранить чужие тайны, невовлечение в споры и способность не распылять что-то дорогое твоему сердцу налево и направо является признаком взросления души… и почему бы этим не гордиться? Раньше рот не закрывался, жужжала…

Многие поразили своей глубиной и цельностью.
Победить свою страшную болезнь, чтобы не позволить страдать старой матери из-за смертельной опасности, из-за страха за сына…
Вылечить тайную зависимость, объявив о ней всем родным и подчинённым…
Неужели это те самые избалованные благополучием инфантильные люди, которые были с нами вчера на представлении? Как всё изменилось, стоило чуть приблизиться друг к другу…

Проснулись будто в другой стране — белым-бело! Снег падал всю ночь; может, его включили в обязательный план мероприятий? У входа в дом стояли санки всех мастей.
— Объявляется спортивное утро, очень несерьёзное, совершенно несерьёзное! — сказали организаторы. — Сейчас завтракаем и вперёд. Есть несколько гор, а можно на финских санях по плоскости, если кто хочет по плоскости.
— Мы по плоскости, да, Маша? — заволновалась Женя. — И хорошо бы кавалеров найти, чтоб катали. Где наш чилийский мальчик Хуан?
«Какие они молодцы, — подумала я. — Снег пошел — вот вам санки. Оперативно. А если бы не пошел? Наверное, гулять бы отправили нас по дорожкам лесным…»
Было всё как-то очень чисто, прозрачно — и на душе, и вокруг; всплыло детское восприятие зимы, каникул, свободы… Можно гулять допоздна, и домой приходить голодной как волк, извалявшись… Какое блаженство туда вернуться, в детство.
Снег всё падал. Мы, счастливые, лежали плашмя в сугробе как морские звезды на дне моря, и Женя поймала и разделила мою внезапную беззаботность: — А почему мы дома этого не делаем?! Уж в темноте-то всяко могли бы…
— Давай пообещаем себе, — сказала я. — Я обещаю. Каждую зимнюю пятницу буду валяться в снегу по пятнадцать минут. Вечером, в девять.
— Тебе хорошо, у тебя почти деревня. Валяйся себе. А у меня на Васильевском надо поискать такой заповедник… Но я найду. Короче, Маша, я тоже обещаю. — Женя притихла на минуту, соображала, видно, где будет искать. — Интересно, в каком сугробе наш чилийский мальчик Хуан сейчас лежит? Укатали сивку крутые горки. Аааа! Вон он, смотри! С бразильской девочкой. Сбежал от нас, от кляч старых…
«Хорошие ребята, — подумала я, любуясь их красотой. — Какая им, наверное, радость — снег этот. Где они еще такой сугроб найдут? Хотя, я читала, снег везде идёт, даже в Бразилии. Надо спросить у них про снег…»
— Я не знаю, Маша, как ты себя чувствуешь, а я, лично, себя чувствую хорошо. Я даже не верю сейчас, что я уже почти пожилая тётка… Сороковник. Вот ты на сколько себя сейчас ощущаешь? Я — лет на двадцать шесть примерно.
— Женя, а где чувство такта? Тут, в сугробе этом, всё-таки и постарше кое-кто имеется. Постеснялась бы. — Я мямлю, мне лень говорить, а в сугробе мягко, и я становлюсь нежной и совсем спокойной. — А если отвечать на твой вопрос, то я тоже очень молодая сейчас… примерно тридцать восемь мне. Да, Женя, да! всё относительно, тридцать восемь для меня — молодая… А если мы с тобой еще минут десять полежим, то вообще навсегда останемся молодыми. Заморозимся, ага… Надо вставать, зажав волю в кулак. Вон какие симпатичные и веселые китайские товарищи к нам идут…
«Я вам чудную сказочку о китайском болванчике, что сидит, затаясь в тишине, умостившись на маленьком тонконогом диванчике, я вам, милая, счас пропою…» — Женя лежала пластом в нашем сугробе и тоненько пела с каким-то грузинским акцентом, и это было очень смешно… Очень.

Весь наш вчерашний вигвам всем составом стал группой для сегодняшней игры… или следующего испытания, не знаю, как назвать.
— Наша с вами работа займёт час, — сказал американский тренер Джек, — это минимум, а может и дольше, как пойдёт…
Джек, спокойный и уверенный, будет сегодня нами руководить. На первый взгляд, сегодняшнее задание совсем нетрудное — сегодня мы не пророним ни слова, сказал Джек, и нас с Милой, честно говоря, это обрадовало.
— Задача ваша будет состоять в том, чтобы выполнить всё, о чём мы с вами сейчас договоримся. На протяжении испытания никаких подсказок не будет, поэтому запоминаем сейчас. Итак. На первом этапе вы будете просто ходить. И сначала — внимание! — сначала нужно делать это с закрытыми глазами. Комната большая и совершенно пустая, но вас много… и если вы будете натыкаться друг на друга или на стены, глаза всё равно нельзя открывать. И, пожалуйста, фиксируйте свои чувства и мысли.
Через какое-то время вы услышите музыку. Музыка будет сигналом — можно открыть глаза. Но есть условие — смотреть можно только под ноги, в пол. Еще раз внимание! — вам нельзя будет сталкиваться. Нельзя дотрагиваться друг до друга. Категорически. Выбирайте свой безопасный путь, глядя в пол. И всё время следите за своими ощущениями.
После усиления громкости музыки начнется следующий этап. Вам будет разрешено поднимать глаза и встречаться взглядом друг с другом. Ненадолго.
А потом вы сможете делать всё что захотите. Я скажу когда.
Всё понятно? Повторить условия еще раз?
Тогда начнём.

Я закрыла глаза, сделала шаг, другой… Остановилась — а куда идти-то? Вспомнила, что все до одного в одинаковом положении, и успокоилась. Буду идти тихонько, подумала я. Не самое сложное испытание. Бреди себе в темноте, резких движений не делай, да и всё. Острых углов нет, оголенных проводов тоже. И люки открытые, опять же, отсутствуют.
Ничего не вижу и не слышу. Нужно придумать цель. Какая же может быть цель? А цель, подумала я, может быть только одна — пройти этот этап. Как долго, интересно, он продлится?
Нужно о чем-нибудь думать. Например о том, что вокруг бродят те самые люди, с которыми я только что в снегу барахталась, на воле. А накануне им же открывала душу в вигваме. Можно представить, что эта комната — молекула, а мы её более мелкие части, просто по-разному заряженные. Нет? Или каждый из нас — зарождающаяся Вселенная в общем Хаосе. Нет?
Ой. Кто-то наткнулся на меня, и снова… Буду отгадывать кто. Хотя какая разница кто. Как долго уже мы ходим. Нужно вытерпеть. Больше всего на свете хочется открыть глаза, прямо навязчивая идея. А что будет, если открыть?
Вот что нужно, я знаю! Нужно поставить задачу — например, пройти по периметру комнаты, скажем… пять раз. Да, ставлю такую задачу. Нужно идти прямо, пока не упрешься. Так, теперь решить, в какую сторону… пойду по часовой. Главное, не спрашивать, зачем я это делаю. Я это делаю, чтобы перейти к другому этапу. Пошла. Хорошо иметь четкое намерение. Нужно сосредоточиться, чтобы получилось пять раз пройти, буду считать шаги и углы.
Я повеселела.
Через десять шагов с кем-то столкнулась всем телом — человек, скорее всего, тоже шел по периметру, только против часовой. Несколько секунд мы не двигались, потом чьи-то руки нашли мою правую и пожали.
Мы поменялись местами и пошли дальше, каждый по своей орбите. Чувство радости охватило меня — появилась надежда встретить этого человека еще раз на своем пути, и даже не один раз! Ситуация перестала быть бессмысленной…
Через какое-то время комнату наполнили звуки — негромко зазвучали барабаны, это была музыка американских индейцев. Музыка означала новый этап — теперь, значит, нам разрешено открыть глаза. «Смотреть можно только вниз», — приказала я себе, вспомнив условие, и сделала это вовремя. Я не ожидала, что будет так трудно удержать взгляд. Чтобы он был точечным, а не улетел на простор…
Почти сразу я поняла, насколько всё изменилось. Мы все видели только свои ноги; конечно, боковое зрение позволяло ухватить кусок пространства вокруг, но всё было подчинено поставленной задаче — ни с кем не столкнуться, ни до кого не дотронуться. Поэтому весь организм сосредоточился на защите своего собственного пространства, съёжился и растревожился, съёженный… Я видела, как ступают чужие ноги — тоже аккуратно, неуверенно, по шажку… Защита самого себя от всех остальных стала целью.
Я узнала сапоги Милы и стала держаться рядом, чтобы совсем не обособиться.

Джек, очевидно, сжалился над нами и вскоре прибавил звук — барабаны зазвучали намного громче и таинственней, как и полагается такой музыке. Я увидела остановившегося передо мной человека, и у меня забилось сердце — он подошел для контакта. Я медленно подняла голову и встретила взгляд. Мы смотрели секунд десять, но успели всё прочитать и понять. Ощущение было сильное — глазами можно разговаривать. Барабаны делали волшебство абсолютным. Сканирование произошло, новые нити связались. Моя правая ладонь потеплела — я снова ощутила рукопожатие.
Отпущенные секунды истекли, почувствовала я, и опустила взгляд вниз…
А через минуту я сама остановилась перед кем-то другим… тоже ставшим через мгновение братом.
Вокруг неподвижно стояли люди, не отрываясь смотрели друг в друга, наполнялись друг другом. Стучали барабаны индейцев, и стучали человеческие сердца, поймав сакральный ритм. Переплетались взгляды, напитываясь чужой энергией, отдавая свою… Время остановилось, но это не угнетало.
— Всё! — крикнул Джек, когда убедился в нашем полном единении. — Вы свободны. Всё получилось!
И взорвалась наша комната от улюлюканья; закричали все от восторга, засвистели, закрутили друг друга!
Мила плакала, сидя на полу, обнимая маленькую девушку-китаянку. А маленькая девушка-китаянка наматывала на Милу свой длинный красивый разноцветный шарф.

— Ну всё… улёт башки! Галкина зарёванная, и Милка с девочкой этой хлюпают… как её зовут, китаяночку-то? Шучун? Точно, Шучун, я помню, что имя какое-то хорошее, весёлое… А я и сам чуть не заплакал, признаюсь тебе. Братание в чистом виде. Во как человек устроен, тонко всё.
Мы с Денисом, Хуаном и еще несколькими добровольцами шли по направлению к кухне за инструкциями; Денис говорил безостановочно, а я только улыбаться и могла. Переглядывалась с остальными молчащими, да улыбалась.
Мастер-класс будет лёгким, вернее, мастер-класса не будет. «Времени на обед мало сегодня, — объяснили нам, — через два часа продолжение нашей сумасшедшей активности…»
Разделились, разбрелись по кухне — Денис разбирал цветную капусту на соцветья и раскладывал на противни вперемешку с брокколи и сосисками, а я взбивала соус из оливкового масла, лимонного сока, яиц и специй, чтобы всё это залить и запечь; остальные создавали красоту из сыра, ветчины и помидоров — сэндвичи горячие будут … Справились быстро.
— Маша, а можно вопрос? — Денис поймал меня, ненадолго улизнувшую с чашкой чая с кухни на свежий воздух. — Между нами, по дружбе. Ты не расскажешь мне про ваш вигвам? Ну, ты понимаешь.
— Конечно, понимаю. Хочешь узнать, чем Мила в жизни гордится? Нее, Деня, без шансов. Не расскажу.
Денис не удивился и не обиделся — думаю, другого и не ждал от меня, теперешней. Вздохнул: — Понял. Не дурак.

В углу большого холла лежали барабаны. Много, не сосчитать. Мы усаживались на стулья, стоящие вдоль стен, а в центре стоял наш утренний Джек с большой чашкой кофе — ждал, пока мы все устроимся.
— Для тех, кто не знает меня, я — Джек. Для тех, кто не знает Тома — это Том. А это Рэнди, которого пока никто из вас не знает, но уж когда узнает — в жизни не забудет, обещаю. Поклонись, Рэнди.
Рэнди был большой и черный, белозубый, экзотически красивый — с дредами, с фенечками на запястьях мускулистых рук, с амулетами на груди. Том же, наоборот, был серьёзный белый, худой, в очках, со спичкой, зажатой во рту — совершенно обыкновенный по сравнению с Рэнди. «Том был нашим тренером сегодня, — шепнула мне на ухо Женя, — классный парень».
— Итак, разрешите представиться: мы — музыканты из Нью-Джерси, — продолжал Джек. — Мы в Европе уже год, у нас разработаны собственные методики: обучаем, лечим, психологические тренинги проводим. Музыка, под которую вы несколько часов назад познавали сами себя, сыграна нами троими и записана на диск. А сейчас будем иметь дело с живой музыкой, с живыми инструментами. С барабанами. Мы с Томом и Рэнди любим барабаны! — и Том с Рэнди вскинули вверх руки в знак согласия, Рэнди даже запрыгал на месте под наши аплодисменты — йо-хоо!
— Барабаны дают ритм, — продолжал Джек. — Ритм пока не очень изучен и не очень оценен людьми, а зря. Здесь везде — ритм. В космических высотах, в земных недрах, у нас в груди. Барабаны помогают осознать, почувствовать общий пульс. Вы, надеюсь, сегодня уже смогли оценить общий пульс, э?
Давайте начнем. Рэнди, сделай нам дыхание.
Рэнди отыскал в углу нужный ему барабан, поставил в центре.
— Привет, ребята, — сказал Рэнди. — Вот это мой любимый барабан — он нежный и очень чувствительный. Называется Мриданг. Он из Индии. Я дам отбивкой темп дыхания, вдох-выдох. Старайтесь следовать ему.
Мы старались следовать, дышали то медленно, то быстро; Рэнди руководил нами артистично, и мы понимали и темп, и оттенки звука: мягкость, тревожность, плавность, радость, грусть… и дышали в такт и настроение этого Мриданга. А Мриданг, похоже, знал что делает.
— Теперь, друзья, и вы возьмите себе по инструменту, — Джек показал пальцем в угол. — Потом сформируем группы. По звучанию.
— Надо записать, как называется, пока помним, — Женя достала свой блокнот. — Мриданг из Индии, правильно? Как их различают? Много их… Почти одинаковые все… Какой взять?
— Бери любой, Галкина, не тормози. Побарабаним сейчас…

Десять африканских барабанов по имени Джембе были прекрасны — это открылось мне сразу, стоило присмотреться. Все Джембе объединены одной формой — это кубок. Очень разная кожа у них, и по цвету, и по фактуре, причудливое крепление веревками. И по-разному украшены; некоторые совсем простые, некоторые — изысканно расписаны, у некоторых есть вырезанные узоры, даже инкрустация…
Джек всех нас разделил и рассадил островками. У каждой группы свой наставник, у Джембе — Рэнди.
Я — в группе Джембе.
Кроме Джембе есть еще группы Хула Паху и Бугарабу.
Бугарабу очень похож на Джембе, не отличить, но Джеку виднее.
Женя, извинившись, переспросила и аккуратно записала в блокнот все названия, спасибо ей за это.
Женя оказалась в группе Джека и барабанов Паху.
Паху — гавайские. Они сделаны из кокосового ствола, и покрыты — о ужас! — акульей кожей.
— А мои Бугарабу покорят всех, — сказал серьёзный Том, — верно, Джек?
И Джек кивнул: — О, да. Как всегда, Том. Для информации, друзья: два из них Том сделал сам… А теперь расходимся со своими стульями и инструментами по отдельным комнатам. До встречи здесь через полчаса.

Все барабаны были небольшими, поэтому играть на них нужно будет сидя, зажав их ногами. Рэнди показал — как сидеть, как держать, как ставить кисть для удара.
Джембе называют исцеляющим барабаном, вот оно как. Джембе помогал целителям вызывать высшие силы. «Так к нему и надо относиться, — сказал Рэнди, — минимум с уважением. Приступаем к разучиванию партий. Их будет две».
Бить можно плоской ладонью по центру, можно ребром — звук будет разный. Можно вскользь по краю, можно плотно и резко по краю… «Бас, слэп, тон — основные удары», — Рэнди показывал сначала на своём барабане, а потом и на наших, подходя к каждому, пока мы не поняли все нюансы и оттенки. «Теперь давайте сами, все вместе… и не бойтесь ошибиться, — сказал Рэнди, — на общем фоне маленькие ошибки не слышны. Я начинаю, подхватывайте».
За полчаса мы отрепетировали обе партии, обе комбинации ударов — я и не ожидала, что смогу поймать и уверено держать ритм. Я даже сказала об этом Рэнди, когда он спросил, что мы обо всём этом думаем… и все тоже сказали, что не ожидали от себя такой музыкальности, и Рэнди засмеялся — то ли еще будет!

— Кто раньше имел дело с барабанами? — Джек снова стоял в центре со своей кружкой кофе, улыбался. — Поднимите руки. Никто? Занесите в протокол, иначе этому не поверят.
Рэнди с Томом устанавливали в центре конструкцию из трех барабанов, а мы сидели в обнимку со своими инструментами как нас посадили — группами по звучанию.
— Сначала обращаюсь к своим, — сказал Джек. — Паху. Хула Паху. На вас сегодня лежит ответственность: вы дадите ритмический фон. Когда я буду поднимать руки, фон должен звучать громче, когда буду опускать? — правильно, тише. С вами всё. Если вам сейчас это кажется простым, вы ошибаетесь. Я в вас верю. Алоха.
Дальше Джембе. Вы выучили с Рэнди два ритма. Я буду вам показывать либо один палец, либо два. — Джек сначала поднял большой палец, так американцы показывают «один», потом большой в паре с указательным. — Не волнуйтесь, Рэнди будет помогать своим, давать короткую отбивку, а вы хватайте.
Бугарабу. Том научил вас волшебству. Вы будете звучать и радовать нас всех. Вступать будете, когда Том сделает вот так, — тут Том показал специальный приглашающий жест, а Джек засмеялся в голос, увидев наши детсадовские лица: — Не бойтесь. Мы сами каждый раз боимся, но не было случая, чтобы не получилось. Ну что, готовы?.. С Богом. Погнали. Паху.

«Там-титати-ти-там-там-там», — отбил Рэнди, и десять барабанов Паху подхватили.
Джек дирижировал ими несколько минут, повышая или понижая руками невидимую планку звука, и вдруг повернулся к нам, к Джембе, подняв большой палец — и тут же вступил Рэнди, помогая нам встроиться с нашим первым ритмом. Через минуту Джек, закатив в восторге глаза, уже показывал нам «окей», и это было приятно.
Мы видели как Том, встав с Бугарабу перед своими, дал отбивку, и третий ритм, более звонкий и сложный, чем наши, уже звучащие, всех нас объединил и повел общую барабанную мелодию дальше…
Они, творцы-наставники, ловко управлялись с нами; мы, сверхновые музыканты, ловко управлялись с барабанами… и музыка-ритм заполнила нашу большую комнату в голландском деревенском доме и объединила нас со всем остальным миром.
А еще мне пришла мысль, что мы не сбиваемся, хоть и меняем ритмы и громкость, и при этом умудряемся слышать друг друга… и это была счастливая мысль. Я поняла, что не хочу останавливаться. И что никто не хочет останавливаться.
Но Джек всё-таки нас остановил, подняв над головой руки крестом.
— Перерыв, друзья, иначе засосёт… Когда я смотрю на ваши лица, я понимаю, что жизнь прекрасна. — Джек по-детски радостно смеялся, видно, забавно мы, взъерошенные и красные от волнения, выглядели в обнимку с барабанами. — Кто засёк время? Сколько, вы думаете, мы играли? Да, не удивляйтесь. Двадцать минут, которые проскочили как три. Отдыхаем десять минут, и еще раз…
И мы играли еще раз, и еще четыре раза. И Джек, Рэнди и Том тоже играли с нами, стоя у своих барабанов в центре комнаты. Они играли и в нашем общем ритме, и даже сложнейшее соло играли — а мы не сбились…

— Шаманство в чистом виде, — сказал Денис вечером. — Не знаю, как это получилось, но мы о-о-очень красиво барабанили. И ещё: я ж вообще имен не запоминаю, вечная проблема у меня… А сейчас спроси меня… Нет, Галкина, ты спроси меня! Проверь! Я почти все имена запомнил! А ведь тридцать человек! Шаманство и есть.
Мы все сидели за большими темными столами, ужинали со свечами, пили вино. Джек, Том и Рэнди уезжали ненадолго, увезли барабаны для своей завтрашней работы в другом месте, но вернулись к нам — мы их очень просили вернуться, и они согласились.
— Хотите музыку послушать? — Джек вставил диск в плеер. — Тишина, друзья. Наполняем бокалы. Я предлагаю странный длинный тост. Давайте все скажем что-нибудь странное. Под музыку. Сделаем заявление, э?
Из плеера застучали барабаны: «Там-титати-ти-там-там-там…» — сначала тихо, потом увереннее и громче. Это что, мы играем?! Это мы!
— Итак. Я предлагаю тост за мужчин, которые не стесняются своих слёз, — сказал Джек.
— Я предлагаю тост за вкусную еду, от которой не толстеешь…
— А я за тех, кто уступает место в метро, если я с сумками, — это Женя.
— За любовь, которую можно нарисовать, спеть или сыграть на барабанах…
— За любовь, хоть какую… Пусть всегда будет любовь, — сказал Денис. — И за мужчин, которые не стесняются своих слёз.
— За то, чтобы нам поверили, что это мы на диске, — засмеялась Мила. — Ведь не поверят. Мне и самой не верится, что это мы играем. И за любовь.
— За доверие, — сказал Рэнди. — За барабаны.
— А я за Милу, — сказала китайская девушка с весёлым именем Шучун. — Ты мне теперь сестра, Мила…

Вы ведь нам подарите этот диск, Джек?
Мы сделаем копии.
На память.