Амнезия

Старый, что малый: после шестидесяти пяти Виктора Лашкевича, как в далёком полузабытом детстве, стали настойчиво посещать сны.Сновидения исчезали, лишь когда Виктор просыпался и усилием воли стряхивал с себя сон — он долго приходил в себя, ощущая стеснение в груди и чувство неясной тревоги: ночные видения были беспокойные и тяжелые, будто много нехорошего, тёмного отложилось у него в подсознании за прошедшую жизнь, такого, о чем Виктор Павлович давно не вспоминал.
Досмотреть свои ночные кошмары до конца Виктору удавалось очень редко: стоило только проснуться и, придя в себя, открыть глаза, как сон, будто шагреневая кожа из романа Бальзака, на глазах начинал съеживаться и таять, невидимый экран уменьшался в размерах, одна за другой стирались красочные детали, картина блекла и, как ни пытался Виктор Павлович удержать ее в памяти, в течение секунд исчезала, так что он ничего потом не мог вспомнить. Разве что какие-то смутные обрывки: люди с флагами, неистовствующая толпа, выстрелы, голоса, танки, малорослый Лужков рядом с гигантом Ельциным на трибуне притворно кричит: «Ельцин! Ельцин!», школьный парторг Иванов, которого Виктор в свое время очень сильно недолюбливал, люди в форме уводят отца (это произошло за несколько лет до рождения Виктора; отца по ложному обвинению собирались расстрелять, но отправили в штрафбат и он чудом остался жив), но все это тоже скоро блекло и постепенно исчезало, лишь на некоторое время сохранялось смутное беспокойство, но и оно через день-другой сменялось новым, потому что сны следовали один за другим, как бесконечное болезненное кино.
Как человек образованный, хотя и из совсем другой области, Виктор Лашкевич попытался анализировать свои сновидения и скоро пришел к выводу, что и раньше, когда он работал риэлтором, и еще раньше, когда преподавал в школе историю, а потом устроился научным сотрудником и писал диссертацию, что и тогда он тоже видел сны.Сновидения, вероятно, присутствовали всегда, но в молодости он спал очень крепко, не просыпаясь по ночам, не то, что сейчас, — все знал, всё понимал смолоду, но старался не думать лишнего — и сны его тотчас забывались, стирались во сне, как информация стирается на компьютере, стоит только нажать на нужную кнопку, а может, сновидения годами записывались в подсознании, накапливались в виде электрических потенциалов и аминокислотных остатков, хотя представить это гуманитарий Виктор никак не мог, и вот, достигнув с годами порогового уровня, накопив информацию за много лет, сновидения крутились теперь, будто бесконечный калейдоскоп.Особенно один сон, не похожий на другие, мучительный, долгий. Сон этот часто повторялся несколько месяцев подряд, все время в разных вариациях, но всё равно — скоро Виктор стал думать, что сон этот повторяется неспроста.
Что это было? Во сне всплывали из подсознания — из памяти, из тьмы, из не очень далекого прошлого — прежние образы и впечатления, быть может, страхи из девяностых? Или, наоборот, где-то в мозге (в коре, в подкорке?) продолжала подспудно работать мысль и это были неожиданные прозрения, догадки, с ним происходило так называемое в науке дежавю, он будто снова погружался в прошедшую жизнь. Словно в свое время Виктор что-то упустил, забыл, его внезапно поразила амнезия — и вот, четверть века спустя к нему на том же месте возвращается память? Или это был всего лишь обман, иллюзия? Ключи от прошлого, или только подсказка, что нужно искать, что там, в прошлом, что-то не так?..
… В самом первом из этих снов Виктору привиделось, что у него очень много квартир и он, как настоящий московский рантье, сдает их внаем. В три первые квартиры он каждый месяц ходит за деньгами, в них живут известные ему люди, там вроде бы все в порядке, но от других квартир он давно забыл адреса и потерял документы. И теперь не знает, ни кто там живет, ни что с этими квартирами происходит. Вроде бы когда-то он знал тех людей, сам поселил их, и адреса тоже знал, но давно. В течение всего этого сна Виктор отчаянно пытался вспомнить адреса и отыскать забытые квартиры, но только путался в малознакомых улицах. И адреса, и документы, и даже ключи от квартир остались в офисе, а из офиса Виктора Лашкевича похитили много лет назад, и он не может туда вернуться. Боится, и вдобавок не может найти.
В этом мучительном сне, где он блуждал в огромном городе и его терзал страх, очевидно, не все было выдумкой и порождением ночных кошмаров. Виктор в самом деле сдавал три квартиры, на это он сейчас в основном и жил. Но купил он их значительно позже, в конце девяностых и в начале двухтысячных, и к старому офису на Никитской, где Виктор снимал всего одну комнату, эти квартиры никакого отношения не имели. И никаких документов в том офисе не осталось.Ничего, потому что за несколько дней до намеченного бегства Виктор успел вынести все бумаги. Он заранее знал, что придут рэкетиры и что в этот раз они не отвяжутся — они неоднократно приходили и с угрозами предлагали крышу, и Виктор всякий раз обещал подумать, но он твёрдо знал, что ничего хорошего из бандитской крыши не выйдет, а потому готовился к бегству.Но не рассчитал, не успел…

Это был кредит, замаскированный под куплю-продажу, где квартира служила залогом. Заемщиком выступал Александр, коммерсант: он отправлял на Дальний Север сигареты, водку, спирт-ройял (люди попроще говорили «рояль»), и целый набор колониальных товаров вроде разной «огненной воды», и продавал втридорога, спаивал юкагиров, коряков и чукчей, а заодно и застрявших на северах русских, ровно так же, как прежние купцы — и русские, и американцы, — и недавняя Советская власть. Совсем недавно с трибуны Съезда народных депутатов Евдокия Гаер рассказывала о повальном спаивании малочисленных народов Севера и об их несчастной судьбе.Люди слушали и сочувственно вздыхали у телевизоров, но время сантиментов и покаянных речей очень скоро закончилось, наступил во всей своей красе рынок, и Александр спешил сделать первоначальный капитал. Он пыжился от самодовольства: за браконьерскую пушнину, которой ему платили на Чукотке, он готов был продать душу дьяволу, а заодно и тещину квартиру.
Как писал Маркс: «Дайте буржуа триста процентов годовых и он, даже под страхом виселицы, пойдет на любое преступление». У Александра выходило не триста процентов, а вся тысяча, и потому он, не колеблясь, отправил тещу в деревню.
— «Пусть покопается в грядках, карга, а там посмотрим. Если понадобится, заберем обратно», — не он один, тысячи новоявленных бизнесменов в погоне за удачей закладывали и продавали квартиры.И свои, и чужие. После совка ничего другого у предприимчивых людей не было. Вот только продавали многие, но мало кто вернул и преуспел…
На охотника и зверь бежит. А охотник — Виктор Лашкевич. С хорошей скидкой и под хорошие проценты Виктор выкупил на время тещину квартиру у хитроумного коммерсанта.
С деньгами у Виктора все было в полном порядке. Это уже потом он кое-что заработал и прокручивал по большей части свои. А вначале — нет, но начинал он не на пустом месте. Это мало кто начинал на пустом, с нуля — и выбивался в люди. Виктору помогал двоюродный брат. Вернее, они делали общее дело. Лёня работал в банке и выдавал Виктору кредиты за такой льготный процент, что льготнее не бывает. С кем он договаривался и кому платил откаты, с Виктором Лёня не делился, но прибыль, — не копеечки, а зеленые доллары, — делили по-братски. Это было хорошее время делать деньги: квартиры, как на дрожжах, росли в цене. Чуть не десять процентов в месяц. И не в деревянных, в валюте. Купил квартиру, а через год будто продал две. И так — до дефолта, пока в девяносто восьмом банк не обанкротился из-за ГКО. Правда, с недолгим перерывом, пока Виктор отсиживался в подполье…
Так вот, не успел Виктор смыться. Он ничего не подозревал, а между тем бандитский разведчик сидел рядом. Шамалов был новый, он очень хитро выпытывал все у Виктора, и как раз назначили встречу в офисе. Виктор с Шамаловым засиделся, потом вышел в коридор — и тут они, рэкетиры…
Бандиты приходили всегда внезапно и в самый неподходящий момент. Они были уверены, что Виктор у них в руках. Такие тупые, крепкие ребята, которые не хотели работать. Виктор, надо признать, не умел с ними разговаривать: бывший интеллигент. Это вам не манускрипты читать и не рыться в архивах. Он с детства терпеть не мог шпану. Виктору и так повезло, что Шамалова подсунули в самый последний момент и тот мало чего успел разведать…
… Они окружили Виктора, велели молчать, вывели на улицу и посадили на заднее сиденье между двумя бугаями. Напялили на голову кепку и очки с непрозрачными стеклами.
— Куда мы едем? — спросил Виктор.
— К боссу.
Виктор не понял, куда его привезли. Ехали всего минут пятнадцать, следовательно, находились в Москве и недалеко от центра. Скорее всего в жилом доме. Спустились по ступеням в подвал, там пахло плесенью и канализацией, а над головой проходила труба. Виктора поставили лицом к стене и велели не оборачиваться.
— «Повернешься, увидишь босса, убьем», — Виктор некстати вспомнил, прочел когда-то, что точно так же бывало у Сталина. Приглашенный стоял и отвечал на вопросы, а где-то у него за спиной мягкой кошачьей походкой расхаживал с трубкой Отец народов.
У босса оказался низкий сипловатый голос с неуловимым акцентом, не то, чтобы не русским, но с каким-то малозаметным дефектом, то ли блатным, то ли у него не хватало зуба, — Виктор представил не слишком рослого уголовника в кепке и с татуировками на пальцах, который не так давно вернулся из зоны. Наверняка какой-нибудь шукшинский тип, деревенщина.
— Ты, мне сказали, не хочешь с нами работать?
— Нет, почему же, — как можно любезнее возразил Виктор. — А на каких условиях?
— Ты не крысятничай, — босс произнес это с угрозой. — Условия будем назначать мы.
Виктор промолчал.
— Ты наш, падло, запомни. Будешь хорошо себя вести, будешь жить. И даже хорошо жить. С нами не пропадешь. А станешь бегать, смотри! — В голосе авторитета снова прозвучала угроза. — Знаешь, что мы с тобой сделаем?
— Знаю, — униженно подтвердил Виктор.
— Ни хрена ты не знаешь, — тоном человека, знающего жизнь, с некоторым даже сочувствием и покровительством произнес босс. — Не сидел?
— Нет.
— Вот то-то, что не сидел. Посидел бы, знал бы, что почем. Петуха бы из тебя сделали! На зоне б тебя воспитали! — Поучительно заметил босс. — Только еще не вечер. При твоих-то делах («запугивает», — понял Виктор). — И вдруг спросил резко: — Квартир у тебя много? Только не темни, бля!
Тотчас шавки, как по команде, заголосили:
— Да врезать бы ему по первое число!
— Да его на суку повесить, чмо!
Виктор пропустил их возгласы мимо ушей. Нужно было отвечать главному. К его вопросу насчет квартир Виктор готовился заранее, пока его везли. Квартиру на Берзарина, Александровой тещи, было не скрыть, документы, как назло, лежали в портфеле. К тому же про нее, про эту квартиру, наверняка разведал Шамалов. Скорее всего именно он и работал на рэкетиров. Пришел по объявлению с улицы, все последние дни крутился на фирме, разнюхивал. Но это сейчас Виктор Лашкевич знает всё, а тогда — нет. Сомневался. Хотя: догадывался, успел все обдумать, пока везли.
А вот еще две квартиры, в Коньково и на Павла Андреева, Шамалов не мог знать. И никто другой тоже, кроме Лимонова. Виктор покупал их у цыган, мимо фирмы. Но цыгане с бандитами не якшаются. Они сами по себе.Сами себе бандиты. Если что, снимаются с места и ищи ветер в поле. И Лимонов тоже, бывший одноклассник и бывший ученый, писал докторскую, он, конечно, трус, но по собственной воле близко к бандитам не подойдет. Про те квартиры эти гопники наверняка ничего не знают.
— Одна квартира, — с дрожью и со слезой в голосе сообщил Виктор.
— Одна, говоришь? — Босс сделал хитрую и долгую паузу, словно испытывал Виктора. Но Виктор молчал. — А детей у тебя двое?
— Двое.
— И жена?
— И жена, — подтвердил Виктор.
— Не боишься за жену? — Ехидно спросил авторитет. — И живешь ты в Чертаново, — он назвал адрес.
Ясно было, что они подготовились. Навели справки. Шамалов недаром сидел все последние дни. Но что он мог высидеть? С виду приличный, вроде бывший инженер. Хотя, все теперь бывшие: бывшие студенты, бывшие инженеры, бывшие спортсмены, бывшие коммунисты… И он, Виктор, тоже, бывший историк… специалист по опричнине… Сколько раз в России приходили к власти опричники… А в этот раз — партократы и дегенераты…
— Чего молчишь? — спросил босс.
— А что мне сказать? — Вопросом на вопрос ответил Виктор.
— Теперь ты все понял? — Назидательно произнес босс.
— Понял, — промямлил Виктор.
— Ну, смотри… Будешь бегать, тебе же хуже, — с угрозой сказал авторитет. — Из-под земли достанем. — Он сделал долгую паузу и произнес совсем другим тоном: — Тебе, можно сказать, повезло… Я сегодня добрый.
Виктор молчал.
— Что там у него в портфеле? Договор? — спросил босс.
— Договор. Квартира на улице Берзарина, — доложил кто-то из рэкетиров.
— Поедешь к нотариусу, переоформишь, — распорядился босс.
— Бывший хозяин собирался выкупить эту квартиру обратно. Это квартира его тещи, — сообщил Виктор.
— Его проблемы, — хмыкнул босс. — Мы приставим к тебе человека, будешь с ним работать, — распорядился он через минуту.
— Хорошо, — покорно согласился Виктор.
— Отвезите его к нотариусу, а потом обратно в офис, — приказал босс. Виктора вывели из подвала и затолкнули в машину.
У нотариуса стояла длинная очередь, но рэкетиры мимо толпы провели Виктора в заднюю комнату и через час все бумаги — договор купли-продажи и доверенность на регистрацию — были готовы. Виктора снова погрузили в машину и еще минут через пятнадцать он входил в свой бывший офис, только без портфеля. Его встретил, ухмыляясь, Шамалов:
— Теперь будешь работать со мной. Понял?

Работать с рэкетирами Виктор не стал. Его не били, но ведь могли. Не стоило дожидаться, пока станут пытать горячим утюгом. И намеки про жену и про детей: он отмолчался, но запомнил. И — если они так легко отобрали квартиру, то что им стоит отобрать другие? Если, конечно, узнают. Но узнают со временем они обязательно. И как, если Виктор станет с ними «работать», он сможет отдать кредиты? Только подведет брата и сам попадет в двойную кабалу: от банка и рэкетиров. И, кроме всего, это быдло было ему отвратительно. Совершенно точно, что он не сможет «работать» с Шамаловым.
Виктора и раньше возмущало, когда досужие журналюги писали, что, мол, с рэкетирами можно договориться. Мол, тоже люди, как все, и им совсем не интересно рушить чужой бизнес. Как же, дойную корову, мол, не режут, наоборот, помогают. Но они же, эти писаки, не знают ничего, публикуют не факты, а домыслы. В советское время врали по заданию партии, это понятно, а сейчас… И про какой-то астрал, и про бога, и про знахарок и ведуний, и про рэкетиров — темное время, и люди оказались темные. Откуда только что взялось?
И с кем он, Виктор, должен был договариваться? Он никогда не видел босса. И, может, хорошо, что не видел. Бандиты сейчас не боятся никого. В самом деле, кого им бояться? Милиции? Но милиция сама их боится. Ходят с автоматами, заперлись в своих ОВД и стараются ни во что не вмешиваться. Днем с огнем их не увидишь на улицах. И он, Виктор, никогда не пойдет за защитой в милицию. Толку чуть, убьют прежде, чем милиция шевельнет пальцем. И так каждый день убивают в Москве.
В тот же день Виктор собрал вещи, забрал семью, сел в свою «Вольво» — машину пока не отобрали — запер квартирную дверь (дверь, по счастью, Виктор недавно поставил железную, особой конструкции, способную выдержать долгую осаду, но что толку от двери, если убивают в подъездах), — не он один, вся Москва спряталась за железными дверями, и — в Тверь, к родителям Вики. Там, подальше от Москвы, следовало купить квартиру-убежище
Отсиживаясь в Твери, можно было продолжать работать. Приезжать в Москву наездами, нигде не светиться, выкупать квартиры и потом продавать, нужные связи оставались при Викторе. Словом, уйти в глубокое подполье, словно эсер-террорист, прервать на время все лишние связи, найти новых людей, кого не мог знать Шамалов, не появляться на прежней квартире в Чертаново и через некоторое время, когда станет спокойнее, ее продать. Чуть все успокоится, снять квартиру в Москве для удобства. Если купит со временем новую квартиру в столице, обязательно в другом районе и много лет не прописываться. Раствориться, затеряться, как иголка в стоге сена.

«Квартирный» сон, между тем, повторился.На этот раз Виктор увидел многоэтажку и квартиру в ней, и вид из окна. Люди внизу, как муравьи, чуть ли не рядом плыли облака. В квартире вместе с Виктором находились цыган Алик и — Лимонов. «Но разве Лимонов там был?» — удивился во сне Виктор. — «Разве Лимонов имел отношение к той квартире?»
Вне сомнения, это была квартира в Коньково, на последнем или предпоследнем этаже, в высотке, очень чистенькая и милая, с паркетом, с иголочки, будто в ней никогда не жили, и вид — знаменитая ярмарка внизу. С верхних этажей все выглядело, как из самолета, когда тот идёт на посадку. Ровные дорожки, газоны, машины, будто спичечные коробки, чуть поодаль начиналась ярмарка. И — тишина. Никакие звуки не долетали, и птицы — внизу.
Кто там жил, в этой квартире? Не похоже, что какой-нибудь алкоголик. Квартира была абсолютно пуста. Виктора привел цыган Алик. Они, цыгане, очень быстро сориентировались в рынке и нашли свою нишу: находили алкоголиков и вывозили из Москвы. А квартиры, естественно, продавали.
Это была не первая сделка. Выкупать квартиры у цыган было выгодно, они всегда продавали с хорошей скидкой и Виктор отнюдь не сразу догадался, что это почти наверняка криминал. Впрочем, эти, Алик и его жена Марина, работали, в отличие от других цыган, относительно добросовестно: никто никогда не вернулся назад, не жаловался в органы, и с милицией у них всегда все было в порядке, и его, Виктора, за много лет они ни разу не подставили. Так что со временем он стал им по-немногу доверять. Но в тот раз, это Виктор помнил очень точно, он долго и подозрительно смотрел документы. Однако по бумагам все было чисто, бывший хозяин выписан, Виктор никогда его не видел. Алик предварительно переоформил квартиру на себя.
Но вот Лимонов, отчего он приснился Виктору в этой квартире? Мог ли он быть там? Явно что-то происходило с памятью. Виктор очень четко помнил, как они пришли с Аликом, тот долго возился с замком, потом вместе смотрели из окна, и он, Виктор, подробно изучал документы, и — все, на этом все обрывалось. Виктор был почти уверен, что квартира в какой-то момент принадлежала ему, но что произходило потом? Он продал квартиру? Или — но что могло произойти? Память словно замазана черной краской и именно в этом месте — обрыв. Черный квадрат. Виктор только сейчас догадался, что черный квадрат Малевича (не обязательно Малевича, просто черный квадрат) — это не геометрическая фигура, а — цвет, тьма, небытие, непамять, невоспоминание, линия обреза между светом и тьмой, прошлое, которого больше нет. Когда человек умирает, вместе с ним умирает память и исчезает не только будущее, но и прошлое. А тут отчего-то оно, это прошлое, оборвалось намного раньше.
Однако, что особенно странно. Амнезия поразила не только Виктора, но и Вику, жену. Потому что Виктор показывал ей квартиру. А — зачем показывал? Они были там вместе, целовались, наверное, ведь молодые, но… Виктор совершенно ничего не помнил.В памяти осталось только, как уже потом, дома, Вика просила его:
— Подари мне эту квартиру. Она такая теплая и уютная. У нее особенная аура — Вика боялась высоты и терпеть не могла лифты, но в этот раз она забыла все свои страхи.
— Зачем тебе? — спросил Виктор.
— Я очень хочу. Не нужно ее продавать, — она просила настойчиво, но Виктор не послушался и отказал. Ему предстояло возвращать кредит и нужны были деньги.К тому же Виктор не хотел квартиру от цыган. Но что происходило потом? На этом картина обрывалась.
Он решил спросить у Виктории.
— Ты помнишь квартиру в Коньково?
— Да, я очень хотела, чтобы ты мне ее подарил. Ты ведь никогда не делал мне дорогие подарки.
— Я не мог. Это был бизнес (он хотел сказать: «бизнес не терпит сантиментов». И: «я — не Дерипаска и не бандит»). Ты не помнишь, на кого эта квартира была оформлена?
— Нет, — они оба не помнили, что происходило после просмотра. Ничего не помнили. Будто кто-то заклеил их память черной лентой.

Это не только с ними происходило. Виктор давно заметил, что прошлое неизбежно втягивает в бездонную свою воронку память и она начинает на глазах меняться, стираться и таять, съеживаться, как шагреневая кожа — проходит время и память все больше становится похожей на сновидения. Мало ли людей в девяносто третьем году собиралось у Мэрии, и мало ли других — у Белого дома, и вот, прошло всего несколько лет и — все забыто. Только действующие лица поменялись местами.
Виктор был по образованию историком и оттого знал, что история со временем превращается в миф, в апокриф, в мертвую схему, лишенную живых деталей, и что, чем дальше в глубину времени, тем чаще добро и зло меняются местами, бывает, по многу раз: историю обычно пишут победители. Но и победители, и побежденные по многу раз меняются местами. Вот царь Иван, злодей, тиран и негодяй. А что о нем помнят? Что присоединил Казань, воевал с Ливонией, занимался собиранием русских земель и уничтожал крамолу. А диссидент Курбский — тот всегда и во всем виноват. Вроде генерала Власова.
Да, это не только с ними происходило. Году в двухтысячном — к тому времени у Виктора давно была новая фирма (прежнюю он оставил в девяносто третьем, ни разу больше не появился в офисе на Никитской) и он по-прежнему занимался недвижимостью, всем тем же самым: выкупал, продавал, расселял квартиры и комнаты, только на сей раз озаботился охраной и крышей, и не какой-нибудь, а из ФСБ. Крышевал Виктора, правда, всего лишь ловкий молодой капитан, зато за относительно умеренную плату — так вот, кто-то из агентов привел к Виктору перспективную клиентку и та стала рассказывать:
— «В начале девяностых я работала няней в одной богатой семье. Кто они по профессии и чем хозяин занимался, я не вникала, молодой еще, после университета, интеллигентный. Вроде бы нефтью и самолетами, продавал и покупал какие-то акции, встречался с иностранцами, участвовал в паевых фондах. Жили они на Рублевке за очень высоким забором, с охраной, с собаками, и я у них. Кто-то предложил ему выгодную квартиру и он почему-то оформил ее на меня. Что за квартира, я не знала, спрашивать боялась, он был строгий и неразговорчивый, велел мне, где надо, расписаться, и все, я только постаралась запомнить адрес. А потом у хозяина что-то случилось, большой скандал из-за нефти — там вспыхнула настоящая война, с убитыми, с ранеными, они собрались за два дня и уехали за границу, и меня забрали с собой. Сначала жили в Англии, потом перебрались во Францию на Южный берег. Они там прекрасно устроились и я так поняла, что они не вернутся, он здесь кого-то очень боится, его могут убить из-за акций, или, знаете как, заведут дело, ничего никому не докажешь. А мне надоело на чужбине, я там стала не нужна, дети все больше по-английски и по-французски с гувернантками и я решила вернуться. Приезжаю, а тот договор у меня на столе, не помню, как он ко мне попал, скорее всего, они забыли в суматохе перед отъездом. С документами я пошла на квартиру, заходить не стала, дверь была на замке, а все узнала от соседей. В квартире живут алкоголики, мать и сын. Они пьют, не просыхают, скорее всего, они даже не подозревают, что продали квартиру, а может и вообще не знают, что квартира приватизирована. Дали доверенность и забыли. За квартиру они не платят, живут, как при коммунизме, там долги уже больше трехсот тысяч. Но они там прописаны, в этой квартире. Я ходила в ДЕЗ, разговаривала, они были бы рады их выписать, обещали помочь, и соседи тоже не против, кому нужны пьяные скандалы и мордобой? К ним же бомжи ходят, бывает, напьются и спят прямо в подъезде. Превратили лестничную площадку в отхожее место.
Я хочу продать свою квартиру, — закончила она свой рассказ. — Пусть подешевле, но чтобы не возиться. Мне сказали, что вы можете их вывезти куда-нибудь во Владимирскую область, в какие-нибудь Петушки.
— У меня есть люди, которые могут это сделать, — пообещал Виктор. Сам он никогда не работал с алкоголиками. Он не умел с ними разговаривать и не знал, как к алкашам подойти. — Но вы догадываетесь, люди не станут просто так…
— Я много просить не буду, — пообещала женщина. — Если повезло, не стоит гневить бога…
В то время, лет восемнадцать назад, Виктор ни о чем таком не думал. Но вот теперь ему настойчиво казалось, что и у него квартира (квартиры?), как у той женщины, только он не может отыскать их в огромной Москве. Не может вспомнить…

Чтобы обезопасить себя и семью, нужно было сразу оборвать все связи. Но все — невозможно. Цыган Алик с женой Мариной, эти, конечно, были вне подозрений. Им абсолютно, категорически противопоказаны были рэкетиры. Опять же, и в офисе они никогда не бывали, Шамалов не мог их знать. Через Алика и Марину к Виктору регулярно поступали квартиры для выкупа — это был конвейер — и он не мог остановить дело: требовалось расплачиваться по кредитам. Чем больше Виктор терял, тем больше он должен был зарабатывать.
И — Лимонов, школьный приятель. Он тоже был вне подозрений. После института Лимонов работал в ящике по закрытой тематике, но они продолжали поддерживать отношения: ходили семьями в гости друг к другу по праздникам. Когда в ящике перестали платить зарплату, так что Лимонов некоторое время бедствовал, подрабатывал извозом и ко всем чертям забросил не нужную больше никому докторскую, Виктор Лашкевич по старой дружбе взял его к себе. Не то, чтобы Лимонов был замечательный работник, но — доверенный. Квартира на Павла Андреева была оформлена на него. И еще что-то. Так что теперь выбора у Виктора не оставалось. Он велел Лимонову на время затаиться, не подавать признаков жизни и — тихо продавать квартиры. Продать нужно было прежде, чем Шамалов до него доберется.
Лимонов, узнав про Виктора, сильно перепугался и на время вместе с семьей съехал к теще. Он вообще оказался трусоват. Хотя, все тогда трусили…
… В самом деле, три войны. Одна война — между президентом и парламентом, другая — внизу, братки терроризировали всю Россию. А третья война — приватизация. Воровство циклонических размеров…
Но вот ведь, память дала сбой. Со временем Виктор не мог различить прошлое и сновиденья. То ли в самом деле происходило, то ли в очередной раз приснилось. Где-то на севере Москвы (в районе ВДНХ?), они шли по деревянным настилам, шли долго, мимо каких-то ям, луж, плутали, Лимонов будто искал кого-то. И все, обрыв памяти, как в очень старом кино. Когда Виктор был совсем маленьким, в клубе при госпитале, куда водила его домработница, по вечерам крутили трофейные фильмы и пленка все время рвалась. И единственный киноаппарат ломался…
Скорее всего, искали нотариуса. Но зачем?
И снова, будто из сна: Виктор, Виктория и Лимонов. Лимонов увязался за ними и Виктор не знал, как избавиться от этого типа. К тому времени их отношения дали первую трещину. Наконец, Виктор спросил прямо:
— Чего тебе? Я что-нибудь должен?
— Да нет, — смутился Лимонов. — Хотя бы бутылку шампанского.
— «За что»? — Недоумевал теперь Виктор. Он спросил у Виктории: «Постарайся вспомнить, в девяносто третьем году мы ходили куда-то с Лимоновым? Какие-то деревянные заборы, настил из досок, я слегка побаивался, что он куда-нибудь заведет… Что где-то за углом нас поджидают… К нотариусу? А потом он увязался за нами и просил шампанское. Было? Или это мне приснилось?»
— Возможно, — с некоторым сомнением подтвердила Виктория. — Да, что-то такое было. Я очень боялась, что он приведет нас к рэкетирам. Не знала, как тебе сказать.
— А куда мы ходили? Зачем? Делали доверенность?
— Не помню, — призналась Виктория. — Я это вижу, будто во сне. Он всегда казался мне очень скользким. И мелочным. — «Значит, действительно куда-то ходили, — мысленно подвел итог Виктор. — Вероятно, к нотариусу. Куда же еще? Скорее всего, я дал ему доверенность на продажу квартиры. Нет, наверное, Вика. Но какой квартиры? На Павла Андреева? Или? — В последнем сне Виктор видел квартиру на юге Москвы, но дом и улицу очень расплывчато, как на схеме. И вообще, что за квартира? Хорошо бы спросить у Лимонова, но отношения с ним у Виктора давно испортились, почти с того самого времени, и Виктор Лашкевич с Владимиром Лимоновым очень много лет не общался. Только случайно узнал, что Лимонов, как и он, продолжал работать риэлтором, торговал какими-то левыми квартирами от строителей — в науку Лимонов не вернулся, — а потом подался в печники. В специалисты по саунам и по русским печам, и даже возглавил объединение, то ли печников, то ли саунщиков, а не так давно уехал в Германию…

Виктор скрывался от рэкетиров, да и не наездишься каждый день из Твери в Москву, а потому доверил Лимонову продать квартиру на улице Павла Андреева. Тот, действительно, очень скоро нашел покупателей, молодых, веселых, богатых ребят из «Газпрома».
— Они не только твою квартиру покупают. Им нужно много квартир для сотрудников, — сообщил Лимонов по телефону.
Ни капли сомнения не возникло у Виктора. В самом деле, «Газпром»! Что еще могло быть круче в России тысяча девятьсот девяносто третьего года? Только нефть и газ! Да еще алюминий, но алюминий уже рвали на части, там с год, как началась война!
На передачу денег Виктор собирался поехать, хоть Лимонов и отбивался (наверняка мечтал урвать куш): время было исключительно дикое, никаких тебе ячеек, деньги передавали из рук в руки, в машине, где-нибудь в уголке, как-то даже в туалете, каждая сделка — на грани инфаркта; иногда брали охрану, но охрана — это те же бандиты. Всякое бывало: отбирали деньги или, наоборот, не отдавали. Возможно, и убивали, но редко, по крайней мере Виктор об этом не слышал.
Он собирался ехать, но на счастье (на несчастье?!) сломалась машина, Виктор безнадежно опаздывал, звонил Лимонову, но тот не брал трубку. К середине дня машину исправили, но тут — по телевизору: революция?! Мятеж?! Заварушка?! Десятки тысяч людей с Ленинской площади, сметая милицейские кордоны, устремились к Белому дому. Началось! Хотя Виктор не очень понимал, что началось и что теперь будет. Что-то вроде недолгой Гражданской войны, про которую почти сразу забыли. Постреляли, убили сотни людей и забыли! Постарались забыть. Верхушечный переворот, проложивший дорогу к авторитаризму? Или — разрубили гордиев узел? Россия — и сверху, и снизу — трагически не готова была к демократии! И президент — не демократ, и депутаты — не демократы. Но это Виктор только через несколько лет, остыв и поразмыслив, пришел к выводу, а тогда — не до того. Ожидали самого худшего, хотя опять-таки, не знали чего…
Виктор решил, что сделка не состоится (и Виктория не отпускала!), что вся Москва, вся страна — у телевизоров, не работает. Что вот так же — в семнадцатом! Что все дороги перекрыты, что по ним идут войска. И бандиты — на улицах; интересно, на чьей они стороне? Виктор звонил Лимонову каждый час, но тот словно испарился. И жена, и теща Лимонова тоже внезапно исчезли! Дозвонился он только в десять часов вечера — Лимонов, единственный раз в жизни, оказался пьян.
— Ты что, был в Останкино? Или где? Где ты пропадал? — По телевизору в это время показывали машины «Скорой помощи», периодически доносилась стрельба, затем на картинке возник институт Склифосовского. Но ясно было: это только начало. Кровавое колесо не остановится, вероятно, до полной победы президента. Его сторона выждала и теперь наносила беспощадный удар.
— Какой в Останкино. Дело полный швах, — кричал Лимонов в трубку. — Я очень сильно влип. Я думал, это ребята из «Газпрома», а оказалось — рэкетиры. Эти суки вычислили меня по телефону. Посадили в машину и отвезли куда-то в подвал (в тот самый?). Несколько раз ударили и повезли к нотариусу. Там я подписал договор и дал доверенность на регистрацию. Потом опять сидел в подвале, пока они регистрировали.
— А охрана? У тебя же была охрана, — перебил его Виктор.
— Охрана разбежалась. Им на х., — Лимонов выругался. — Все, я выхожу из игры. На хрен мне все это нужно. Х.ем обух не перешибешь, — Лимонов говорил с вызовом, он был возбужден, но, скорее всего, говорил правду. Шамалов, надо полагать, его выследил. Сидел над газетой «Из рук в руки» и смотрел телефонные номера. Переиграл обоих. Но неужели работали в такой день? И нотариус, и регистрация?! Или Лимонов все придумал? Решил воспользоваться ситуацией? У Виктора не было никаких доказательств, но — все могло быть. Он больше не доверял Лимонову. Время такое, что нельзя доверять никому. От Ельцина, который притворился демократом, до самого последнего бомжа. Россиян дико портила приватизация, да еще со дна поднималась уголовная муть.
С Лимоновым Виктор, кажется, больше не встречался, не было желания, да и у Лимонова тоже — случайно пересеклись они только года через три. Но, встретились из-за случайной сделки, и тотчас разбежались, ничто их больше не связывало.
Виктор после этого случая окончательно залег на дно. Он не стал рисковать и собственную квартиру продал только года через два, выписался в деревню в Тверскую область и до самых двухтысячных не регистрировался в Москве. И новую квартиру купил в совсем другом районе, где его никто не знал. Не стал докапываться, что за нотариус оформлял у Лимонова сделку. Этот нотариус был, вероятно, связан с рэкетирами, а потому не следовало напоминать о себе. Да и что толку? Никакой суд не станет расторгать сделку, попробуй докажи, что тебя обманули, а Лимонова заставили силой. Это была уже вторая квартира, которую Виктор потерял, но выхода не было, приходилось смириться.
Отсидевшись и придя в себя, Виктор через несколько недель снова начал работать, но исключительно аккуратно. Из прежних подельников он общался только с цыганом Аликом и Мариной, у которых выкупал квартиры, и только через некоторое время очень осторожно набрал новых людей и через знакомых подыскал крышу, того самого капитана. Прежние квартиры, а их оставалось две — одна из них в пятиэтажке на Пресне, где, по словам соседей, в октябрьские дни по крышам бегали снайперы, а на стенах долго оставались следы от пуль, — Виктор тоже продал не скоро. Ему повезло, что цены очень быстро росли.
Только через несколько лет Виктор Лашкевич перестал бояться рэкетиров: с годами стало слегка спокойнее и разум подсказывал, что его больше не ищут (а может и не искали?) — в лихие девяностые едва ли за кем-то очень долго гонялись.Стреляли сразу, это да, но жили одним днём.И без него, Виктора, было кого грабить.На него, пожалуй, и пулю бы пожалели. Он постепенно успокоился и вздохнул с облегчением, как если бы настал юрьев день.

Между тем сон повторялся. Виктор снова видел то квартиру в Коньково, то какую-то еще, только не мог понять во сне, где и какую именно. Он просыпался, лежал с открытыми глазами, и ему казалось, что квартира действительно должна быть — она существовала, но в какой-то момент что-то произошло с памятью. Но как узнать? Вспомнить?
Как раз в это время отмечали двадцатипятилетие разгона парламента и штурма Белого дома и по этому случаю проводили большой опрос. К удивлению Виктора, большинство людей об этом событии почти не помнили, а молодые, до сорока, уже не знали, кто и с кем, а главное, из-за чего сражался четверть века назад. И еще меньше людей, совсем немного, могли ответить на вопрос, кто был прав и какие последствия имел разгон парламента для страны. И только практически единицы могли вспомнить про Конституционную комиссию и чем ельцинская конституция отличалась от парламентской, и кто ее, эту конституцию победителя, срочно перед самым референдумом переписывал. Амнезия. Сотни тысяч и миллионы людей страдали от амнезии, иначе говоря, от беспамятства. И он, Виктор, тоже. Он начинал забывать. Он смутно помнил толпу, которая прорвалась и шла, бежала, летела, рвалась к Белому дому. Помнил перевернутые машины, знамена, бегущих в панике солдат, растерянных милиционеров, фуражки с околышками, плывущие по реке, все это было на картинке, и бой в Останкино, скорее, избиение, расстрел. И танки, раз за разом стрелявшие по Белому дому.
Это происходило в то самое время, когда Виктор Лашкевич прятался от бандитов и был преимущественно озабочен своими квартирами, которые рэкетиры хотели у него отобрать.
Вокруг Белого дома стреляли, и люди падали, и мерно, не торопясь, танки посылали снаряды в горящие окна — потом говорили, что экипажи танков едва сколотили, едва набрали среди военных желающих заработать, и что им очень хорошо заплатили. Виктор помнил снайперов, и зевак на Арбатском мосту, следы от пуль на доме на Пресне, но что происходило с квартирами, когда и кому продавал, он помнил все хуже. Прошлое медленно, но неуклонно уходило. И только в снах…
Однако, если забытая квартира существовала в реальности, могла ли она целых двадцать пять лет дожидаться хозяина? Едва ли, размышлял Виктор. Такую квартиру давно бы обратили в доход государства. Хотя, опять-таки, едва ли. В своей практике Виктор знал несколько случаев, когда подобные квартиры, ничьи, доставались прокуратуре или налоговой инспекции, а бывало, что прокуратура отнимала у налоговой инспекции, а еще чаще выморочные квартиры тихо приходовали участковые вместе с начальниками ДЕЗов, а иногда и ловкие риэлторы. И он, Виктор, тоже, в компании с участковым. И все-таки, а вдруг?
У Виктора оставался знакомый. Когда-то знакомых было множество, но за последние годы, с тех пор, как он не работал, количество их сильно поубавилось. Знакомый этот был пенсионер, но у него еще сохранялись обширные связи в «Мосрегистрации». Эту организацию, отвечавшую за регистрацию московской недвижимости, чуть ли не каждый год переименовывали и преобразовывали, меняли сотрудников и начальство, переводили регистраторов из одного филиала в другой, сделали «Одно окно», и все равно — через несколько месяцев прежние связи восстанавливались, налаживались новые и, кому нужно — отпетым риэлторам и всяким мошенникам удавалось делать свои умные гешефты. Так вот, Валерий Петрович был из таких. Когда-то при Советах он работал кем-то небольшим в райкоме и слыл перспективным краснобаем на все руки, потом, опять-таки кем-то на неизвестной должности, но с обширными связями, по прежнему адресу на Зеленом проспекте, но лет пятнадцать назад ему надоело и он ушел на вольные хлеба. И, судя по всему, не прогадал: каждое лето отдыхал на Кипре и, вместо того, чтобы париться на работе, сочинял стишки и вступил в МГО.
Вот ему и позвонил Виктор и изложил свою необычную просьбу проверить все возможные квартиры. Только он, Виктор, не помнит их адреса.
— А как же? — После долгой паузы спросил Валерий Петрович. — Там сейчас такие строгости навели. Перевели на цифру. Вы понимаете, я не могу сам, я должен попросить надежного человека. А надежный человек…
— Дорого стоит, — подсказал Виктор.
— И такая история, без адресов, — намекнул Валерий Петрович.
— Что делать, придется искать по фамилиям. Я заплачу, — настойчиво повторил Виктор.
— Да, я понял. Что делать, — завздыхал Валерий Петрович, скрывая свою радость.
— Виктор и Виктория Лашкевич, Владимир Лимонов, Дмитрий Шамалов, — продиктовал Виктор и стал ждать.
Ответ от Валерия Петровича пришел через три дня. Виктор был сильно разочарован и даже расстроен: он выбросил кучу денег и — ни одной неизвестной ему квартиры ни на нем, ни на Вике не числилось. Он не помнил уже адреса и все квартиры, их было очень много, но все сделки давно были закрыты, а выкупленные когда-то квартиры законным образом проданы. Квартира в Коньково, которая постоянно снилась Виктору, в этом списке и вовсе не значилась.
Зато Лимонов…
Судя по внушительному списку, Владимир Лимонов работал очень успешно. На протяжении двух десятков лет он выкупал и продавал квартиры, в том числе и у цыгана Алика, и у его жены Марины, которых Виктор Лашкевич давно потерял. А ведь это Виктор сделал Лимонова риэлтором, выдернув его в свое время из загибавшейся науки и познакомил с цыганами.
Сделка по квартире на улице Павла Андреева тоже нашлась. Валерий Петрович принес копию договора купли-продажи, где промежуточным собственником числился Виктор Лашкевич. Все так и должно было быть, из документов никак не следовало, да и не могло, стояли ли в этот момент рядом с Лимоновым рэкетиры, или он продал квартиру сам, а рэкетирами только прикрылся. Но: продажа оказалась прямая, без передоверия, и сдавал договор на регистрацию Лимонов сам. А значит, в этот момент он не сидел в подвале…
Напротив, Дмитрия Шамалова совсем не значилось среди собственников московского жилья, что немало озадачило Виктора. Возможно, Шамалов не был москвичом и приехал только на время, попал в тюрьму, уехал за границу, занялся чем-то другим, не хотел светиться, погиб в те дни — и в Белом доме, и на улице Королева счет убитых шел на сотни, — а может, лишился жизни в бандитских разборках. Одним словом, человек потерялся…
… Судьба квартиры в Коньково по-прежнему беспокоила Виктора, и некоторое время спустя он неожиданно вспомнил: эту квартиру он будто бы оформил на тёщу. Он проверил через Валерия Петровича: оказалось, что квартиру по доверенности продавал Лимонов, причем доверенность от тёщи была оформлена на них двоих. Но вот про деньги, вернул ли их Лимонов, Виктор ничего не мог вспомнить.