Воскресенье – день веселья…
.. шутки слышатся кругом! С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днём!
Аня открыла глаза, песня смолкла, значит ей прислышалось. И была она не у себя дома на Пушкинской, где по утрам в воскресенье неслась эта песенка из старого радио в коридоре. Проснулась она в социальном жилье в Германии, в так называемом «сеньорен-хаусе» — «доме для пожилых»!
Сегодня тоже было воскресенье – здесь это самый странный день во всей неделе. Отдыхали все: увеселительные заведения, кафе и бары, спортплощадки и спортзалы, все культурные заведения, как музеи, так и библиотеки. Для миллионов граждан этот день был днём не только воскресной скуки, но и воскресной тоски. И прожить его было сложно всем, включая и молодёжь!
Ей пришлось встать, не будешь ведь лежать весь день, к тому же через час-полтора придёт медсестра, сделать укол.
Она заставила себя застелить постель, с этого обычно начиналась ежедневная борьба с собой.
После первого закапывания глазных капель вколола себе инсулин. За ним следовали другие глазые капли и первая, положенная до завтрака таблетка.
Поела привычную порцию овсяных хлопьев, залитых кипятком. Запила растворимым кофе без кофеина, полюбившимся в клинике, во время третьей операции почти восемнадцать лет назад. Таблетки стевии, рекомендованые врачами как сахарозаменитель, кончились, но у неё был горький шоколад со стевией.
Про себя подумала, усмехаясь, что вот этот эрзац-кофе с эрзац-шоколадом и есть иллюстрация нынешней эрзац-жизни.
Пришла медсестра сделала внутримышечный укол в ягодицу. Раньше, пока была мышца бедра, Аня делала укол сама. Но уже несколько лет, как эта мышца атрофировалась, возможно, из-за малоподвижного образа жизни.
После завтрака были приняты последние утренние таблетки и капсулы, последние утренние глазные капли закапаны. А часы показывали только половину одиннадцатого утра.
Когда-то, в юности, да и позже ей всегда не хватало времени, катастрофически! Как шутливо-мечтательно когда-то говорили о том, как мало времени в сутках, всего только двадцать четыре часа! Зато сейчас, её в семьдесят лет, времени было валом, а девать его, особенно в воскресенье, было некуда! Его и в обычные дни нынче было немало, но в выходной, особенно тяжко приходилось.
Если в будни были походы к врачам, ей было обычно к четырём-пяти врачам-специалистам, а подчас и больше! (Здешние знакомые говорили Ане, что она могла бы по количеству болезней претендовать на призовое место в книге рекордов Гинесса! Сначала эта «шутка» казалась ей оскорбительной, но потом она привыкла к ней как и к своим многочисленным хворям!)
Еще в будни были выставки художников, фотографов, различные культурные мероприятия, шопинг, в конце концов… Всё было открыто и посещаемо в будни, прекрасные будни!
Но и в обычные дни оставалось много времени для невесёлых раздумий, о прежней жизни, бывшей на родине и здешней, на чужбине… О судьбе собственной, почти ни в чём не сложившейся, о судьбах сверстников, многих из которых уже давно не было в живых. А те немногие, что остались на родине, вели безрадостное существование, подчиняясь ритму сельскохозяйственных работ у себя на дачах, на участках, выделенных в 90-х шести сотках земли…
Ещё в начале Перестройки, интуитивно почуяв какой-то почти подземный (по ощущению) грядущий кошмар, Аня сбежала, покинув родину и поселилась в Германии. Она была опытной медсестрой, да ещё и хорошо знала немецкий. Её дед по матери, русский немец, разговаривал с дочкой, а чуть позже и с внучкой на родном языке. Конечно, только дома и в отсутствии чужих.
Ко времени Аниного бегства у неё уже не оставалось родных, а приятелей и знакомых все последующие годы она поддерживала, снабжая вещами, продуктами, часто деньгами. Они, поначалу осуждавшие её бегство, постепенно смирились и даже упрёки исчезли. Потому что оказалась она им всем благодетельницей!
После того, как двадцать лет назад её впервые прооперировали, в онкологической клинике, она успокоилась, что долго не протянет, и избавит себя от мира, а мир от себя. Как написал в фейсбуке её френд перед своей кончиной: «Да здравствует мир без меня!» — и умер. А она всё жила и жила, и дожила до семидесяти лет, библейского числа конечного возраста человеку. За что так долго? Ведь немыслимо трудно было прожить день, а подчас и ночь…
А приходилось ежедневно жить, хоть по ночам таблетка снотворного помогала забыться в непомнимом сне.
Аня старалась заполнять день виртуальным просмотром экспозиций самых знаменитых музеев мира, разные дни недели были посвящены разным темам: одни сюрреалистам, другие передвижникам, третьи отдельным художникам – гигантам Ренессанса, Северного Возрождения, средневековой религиозной живописи… Оказалась она в конце жизни любознательна невероятно, её интересовало если не всё, то очень многое… Это в «хорошие дни», когда её не слишком мучили боли. Врачи удивлялись терпению Анны! Она только улыбалась этому, и то не явно, в душе. Если б они только знали, чего ей в жизни не пришлось перетерпеть! Чем-чем, а терпением Господь её щедро одарил! Вот и привыкла она радоваться, как называла это не вслух, а про себя – «малой радостью»!
Вот и сегодня в дождливое воскресенье она слушала через компьютер любимые звуки Шнитке, Шостаковича, Шопена…
И время своей нудностью медлительного течения не терзало её. Музыка растворяла ненужные и слова, и мысли, и всё то, что ежедневно и ежечасно терзало Анину душу. И ей уже не думалось, для чего маяться на этом свете ненужному больному человеку.
Часам к шести вечера, когда необходимо было начинать вечерний ритуал сохранения ненужной жизни, дождь перестал. Аня подошла к окну, чтоб распахнуть его настежь. И замерла в детском восторге!
Прямо от земли, достигая небес с т о я л а двойная радуга, красоты и величия необыкновенной!
— Непонятен нам, людям, Божий промысел! Но жить стоит…
И калечная пожилая женщина с несложившейся женской, да и не только, судьбой, заплакала легко, растапливая душевную тяжесть, копившуюся десятилетиями…
Нежарким летним днём
Сидел, пригорюнясь, старый человек на балконе.
«Скушно и тошно, тошно и скушно!» — не облечённое в эти слова чувство билось в нём.
Сотый год шёл ему. Но никак не мог он свыкнуться с этим своим состоянием ничегонеделанья. Ведь он трудился всю свою жизнь, кроме тех четырёх лет войны, когда был на фронте связистом,
Жена его умерла, когда им, ровесникам, исполнилось по семьдесят пять. Больше он не женился, а жил с семьёй дочери, продолжая работать.
Старику было восемьдесят семь, когда умер дочкин муж, Уж как тогда сокрушался он, пусть и зять был уже немолодым, но уж не стариком же, как он сам! Это ему надобно было умереть, а он всё живёт и живёт…
Внучки вышли замуж в Москву и время от времени наезжали, уже с правнуками! Дочь вышла на пенсию, а он всё жил и жил.
А потом наступили девяностые, и надо было выкручиваться, чтоб как-то по-людски жить. Дочь репетиторствовала, математиком сильным была. Её приработок от уроков был больше суммы двух пенсий. А он, Николай Александрович, тоже вносил лепту, сдавая утиль и цветные металлы, стеклотару, да собирая всё, на что спрос был. Так они ещё помогали, как могли, своим «москвичкам»!
Да вот беда, после нескольких переломов со смещением и без, дочь запретила ему самостоятельно выходить из дому, а только вместе с нею по вечерам. Парк, к счастью, был неподалёку.
Сидя на балконе, упираясь подбородком о рукоять палки, Николай Александрович смотрел на людей, идущих по улице. В основном это были молодые люди с детьми, либо средних лет, спешащие по своим делам.
И в парке, на центральной аллее он отмечал такую же картину.
— Наверное, пожилые да старые все по домам сидят! – предположил как-то Николай Александрович. Дочь поддакнула ему, думая о высокой смертности среди людей пожилого возраста.
Уйдя с балкона, старик протёр кухонным полотенцем глубокие тарелки, в которые нынче наливали и первое блюдо и перекладывали из кастрюль и сковородок второе, вроде «фальшивого» без мяса плова либо котлет с минимальным количеством мяса в них. Он благодарил Бога и за это!
В ожидании дочери, ушедшей на близлежащий рынок, начал чистить картошку, довольный хоть малой возможностью быть полезным!
Зазвонил телефон, Николай Александрович снял трубку.
— Это аптека? – спросил девичий голосок.
— Нет, вы ошиблись номером, — ответил он.
Он продолжал чистить, дочь собиралась стряпать картофельные котлеты, а сам думал, что этот их номер телефона не изменялся с шестидесятых годов, как и номер пятьдесят первой аптеки. Разница в номерах была в одной, к тому же рядом стоящей цифре, потому люди, звонившие в аптеку, уже больше сорока лет попадали, ошибаясь, к ним. А ведь теперь, когда не стало не только его ровесников, но и людей, намного младше его, то и функция телефона – связующая, для него как бы отмерла. Звонили либо дочери, либо, ошибаясь, в аптеку.
Иногда, перед праздниками открывал он пухлую, с сотнями номеров, записную свою книжку, и листал её, в поисках абонентов, что были ещё живы. Но в последний раз открыв её, и не обнаружив н и к о г о в живых, понял, что звонить больше некому. Он решил было выкинуть её в мусор, но, поразмыслив, решил сохранить как реликвию, как память о былом, о людях, что были в его жизни.
Равнодушно отметив, что начистил картошки даже больше чем нужно, он вдруг замер, потрясённый пришедшей в голову мыслью!
«Отчего же это я отвечаю людям с таким безразличием? Дескать, не туда они попали? И это вместо того, чтобы сразу дать им правильный номер телефона аптеки?! Ведь они и без того огорченны болезнью, навалившейся на них или на их близких…
А ведь я могу стать полезным десяткам людей?! – окрылённо думал он.
Будто вослед его мыслям зазвонил телефон, и на этот раз мужчина, слышно было по голосу, что пожилой, а может и старый как и он, спрашивал аптеку. И Николай Александрович в ответ сказал не своё привычное: «Ошиблись», а продиктовал номер аптеки. И тот, голос на другом конце искренне, а не из вежливости поблагодарил его!
Когда дочь, гружённая провизией, пришла с рынка, то не узнала своего отца, своего «столетника»! Он словно выпрямился во весь свой немалый рост и глаза его с выцветшей от времени радужкой, с и я л и !
— Папа! Ты не узнаваем?! Что произошло в моё отсутствие?!
-Дорогая моя! Я снова востребован! Вновь необходим! Я людям даю правильный номер телефона пятьдесят первой аптеки! – счастливо сообщил старик.
Только поздней ночью, проглотив таблетку снотворного, перед самым погружением в топкую трясину сна, Николая Александровича вдруг посетила ужасающая мысль: «А вдруг аптеке сменят номер телефона?!» Но, не успев как следует додумать чем это грозило ему, потерял себя в ночи…