На Балаклаве* — дождик. Тот самый, который в четверг, промозглый, зимний; хоть весь день сиди под пледом да пей час с гликовскими бубликами*. Но нельзя. В них много жира, а это, по мнению Раи, «прямая дорогу к диабету».
У Байкина с утра ноют колени, и Рая говорит, что давным-давно пора сходить за яблочным уксусом, а вся эта хваленая Омега 3 — тройное надувательство. Но разве он послушает? Ни в молодости не слушал, ни тем более, сейчас… Права была мама…
Байкин качает лысой головой, а сам застегивает дутую жилетку-перелманку, закидывает за плечо сумку с русскими газетами и примирительно обещает на обратном пути купить хурму. Какую? Твердую, сладкую, и что бы не вязала. Да запомнил я, запомнил!
В подъезде сыро; ступеньки гулко приветствуют Байкина. А что если перепрыгнуть через три сразу?
— Я т-те дам через три! Кто тебя потом будет собирать по кусочкам? На меня не рассчитывай! — с порога кричит Рая и протягивает мужу мусорный мешок, — на вот, забрось по дороге.
Байкин вздыхает, берет мешок и спускается, придерживаясь за перила, как и подобает послушным мужьям.
А теперь в — магазин! «Все за Доллар» называется. Но между нами, это не совсем правда, хрипло посмеиваясь, объясняет Байкин рыжему коту Симбе, вальяжно растянувшемуся на крытой трамвайной остановке. Заходишь в магазин королем, набираешь гору барахла — дешево же — а на кассе изволь платить по прейскуранту. Ну, или учись как я, незаметно возвращать товар на полки…
Байкин ждет Симбиной реакции, но тот, позабыв об этикете, индифферентно зевает.
Заметив приближение трамвая, Байкин достает из кармана нехитрый бутерброд с тунцом, отламывает половинку Симбе и тянется за проездным.
Через три года дадут пособие, а значит, проезд будет бесплатным, думает Байкин, прощаясь с четырьмя долларами, съеденными трамваем. Ну ничего, вот пройдут колени, и смогу две остановки пройти пешком, а это даже полезнее.
Трамвай дребезжит и позвякивает, соглашается с Байкиным.
Вход в магазин заставлен лейками, совками и вениками, детскими ванночками и терракотовыми горшками. Когда-то здесь был особняк вельмож, не меньше, отмечает Байкин и наступает в проказницу-лужу, засмотревшись на щербатые колонны.
— О! Байкин вернулся! Сканворды принес? — вынырнув из подсобки-парикмахерской, подмигивает когда-то жгучий брюнет Рувим Шаулов. — Да не волнуйтесь, Эдик, сделаем вам модельный вид… Не зря я был лучшим мастером Ташкента!
Что? Вас смущает наличие парикмахерской внутри магазина? Так и скажите — автор, вы замечтались. И отвернитесь от мутного зеркала и постера нестареющего Челентано; не садитесь на потрескавшееся дерматиновое кресло, и за Эдиком не занимайте… Машинка, не жужжи.
Но штука в том, что в этом магазине есть все. И клетчатые баулы а-ля «челнок из 90-х», и деревянные чесалки для широкой, как скала Улуру*, спины, и сморщенные иранские финики, рижские шпроты и пыльные аборигенские шкатулки… В динамиках — привезенный Рувимом из Израиля в восьмидесятых альбом Офры Хазы. Молодой наивный голос обещает вечное счастье на земле обетованной, вот только, где эта земля и что такое счастье, до сих пор загадка…
Байкин со «вжиком» расстегивает сумку и достает «Аргументы и Факты», «Тещин Язык», «Зеркало литературы» и, конечно, «Эмигрантский дневник». Затем выкладывает аккуратной стопочкой на прилавок у кассы и собирается юркнуть в переулок, но не тут-то было…
Хозяин магазина, ни разу не спортсмен в тренировочном костюме, уже демонстративно кашлянул, а значит, объяснений не избежать…
— Ruvim, come over for a sec… — с тяжелым акцентом кричит Грэг в сторону подсобки. — This dude is back. And turn off this music. I don’t understand a word.*
Рувиму жалко Байкина, но делать нечего, хозяин есть хозяин, пусть и с тараканами в голове. Зачем-то прикидывается, что не понимает русского, когда вся Балаклава знает Гришку-коротышку…
Отложив ножницы, Рувим медленно подходит к Байкину и похлопав по плечу, говорит:
— Ты только не обижайся, но Грэг не любит русских газет. Не покупают их. Только место занимают. Раньше, лет десять назад, еще брали худо-бедно, а теперь некому читать… Все в интернете бесплатно выкладывают. И по-русски, и по-английски…
Байкин рассеянно улыбается, кивает, опускает глаза. Надо же, какой интересный орнамент на плитке! Безусловно, тут обедали аристократы…
— Что молчишь, Байкин? Расстроился?
— Ну так пусть и у вас бесплатно разбирают… Я только рад буду… И еще принесу. — В последнем номере «Зеркала Литературы» невероятная подборка лагерных рассказов Шаламова… Гриша, прочтете на одном дыхании… Не шпротами едиными, как говорится, — бормочет Байкин и заискивающе смотрит на Гришу.
Тот что-то прикидывает, звонко постукивая пальцами по прилавку, а потом, как обычно, махнет рукой и перейдет на русский:
— Шпроты покупают! А газеты нет. Когда ты уже это поймешь, Байкин? Бесплатно он раздаст… На какие шиши ты планируешь нас снабжать этой макулатурой? Рая твоя разрешит? Да щаз! Или, думаешь, я не вижу твоей засаленной телогрейки из секонд-хенда? Иди-ка лучше домой или в библиотеку… Там еще читают, такие же динозавры как ты!
Лицо Байкина заливается краской. Рувим хмурится, сжимает под мышками кулаки, пыхтит как раскаленный чайник…
Не выдерживает. Взрывается.
— Да что ты себе позволяешь, австралиец недоделанный?! Запомни, Гришка, сколько не строй из себя аборигена, подделку видно издалека… Прицепился к человеку, журналы ему мешают… А сам ты себе не мешаешь?
Гриша вскакивает с места и, хватая воздух, заявляет, что приехал в Австралию голым и босым и смог всего добиться сам, вычеркнув из памяти годы походов по ОВИРам и следующих за ними унизительных отказов, безработицы, взяток пограничникам, ожидания бумаг на въезд в Австралию в душной итальянской коммуналке, торговли никому не нужными советскими замками, прорву которых он завез по совету этого умника, дяди Лени, чтоб он… был здоров. Зато теперь он не Гришка-коротышка, а мистер Грэг, уважаемый бизнесмен, у которого связи с лучшими поставщиками Азии!
Рувим не перебивает. Эмиграция — больная тема. Каждый успел съесть свою бочку… А то и две. Америка, Канада, Германия, Австралия — формы разные, а содержание одно. Да и в Тель-Авиве не сахар, иначе откуда в Мельбурне столько израильтян?..
— И что, бизнесмен-джан*, ты всерьез думаешь, что китайскую рухлядь будут вечно скупать за первый сорт? Раскрой глаза, и так осталось полтора покупателя, все ударились в eBAY. А в Корее нет магазинов как таковых, всех обслуживают роботы! И тебя заменят, дай срок! — гремит Рувим, но уже через секунду начинает хохотать. — В будущем только парикмахеры и останутся! Зуб даю.
— Это еще почему? — пожевывает губу Гриша.
— Да потому, что мы творческие люди! Пойди объясни роботу, как подстричь Эдика под Челентано, — глубокомысленно подняв палец, подытоживает Рувим и садится на скрипучий табурет. — А теперь можешь меня увольнять. Не жалко.
— Еще чего. Ты мне деньги приносишь, — неожиданно спокойно хмыкнет Гриша и потянется за сигаретой. — Ладно, Байкин, так и быть, оставляй свои газетки. В последний раз. А за труды возьми авоську, это вещь в хозяйстве нужная, особенно в связи с тотальным дефицитом целлофановых пакетов. Рая оценит.
Вечереет. Озябший Байкин на остановке любуется теплым светом фонарей и отблеском хурмы в новенькой авоське.
________________________________________
* На Балаклаве — Балаклава — Русско-еврейский район Мельбурна
* С гликовскими бубликами — Бублики из знаменитой в Мельбурне пекарни «Glikcs», основанной Менделом Гликом
* Улуру — оранжево-коричневая скала овальной формы в Центральной Австралии
* Ruvim, come over for a sec… — с тяжелым акцентом кричит Грэг в сторону подсобки. — This dude is back. And turn off this music. I don’t understand a word. —Рувим, пойди-ка сюда. Этот дядька опять вернулся. И выключи эту музыку; я не понимаю ни слова. (англ.)
* Джан — дорогой (фарси)