Одиннадцать стихотворений Эвелины Шац к Иосифу Бродскому

АСQUA ALTA

Книга «Колокол тишины» — одиннадцать стихотворений Эвелины Шац (творческий псевдоним ЭШ) к Иосифу Бродскому — это долгий разговор одного поэта с другим. Разговор через время и пространство, сквозь мучительность смерти и прекрасность жизни, сквозь божественную силу музыки и высоту поэзии. Отчасти (но только отчасти) это и разговор с самим собой и с тем идеальным собеседником, с которым встречаешься, может быть, раз в жизни.

Шепот давнишних стихов
шелест обрывки отрывки
помню Иосифа рифмы
вот он мальчишка,
в горле застряла кость,
сноп боли морей…

В реальных биографиях поэтов эти встречи-разговоры могли быть самыми разными: важными, значительными, случайными, глубокими, тревожащими или поверхностными, но всегда — драгоценными. Время отсеивает шелуху. Остаётся только живое. Остаётся поэзия — та сгущённая речь, которая сверкает на солнце как пойманная диковинная рыба. Но если эта рыба-речь окажется в инородной среде, она превратится из небесно-голубой в бесцветно-серую, будто наполненную тоской чуждого ей бытия.

И подступали
к ступням пески
как та высокая вода
что бормотала беда! беда!
как траурная acqua alta
венецианских катафалков

Поэт — о котором болят стихи ЭШ — одинок и неприкаян, даже если внешне всё выглядит вполне благополучно. Но траурные гондолы уже плывут, причаливая к каменистому берегу San Michele. Медленное скольжение по венецийской речи Бродского, тихое и печальное скольжение в глубину поэтических вод русской и европейской культуры, — этим движением пронизаны стихи ЭШ. Вслушаемся в перечень (список) имен-кораблей поэтов, композиторов, звучащий в этой небольшой книге: Данте, Моцарт, Гёте, Павезе, Державин, Рембо, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Оден, Касарес, Рейн, Иличевский и, конечно же, Бродский. Мрачность времени рассеивается. Колокола тишины — эти вечные спутники углублённого созерцания — вызванивают (вызволяют) поэтическую речь из небытия.

…гондола вильнула под мост так лихо
что звуки рассыпавшись катились мимо
Гёте и Моцарта — они застыли, а мысли
плыли как рыбы — беззвучно — и было
скучно, и хотелось вина —
то самое белое, венецианское
почти как шампанское, и пузырьки
лопались мелкими каплями боли.

Если жизнь равна поэзии, тогда любое стихотворение — это запечатлённая память, взывающая к вечности музыка слов, властно набегающая тёмная волна речи.

Верлибр в русской поэтической традиции всё ещё будоражит своей чужеродной (экзотичной) свободой. Голос Эвелины Шац — поэта-билингва, пишущего как на русском, так и на итальянском, — устроен сложно: его поэтическое дыхание балансирует между рифмованным и свободным стихом. Предпочтение отдаётся vers libre, насыщенному звуковыми аллитерациями, анафорами, инверсиями. «Тело» некоторых стихотворений имеет свою особую графическую форму. Стихи «Колокола тишины» — как волна, пенящаяся, набегающая, перекатывающая тяжёлые голыши смыслов. Иногда глубинный гул стихов будто спрятан в тишину уснувшей раковины. Голос ЭШ совершенно не похож на голос поэзии Бродского. Эти стихи (ценные своей самобытностью) вслушиваются в речь другого поэта и подхватывают из речи другого (как внимательный и мудрый собеседник) то важное и существенное, что роднит всех поэтов во все времена.

…поэты шли, как кошки, тихо
задумчиво рождались из воды стихи…

Стихи ЭШ говорят о сложных вещах, обнажая их глубинную простоту, а в простых явлениях жизни нащупывают (проявляют) их божественную сложность.

мы сопричастны,
но часто часы
бьют разное время
на широтах души…

Голос стиха ЭШ близок к широкому и свободному объятию — приятию — мира. Может, поэтому поэзия ЭШ легко находит соавторов: композиторов, художников, для которых важна энергия сгущённых смыслов и живая стихия поэтического мышления.

Готовится к раритетной печати книга «Колокол тишины» — совместная работа поэта Эвелины Шац и художника Василия Власова, с которым Эвелину связывает не только человеческая дружба, но и творческая. В 2015 году вышла в свет их первая двуязычная (русско-итальянская) книга «Proemio» — автобиографические экзерсисы ЭШ, оформленные Власовым. В новой поэтической книге, как и в «Proemio», можно ощутить тонкое влияние текста на изображение, связанность вербальных и визуальных образов, в единстве которых раскрывается смысл творчества как первоосновы любви.

Татьяна Грауз

Марк Яковлев

Предисловие к подборке Эвелины Шац «Одиннадцать стихотворений к Иосифу Бродскому»

Предлагаемая читателю подборка стихов итальянско-русского поэта Эвелины Шац (ЭШ) писалась более 30 лет: с 1986 года по 2018 год. Стихи в подборке идут по датам, чтобы читатель мог сам проследить эволюцию автора.

Поэзия ЭШ — это река, бурно текущая между двух берегов: русского берега — Велимира Хлебникова и другого — итальянского берега, где поэт, в середине 60-х годов прошлого века, встретилась с языком Габриеле д’Аннунцио, которым ЭШ прониклась, но не подверглась его влиянию в творчестве. А вот Хлебников для ЭШ — гуру, и в русской поэзии он оказал на неё наибольшее влияние. Может быть поэтому у неё такие необычные стихи.

Через 6 лет жизни в Италии ЭШ написала своё первое в жизни стихотворение и на итальянском языке. А через 10 лет вышел первый сборник её стихов «Le facezie o dell‘ardore» («Забавы или о страсти»), за который она получила престижную литературную премию города Комо. А вот передачу по ТВ о награждении её ещё одной высокой поэтической премией Гвидо Гоццано за сборник «Atlante delle cerimonie» ЭШ «проспала». Почему? Стихи писала…

ЭШ познакомил с Иосифом Бродским (ИБ) известный фотограф Валерий Плотников. Дело было в Ленинграде весной 1972 года перед высылкой ИБ из «союза нерушимых республик свободных». ЭШ прилетела из Рима и вместе с Плотниковым пришла к Иосифу в гости, в знаменитые полторы комнаты. Они спустились по приступочке в пол-комнаты ИБ и проговорили там о стихах, о жизни, а в основном о смерти и вечности всю ночь, пока Плотников мирно дремал на приступочке, потому что мосты через Неву уже были разведены, идти было некуда и оставалось только дожидаться рассвета.

Более подробно о творчестве ЭШ читайте эссе «Корни и кроны», см. ссылку:

http://novymirjournal.ru/index.php/projects/preprints/589-kornyikrony

Эвелина Шац

Десять стихов к Иосифу Бродскому

На экваторе время

Стихи о рыбах, как рыбы,
встают поперёк горла
И.Бродский

мы сопричастны,
но часто часы
бьют разное время
на широтах души

на экваторе месяц опрокинут,
и время — ни вперёд, ни назад –
застряло в кораллах, где
тих атолловый лад

рыбы умирают, как люди
тихо шевелят губами
от тихого крика уши
шелестят красной болью коралла

от безмолвного боя
атолловых маятников слух
замирает каменным цветом
боли

Мальдивы, дека6рь, 1986 г.

 

Венецианская кантилена

Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,
Для меня значение светло
О. Мандельштам

 

Интерлюдия

луна над лагуной волком выла —
Сан-Джорджо хмуро замкнут как сейф —
Это было! это действительно было:
Бродский Одесса Венеция — здесь

долго гондола терзала тьму
смертью пыталась заглянуть в сейф,
но взгляд упрямо уходил во мглу,
и смерть удалялась поэтов сечь

гондола____сабля
_______коса ⸏ ⸏⸏⸏ ⸏⸏⸏ ⸏⸏ ⸏__ 

Поэты ушли как китайцы тихо,
гондола вильнула под мост так лихо
что звуки рассыпавшись катились мимо
Гёте и Моцарта − они застыли, а мысли
плыли как рыбы − беззвучно − и было
скучно, и хотелось вина −
то самое белое, венецианское

почти как шампанское, и пузырьки
лопались мелкими каплями боли.
То ли камелии, то ли борзые
мелькали в рассеянном свете террасы:
там пишут, там думают, там медленно время
и замечателен вид на канал −

он мозг пронзил двойственной силой идеи
и мир удвоил свои затеи,
встав за двуликую тень идеи.
На карнавале возникла Дева:

звала она в никуда, завернув тело
в чёрную эмаль гондолы и волны пену,
и пост наступил неожиданно голый
и плоть отступала и на площади стыла

и карнавалом её утопило,
и воды Венеции Деву покрыли,
а с нею и нас − покрывалом пыли
памяти

Венеция, 1989 г.

 

письмецо

Дорогой И.Б.,

Вам трудно писать, к Вам трудно обращаться: Вы
защищаетесь от успеха атипичного и от успеха
типичного: успеха собственной трагедии, которую
наше потребительское время превратило в некую
обязательную фольклорную реальность, трагедию-
экспонат в краеведческом музее павших империй

Blade Runner…

1999

 

Разговор с И.Б.

I.

Смерть придёт
и будут у неё твои глаза
писал когда-то Кандидо. Он умер.
И вижу я в мотиве смерти Иосифа
бессмертный стих Павезе. Поэт
ушёл, всегда усталый.
Пыль зажигала
свет его жизни,
и глаза пыли
он постигал как
гущу кофейную ведунья.
Плоть времени —
вот что есть сущность пыли

II.
Смерть придёт
и найдёт тело
но смерть
весьма неясная инстанция
как контуры Евразии.
Боль в Рождество недальновидна
и первозданна, и карты не прочесть
в эпоху распоротых изображений
и одно фото стоит могилы:
мраморная тишина, и даже плач
вариации с итальянского 1997

* * *
каменный гость из вечности
при жизни монументально скованный
ведь душа и вещанье поэта
в конце концов — одно и то же
строгое до изуверства слово дисциплина
цветаевского жида извечная отверженность
надрыв изгоя — трагическая норма бытия
одинота у Иосифа есть человек в квадрате
и пусть некстати я возвращаю святое право поэту
державный державинский медальный профиль статуи
нравственно значит просто талантливо в квадрате непонятности
в хроническом поэта кризисе любого цикла и любого статуса

Кострома, 1998

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,
В неслыханную простоту.
Борис Пастернак

И.Б.

ты — ворон рыжий
а я верблюд
мне не убийственна равнина
в ней — вечный жид
что жадно ищет
цвет неба синий
а жизни серые холмы — твои
как чёрно-белое кино, оно
вот уже пылью, как ты любил
пошло
и пыль уже не вещь
а пепел — из него
частицы ереси посыпались
когда поэзия твоя впадает
в вечности неслыханную простоту

Милан, 1999

 

СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГОЙ ПОЭТ

Я не люблю мужчин,
которые оставляют за собой
дымящий шлейф плачущих женщин
                              Уистен Хью Оден

я перестану плакать
я не оставлю плача шлейф дымящий
чтоб Одена любовь не раздражать
чтоб Иосиф мог спокойно спать
сном гения и мир спасать своим
неукоснительным — почти что бред —
отчаянным служением слову

Сицилия, 2002

 

АСQUA ALTA

Я стою на границе мира —
Петербурга вода и Венеции
упала завесой на время
Отстранение растянулось степью
в ней тонули дурные сны
в них мечты на куски драли волки

Свеча загоралась смыслом
свет в ночи — мысли маяк
отступают моря и толки
отражения мира — назад!
маски странные, связи обманные
души перспектива обратная

Уходила во вне гондола
скользила иглообразно
в зазеркалье моих желаний
катафалк церемоний последних
исполнял ритуальный танец
среди свай и морщин конца

И голос Иосифа картавил сваям
слов благодарности корзины вопреки
поэты шли, как кошки, тихо
задумчиво рождались из воды стихи
и время уходило быстрым шагом
не задумываясь.

И подступали
к ступням пески
как та высокая вода
что бормотала беда! беда!
как траурная acqua alta
венецианских катафалков

Милан, 2008

 

Колокол тишины

Я завтра уеду далеко-далеко
И.Б.

Стрелки без циферблата на колесе горы
Молча забили в облако как в колокол тишины
Тихо серели строчки на кладбище у воды

как Данта, заставили его покинуть дом
но унесла гондолу Венеции вода
одевшись в траур, она текла по венецийскому
пространству, что форму безвременья хранит
там пыль перетекает в немоту. Он знал: Пыль
по ту сторону и бытия, и странствия — Пыль

Но странно,
Он там воскрес на острове
как точка кочевая отправления
Он прав, скиталец-бард,
Он в прах спешит от наводнения

Из поэмы «Перекати поле» 2014

 

Я живу на холме

Мне всегда казалось, что ландшафт сущность,
обладающая если не речью, то мыслью
Александр Иличевский

1.

Я живу на холме
Он повис в тишине
А по склону слоняются луны
Окрест хороводят долы
И равнины — вовсе не смерть
Как сказал в поэме поэт
Пейзаж суть пропись поэзии
В нём стихают терзания и муки
Астрономия вкрапилась в текст
Пейзаж углубился в смысл
Загорелись тем смыслом поля
Высоту набирает луна

2.

я живу на холме
я как аист на крыше
тщусь изведать язык бытия
как Рембо, я вечность нашла
льётся горечь, а с ней Красота
ведь смерть настаёт непременно
когда-нибудь сгорит наш холм
или осядет оползнем болезным
и в сети далей застигнет нас
из вечности возникший пейзаж

Рим-Милан 2018