Прекрасная Звезда, или Тридцать лет любви

Глава 1. Начало

«Не ныть. Ничего не происходит такого, чтобы ныть, — уговаривала я себя. — Все так живут, всем монотонно и трудно… Всем!» Тихий, но противный внутренний голос возражал — да ничего подобного! Не всем.
Два-три раза в неделю я чувствовала себя несчастной, вечерний институт подпортил жизнь… Устала. Слишком много ненужного. Если бы выбросить на свалку всё это ненужное, то жить можно. Например, три часа в институте — с семи до десяти вечера — смогли бы ужаться до полутора, и тогда бы я могла возвращаться раньше. Ведь реально можно ужать! Оставить только предметы по специальности… На вечернем-то! Ан, нет. Научный коммунизм, история партии, политэкономия… и прочее.
И если бы мой муж Игорь, к примеру, пока меня нет дома не разводил стряпню в виде хачапури и безе, я могла бы рано ложиться спать и хоть иногда высыпаться… Хобби у него такое, безе разные… Отскребать кухню и десяток мисок с кастрюлями после его экспериментов было моей почётной обязанностью — не мужское это дело, плиту с плошками-поварёшками мыть… Хачапури всегда удавался, но я мечтала о варёных яйцах.
Не ныть. Сейчас доберусь домой сквозь пургу, чуть-чуть осталось… и рухну. Не буду ничего мыть. Завтра после работы курсовик писать начну, поэтому нужно отдохнуть.

— Ленусь! — крикнул мой муж из комнаты. — Тебе какой-то серьёзный дяденька звонил несколько раз, по имени-отчеству тебя хотел. Представился, но я забыл. Я голубцы сделал. Положишь сама? И мне тоже. А то фильм интересный, самая развязка, не оторваться…
Значит, будем есть голубцы. В двенадцатом часу ночи. Нельзя никого обижать.
— И что дяденька сказал? Перезвонит ещё?
Дяденька какой-то, да ещё по имени-отчеству… По кухне Мамай прошёл. Когда уже он устанет, Мамай этот неутомимый?! Придётся мыть, куда денешься… Голубцы. Политэкономия. Чтоб вас.

— Здравствуйте, извините за поздний звонок, но ваш муж разрешил. Не разбудил вас? — Вот и дяденька. Голос приятный, спокойный.
— Не разбудили, и в помине нет. Раньше часа не ложусь.
— Меня зовут Сергей Волков, мы заочно знакомы. Вы должны были обо мне слышать.
Я на секунду напряглась — что-то знакомое… Ааа! Конечно, слышала! Муж моей приятельницы. Моряк.
— Да-да! Что-то случилось, Сергей?
— У меня к вам разговор. Мне жена сказала, что вы яхтсменка. И английский у вас неплохой. Это так?
— Это не совсем так. Я с друзьями выхожу в залив иногда, за два сезона кое-чему научилась, но до яхтсменки мне не допрыгнуть при всём желании, — засмеялась я. — С английским ситуация лучше.
— Ясно. Лена, а какие у вас планы на лето?
— Вот что. Вы уж простите, но давайте конструктивно, а то я с ног падаю…
— Если конструктивно, то я хочу позвать вас в плавание. Через Атлантику. Ленинград — Нью-Йорк. Минимум на полтора месяца. В интернациональной команде, советско-американской. Американские активисты движения за мир и экологию придумали, а наш комитет поддержал. Условие — пополам наших и американцев, пополам мужчин и женщин. На голландской шхуне 1931 года постройки. Расходы с нашей стороны оплачивает комитет. Или спонсор.
— Подождите, Сергей, вы меня разыгрываете?! Какая Атлантика, какой комитет, о господи… Сюр какой-то. Во-первых, я работаю… Да хоть бы и не работала! Я ж чайник!
— Там будет много чайников, Лена. Всё серьёзно. Мне вас порекомендовали как бесконфликтного и весёлого человека, что и требуется. Комитет по защите мира похлопочет, чтоб вас отпустили на работе, здесь проблем не будет, обещаю. Если у вас нет важных планов на лето…
— Да есть планы! Свёкор участок купил, мы собирались корчевать… И вообще… в голове не укладывается.
— Лена, чтоб уложилось, я вам даю двадцать четыре часа, не больше. Послезавтра утром я должен предоставить список участников. Мне можно звонить в любое время дня и ночи, я отвечу на любые вопросы, которые возникнут. Не отказывайтесь сразу, поговорите с друзьями-яхтсменами. Они вам вправят мозги, надеюсь. За сим откланиваюсь.

Я домыла всё грязное и села с сигаретой на кухне. Внутри, в районе солнечного сплетения, проснулся чёрт в виде голландской шхуны тридцать первого года рождения. «Первый час ночи, нужно спать, — сказала я чёрту, — убирайся давай. Завтра мне на работу, потом курсовик».
«Какое „спать“?! Какой курсовик?!» — удивился чёрт.
— Ты что не ложишься-то? — спросил сонный Игорь. — Что завтра приготовить?
— Яичницу. Если бы тебя позвали через Атлантику, ты бы пошёл?
— Конечно, пошёл бы… через Атлантику… А почему вдруг яичницу-то?!
— Иди спать. Поздно уже.

Мираж шхуны проявлялся то на кухонном кафеле, то на оконном тёмном стекле.
Вечерний институт и купленный участок затуманились и поблекли — полная чепуха. Придумала себе проблемы. Курсовые писать по ночам да корни корчевать, ага…
Интересно, я боюсь океана? Совершенно не боюсь. Я смелая.
Пусть корчуют без меня. И посуду пусть моют без меня.
Английский подтяну, я с ним с детства дружу.
Справочник яхтсмена нужно у Оскара Юльевича одолжить. До лета успею выучить всё до сих пор невыученное.

— Сергей, это снова я. Вы разрешили звонить в любое время…
— Вот и молодец. Я почему-то не сомневался. Вам понадобилось тридцать две минуты для принятия решения… просто молодец! Не передумаете?
— Не передумаю, — я потрогала сама себя, не сплю ли…
— Уффф… Диктуй мне свои данные. Ничего что я на «ты»? Тебе сколько лет? Что с английским языком?
В два часа ночи я разбудила мужа и сообщила, прочитав собственные нервные каракули в блокноте, что принята матросом на двухмачтовую гафельную голландскую шхуну по имени «Te Vega» водоизмещением четыреста тридцать две тонны… это пока не важно… для участия в первом совместном советско-американском трансатлантическом переходе летом 1989 года. То есть через шесть месяцев. Te Vega переводится как Прекрасная Звезда. Вот так, Игорь. Вот так. Вопросы есть?
— Ерунда какая-то, — зевнул Игорь. — Вопросов нет.

За пару лет до Атлантики одна моя приятельница-яхтсменка пригласила нас с Игорем «покататься», она матросила на малюсенькой лодочке класса пятёрка с половиной, — лодочку звали «Озорница», не правда ли, чудесное имя? Капитаном был такой же маленький, как его лодочка, смешной, добрый и очень интеллигентный человек по имени Оскар Юльевич.
Оскар Юльевич сразу полюбил меня, и двух минут не прошло. А вот Игорь его здорово испугал своими габаритными размерами — я это увидела, хоть Оскар и пытался скрыть свой ужас. Игорь занял пол-лодки, и ему долго искали место, чтоб он никому не мешал.
— А вот ты сядь сюда и повернись в профиль, — помню, сказал мне Оскар. — Юдифь. Я тебя освобождаю от работы. Просто сиди в профиль.
— Кто бы против был, — засмеялась я. — Из меня работник ещё тот, я вам наработаю… не дай бог. Буду сидеть, как приказали. В профиль.

Высидеть в безделье получилось недолго, стало интересно — как оно тут всё устроено? Кроме того, это вообще не в моей природе, чтоб меня катали, а я сидела в профиль. Оскар с упоением отвечал на наши с Игорем вопросы, а моя приятельница делала круглые глаза — так он всё путал и перевирал! — но ни разу его не перебила, просто потихоньку жестами показывала: не так всё, мол. Не совсем так.
Через несколько лет я узнала, что Оскар сдавал на капитана раз десять, и что корки капитанские он получил, покорив комиссию своей настойчивостью, романтичностью и преданностью своей мечте. Оскар был инвалидом детства — он не вырос, и одна нога была высохшей, и он плохо ходил. Команда делала вид, что не замечает эту его ногу, и он в благодарность рассказывал истории из приморского своего детства и матросской юности — как бегал купаться, как нырял со скалы, как на реи забирался… Моя приятельница привычно улыбалась и делала круглые глаза — какие реи?! — когда он не видел, конечно… Его любимым писателем был Александр Грин.

«Озорница» ходила гулять недалеко — на форты, или в Зеленогорск, — но мне и этого хватало. Однажды, в довольно свежую погоду с крутой волной, Оскар разрешил мне порулить, чего раньше при сильном ветре не позволял. «При одном условии, — сказал. — „Поедем, красотка, кататься“ — знаешь песню?» — Он очень любил петь.
Я сидела на подветренной стороне, и он просто отдал мне румпель, не поменявшись со мной местами, не пересаживая меня на наветренный борт. Я успела спеть первые слова про то, как окрасился месяц багрянцем, и с лодкой что-то случилось, и меня резко откинуло назад.
«Увались!» — тонким голосом крикнул Оскар, и я, к тому времени хорошо выучив, что такое увалиться от ветра, дёрнула румпель от себя, как он и хотел. «В смысле — приведись!» — снова закричал он, но было поздно. Большая, перпендикулярная борту волна накрыла меня, и я вместе с волной, не выпуская из рук румпеля, кувырком через голову полетела за борт вверх ногами. Он иногда путал «увались» и «приведись», как мне потом объяснили. И лево с право.
Вынырнув, я увидела, как быстро они уходят. Почему они так быстро уходят?! В руке у меня был намертво зажат румпель. У них нет управления, поняла я. Вот же он, румпель…
Волна, хоть и высокая, шла плавно, не била и не бурлила.
Может, у меня есть шанс?.. Даже если они без управления и не вернутся за мной, шанс есть… Берег виден, и вода тёплая, и плавать я умею… За остальных и за лодку я не волновалась почему-то… — не «почему-то», а по незнанию, по неопытности…
Целую минуту я спасала, зажав пальцами ног, свои новые спортивные тапки на белой подошве — я с таким трудом нашла такие нужные для яхты тапки!.. — но когда они, наконец, с меня слетели, почувствовала облегчение и сосредоточилась. «Озорница», не оглядываясь, шла вперёд. Я болталась на волнах с румпелем в руке. Что делать-то? Плыть к берегу, что ли? Нет, поплыву за ними немного. Успею ещё к берегу…
Лодка внезапно изменила курс — всё! у них есть управление! всё… — и я так же внезапно успокоилась. Даже странно, какою я стала спокойной и сильной.

Взять меня сразу не получилось — им было никак не подойти ко мне правильно, промахивались, — непростое это дело обломком румпеля лодкой управлять… Когда промахнулись во второй раз, бросили в мою сторону круг и все спасжилеты. Я не сразу заметила оранжевые пятна на воде, не видела, как они бросали их, спасжилеты эти, — волна не давала возможности следить за всем внимательно.
Когда же они, наконец, бледные и тихие, втаскивали меня, уставшую, тяжёлую, за руку и за ногу на борт, я даже шутила и успокаивала их…
«Не думаю, что мы должны об этом рассказывать в клубе, — грустно сказал Оскар Юльевич, когда мы пришвартовались и выпили водки. — Не поймут».

Забегая вперёд, расскажу, как Оскар пришёл к нам в гости через год после Атлантики — я тогда уже ушла от мужа и объединилась жизнью с Вовой, и мы жили в съёмной комнате в коммуналке. Оскар, хоть мы и не стали с ним запросто близки, а с Вовой он вообще не был знаком, пришёл слушать про океан. Про Океан. Я старалась рассказывать так, чтобы ему было радостно слушать — с упоением, привирая, усиливая… Вова, свидетель всего происходящего в океане, помню, подскакивал на стуле — да что ж ты врёшь-то?! На какой это айсберг ты залезала?! Оскар не обращал внимания — рассказывай, Юдифь, не отвлекайся. И глаза его горели.
А обломок румпеля до сих пор хранится у меня на антресолях.

Глава 2. Встреча

Прошла полная неделя после разговора с Сергеем Волковым, а ничего больше не происходило, будто и не было этого разговора.
— Я ж говорю, это шутка была, — Игоря веселило, как я молча сижу у телефона допоздна. — Ты сама подумай, где Атлантика, где ты… И хорошо, а то бы смыло тебя за борт этой Атлантикой. Иди лучше поешь. Полная чушь, Атлантика эта твоя… — Неожиданно. Мы жили с ним уже восемь лет, и мне казалось, что он уважает мои решения.
— Думаешь, всё-таки шутка? Знаешь, Игорь, какая странность… Я только сейчас поняла. Мне стало легко жить. Во всяком случае, легче. И на работе не устаю, и курсовик написала, не заметив. И на лекциях не засыпаю. А ведь мне лишь пообещали, что возьмут. Что же будет, если и правда возьмут? Думаешь, шутка? Я не хочу, чтоб это была шутка.
— Ну, значит, так тому и быть. У тебя же всё получается, чего ты хочешь. Каждому своё. Кому пни корчевать, кому воздухом морским дышать.

Съязвил. Интересно, подумала я, как он себе представляет женщину, выкорчёвывающую пни. Наверное, легко представляет. Имеет право. Это ведь я хотела маленький домик в лесу, это я завела и раскрутила богатого свёкра на этот участок. И корчевать, стало быть, должна сама.
Все решения в нашей жизни принимала я, но мне это казалось правильным и нормальным — пример отношений моей мамы и свекрови со своими мужьями это подтверждал: всё зависит от женщины. Игорь тоже верил, что всё зависит от женщины — такая вот удобная аксиома. В нашем случае эта аксиома означала, что если женщина принимает решение, то она же и воплощает задуманное. Желательно, чтобы молча, не попрекая и не унижая мужского достоинства.
Он, Игорь, любил меня, я в нём не сомневалась… Сомнения были в самой себе, в проявлениях моей любви к нему — не материнская ли она? В любом случае, я очень благодарна ему за то, что он сделал меня сильной женщиной.

Встреча для первого знакомства будущей команды была назначена — измучившись вконец, я таки дождалась звонка. Две недели неопределённости, однако, сделали своё дело: ежедневные метания души от атлантической нирваны до жёсткого разочарования, если вдруг и правда пошутили, зародили что-то похожее на «ишь, размечталась» и «не по сеньке шапка». На звонок поэтому, закалившись за две недели, смогла отреагировать спокойно, чтоб не сглазить, не завизжала от радости, сдержалась… хоть пульс и зашкалил.
Волков говорил уверено, будто предстоящее плавание было делом решённым, и я снова поверила — а как не поверить? Он назначил время и место собрания — в будний день, на шесть вечера, в актовом зале какого-то предприятия, звучащего длинной аббревиатурой, — дай же мне ручку и блокнот скорее, зажав ладошкой трубку, в ярости шипела я мужу, я ж не запомню! Хоть что-то можешь сделать быстро?!
— Отпрашиваться придётся на работе. И институт прогуливать, — сказала я Волкову и тут же опомнилась: — Да и чёрт с ним, с институтом!
— Отпрашиваться в будущем придётся аж на два месяца, если не больше… Пусть привыкают! — засмеялся Волков. — Я скоро еду в Москву добывать официальную поддержку комитета, стало быть, всем будут письма на работу, чтоб не препятствовали, отпускали и гордились… Чтоб содействовали делу мира во всём мире. Звучать будет красиво, обещаю.
— Я должна подготовиться к встрече? Меня как-то тестировать будут?
— Тестировать не будут, и готовиться не надо, просто расскажешь о себе. А вот понравиться народу желательно…

Я влетела в актовый зал, опоздав минут на десять — не рассчитала свои силы, искала долго этот актовый зал с аббревиатурой. «Опаздываем, идрит-ангидрит», — сказал кто-то, и я сложила руки у груди: простите, издалека добиралась… «Ладно, ладно… Отдышись и садись. Ничего страшного». Села с краю, глаз не поднимая. Неужели они все меня одну ждали? Стыд какой…
Человек десять собралось, около того. Во главе длинного стола, напротив друг друга, сидели мужчина и женщина. Мужчина выглядел солидно — с бородой, в очках. Рисовал на листе бумаги, не поднимая головы, и тихим голосом что-то рассказывал, и все смеялись… Похоже, он тут главный. Интересно, подумала я, это Волков?
Мужчина дорисовал и сложил лист бумаги, сделав из него табличку.
«Гальнбек Андрей Петрович, — сообщала табличка. — 1944 -????»
Нет, не Волков.
— Петрович, — сказала сидящая напротив молодая маленькая женщина, — брось в меня спичками.
Петрович бросил, и женщина ловко поймала и красиво закурила: — Давайте начинать. Все, вроде, пришли…
Похоже, и она — главная.
— Разрешите мне и начать, — сказал Петрович. — Я расскажу предысторию этого, так сказать, предприятия. Волкова нет, он, как всегда, скачет по делам. Для всех тех, кто меня не знает, зовут меня вот так, — он приподнял табличку, и я обрела надежду, что я не единственная, кто его не знает. — Можно называть просто Петрович, мне это не будет неприятно. Чуть о себе. Всю жизнь яхтсмен. Капитан. Работаю в слесарной мастерской Академии художеств.
«А говорит и выглядит как президент этой Академии…» — подумала я.
— Итак, — продолжал Петрович. — Пока коротко. Несколько американских моряков-любителей обрадовались переменам в нашей стране и задумали совместное с нами плавание. И не просто плавание — они задумали его красиво, с целью укрепления дружбы между народами и защиты окружающей среды. Сначала провели работу среди своих и, обрадовавшись энтузиазму соотечественников, написали обращение в Советский комитет защиты мира. Они планируют два этапа плавания, и первый стартует в июне — из Нью-Йорка в Ленинград. Представители Советского Союза полетят в Штаты самолётом, проведут там какое-то время, а потом, слившись с американскими яхтсменами в команду, пересекут Атлантику. Второй этап — наш. По зеркальной схеме американцы, уже другие, прилетят к нам, погостят здесь недельку, и во второй половине июля мы вместе с ними отправимся в Нью-Йорк. На сегодняшний день у нас есть подтверждение, что Советскому комитету эта идея понравилась, и это греет душу. Детали потом расскажет Серёга Волков, он имеет в ближайших планах, как я слышал, оказаться в Москве для переговоров. То, что комитет сам вышел на Асафа Оскольского, известного яхтенного капитана и нашего большого друга — ещё больше греет. Асафу предложили этим делом заняться, и он, не мешкая, заявился к нам с Иркой…
— Это я — Ирка, — помахала рукой маленькая женщина. — Ирина Агеева.
— Это упущение с моей стороны, прости Ирка. Ирина Агеева, прошу любить и жаловать. Инженер проектного института. Яхтенный капитан уже… Ирка, сколько лет ты уже капитан?
— Три года… вашими молитвами, — засмеялась женщина. — Не суть.
Я похолодела — они тут все яхтенные капитаны… Что ж я-то им расскажу, когда до меня дело дойдёт?
— Продолжаю, — сказал Петрович. — Асафу это, в силу житейской мудрости, не интересно. Как, впрочем, и мне — и суеты не люблю, и ответственность неоправданно для меня большая. Поддержать — поддержу, но бразды правления с последующими лаврами переданы Сергею Волкову, он землю роет. За что ему наше общее уважение. Сергей — профессиональный моряк, штурман дальнего плавания, плюс прекрасный яхтсмен. За несколько недель он всё обмозговал и сделал то, что сделал… — чтоб все мы тут сегодня собрались. Я раздаю анкеты, нужно заполнить, будьте любезны… Итак, первая задача состояла в поиске нужных людей. От ленинградской стороны нужно было найти дипломированных специалистов… — Петрович подсмотрел в свои записи, — …врача, кока, механика, фотокорреспондента и переводчика, готовых пуститься в эту авантюру. Пока всё понятно? Передаю слово специалистам. Вова, давай.
— Петрович, идрит-ангидрит, ты ж знаешь… — сидящий рядом с Петровичем коренастый седой мужчина иронично крякнул. — Я хоть и специалист, но кто ж меня отпустит? Мой институт без права заграницы. Я сейчас впишусь в игру, а потом от ворот поворот, ты сам башкой подумай, Петрович… Меня нужно матросом вписывать, чтоб потом, когда не пустят, легко было заменить. Нешто Москва врача не найдёт выездного?
— Москва, конечно, найдёт. Советская команда набирается в Москве и Ленинграде, — объяснил всем Петрович. — Может, будут и другие города охвачены, пока не знаем. Расскажи народу о себе, Вова. Ты, Вова, интересен и как простой матрос.
— Это точно, — сказала Ира.
— Да нечего рассказывать. Суханкин Владимир Константинович. Или просто док. Сорок три года. Лет двадцать из них в море хожу, под парусом, так сказать… Последние лет десять — с Петровичем и Иркой. Верёвки дёргать умею, рулевой первого класса. Практикующим врачом был недолго, по молодости, почти всю жизнь наукой занимаюсь, токсикологией. Что ещё рассказывать?.. Вот! Внук у меня родился только что, в январе. Ванька зовут.
— Какой молодой дедушка, — вдруг сказала я, и все посмотрели на меня. — Ой, извините.
Петрович что-то шепнул Вове на ухо, и тот сначала нахмурился артистично, но потом улыбнулся, — мне показалось, что адресно в мою сторону улыбнулся: — Есть большая охота с внуком в футбол погонять, когда подрастёт. Надеюсь, что погоняю.
— Если вернёмся, погоняешь, — усмехнулся Петрович. — Продолжаем. Пару лет назад наша яхта собралась попрощаться с двигателем, и никаких иллюзий по поводу его реанимации ни у кого не было. Всё тот же Сергей Волков привёл своего морского друга Колю — рано, дескать, прощаться. Вот вам волшебник, заработает ваше двигло… Притащили его, я имею в виду двигло, в мою мастерню. Коля поколдовал, и действительно всё заработало. Поэтому с большой радостью представляю вам Николая Французова, судового механика, оправдавшего наши надежды два года назад. Уверен, что оправдает и сейчас.

Со стула привстал и скромно поклонился Николай Французов, он же комиссар Каттани в свои лучшие годы — бывают же такие красивые люди, подумала я.
— Спасибо, Андрей, за аванс, как-то даже неудобно… Но надежды оправдать постараюсь. О себе рассказать? Рассказываю. Тридцать пять лет, работаю в лесной компании. Несколько лет вместе с Сергеем Волковым перегонял суда на север — на Диксон, в Тикси, в Салехард… Волков штурманом ходил, я — механиком. Волков же привёл меня на яхту к Андрею Петровичу, поэтому знаю и Ирину, и Володю Суханкина. Сам настоящим яхтсменом не стал, к сожалению, но к парусам отношусь с уважением. Через несколько дней мы с Сергеем едем в Москву, в комитет, как уже Андрей Петрович сказал. Надеемся, что всё у нас там получится…
«Мама дорогая, — думала я в тоске, — какие все крутые… Женщина-капитан, Диксон, Салехард, штурман, механик… Комитет, опять же, защиты мира. Все смелые, все друг друга знают. Как я выпутаюсь, не опозорившись?..»
Петрович тем временем представил переводчицу, но я на нервной почве не запомнила имени, — как показала жизнь, и не нужно было. Переводчица сказала, что ей всё это действо крайне интересно, что она безумно рада, эмоционально воодушевлена и так далее.
— Я так понимаю, что от каждого из нас будет требоваться какая-то активность во время подготовки? — Петрович кивнул ей одобрительно. — Так вот, я лично могу помочь подтянуть ваш английский, если надо. Запишите мой телефон, завтра я сообщу, когда смогу начать занятия с вами. Если, конечно, надо.
— Это очень даже надо, — загудели все, записывая. — Подтяните, пожалуйста…
— Коком планирует пойти Миша Константинов, — продолжил Петрович, когда все записали. — К сожалению, он не смог сегодня вырваться. Миша ходит на «Александре Пушкине», его дни русской кухни широко известны в узком кругу. Очень славный человек. Сами увидите. Кто ещё?.. — Петрович проверил свои записи. — Ага, вот. Будет фотокорреспондент журнала «Искусство Ленинграда»… — Он повернулся ко мне и сидящей рядом со мной худенькой женщине: — Это не вы? Ага, не вы. Тогда всё. Остальные сами представляйтесь. Заинтересуйте нас.
— Давайте вы сначала, — шепнула я соседке. Женщина кивнула.
— Елена Григорьева, тридцать лет, замужем, есть дочь. Не яхтсменка, и не пробовала. Бухгалтер в кооперативе. Буду помогать Волкову с расселением американцев и организацией для них культурной программы в Ленинграде, когда они сюда прибудут…
То есть, я не одна такая — не капитан, не штурман и не переводчик, и это радует.
Так, теперь я, о господи…
— Я обычно никогда не опаздываю, никогда… Всегда даже раньше прихожу, поэтому простите меня, пожалуйста, ещё раз… Если глобально-честно, я не знаю, почему я здесь. На яхте выходила всего несколько раз — раз десять, наверное. Море люблю. А, да! Меня зовут Елена Стригунова, мне двадцать восемь лет. Работаю в Ленкниге, библиограф…, но вряд ли это пригодится. Что ещё… Учусь на вечернем, чтоб его. Пока не знаю, чем могу понравиться, но буду стараться… А, да! Я тоже замужем, как предыдущий оратор, но детей нет.
— А кто у нас муж? — быстро и строго спросил коренастый седой мужчина по фамилии Суханкин, и все засмеялись.
— Муж? Муж работает в отделе рабочего снабжения на железной дороге, по продуктовой части, — зачем-то сказала я, но, увидев быстрый заинтересованный взгляд Петровича, приободрилась: — Нам ведь понадобятся какие-нибудь продукты? Вы думаете, что это может быть… эээ… полезно общему делу? Нет?.. зря я про эти глупости?
— Ну, почему же глупости? Продуктовая часть — интересный аспект, — сказал Петрович.
«Между прочим, хорошая девочка, док, — как потом выяснилось, сказал Петрович на ухо своему другу Владимиру Константиновичу Суханкину. — Я бы присмотрелся на твоём месте».
«Ты ж знаешь, Петрович, из меня бабник как из дерьма пуля…» — отмахнулся тогда Вова.

Глава 3. Пока на суше

— И туда, и обратно поедем как люди, Николай, — сказал Волков. — На «Красной стреле», в эсвэ. Поедем одним днём. По дороге входим в роль, надуваем щёки. Придётся попотеть, чтоб выглядеть серьёзно, шанс единственный. Осознаёшь ответственность?
— Это что же, костюм с галстуком надевать?!
— В обязательном порядке. Будем терпеть. Там чиновники.
Комитет защиты мира, естественно, уже выработал чёткую позицию. Порыв Америки одобрял, активность советских яхтсменов поддерживал. Осознавал важность сближения держав. Обещал помощь в получении паспортов и виз. Но возможность финансирования даже не обсуждал — сами себе ищите спонсора. Найдёте — плывите. Не найдёте — найдут другие, тогда другие и поплывут. Желающих, сами понимаете, много.
Волков держался достойно. Не надо других желающих, сказал спокойно. Спонсор будет. Железно. «Желаем вам удачи, — сказал комитет. — Будем на связи. А всё, что мы вам обещаем — выполним. Будет вам от нас поддержка — в случае удачи, конечно».
— Ну что, Коля, — сказал Волков, выйдя из кабинета и утерев пот со лба, — это дело нужно отметить. Времени у нас полно, быстро мы как-то с ними поговорили…
Коля снял галстук, убрал в дипломат. Легче вахту отстоять, сказал. Всё не зря, ответил Волков, ты их своим приличным видом просто ошарашил.
Решили до поезда поехать на Арбат, гулять так гулять. Сели в ресторане и тихо ахнули, открыв меню. Да плевать, сказали в один голос через секунду. Один раз живём.
— Идея такая, — чокнулись и выпили рюмку, не дожидаясь закуски, без тоста. — В прошлом году Совкомфлот стал коммерческой организацией, как ты знаешь. И наше с тобой родное Балтийское морское пароходство там в акционерах…
Рисовали схемы переговоров, репетировали охмурение Совкомфлота, шумели от волнения. Ещё граммов двести коньячку, будьте добры!
— Серёга, мы ж наши анкеты не отдали им! — вдруг вспомнил Коля. — Вот дураки!
Вытащили из портфеля папку — и правда, дураки… Ладно, решили, успеется. Волков развязал тесёмки папки и ослаб: — Оцени, Коля! Это что-то…
Сверху лежала анкета Ирины Агеевой. «Пою, танцую, показываю фокусы, говорю по-французски», — значилось в графе «основные навыки».

— Хорошо сидим, — сказал Волков. — Мне кажется, что дело почти сделано. Ладно, не спорю, ты прав, преувеличиваю маленько… — но полдела-то сделано! План битвы мы красиво нарисовали. Сейчас приедем и всё-всё решим… За победу! А у вас в ресторане, простите, музыка живая есть?
Коля посмотрел на часы и засмеялся. Волков, заподозрив неладное, посмотрел на свои. Сверили.
— Побежали, — сказал Коля. — Может, ещё успеем.
Расплатились, не проверяя. Бежали быстро, очень быстро! — до метро, по эскалатору вниз, по эскалатору вверх…
— Извините! — кричал Волков всем встречным. — Пропустите! Мы хорошие!
Впрыгнули в последний вагон на ходу, буквально. Тётенька-проводник покачала головой — ну, вы даёте, ребята. Отдышались, мокрые, в тамбуре.
— Что пили, что не пили, — вздохнул Волков. — Хорошо побегали. Ни в одном глазу, просто деньги на ветер… Даже обидно.
Когда устроились в своём купе и окончательно успокоились, раздался негромкий стук.
— Войдите, если не дьявол, — сказал Волков.
Какой-то мужичок, дружелюбно улыбаясь, показал бутылку коньяка: «У меня неприятность — сосед непьющий… Не составите компанию?»
— Заходи, дорогой. Всё-таки есть в жизни справедливость, — успокоился Волков.

— Английский язык — это прекрасный экзотический цветок, и мы все вместе будем его выращивать, — сказала желающая пойти в плавание дама-переводчица. — Прежде всего, определим уровень каждого из вас.
Уровень её озадачил, и она всем видом показала, как ей грустно.
— Совсем безнадёжно? — спросил Петрович. — Всё-таки у нас есть пять месяцев… И мы тут все толковые.
— Мне придётся вас разделить, — подумав, решила дама. — Тот, кто с нуля, будет приходить ко мне два раза в неделю, по вторникам и пятницам. Остальным хватит и одного — скажем, по средам. Начнём с того, что я всем раздам кассеты, будете слушать и вслух повторять фразы, даже если совсем ничего не понимаете. Кроме того, я каждому выдам пособие, это как учебник, я сама его составила и размножила. И, напоследок, вот прейскурант, включающий стоимость кассеты и пособия, а также почасовые расценки на мои уроки. Расценки отличаются, с нуля дороже. Уверена, что за пять месяцев вы преодолеете страх и заговорите.
— То есть вырастим цветок? — уточнил Петрович. — Можно, мы пока возьмём только расценки? Ознакомимся на досуге, прикинем, что к чему…
— Конечно-конечно! — воскликнула дама. — Прикидывайте. Мой телефон у вас есть, мой дом для вас открыт. Вторник и пятница — запомнили? — и среда.
— Как думаешь, Петрович, — спросила Ирка, когда вышли, — не составить ли и нам прейскурант для неё? Переход через океан — экзотический цветок, и мы его с вами, милая дама, вырастим. Но за извоз в шторм — дороже! Дополнительная наценка за подработку двигателем. Можно ещё будет состричь с неё за обучение морской терминологии, например.
— Сергею надо позвонить, — сказал Коля. — Пока не поздно. Правильно, что анкеты не отдали в комитет.

Следующую встречу созывал уже сам Волков, со своим присутствием, срочно: — Даже не спрашиваю, удобно ли всем, — сказал, позвонив мне на работу. — Очень прошу под меня подстроиться, разрываюсь буквально. А поговорить надо. Собираемся у меня дома, пиши адрес.
— Не теряй меня, буду поздно! Волков позвонил! С работы отпросилась! — крикнула я мужу по телефону.
— С тобой всё ясно, — сказал Игорь.
Всю дорогу я боялась опоздать, добралась раньше времени минут на двадцать. Пришлось стоять у парадной, наблюдая за часами…
— Сергей, — представился Волков в дверях. — А ты — Лена Стригунова, так я понимаю? Ещё не все пришли. — Мы пожали руки. Сергей — круглолицый и мягкий — никак не вязался с моими представлениями о штурманах дальнего плавания. — Проходи. Все присутствующие друг с другом знакомы?
— Не все, я на первой встрече не была. Меня зовут Людмила Кудинова.
— Фотокорреспондент, я не ошибся? «Искусство Ленинграда»? — обрадовался Петрович. — Приятно познакомиться. Свой фотокорреспондент…
— Будет ещё один от Москвы, — сказала Людмила Кудинова. — Обозреватель «Литературной газеты». Юрий Рост, слышали?
— Это тот, который про Эверест написал?! — изумилась я. — Кто ж не слышал?! Расскажите…
— Сергей всё расскажет.
— Всё расскажу. Ждём только дока. — И раздался звонок в дверь.
— ЗдорОво, док, — сказал Волков, впуская Вову.
— Здоровей видали. На улице, между прочим, весной пахнет, идрит-ангидрит…
— Что символично, — сказал Петрович. — А курить у тебя где можно, Серёга? На балконе?
— Курить можно прямо в комнате, дело привычное, проветрим… Ну что, начнём с хорошего, — сказал Волков и выдержал торжественную паузу. — Роскомфлот согласился спонсировать. Рассказывать подробно не буду, но поторговаться пришлось. Оплатит топливо, необходимый ремонт, провизию, одежду… и прочее необходимое — расходы на культурную программу для американцев, например. Заявленная комитетом обязательная сумма — пятьдесят тысяч — есть. Мы должны будем нести их флаг, а на стоянках вывешивать их рекламу. Я боялся, что придётся брать кого-нибудь из них в экипаж. Хотя и к этому я был готов…, но обошлось. Доложил комитету. От комитета получил окончательное добро.
— Ну, Волчара, ты зверь… — помолчав, сказал Вова. Все остальные закивали с восхищением…
— Сам рад, док! Хвалите меня, хвалите… — мурлыкнул довольный Волков. — Вчера по почте пришли челобитные вашему начальству, чтоб с работы всех отпустили. Держите. Внимательно проверьте названия ваших контор и свои имена — если найдёте неточности, есть время переделать. Если у кого-нибудь возникнут проблемы на работе, дайте знать — комитет обещал надавить.
А сейчас коротко о неприятном. Моё собственное участие под вопросом. В начале июля меня ставят помощником капитана на научное судно. Если найдут мне замену — отпустят. Не найдут — хоть стреляйся… Ни у кого, случайно, нет знакомого безработного помощника капитана на научное судно?
— Вообще не смешно, Серёга, — сказал Петрович. — А что, на твою контору призыв Советского комитета защиты мира не распространяется? Я прочитал, — Петрович помахал своим письмом от комитета, — это сильно. Никто не устоит.
— Мою контору на мякине не проведёшь, — засмеялся Волков.
Чуть погрустив, решили свято верить, что какой-нибудь безработный помощник капитана обязательно найдётся. Времени ещё много впереди.
— Теперь о потерях, — сказал Волков. — Мы остались без переводчицы. Тётеньку нашу англоговорящую мне пришлось послать в грубой форме, иначе она не понимала. Долго сопротивлялась — несправедливое, сказала, о ней мнение сложилось. Я ей объяснил, как мог, что её ждёт в океане. Что всё должно быть кристально между людьми. Так и не поняла ничего, кричала на меня. Уволил я её, короче, из нашей жизни. Ирка, у тебя в анкете написано, что ты по-французски говоришь, это как?
— Как-как… Же не манж па сис жур, вот как. В школе учила, было дело. А в анкете написала, так надо же было чем-то заинтересовать… чтоб весело. Не суть.
— Господи, какая же ты всё-таки балда, — удивился Петрович. — Будто заинтересовать больше нечем.
— Проехали, это я просто так спросил, — вздохнул Волков. — Даже если бы был французский, что нам французский? Значит, будет переводчик из Москвы, мне искать уже некогда. Уступаем им одного человека. Или двух? Петрович, расскажи про кока. Что за ерунда с Мишей?
— Если коротко, Серёга, то действительно нужно искать нового кока. Причину Мишиного отказа объяснить не берусь. Всё очень туманно. Я бы даже сказал, что странно, учитывая, как он хотел пойти… Не спрашивай. Рассказывать не стану, сам ничего не понимаю… Как факт, кока у нас нет.

Забегая вперёд — если бы Миша пошёл с нами, судьба не сыграла бы с ним в кости так драматично…
Мишу, как много позже рассказал мне Петрович, всегда знали как человека не от мира сего — в хорошем смысле. Он был бесхитростным и добрым, старался никого не задеть даже словом, не говоря про дело. Умел дружить от всего сердца. Счастливо жил со своей женой и маленьким ребёнком…
Он по-детски радостно согласился на плавание — все, кто его знал, а знали почти все, входящие в круг друзей Петровича, обрадовались его решению присоединиться. Уж с кем с кем, а с Мишей Константиновым проблем не будет…
За неделю до встречи у Волкова Миша без предупреждения пришёл в гости к Петровичу с Иркой. Весь светился. Принёс в подарок полуметровую фигурку с острова Бали, — это вам, ребята, сказал. Мне нельзя её у себя держать. Для меня она — дьявольская, сказал, а вам всё равно. Петрович оценил как знаток — хорошая вещь, Миша. Отчего же дьявольская? Миша улыбнулся: — Истина не требует объяснений.
«Суета дьявольская в мире, — сказал Миша. — Я счастлив, что понял это. Я теперь свободен. Всё исчезло, кроме истины… А что не исчезло — скоро исчезнет…»
«А что, разве дружба, любовь и море — суета?» — спросил Петрович, стараясь изо всех сил быть спокойным.
«Всё суета. Тишина души и отречение — вот что не суета…» — Миша говорил и говорил, и светился всё сильнее, и у Петровича сжалось сердце от предчувствия полного собственного бессилия…
«Мишенька, жизнь прекрасна. Не отрекайся от неё…» — сказала Ирка.
Миша смотрел на них, своих друзей, словно на детей малых. Снисходительно. Долго, лучистым взглядом.
Через полгода после плавания, в мае девяностого года, Ира Агеева случайно увидела его, очень изменившегося, — еле узнала! — торгующего пирожками у метро. Подошла. На Мишиной груди висел портрет Марии Дэви Христос. Её портретами тогда был обклеен весь город.
Петрович позвонил Мишиной жене. «Я в отчаянии, — сказала жена. — Он хочет отдать им и квартиру, и сына. Я обиваю пороги, ищу защиты прав ребёнка и своих прав…»
Всё закончилось быстро — хоть Мишина жена и отстояла, пройдя ад, ребёнка и жильё, мужа своего потеряла. Миша решил умереть — и вскоре это осуществил.
Я никогда его, Мишу Константинова, не видела, но скорблю. И я разделяю уверенность всех Мишиных друзей — Атлантика могла бы его спасти.

— Как факт, кока у нас нет, — сказал Петрович.
— Ну что ж, жаль… Миша — классный парень. Ты уверен, что я его не уговорю?
— Вряд ли, Серёга. Не трать время. Ты ведь знаешь меня, я-то точно любого уговорю…, а тут не получилось. Особый случай.
— Ладно, давайте дальше. Продовольствие. Совкомфлот поможет с особо дефицитными продуктами. С деликатесами. Икра-крабы.
— На фига? — удивился Вова. — Что за пижонство?
— Чтоб было. Пригодится, зачем отказываться? И всякие картошки, морковки, крупы тоже с них. Лена, вопрос к тебе. Твой муж сможет посодействовать? Он ведь продуктами занимается? У меня так записано.
Я кивнула: — Наверняка сможет.
— Ближе к делу дам список, что нужно будет достать. Спонсор наличных денег не даёт, оплатит по безналу.
«Ну вот, — подумала я с облегчением, — и я пригожусь… Только бы Игорь не подвёл, нужно будет всё отследить…»
— В общей сложности нас будет человек сорок с небольшим. Из Ленинграда получается восемь. Двоих отдаём Москве, то есть от Москвы — человек десять-одиннадцать. Я общался с лидером московской команды. Будут яхтсмены московские, причём хорошие, но без функционеров и блатных, увы, не обойтись… Очень приятная новость — может пойти Юрий Рост. Юрий Рост — известный фотограф и журналист, это если вдруг кто-то не знает. А главное — путешественник. Не верю, что он упустит редкий шанс перейти Атлантику. Будем надеяться… Ещё планируют присоединиться двое ребят из Донецка — Донецк тоже нашёл спонсора. Итого советских — двадцать один человек. Столько же американцев. Среди них одна девочка из Ирландии.
— КГБ с ЦРУ, надеюсь, тоже будут? Они, небось, тоже проспонсировали? — спросил Вова.
— Об этом мы вряд ли узнаем, док, — засмеялся Волков. — Успокоимся тем, что среди присутствующих таковых не наблюдается.

Глава 4. Скоро уже…

Удивительные изменения творились со мною тогда — такого быстрого сближения с людьми я не припомню: совершенно незнакомые становились понятными и любимыми.
Петрович с Иркой жили нелегально — такие у них тогда были обстоятельства! — на большой заброшенной каким-то художником мансарде на Васильевском острове; естественно, там не было домашнего телефона, и мы имели возможность перезваниваться только с рабочих. Я каждый день ждала их звонков, очень ждала…
Док, он же Владимир Костантинович Суханкин, он же Вова… — но тогда только док! и с моей стороны только на «вы»! — каждую неделю по субботам ездил к своему новорожденному внуку Ваньке, а судьба поселила Ваньку по соседству с нами, в десяти минутах хода от нашего дома, — спасибо ей, судьбе… Вове с радостью и благодарностью отдавали трёхмесячного пацана для прогулок, и я ждала этих суббот так же нетерпеливо, как и звонков от Ирки.
Док объявлялся в одно и то же время: «Это снова я. Прошвырнёмся на часок-другой? Игорёха ещё меня не проклинает, что субботы ваши убиваю? Ладно, ладно, верю… Бутербродиков на закусь пусть сделает, у меня с собой взято, хе-хе…»
Таких колоритных людей в нашей жизни не было. Мы гуляли, выпивали по стопочке в парке, пока Ванька спал, и слушали его рассказы — блистательные, удивительные, свободные… Иногда заходили к нам, меняли Ваньке пелёнки… Хачапури ели — ну, образно.
Через два месяца суббота стала самым моим любимым днём недели — и вовсе не из-за того, что это был просто выходной. Мечты об океане неожиданно слились с мечтой быть рядом с ним, с доком, — так меня тянуло к нему. И что с этим делать?..

В конце мая Петрович с Иркой спустили свою лодку на воду. «Нужно выйти всем вместе на нашей „Удаче“, — сказал Петрович. — Пробный выход. На форт… скажем, на Обручев. Давайте организуем? Ты как, Елена? В субботу вечером выйдем, в воскресенье вечером вернёмся».
«Удача» показалась мне очень солидной посудиной. «Это просто „Озорница“ ваша — мелочь пузатая, — смеялся Вова. — Сейчас посмотрим, как ты рулишь. Ага, боишься? Ладно, не дрейфь…» — Я ему рассказывала, как меня смыло два года назад.
— Володечка, отойдёшь? — ласково и осторожно спросила Ирка.
— Куда ж я денусь, отойду… Полная лодка капитанов, идрит-ангидрит, работать некому…
— Не ворчи, просто у тебя красиво получается…

Из воспоминаний Вовы:
«Моя любимая дама — яхтенный капитан — использовала особенно душевные интонации вообще-то командного голоса, когда спрашивала: — Володечка, ты подойдешь? Володечка, ты отойдешь?
Это всегда момент истины. Все клубные на берегу бросают работу и ждут действа… А красивое действо состоит в том, чтобы на глазах изумленной публики быстро и одновременно просчитать и силу и направление ветра, и скорость течения, и длину якорного каната, если таковой требуется, и многое другое, а потом, безо всякой беготни по палубе, раздать встречающим на пирсе доброхотам швартовы и, вывесив кранцы, не спеша, повторяю — не спеша! а с полным достоинством приступить к уборке парусов…
Отход лодки от пирса под парусиной не менее сложен для команды, и каждый неубранный с борта лодки кранец делает счастливыми сотни „злорадных“ зевак…»

— Петрович, ты глянь, хорошо ведь рулит барышня, идрит-ангидрит! — искренне удивился Вова.
— Это вы просто человек добрый, — сказала я. — Не отвлекайте меня, док, и не смешите…, а то я сейчас нарулю. Только не уходите! Мне с вами спокойно.
— Когда придём, напомни мне, чтоб я на брудершафт с тобой выпил, пока Игорёхи нет, а то мне уже ухо режет…
— Дорогие мои, — сказал Волков, вылезая из люка с бутылкой шампанского. — Сейчас хорошее время сообщить. Я с вами иду. Нашли мне замену. Ребята! Я иду с вами!
— Ирка! — крикнул Вова. — Стаканчики тащи наверх!

А в это же самое время, в конце мая, пока мы, обнявшись у костра на Обручеве, пели песни, двадцать москвичей и один ленинградец — советская часть экипажа для первого этапа — полетели в Нью-Йорк. За неделю культурной программы обе стороны планировали познакомиться и побрататься сначала на берегу — это чтоб в море было легче притереться друг к другу.
Забегая вперёд. Побрататься и притереться у них по-настоящему почему-то не получилось — всем нам, участникам второго этапа, это странно и непонятно даже сейчас, тридцать лет спустя. Уже в самом начале плавания море устроило им идеальные условия для братания — 8-балльный шторм. На шхуне много чего сломалось и порвалось, и они были вынуждены торчать в каком-то канадском порту, приводя лодку в порядок. Что может быть лучше для братания?.. Выйдя из канадского порта, Te Vega прошла насквозь центральную Атлантику, на каждой волне стараясь подтолкнуть людей ближе друг к другу… И в Европе еще раз дала им возможность подружиться в спокойной обстановке, останавливаясь передохнуть в Голландии и Германии.
Но что-то не сложилось у ребят ни в море, ни на суше…
Гораздо позже нас свела жизнь с несколькими из них, и с русскими, и с американцами, — и каждый был интересен, и кто-то даже стал нашим другом, — но никогда они не рассказывали с теплом о своём плавании, а о нашем, наполненном любовью, слушали с недоверием…

Список, составленный Волковым и проштампованный Совкомфлотом, требовал от меня к пятнадцатому июля двадцать палок полукопчёной колбасы, сто банок растворимого кофе, сто банок сгущёнки и столько же пачек индийского чая…
— Ты и правда сможешь это всё организовать? — ужаснулась я. — Может, кроме заявки какое-нибудь дополнительное официальное письмо нужно? Волков сделает, если нужно, ты только скажи.
— Разберусь без письма, — пообещал Игорь. — Машина понадобится, чтобы вывезти. — Машин у нас тогда ни у кого не было.
Петрович сказал: поищем машину. Нам нужен кто-то свой. Не такси.
Витя Крет, верный друг Петровича, был водителем УАЗика «Буханка» при Академии художеств, где и сам Петрович работал. «Можете на меня рассчитывать, — сказал Крет. — Наверняка машина в принципе будет вам нужна: кого-то подбросить, или перевезти что-нибудь… С начальством договорюсь — проставлюсь».
«Ты давай договаривайся, а коньяк твоему начальству — с меня», — сказал Петрович.

Сейчас удивляюсь: как мы, неопытные, безденежные и бесколёсные, всё это сами прокрутили? Несмотря на публикацию в местной прессе и сообщение Невзорова в его «600 секундах» о предстоящем плавании, наш город совершенно никак не отреагировал. Не заинтересовался, будто это и не событие: подумаешь, переход через Атлантику под флагом дружбы, мира и экологии, невидаль какая… Впрочем, тогда мы были совершенно уверены, что нам никто ничего и не должен. Отпустили — спасибо огромное! Спонсор нашёлся — низкий поклон! И думать не думали об участии города…
А вот о чём, вернее — о ком, лично я тогда думала бесконечно, так это док. Шанс, что его выпустят, как всех остальных выпустили, был мал. Шёл июнь, и Вова уже дважды ходил на поклон к ответственному товарищу из Первого отдела, и оба раза слышал: «Будем решать этот вопрос…» Ни да, ни нет. «Жалкие ничтожные личности, — говорил Вова. — Нравится им поизмываться…»
Спасло то, — это мы такую версию придумали! — что Вова никогда не делал карьеру, а значит, был всё-таки не очень опасен в плане предательства. Те, которым плевать на карьеру, редко предают родину. Ну, и письмо от комитета, надо отдать ему должное, грамотно надавило на товарища из Первого отдела. И вообще, всё это происходило в правильное время, когда рушились стереотипы и все телевизоры произносили фразу про глоток чистого воздуха.
Короче говоря, случилось чудо.
— Владимир Константинович, зайдите, — сказал товарищ. — У вас, надеюсь, будет возможность купить мне значки в Америке? Я записал, какие темы меня интересуют: спорт, любые международные фестивали… Вот список. — Товарищ ухмыльнулся — видно, ошалевший Вова забавно выглядел. — Вот такое у меня условие, Владимир Константинович.

Двенадцатого июля, после проведённой культурной недели в Москве, поездом прибывали в Ленинград наши будущие американские друзья и сопровождающие их москвичи — тоже наши будущие друзья! — для второго этапа… наконец-то! — и мы нервничали на Московском вокзале с восьми утра. «Ну вот, ребята, — подбадривал Волков, видя наше волнение, — свершилось. Обратной дороги нет…»
— Ты сам-то не трясись, Волчара, — тихо сказал Вова.
Рядом с вокзалом стояли экскурсионный львовский автобус и, на всякий случай, «Буханка» Вити Крета.
План ближайших дней был расписан и выучен. Сегодня всех прибывших нужно будет загрузить в автобус с экскурсоводом и отвезти в консерваторию: там было арендовано фойе — чтоб красиво было! — для перекуса после поезда и для встречи с хозяевами квартир, в которых американцы будут неделю жить, пока Te Vega не придёт. И там, в консерватории, их и разберут хозяева — по симпатиям, или уж как пойдёт… Заранее не распределяли кого к кому.
Все хозяева квартир были волонтёрами, и речи не заходило о какой-либо выгоде. Волков и Лена Григорьева искали и выбирали их среди своих — проверенных, чтоб никаких упырей меркантильных и в помине не было…
Потом три дня львовский экскурсионный автобус будет их возить в Эрмитаж, Петергоф… и так далее. У нас ведь есть чем гордиться, что показать. Кроме нас с Вовой никто из наших не сможет присоединиться к культурной программе. Это было известно заранее, так у всех складывалось или на работе, или по личным обстоятельствам, а я была только рада этому. Я боялась, что кто-нибудь из них, проницательных, рассмотрит мою… эээ… привязанность к доку. Я не могла этого допустить, я правда боялась…
А привязанность уже становилась явной. И вот что с этим делать?..
Всё, поезд подходит…

Глава 5. Приехали, пришли…

Сначала долго вытаскивали вещи: рюкзаки, баулы, сумки, кофры… — много! — и укладывали на большую телегу, подвезённую грузчиками. Улыбались друг другу, что-то восклицали… Молодой человек испанского вида и темперамента снимал на камеру безостановочно. «Я нормально выгляжу? — спросила Ирка. — Даже в зеркало с утра не посмотрела…»
— А кто переводчик? — спросил Петрович. — Есть переводчик? У меня идея хорошая возникла.
— Я могу, — улыбнулась симпатичная рыжая кудрявая американка. — Меня зовут Мэри. Есть ещё переводчики — Люда и Катя из Москвы. Но я могу! Где идея?
— Добро пожаловать, Мэри! — обрадовался Петрович. — Идея вот где. У вас ведь вещи для яхты отдельно упакованы? — Мэри кивнула. — А раз так, то не перегрузить ли всё яхтенное в машину и не отправить ли в одно место на хранение? Не таскать же вам всё с собой туда-сюда?
Мэри перевела, и американцы радостно закивали: хорошая, мол, идея.
— А где такое место, Петрович? — тревожно спросила Ирка. — Я стесняюсь поинтересоваться.
— В мастерню Крет отвезёт, там никто не тронет… В углу сложим.
Ирка закатила глаза, потом выдохнула с облегчением: «Я боялась, что он на мансарду предложит, — шепнула мне. — Нас в любой момент могут попереть оттуда…»
У автобуса посчитались — вроде все помещаемся. Погрузили всё яхтенное к Вите Крету в «Буханку».
— Не волнуйся, Петрович, — сказал Витя, — всё будет путём, в целости и сохранности.
— Через пять минут отъезжаем! — крикнули Волков и Мэри, каждый на своём.

«Посмотри направо, — подошёл ко мне Вова. — Какая колоритная барышня. Из индейцев, не меньше…»
Чёрные длинные косы, тёмные глаза, плавные движения… Она стояла вдалеке от всех в окружении русских подростков, разговаривала, жестикулируя.
— На каком языке, интересно, они говорят? — удивилась я.
— В том-то и дело, что ни на каком не говорят, — сказал Вова, — они глухонемые. В смысле, ребята наши глухонемые.
Они понимали друг друга совершенно. Руками задавали вопросы, руками отвечали. Изумлённая, я подошла ближе — как это?!
Девушка заметила меня:
— Меня зовут Луис Кессел. Ты говоришь по-английски?

— Ну что, познакомилась с дочерью прерий? — спросил Вова, когда все разместились в автобусе.
— Она не дочь прерий. В ней японская и еврейская кровь, представляешь? Она профессиональная рассказчица, сторитейлор, она так сказала… Из Северной Каролины. Сказала, что с детства знает язык глухонемых. Оказывается, американские и русские глухонемые могут разговаривать, у них общая основа жестов…
— Ты хочешь сказать, что она тебе всё это рассказала, а ты без переводчика поняла?! — Вова здорово удивился. — За несколько минут?!
— Ага. Почти всё поняла. Что не поняла, домыслила. Сама не ожидала, — я была рада, что набрала очков в его глазах. — А ещё она сказала, что на лодке будет боцманом. Боузн. Это ведь боцман, я правильно помню?
— Правильно помнишь. Если, конечно, правильно… — Вова крякнул. — Эмансипация, однако. Барышня-боузн, идрит-ангидрит…
Заплакал ребёнок — откуда ребёнок-то? Оглянулись. На заднем сиденье сидели мужчина и женщина с детьми. Две девочки, одна лет четырёх, вторая — совсем маленькая, с соской. Не заметили их в суматохе.
— А это кто такие? — спросил Вова у Петровича, сидящего перед нами. — Тоже в экипаже?
— А это, Владимир, наш капитан Грэг с семьёй. Чем ты слушаешь-то, Владимир?! Дети будут на борту. Поэтому пойдём прижимаясь к берегам, насколько возможно. Не по центру пойдём, северным путём. Только что Волков рассказывал… Чем ты слушаешь-то?
«Из-за тебя всё…» — сделав страшное лицо, шепнул мне Вова и погрозил пальцем.

В консерватории, перекусив бутербродами с лимонадом, долго слушали речь представителя консерватории — как всё у неё, у консерватории, развивалось в нашей стране. Американцы слушали с интересом, даже вопросы задавали, и мы успокоились. Слава богу, и перекусили, и туалет нашли… — и пусть всё идёт, как идёт.
Хозяев квартир было сразу видно — люди присматривались, встречались глазами с американцами, улыбались, нервничали. Выбирали себе постояльцев на целую неделю.
— Ребята, пошли в сторонку, — сказал Волков, вместе с Леной Григорьевой подойдя к нам. — У нас проблема. Решить нужно прямо сейчас, и мы тут все, кто может решить…
Москвичей приехало больше, чем планировалось. Вернее, некоторые москвичи приехали раньше, чем мы рассчитывали. Стало быть, волонтёров оказалось меньше, чем надо. Надо людей срочно пристроить.
— Больше оказалось, меньше оказалось… Не психуй, Серёга, — сказал Петрович. — У меня идея хорошая возникла.
— У меня одной дежавю? — нехорошо засмеялась Ирка, подтвердив умение пользоваться французским языком. — Опять у него идея хорошая возникла. Я стесняюсь поинтересоваться, не к нам ли ты собираешься их пристроить?
На мансарде, где они жили, не было ни ванной, ни телефона, ни плиты. И, как известно, выгнать могли в любой момент… «Ты как это себе представляешь, Петрович?!»
— Но мы-то живём! — сказал Петрович. — И другие смогут. А что, есть альтернативные предложения?
Ирка опять закатила глаза:
— Ладно. Делай, что хочешь, Петрович. Три человека смогут спать, скажем, комфортно. Больше ничего комфортного не обещаю. Мы на полу поночуем неделю. Всё, ребята, я на работу.
— Обиделась? — спросил Волков.
— Кто? Ирка?! На меня?! Да ты с ума сошёл… — успокоил Петрович.

Я смотрела на свой родной город их глазами — восторженно-детскими, наивными даже… — и видела Ленинград заново, и сама заново поражалась красе его…
В Эрмитаже, задрав головы и открыв рты, по пять минут стояли возле каждого серо-бурого гобелена — их проходилось силком уводить, так им было интересно…, а раньше я всегда проходила мимо этих огромных скучных гобеленов, не замечая…
Ахая от восторга, плашмя ложились на центральной лестнице, чтобы как следует рассмотреть расписной потолок, шокируя воспитанную советскую публику. Мы молча стояли рядом, пока они лежали и ахали…
Я видела — и запомнила на всю жизнь! — как одна из них, Мэгги, бойкая, весёлая, стриженая, похожая на мальчика, начала разговор со смотрительницей зала, очень пожилой и, как и положено смотрительнице, ответственно-чопорной; метнувшись за помощью к переводчице, Мэгги говорила со старушкой минут десять, растопив и ответственность её, и чопорность… и в конце разговора вдруг взяла её сухую руку и поцеловала. И все стояли и ждали её, Мэгги, понимая, что они говорят о чём-то важном… И старая женщина смотрела Мэгги вслед, когда мы уходили, и сдерживала слёзы. О чём они говорили?..
Между экскурсиями мы кормились в каких-то ведомственных столовых, найденных и оплаченных спонсором. Заранее ездили оговаривать меню, чтобы повкуснее всё организовать. И чтобы обязательно русская кухня: борщ, скажем, или кислые щи. Винегрет с селёдочкой. Блинчики, фаршированные печёночным фаршем… И не понимали, почему они, абсолютно точно голодные, со значением и тревогой переглядываются за столом и совершенно не выглядят голодными:
— Это что, капуста варёная в супе?! Как интересно… А это что? Ливер?! Вы едите ливер?! Как интересно…
«Дикие люди, дети гор, — смеялся Вова. — Ну, нет у нас ваших хот-догов, идрит-ангидрит…»
Много позже мы узнали, что никакой капусты, тем более кислой, американцы сроду не ели. Для них кислая капуста — как для нас, скажем, тина болотная. Из капусты они едят разве что цветную, и то в сыром виде… А селёдку у них можно купить только на Брайтоне, и совершенно понятно, кто её там покупает, на Брайтоне-то… Про блинчики с ливером тоже, потом узнав и осознав, с дрожью вспоминали: это ж отрава в чистом виде для американского организма. Понятно, что еда не главное в жизни, но болотную тину неохота жевать… Как они всё это, бедные, пережили? Стоически пережили. А нам и невдомёк было.

— Я понимаю, что тебе не до меня, но это и тебя касается. — Игорь кормил меня поздно вечером, уставшую и взбудораженную, чем-то своим вкусным. — Я завтра в ночь уезжаю в поездку, вернусь восемнадцатого. У тебя уже есть ясность по датам? А то колбасу вашу нужно вывезти, и желательно, пока я в городе. Завтра сможете машину прислать? Ты меня хоть слышишь?
Te Vega должна прийти шестнадцатого, то есть послезавтра, соображала я. Значит, колбасу со всем остальным нужно везти к нам домой, а потом перевозить на лодку, когда Волков скажет. Наш отход назначен на девятнадцатое июля, не раньше. Это если никакого форс-мажора не случится…
— Всё пока складывается, Игорь. Будет завтра машина, сделаем… Спасибо тебе. Это хорошо, что вернёшься к девятнадцатому… Как это у тебя так вкусно всё получается?!
«Господи… — вдруг дёрнулось моё солнечное сплетение, — это что, уже через день я её увижу? Прекрасную Звезду?!»
Ну, да. Послезавтра материализуется, дождались…

К причалу Ленинградского Морского вокзала медленно подходила лодка. И хотя лодка с тёмными подтёками на бортах, идущая под двигателем, не очень была похожа на ту шхуну с парусами, что являлась мне в моих мечтах и миражах, клянусь, я поняла: она, Te Vega, судьбоносна. Я посмотрела на стоящих рядом и поймала момент истины. Док молчал, влажнея глазами. Капитан Грэг замер с младшей дочерью на руках, светло и нежно улыбаясь…
Нас, встречающих, было немного: все наши из второго экипажа, за малым исключением, и ещё люди, которые разберут по домам приплывших американцев.
Посторонних, просто интересующихся — совсем мало, хоть и выходной день был. Ну, и пограничники.
— Петрович опаздывает, — волновалась Ирка. — Уже сейчас пришвартуются…
— Велком ту Ленинград! — закричал Волков, и все ожили: запрыгали наши американцы на причале, улюлюкая; народ на подходящей лодке, сначала молча держащийся за ванты, всматривающийся в нас, тоже закричал приветствия…
— Интересно, — сказала я доку, — что чувствуют люди, которые только что пришли из океана?
И Вова, обняв меня за плечи, показал пальцем в небо: — Радуга…
Это хороший знак, подумала я, когда радуга во всё небо…

Глава 6. Уходим

Мы уже несколько раз обошли лодку. «Какая красавица, — Петрович был доволен. — Мачты лакированные, приятно посмотреть, уже не говоря про потрогать…»
— Я говорил с московскими из первого экипажа… — мрак. Сказали, ох и не завидуют они нам… Сами-то они еле выдержали, в контрах всю дорогу находились, никакого понимания не возникло. Сдаётся мне, что среди них, московских, мало яхтсменов было, — Петрович, хоть и опоздал к встрече лодки, знал больше других, как всегда. — Что-то у них не так пошло. Ну да ладно… Как говорит Ирка — не суть. Итак. Я записал, что нам нужно делать в режиме ошпаренной кошки.
— Мало ли что у них там было… Забыли, Петрович, — поддержал Волков. — Вот лодка, вот мы. И другой данности нет. Читай, что ты там записал про ошпаренную кошку. Если кто не знает, Петрович будет боцманом. Вернее, два боцмана будет: Петрович и Луис.
— Первое, — сказал Петрович. — Поскольку будут дети на борту, у меня возникла одна хорошая идея.
— Понятно, — засмеялась Ирка. И все засмеялись.
— Надо обезопасить корму, и ничего смешного, — откровенно не понял Петрович. — Завтра будем с Луис обвязывать леера, сетку нужно сделать. Хоть немного спокойнее будет… Добровольцы в помощь приветствуются. Это раз.
Дальше. Сейчас подойдёт мой двоюродный брат, я пригласил. Первый экипаж ещё из Балтики связался с Серёгой, — Серёга кивнул, подтверждая. — Похоже, есть необходимость подштопать парусину. А брат мой, как известно, работает в такелажной мастерской пароходства — соответственно, можно надеяться на ремонт.
Следующее: бельё постельное стирать надо, и белья много. На Измайловском проспекте есть прачечная самообслуживания. Витя Крет в нашем распоряжении. Опять же, добровольцы приветствуются.
— Американцев привлекаем по минимуму, — сказал Волков, — пусть и дальше культурно развиваются. У них завтра, как я слышал, Додик Голощёкин. Пусть послушают наш американский джаз… Хотя некоторые сознательные выразили желание участвовать.
— Нужно продукты привезти, — напомнила я. — У меня дома всё лежит, Крет доставил вчера.
— Делаем так, — сказал Волков. — Док с тем же Кретом едут утром к Ленке за продуктами. Привозите, выгружаете и снова загружаетесь — уже грязным бельём. Ирина — с утра на лодку, надо бельё подготовить, чтоб в «Буханку» влезло. Большие мешки есть, я проверил, покажу, где взять. Возможно, понадобится два дня на стирку и сушку. Нужно успеть. Лена, Ирина, док… Справитесь втроём?
— Втроём и за день справимся, — засмеялась Ирка. — Володечка, ты понял? Тебя записали в женскую команду добровольцем.
Вова крякнул.
— Мы с Петровичем и Колей сегодня проверим машинное отделение и инструменты. Док, не посмотришь аптечку?
— А я-то тут с какого боку, идрит-ангидрит? Я матрос и прачка, если кто уже забыл. И московский доктор обидится. Я бы лично обиделся.
— Не гони волну, Вова, — сказал Петрович. — Бережёного бог бережёт. Посмотри аптечку.
Все разошлись: кто в машинное, кто брата встречать, кто аптечку смотреть.
— Пойдём, побродим ещё, — предложила Ирка. — Хорошая лодка, только старая. Работы много будет. Хоть бы нас с тобой в одной каюте поселили… Я тебе забыла рассказать: по-моему, одна из москвичек, которые у нас живут, беременна. Катя. Переводчица. Я её спросила в лоб, у меня ж не заржавеет, а она смеётся, отнекивается. Говорит: это я просто поправилась… Но точно беременная, месяцев пять.
В рубке сидел капитан Грэг, на коленях — годовалая девочка Эмили, на столе — карты морей и океанов… Увидев нас, улыбнулся светло.
— Как-то всё нереально, — шепнула я, и Ирка несколько раз кивнула в знак полного согласия.

— Я, стало быть, с Кретом вечером созвонюсь и договорюсь, — сказал мне док, когда мы разъезжались по домам. — Тебе сообщу, во сколько мы подъедем. Игорёха поможет вынести или нам с Витькой обоим подниматься?
— Игорёха в отъезде, будет только восемнадцатого к ночи, — не глядя на него, сказала я. — Оба поднимайтесь, там много тяжёлых коробок…
Вечером, пока ждала звонка, наконец, опомнилась, что вещи не собраны до сих пор… Сергей сказал, что нам выдадут спортивные костюмы, непромоканцы, пуховики, — ничего такого с собой брать не надо, сказал. Перебрала футболки, померила купальник — сойдёт… Может, и возможности не будет этот купальник надеть. Джинсы, свитера, что ещё-то?
Уложила сумку — маленькая получилась сумка. Завтра нужно Ирку спросить, что она берёт.
Ещё сегодня в планах разговор с мамой, и это серьёзно. Мама до сих пор думает, что я поплыву в Америку на каком-то большом пароходе — она так поняла полгода назад, а я не разуверяла. Отцу неделю назад я сказала правду, и он обещал молчать — не нужно ей нервничать раньше времени. Врать до самого конца не получится, они в любом случае пойдут провожать… Или завтра позвонить? Конечно, завтра! Придумала тоже, на ночь глядя… Не заснёт ведь.
Так и завтра только к ночи вернусь, и что делать?..
«Поеду к ним с утра восемнадцатого, уж отпустят меня ненадолго… И речь успею придумать правильную», — решила я.
— Вот, звоню… — сказал Вова, и я услышала, что он волнуется. — Не спишь ещё? Завтра в девять жди.

— Проходите, чаем напою, — я открыла дверь. — Ой, а где Крет?
— Ты мне можешь ответить на один вопрос? — Вова не заходил. Я кивнула.
— Напрягись. Меня интересует самый яркий момент твоей жизни из нашего общего обозримого прошлого.
— Была не была, — сказала я. — Это брудершафт на Обручеве. А где Крет?
— Крету приказано прибыть к десяти. Хоть я и рисковал. — Вова зашёл. — Не знаю, чем это всё для нас закончится, но я бы предложил повторить брудершафт, чтоб закрепить пройденное.
— Что, идрит-ангидрит, прямо с утра?! — спросила я.
— В нашем конкретном случае выпивать не обязательно… — засмеялся Вова.
И я обняла его — на всю жизнь.

— Я вас раньше ждала, что вы так долго-то?! Столько всего интересного… По дороге расскажу, — сказала Ирка. — Бельё всё собрала, мешки огромные. Девушка одна американская вызвалась с нами ехать. Сьюзи, по-моему, зовут. Витюша, нам нужно всем как-то поместиться.
— Поместимся, — успокоил Крет. — Не егози. Сначала колбасу вашу выгрузим…
— Рассказывай, — обернулся Вова, когда отъехали. — А тебе точно удобно? — Ирка лежала под крышей «Буханки» поверх мешков с грязным бельём.
— Не суть, — сказала Ирка. — Коля Французов с Петровичем проверили инструмент. Всё разбросано по лодке, еле собрали. Инструмента мало. Свёрла все ломаные или тупые, хорошо, что нашли заточной станочек, будут точить. Парусину починить не удастся. Брат Петровича сказал, что это просто технически невозможно, слишком большие паруса для их оборудования. Дальше. Петрович сказал Грэгу про сетку безопасности, так тот так обрадовался!.. Очень, сказал, благодарен за прекрасную идею. Половина американцев осталась на лодке дела делать, не поедут на джаз.
— Голощёкин бы расстроился, если бы узнал, — сказал Вова. — А с аптечкой, Ирка, та же лажа. Бардак, а не аптечка. Но это всё объяснимо — лодка учебная, передаётся из рук в руки, от экипажа к экипажу. Нет хозяина, идрит-ангидрит. Завтра, надеюсь, получится с официальным доктором поговорить — много всего подкупить нужно.
— Вот ещё что! — вспомнила Ирка. — На лодке нужно ночевать до отхода, и уже ночуют. Волков ищет добровольцев на завтрашнюю ночь, несколько человек.
— У меня получится, — быстро сказала я. — Если мы сегодня с бельём справимся, то вообще день свободен будет. Вещи у меня собраны. С утра к родителям слетаю только, а потом могу.
— Я тоже не вижу никаких препятствий, — сказал Вова.
— Какие-то вы сговорчивые, это ж последняя ночь перед отходом… — удивилась Ирка и подпрыгнула на своих мешках. — Витюша, аккуратней на колдобинах, не картошку везёшь!
Сьюзи сидела и смотрела в окно — а что ей ещё делать? «Вам понравился Ленинград?» — спросила я, вспомнив о политесе, и она, улыбнувшись, приложила руку к сердцу.

В прачечной мы оставили народу одну стиральную машину, остальное оккупировали. «У нас международное дело государственной важности, вот и американка с нами, — строго отшивала всех Ирка. — Ничего никому не уступим, имеем право, у нас есть разрешение». Народ верил.
Белья было комплектов шестьдесят, не меньше. Машины отжимали плохо, приходилось пропускать через отжимной вал, а потом высушивать специальным горячим прессом. Закончили к восьми вечера, еле живые. Помню, Сьюзи была очень впечатлена.
— Ну, ребята, вы молодцы, — сказал Волков, помогая перетаскивать аккуратно упакованное чистое бельё на борт. — Док, Ленка, спасибо, что согласились посторожить завтра ночью… Решено, что в день отхода, в двенадцать, организуем открытые двери для родственников, потом погранцы с таможней, и во второй половине дня уходим. Всё.

«Игорь, — писала я в записке мужу следующим утром. — Если на лодке будет связь, то позвоню — надеюсь, ты уже вернёшься сегодня к вечеру… Я ночевать не приду, меня поставили вахтить. Так надо, и это не обсуждается. Завтра объединись с моими и приезжайте часам к двенадцати дня нас провожать на Морской вокзал. Сейчас еду обрабатывать маму».
Днём крутились пуще прежнего, перевозили с Кретом вещи американцев из мастерской Петровича на лодку. Встретившись с Вовой, закупали в аптеке по списку… и прочее, и прочее. На душе было легко — с мамой всё обошлось, недооценивала я свою маму. «Сапоги резиновые возьми, — сказала она строго, когда я закончила оправдываться за враньё. — Вдруг дождь будет. Ваня, — это отцу, — дай ей сапоги с шерстяными носками, они в кладовке, где всё твоё лесное…»
Сапоги взяла.

На лодке звучала музыка — пришли знакомые и незнакомые, пели под гитару. В другом конце лодки — магнитофон. Петрович, беззвучно матерясь, делал под музыку обвязку лееров и в перерывах точил свёрла.
— Народ! Русские! — крикнула Ирка. — Спускайтесь в кают-компанию, вещи раздают!
— Меня зовут Артём. Я с вами плыву, ага… А пока я должен вас одеть-обуть по списку, — у молодого человека были глаза дьяволёнка, а говорил он мягко и негромко, широко улыбаясь и очень внимательно рассматривая нас всех. — Сейчас познакомимся, ага… Какие приятные у всех лица…
«Что-то я его не видела, только что приехал, наверное… — шепнула мне Ирка. — Судя по „плыву“ либо крутой яхтсмен — крутым яхтсменам разрешено так говорить, — либо московский хозяйственник какой-нибудь…»
— Вот что мы забыли, Вова, — подошёл Петрович. — Как получите «одеть-обуть», давайте-ка быстро в лабаз сгоняйте по-тихому. Тут хоть и сухой закон, но нам закон не писан. Надо, чтоб было. И вам тут ночь ночевать, не всухую же.
— Понятно, — вздохнул Вова. — Сгоняем. Скоро уже ноги по самое некуда сотрутся, гоняясь… Не надо мне денег, Петрович, у меня их — как у дурака махорки. Отпускные дали, с утра в институт заезжал.
— А мы ж валюту не купили… — ахнула я по дороге в магазин. — Ведь говорил же Волков…
— Это вы не купили, а мы купили, хе-хе… — сказал Вова, доставая зелёную бумажку. — Держи, общие будут. И не дрыгайся. — Вова погрозил мне пальцем. — Учись относиться ко мне по-хозяйски. Идрит-ангидрит.

На следующее утро Te Vega наполнилась: экипажем в полном составе, гостями, родственниками…
— Вот не странно ли, — сказал Петрович, — ни одного представителя слуг народа. Ни городского руководства, ни даже районного.
«Мне б твои проблемы, Петрович», — думала я, изо всех сил изображая беззаботность перед родителями и Игорем. В нескольких метрах от нас Вова, незаметно бросая на меня взгляды, общался со своей женой и друзьями.
— Прощаемся! — крикнул Волков, спасибо ему. — Мы вернёмся! Не рыдать! Провожающих прошу покинуть вагон!
— Вы идите, — сказала я. — Мне так лучше. Сейчас еще часа два нас проверять будут, что вам стоять-то… Идите.
Потом помню как во сне: на лодку поднялся православный священник, а за ним хор певчих. Священник сказал какие-то простые человеческие слова, благословив… Хор запел, и батюшка подарил капитану Грэгу иконку Ксении Петербуржской. Как позже рассказывал Юрий Рост, у батюшки, когда тот крестил мачту, обнажилась рука с наколотым якорьком.
Пограничники и таможня сработали неожиданно быстро. Видно, не верили, что дойдём.
— Отдать швартовы! — наконец, крикнул Грэг.
— Ну что, поехали? Покатаемся? — тихо сказал мне Вова, и я уткнулась в него носом, уже совершенно свободная.