Когда-то довелось мне работать с человеком по фамилии Егоров. На тот момент находился он в сочном мужском возрасте «под сорок», уже второй раз женатый и, судя по всему, тем обстоятельством отнюдь не тяготившийся. Был он довольно маленького роста, но вряд ли кто-нибудь смог бы разглядеть в его поведении хоть намёк на неудобство от этого досадного для многих мужчин недостатка. Чуть кудрявые каштановые волосы он зачёсывал назад на манер лёгкой приподнятой шапочки и закреплял их лаком (почти незаметно, для женского глаза всё же уловимо), носил ботинки и туфли на невысоком каблуке (никаких плоскостопых кроссовок или мокасин) и держался почти по-военному прямо. Всё это, конечно, не превращало его в гиганта, но позволяло не фокусироваться на его низкорослости.
И вместе с тем, думаю, не был он неуязвим. Однажды я бестактно выпалила про одного известного человека, мол, отягощён он «комплексом Наполеона» — и тут же обмерла, увидев среди собеседников Егорова.
«А что это такое? Это что-то об успешной наступательной стратегии?» — живо отреагировал он.
Ну, съёрничал, конечно. И по какой-то давней привычке выбросил вперёд воображаемые боксёрские перчатки.
Случилось так, что он рассказал мне историю своей первой любви. Почему именно со мной он разоткровенничался? Да потому, что когда люди работают вместе по восемь часов в сутки, то в какой-то момент говорить уже становится решительно не о чем. И вот тогда, словно с самой дальней лежанки, разбуженная от дурной дремоты, выползает, сбросив многочисленные лоскутные одеяла, сшитые из последовавших за тем событий, эта подростково-неуклюжая, угловатая тема, именуемая «первая любовь».
***
Он влюбился в неё еще в пятом классе, а к десятому уже служил верным псом: встречал-провожал, таскал портфель, писал за неё контрольные, тихонько поскуливал от счастья, вспоминая лёгкий поцелуй у входной двери в её подъезд.
Лена Лепко. При одноклассниках, как и положено, он называл её Лена, а то и по фамилии даже, а наедине – Леноша. Придуманное немного необычное имя нравилось ему: онo очень подходило для такой гибкой девочки-ленточки, эластичной и шелковистой. Из таких, наверное, гимнастки-медалистки получаются или самые красивые на свете жёны. Волосы редкого цвета мокрой ржавчины на солнце, он так и сказал, про ржавчину, никакой привычной «меди». Ну были и веснушки, конечно, как у природно-рыжего человека, а вот цвета глаз не помнил (я спросила). Даже чуть огорчился, когда не вспомнил, но потом махнул рукой и сказал: «Да тоже наверняка ржавые».
В любой истории, как известно, никуда не деться от того, что случается однажды. Так вот, однажды (в остальном, кроме этого «однажды», это был ничем не примечательный день), при весьма банальных обстоятельствах и в исключительно убогих декорациях, а именно в школьной раздевалке, он ненароком подслушал разговор Леноши с одноклассницей:
— …он такой необычный, непохожий на других, такой… ну ты поняла, такой классный! Вот бы закадрить его!
— А как же Егоров?
— Егоров? А что Егоров? Да куда он денется!
Но, к её непомерному удивлению, Егоров делся. Обидные слова, невовремя услышанные, разрушили наивный, но искренний юношеский порыв быть нужным, провести с Леношей огромную, трепещущую от радости и щедрой любви жизнь. Он отдал ей портфель, зажал в кулаке противно ноющее от первого в жизни надреза сердце и ушёл жить дальше. Как-то иначе теперь жить, без неё.
Как будто сделав усилие, пояснил: «Она-то не знала в чём дело, всё пыталась подловить меня и разобраться, но я молчал, стал словно бы гранитным. Боялся, как узнает, что сидел я в раздевалке между грязными пальто и мешками со сменкой, так рассмеётся только и скажет, что я всё не так понял в антисанитарных условиях, гадости всякой нанюхавшись, ну или что-нибудь в этом духе. Она в школе острой на язык была, а потом то ли научилась следить за своими словами, то ли поглупела, уж не знаю».
***
Прошли годы. Егоров закончил институт с красным дипломом и был командирован за рубеж в качестве высококвалифицированного специалиста в области химической технологии органических веществ. Работал в лабораториях и на производстве, но командировка закончилась, и он вернулся в Москву.
Вот тут-то неожиданно пути его и Леноши пересеклись. То ли общие знакомые подсобили, то ли столкнулись нос к носу у входа в метро, неважно. «У всех так в жизни хоть раз случается, ведь так?» — спросил меня Егоров, впрочем, не требуя ответа. Из чего я заключила, что вряд ли это было совсем уж непреднамеренно, хотя…ведь такое действительно могло случиться.
Леноша за эти годы не стала ни хуже, ни лучше. Она просто стала другой: «Стоит передо мной обыкновенная рыжая женщина, ну, когда толком и не поймёшь, свои ли у неё волосы или крашеные, но на удивление стройная, не разбабевшая и, по-моему, ставшая даже чуть выше. Так что да, обыкновенная…почти». Егоров засмеялся несколько принуждённо, как бывает, когда знаешь, что надо засмеяться, но тебе не хочется, а ты в угоду какой-то условности смеёшься и понимаешь, что сам себе не веришь. Или это только я ему в тот момент не поверила?
И вот после той встречи и почти ничего не сулящего обмена телефонами, Егоров, обмозговав и отточив все детали плана, всё же позвонил и позвал её в самое магическое место в Москве, сравниться с которым не мог ни один ресторан, ни один дискоклуб. Он пригласил её отовариться в магазине «Берёзка», куда был открыт доступ, как известно, только хранителям волшебных входных билетов — валютных чеков. То есть пригласил её в мир избранных. А в те времена – об этом стоит оговориться – глагол-действие, глагол-фейерверк, глагол-взрыв «отовариваться» являлся самым востребованным, поскольку «покупать», «приобретать», даже «сметать с прилавка» – это всё какая-то невыразительная мелочь в сравнении со всесильным «отовариваться». Так что неудивительно, что Егоров предложил именно «отоварить чеки». Заметим, заработанные им чеки где-то там, за пределами Леношиного бытия, которая к тому времени закончила институт лёгкой промышленности и работала технологом на фабрике по пошиву рабочей одежды. Кажется, так называлась её специальность, но Егорову это было не очень интересно. Зато он прекрасно услышал, что за границей Леноша была только один раз, в Югославии, по путёвке от профсоюза, поощрённая за какие-то там производственные успехи. Причём ей крупно повезло, потому что для того, чтобы выехать в «полукапиталистическую» страну, для начала нужно было съездить в надёжно-социалистическую, и зарекомендовать себя в поездке с образцовой стороны, доказав несокрушимость своего мировоззрения.
Но Леноше невероятно, головокружительно повезло: в профком по ошибке дали путёвки в Югославию вместо Болгарии, и уже некогда было выбирать новых кандитатов. Короче говоря, туристический пасьянс неожиданно сошёлся на технологе Елене Лепко. Да, вроде такая у неё была профессия.
«И что же тебе там первым делом бросилось в глаза?» — спросил Егоров, который очень хорошо себе представлял, что такое приехать за рубеж первый раз в жизни и в недетском возрасте.
И Леноша рассказала, что когда вышла в Белграде из поезда на платформу — а дело было в разгаре лета — так у неё даже глаза заслезились от красоты: вокруг ходили мужчины, женщины и их дети в ярких, всяких разных расцветок футболках.
Ей показалось, что смотрит она на толпу сквозь радужный мыльный пузырь, пущенный где-то в космосе, раздувшийся, висящий в неподвижном бескислородном воздухе и оттого так долго не лопающийся и нарядно переливающийся неправдоподобно-сочными красками.
Она накупила себе, родственникам и друзьям футболок. Самых-самых ярких. Вот только Егорову не купила (тут Леноша немного смутилась) – она ведь не знала, что они снова встретятся.
В этом самом месте её рассказа он спокойно, вроде как к слову, и предложил воспользоваться его чеками.
***
Она была рада до пляшущих, безумных чёртиков:
— А можно мне эту кофточку с люрексом?
— Можно.
— А духи французские «Мажи нуар»?
— Конечно.
— А сапоги, сапоги финские на манке? (глаза испуганно распахиваются, губы же, напротив, тревожно сжимаются: а вдруг это уже перебор?)
— Бери, конечно, только примерь вначале, чтобы с размером не ошибиться. Да ты не спеши, до закрытия ещё уйма времени.
И вот выходят они, можно с уверенностью сказать, из райского сада в слегка морозную кашицу серой московской улицы. Она – вся разрумянившаяся от примерок и восторгов, погружения в кладовую заграничных товаров и ощущения собственной сиюминутной причастности к миру красоты и достатка, как будто впервые в жизни откусив от сдобной булки с маслом после опостылевшей постной каши.
А что же Егоров? Он преспокойно протягивает ей огромные пакеты «Beryozka» и совершенно отстранённо, как будто и вовсе не было той радостной, почти супружеской суеты говорит:
— Ну пока.
— Как пока? Подожди, мы же даже не поговорили, ну неудобно как-то. Не уходи!
И всё же он повернулся и ушёл. Он готов был таскать её портфель и сумки до скончания века, но только пока был ведóм, как картонный плясун на верёвочке, сердечной привязанностью и доверием. И пожалуй, по большей части именно доверием. А потом сплетённая из легкоранимого доверия ниточка лопнула, и картонная фигурка упорхнула за тридевять земель.
А она волочила «берёзкины» мешки, и эйфория от только что бушевавшей материальной радости постепенно рассеивалась в накатившей тревожной мысли о каком-то досадном, даже дурацком промахе: «А где же Егоров? А зачем же он сбежал от меня? И ведь тогда бросил, и вот сейчас…». Несчастная брошенка.
И беспомощно повисли её руки плетьми, и соскользнули покупки бесформенной грудой прямо в кашу, вымешанную ногами, обутыми в те самые сапоги «на манке». Сотни, тысячи сапог… а Егоров был такой один и вот, надо же, оставил её, горемычную, во всей этой пакостной грязи…
***
— А со своей женой ты когда познакомился? — спросила я и, набравшись духу, уточнила: ну, с первой, которая…
— Со Светой? — перебил меня Егоров, как будто именно этого вопроса и ждал. — Так это же Леношина подруга и была, с ней-то она тогда в раздевалке и трепалась.
Я даже вздрогнула от неожиданости: по мне так ничто не предвещало такого поворота в этой истории.
— Светка ведь в тот же институт поступила, что и я, так что мы с ней все пять лет общались. Ну и она-то мне про Лепко и докладывала, так что знал я во всех подробностях о её поклонниках. Да только не складывалось у неё ни с кем по-настоящему: всё каких-то красавцев и альфонсов выбирала, а они, понятно, искали и покрасивее, и побогаче, чем она. Не пошёл ей впрок, видать, тот случай, который, ну…мой случай.
Егоров сосредоточенно помолчал, бесцельно дёргая за провод компьютерной мыши, пока та не мигнула голубым глазом на чёрной глянцевой спине: дескать, продолжай, не тормози. Он и продолжил:
— А Светка, так получилось, всё время рядом была. А когда пришло время в загранкомандировку собираться и нужно было срочно жениться, чтоб лишних препятствий не возникло, тут я ей предложение и сделал, и она не отказалась. Сказала, надёжней не найти, а я, дурак, и поверил. Знала, чем меня взять: вот она-то точно кое-что вынесла из той «раздевальной» истории.
Тут Егоров снова помолчал и ещё раз помучил ни в чём не повинную мышь.
— За границей жизнь не заладилась, она ревнивая была, да и к тому же Леношей все время попрекала: «Ты её всегда любил, а я подошла по статье в анкете, ведь так?». Всё маниакально требовала от меня каких-то деталей, рыдала много и регулярно, а чуть успокоившись, придумывала рифмованные глупости типа: «Света — наивная анкета», «Света — привет Леноше с того света», ну и всё в таком духе. Натрепав мне нервы, внезапно начинала каяться, говорила, демоны её терзают. Демоны-не демоны, но потом всё снова повторялось. В итоге так достала меня своими безумными выходками, что я настоял на разводе. Хорошо, что хоть детей не завели, какая бы у них наследственность была? У неё, кстати, потом какую-то лютую биполярную депрессию обнаружили или даже психоз, так что я ещё легко отделался.
***
К тому времени рабочий день подошёл к концу, и разговор сам собой закончился. К этой истории мы больше не вернулись, но я часто вспоминала тех двух беспечных «брошенок», по которым так ловко и гладко, утрамбовывая случайные топорщащиеся травинки в послушную землю, прошёлся настойчивый каток, рулевым которого был славный парень Егоров, обладатель чудо-чеков и ладно скроенной психики.
А может, мне так не по-хорошему представилось рассказанное лишь потому, что я неплохо знала третью, так сказать, ныне действующую жену Егорова? Она была дочерью главного акционера нашей компании, мнение и деньги которого решали всё. Казалось, Егоров был доволен своим браком. Во всяком случае, всегда в нужный момент сообщал об этой детали своей биографии партнёрам, после чего они начинали старательно советоваться с ним перед принятием решения. А он ведь всегда хорошие советы давал – смекалистый был в бизнесе, так что польза от того была очевидная обеим сторонам, с этим не поспоришь.
…Наталья, единственная наследница чрезвычайно влиятельного человека. Ухоженная молодая женщина с беспокойным взглядом, неизменно выпивающая на корпоративных вечеринках чуть больше положенного. Нет, она не напивалась и, пожалуй что, не была алкоголичкой в принятом смысле. Просто последняя порция алкоголя всегда была лишней – есть такой тип растревоженных женщин.
Егоров терпеливо брал её под руку и вёл до автомобиля с совершенно нейтральным лицом, как будто и не замечая её походки лёгким зигзагом и чуть поплывшей косметики на лице. Равно как не обращая внимания на слегка расхрабрившихся вне офисной обстановки сослуживцев, в очередной раз обсуждающих их преждевременный уход.
Надо ли говорить, что она была на голову выше его даже и без каблуков?