Большой ребёнок
Пусть скажут про меня: большой ребёнок.
Я в детство не впадал, я вечно в нём.
А мир — он тоже вечно юн и звонок,
и нам всё время весело вдвоём.(Вадим Сикорский)
Мир вечно юн. Мы с миром близнецы,
Хотя у нас и разные отцы.
Мне б не хотелось зрелым становиться
И чашу жизни до конца испить,
Хочу я песни щебетать, как птица,
И вечно в начинающих ходить.
Мой голос будет постоянно звонок,
Я буду веселиться каждый миг.
Пусть скажут про меня: большой ребёнок.
Зато не скажут: маленький старик.
Бытие и поэзия
В сарае тёмном возится свинья,
Гремит соседка ржавыми корытами…
Плывёт по небу голова моя
С глазами широко открытыми.(Вечеслав Казакевич)
Я не люблю свиней, их чушками зову,
Противны мне их рыла непристойные.
Когда я слышу их возню в хлеву,
Мне чудятся явления застойные.
Звучат в мозгу обидные слова,
Я начинаю весь дрожать и маяться,
Долой отсюда рвётся голова
И наконец от тела отрывается.
И вот она меж туч стремглав летит,
По сторонам глазами зорко зыркая,
И тут к стихам приходит аппетит,
И я пишу их, торопясь и фыркая.
Золотая рыбка
Закинул удочку я в Тихий океан,
Попалась мне
Малюсенькая рыбка.
И я подумал, что и тут обман,
А может, не обман,
А лишь ошибка?(Анатолий Брагин)
Объехав много дальних стран,
Я подвожу итог исканий:
Кругом царит один обман,
Особо в Тихом океане.
Рыбачил там я как-то раз,
Между Камчаткой и Аляской,
И вынул, помню как сейчас,
Рыбёшку из известной сказки.
И рыбка, золотом блестя,
Все блага мира мне сулила,
Она рыдала, как дитя,
И о спасении молила.
Мне предлагала роль в кино
И поэтическую славу,
Но я ответил ей одно:
Мне эти басни не по нраву.
Я верить сказкам не привык,
Мне не такие пули лили…
Я сделал из неё балык,
И мы с друзьями пиво пили.
Тоска
Я сижу за оконной рамой,
мне не хочется шевелиться…
Родила меня —
просто мама,
а могла бы родить —
птица.(Глеб Горбовский)
Вижу: тучи по небу крадутся.
Скоро небо дождями прольётся,
Скоро птицы на юг подадутся,
Мне же только одно остаётся:
Тосковать за оконной рамой.
Надо ж было такому
Случиться:
Родила меня —
Просто мама,
А могла бы родить —
Птица.
Мне б тогда
Не ходить на работу,
Целый день над землёй
Резвиться…
Ну какие у птиц
Заботы?
И к тому же
Не надо бриться!
Засилье дыр
Дрожит гитара под рукой, как кролик,
цветёт гитара, как иранский коврик.
Она напоминает мне вчера.
И там — дыра, и здесь — дыра.(Алексей Парщиков)
Гитару сжав дрожащею рукою,
Брожу сегодня, как бродил вчера.
Ищу, но не могу найти покоя:
Повсюду мне мерещится дыра.
Дыра в зарплате, в плане, в госбюджете,
Дыра с гитаре и на рукаве…
Как много разных дыр на белом свете!
И я их все вмещаю в голове.
Мне эти дыры гасят бег пера
И вспышки поэтического рвенья.
Открою рот, смотрю — и там дыра.
Да, не найти нигде от них спасенья.
О сокровенном
Между поэтом и музой есть солнечный тяж,
капельницею пространства шумящий едва, —
чем убыстрённей поэт погружается в раж,
женская в нём безусловней свистит голова.(Алексей Парщиков)
Меж поэтом и Музой — уж так повелось изначально —
Существует искрящийся солнечный тяж.
Только звякнет поэт своей лирой печальной,
Тут же Муза его тянет весело в раж.
Изливаются рифмы дождями на грешную землю,
Замирают эстеты, читая стихи нараспев…
В мире нет простоты, и я это с восторгом приемлю
И кормлю пирогами украшенных мальвами дев.
Грандиозность ботинка, скользящего с нервной лодыги,
Неразгаданность тайн, что ещё предстоят впереди,
И потоки стихов, уходящие в новые книги,
Наводнение чувств вызывают в груди.
И свистит голова, погружённая в душу поэта,
И колёсный мужик шлёт тепло с высоты…
Если кто-то прочтёт и осмыслит всё это,
Мне придётся добавить ещё темноты.
Обманчивые надежды
И куплю зачем-то лотерейку,
А потом — корабликом пущу…(Анатолий Поперечный)
Покупаю лотерейки,
Чтоб корабликом пустить.
Что мне жалкие копейки!
Я, друзья, люблю кутить.
Пусть кораблики по свету
Приплывут к хорошим людям,
Лотерейному билету
Каждый рад, конечно, будет.
Вовсе я не помогаю
В людях жадности развиться:
Я кораблик запускаю,
Лишь проверив по таблице.
Бой местного значения
Щека молочная — как роза.
За мной, в забвенье брякнем лбом,
вперёд, поэзия и проза!
Но гаснет свет — и пыль столбом.
(Владимир Урусов)
Когда в забвенье брякнул лбом,
То что-то в голове сместилось.
Пыль поднялась с ушей столбом,
И мне поэзия явилась.
— А где же проза? — я спросил. —
Скорей зови сюда и прозу.
В забвенье жить нет больше сил,
Меня трясёт как от мороза.
Молочных щёк пунцовый цвет
Во мне рождает вдохновенье.
Забвенья для поэта нет!
Долой проклятое забвенье!
А вот и проза! Значит так:
Я — впереди, вы — справа, слева.
Все силы соберём в кулак
И на забвенье лбами смело.
Последняя игра
Девятка мартовских грачей —
краплёная колода!
По наблюденью москвичей,
шельмует и природа:
Девятка мартовских грачей
в такое время года?
Глаза спросонок протерев,
я им скажу на это,
что выпала девятка треф
из рукава поэта.(Евгений Елисеев)
Поэт всё должен знать и мочь —
Профессия такая.
Решил я как-то в марте, в ночь:
В картишки поиграю.
И сразу начал шельмовать,
Ведь шулер — брат поэту,
Хотел себе шестёрки сдать,
Но выпали валеты.
В рукав я сунул даму треф,
А к ней туза в придачу.
Вдруг слышу тихий голос: «Блеф.
Иди ва-банк. Ставь дачу.»
Привык я слушать голоса,
Ведь я — поэт от бога.
Я твёрдо верю в чудеса
И в атеизм немного.
Решился! Ставлю всё на кон,
Достав туза при этом.
Вдруг дама вылетела вон
Из рукава поэта.
Какой конфуз! Какой позор!
Кричат все: «Гнать нахала!»
Но я твержу спокойно: «Вздор!
Природа шельмовала.
По наблюденью москвичей
Она шельмует в марте.
Глаза протрите поскорей —
Грачи сидят на карте!»
В смятенье от моих речей
Все видят на колоде
Девятку мартовских грачей.
Претензии — природе.
Поэт любой осилит спор —
Профессия такая,
Но всё же в карты с этих пор
Я больше не играю.
Лирическое
Я спрошу — беседы для,
хорошо ли у руля?
Спросит он, меня дразня,
хорошо ли без коня?
Знаю я, что он ответит,
папироской шевеля.
Знает он, что я отвечу,
сигаретку наклоня.
Мы с ним выпьем молока,
взяв корову за бока.
А корова скажет «му»
мне и другу моему.(Дмитрий Толстоба)
Приятно утром выпить молока,
Корову взяв за тёплые бока.
Я пью и одного лишь не пойму:
Зачем кричит корова дико: «Му!»
И делает мне страшные глаза.
Быть может, это молока из-за?
Но коль на самом деле это так,
То это совершеннейший пустяк.
Я выпью сам и другу предложу.
«Пей досыта!», — приветливо скажу.
Затем, напившись с ним отвала до,
На пару сядем сочинять рондо.
Кто чем шевелит
Пишут сердцем стих нескучный,
Мне-то что! Валяй, хоть почкой!
Головой писать сподручней,
Шевельнул мозгой — и строчка.(Анатолий Брагин)
Кто пишет сердцем, кто пером,
Иные строчат на машинке.
У одного стихи как гром,
А у другого — как пушинки.
Я по-особому привык
Работать в жанре стихотворном,
Поэтому и мой язык
Своеобразный и проворный.
Пусть пишут ручкой иль ногой,
А мне-то что! Да пусть хоть почкой!
Я лично шевелю мозгой,
Как шевельну — так сразу строчка.
Нашевелил на целый том,
Вдруг стала голова чесаться:
Мозга мне шлёт сигнал о том,
Что нужно срочно умываться.
Письмо к России
(С. Есенин)
Ты жива ещё, моя Россия?
Жив и я, привет тебе, привет.
Слышал я из-за заморской сини,
Что в тебе порядка больше нет.
Слышал я, что ты летишь как тройка,
И куда, не ведаешь сама,
Что в тебе сплошная перестройка,
И маячит нищенства сума.
Слышал я, ты в покаянье бьёшься
И ведёшь с прошедшим смертный бой,
Говорят, что ты части рвёшься,
Чтобы снова стать сама собой.
В общем, слухов носится немало,
Но всё это тягостная бредь.
Не такое в жизни ты видала,
Чтоб теперь так просто умереть.
Эх!
Редактор вырубил строфу
Из моего стихотворенья:
Мол, ты не Пушкин, не Ду Фу…
А Брагин…
Это без сомненья!(Анатолий Брагин)
Редактор рубанул сплеча
По моему стихотворенью.
Строфа, от ужаса крича,
Бежала прочь в одно мгновенье.
Да, не Ду Фу, не Пушкин я,
А Брагин, чем и интересен.
Редактор, хоть мы и друзья,
Убил немало моих песен.
Он лесорубом был рождён,
А вот работает в журнале,
Под корень вырубает он
То, что другие создавали.
Когда я вижу хладный труп
Любимого стихотворенья,
То говорю: «Эх, лесоруб,
Ты не Белинский, без сомненья!»
Тайна
Как много в этом городе людей!
Все вместе люди знают всё на свете —
И ни один не знает, что меня
Ты полчаса назад поцеловала.(Илья Фоняков)
Как много в этом городе людей!
Средь них, наверняка, есть иностранцы:
Профессора, торговцы, дипломаты,
Рантье, писатели, военные, шпионы.
Все вместе люди знают всё на свете:
Секреты производства кока-колы,
Болезни мозга и болезни века,
Устройство звёзд и синхрофазотрона,
Рецепт окрошки и симптомы гриппа,
Все тайны бытия и государства…
Но знания людей несовершенны,
И им природой предначертан круг,
А что за ним, гадать лишь остаётся.
Но ты да я одной владеем тайной,
Хотя меня уже гнетут сомненья.
Скажи, родная, было ль то взаправду
Иль только показалось, что меня
Ты полчаса назад поцеловала?
О счастье жизни! То и вправду было.
Так пусть об этом мой читатель знает!
Большие надежды
Всего дано мне было в изобилье,
так чем же я не баловень судьбы? —
друзья любили, женщины любили,
вот если бы, ах, если б да кабы!..(Евгений Елисеев)
Собрать стишат штук двести или триста.
Издать их. Разве я не баловень судьбы?
Ах, только б не попал мой сборник пародисту.
Ах, если бы, ах, если б да кабы!..
Диалог
— Облака мои косматые,
Далеко ль ва-ам?
— Далеко-о!
— Небеса мои крылатые,
Высоко ль ва-ам?
— Высоко-о!
— Но малы мне
мерки ваши —
Мне и выше-е,
мне и дальше-е!(Борис Рябухин)
Вышел рано утром в поле
И кричу:
— Облака, мне ваша доля
По плечу-у!
Захочу и улечу я
Далеко-о!
Облака в ответ с восторгом:
— О-о-о!
Разошёлся я и гордо завопил:
— Я летаю без руля и без ветрил!
Небесам со мной тягаться не с руки,
Мои мерки для них слишком велики!
Ох, зачем такие словеса?
Говорил сто раз: не заводись!
Вдруг дождём пролились небеса,
И раздался голос:
— Охладись!
В бреду
В руках
Облаков
Задвинуты сути
На медный засов.
Вбегают
Скелеты.
Хрустят якоря.
Летят
На котлеты
Леса
И моря…(Николай Ланцов)
Я болен лежу:
38 и 7.
В окно погляжу
И теряюсь совсем.
Вот руки выходят
Из недр облаков.
В них сборник пародий
И сборник стихов.
Страницы рвут в клочья
Шальные ветра,
Из них многоточья
Летят до утра.
Все сути укрыты
На крепкий засов.
Погиб в рифах быта
Корабль вечных слов.
Вбегают скелеты,
Костями гремя,
Берут пистолеты,
Пугают меня.
Хрустят якоря
У меня на зубах
И манят в моря
На сосновых гробах.
И снова скелеты
Мне шепчут: «Люблю.»
Я их на котлеты
Отважно рублю.
Я помню сквозь бред:
38 и 7.
И этих котлет
Не хочу я совсем.
Как я творю
Переезжало меня поездом,
и ахали в толпе девчонки.
Колёса шли повыше пояса,
пониже сердца и печёнки…
Состав прошёл, на стрелках ухая,
и красные огни — вдаль вехами.
Я встал, прелестный воздух нюхая,
потёр живот, что переехали.(Глеб Горбовский)
Когда состав «Москва — Баку»
Промчал по моему боку,
Я лишь слегка надул живот;
Слюной наполнил пищевод
И ничего не возражал,
Лежал спокойно и дрожал.
Колёса шли пониже сердца,
Наискосок от селезёнки.
Куда же от судьбы мне деться?
И ахали в толпе девчонки.
Я слушал вопли истеричные
И удивлялся их волнению.
Потом забыл их безразлично и
Стал сочинять стихотворение.
Под стук колёс так славно пишется,
И я совсем не думал корчиться.
Лежишь, творишь, свободно дышится
И больше ничего не хочется…
Когда по рёбрам простучав,
Унёсся вдаль лихой состав,
Я встал и, отряхнув живот,
Занёс стихи себе в блокнот.
Среди великих
Мне повезло: я жил уже когда-то…
Мне признавался в глухоте Бетховен…
В кулисах я беседовал с Шекспиром…
(Зиновий Вальшонок)
Года прошли, но есть что вспомнить.
Я прожил жизнь, достойную романа:
Знавал Крылова, Лермонтова, Кони,
Вольтера, Гончарова, Блока, Манна…
Однажды, помню, Лермонтов сказал,
Глазами пробежав мои творенья:
«Стихи ты гениально написал —
Мне стыдно за свои стихотворенья.»
А Гоголь, лишь увидел томик мой,
На что уж был тогда он зрелый муж,
И то немедля побежал домой
И бросил в печку главы «Мёртвых душ».
Есенин был мой самый лучший друг,
Но видел я — стихов моих боится.
Когда мой новый сборник вышел, вдруг
Взял и уехал молча за границу.
Шекспир твердил: «Я вижу, вам внимая:
Своим талантом вы пустили время вспять.»
Но почему потом (не понимаю)
Меня он отказался принимать?
И Пушкин как Шекспир был часто странен,
Хотя он и хвалил мои стихи,
Сказав мне: «Ты, конечно, гениален,
Но всё ж придётся искупать грехи.
Учти: неблагодарны человеки,
И, хоть сегодня славен ты в народе,
Я думаю, уже в двадцатом веке
Ты станешь лишь объектом для пародий.»
Сбывается пророчество поэта —
И я сегодня понимаю это.
Мир в тумане
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман.(Александр Блок)
Гуманистический туман
Окутал смогом всю планету —
И вирусы духовных ран
Развязно странствуют по свету.
Наживы дух сердца грызёт,
Их обрекая на безволье,
И человечество ползёт
Назад в своё ранневековье.
Марионетки всех мастей
Привычно предают народы,
Чтоб сделать из своих детей
Ничтожных нравственных уродов.
А тот, кто двигает фигуры
И контролирует их всех,
Следя за ходом партитуры,
Уже предчувствует успех.
Он знал, что делал, насылая
Гуманистический туман,
Во тьме которого плутают
Остатки прежде славных стран.
Пробуждение
Всю ночь какой-то странный снился сон.
Проснулся утром — ничего не помню.(Вадим Халупович)
Стокгольм. Волненье. Нобеля портрет.
Словам моим притихший зал внимает.
Я более чем признанный поэт.
Такое только в сладких снах бывает.
Сон был прекрасен. Руку жал король,
И я чего-то мямлил по-английски…
Проснулся утром — головная боль
И образ жизни наш, родной, российский,
И я здесь вовсе не лауреат,
И я — всего лишь литератор скромный.
Что с нами сновидения творят.
Уж лучше б было ничего не помнить.
Незаменимый помощник
Я спасительно болен. В моей крови
Удивительно миниатюрного ростика
Обнаружен весёлый микроб любви.
Он танцует при помощи весёлого хвостика.(Анатолий Чиков)
В моей крови микроб резвится,
Крича: «Все клетки сокрушу!»
А я лежу себе в больнице
И с удовольствием пишу
Про то, как я живу с микробом.
И, что бы врач не говорил,
Я буду с ним дружить до гроба,
На это не жалея сил.
Что медицина понимает
В том, где нам польза, а где вред.
Микроб писать мне помогает
Уже не помню сколько лет.
Мне без микроба жизни нету,
Так что отстаньте, доктора.
Что без микробов жизнь поэта?
Тоска! Серятина! Мура!
Нет, я не Байрон…
Опять знакомлюсь. Руку жму.
Обычного вопроса жду:
«А вы не родственник тому,
Который написал «Звезду»?
Я Казакевич, но другой
Ещё неведомый избранник.(Вячеслав Казакевич)
Любой, кому я руку жал,
Меня невольно обижал.
Но я к такой судьбе готов
И не бегу от вечных слов:
«А вы не родственник тому?..»
Что ж, я привык, и потому
Лишь головой качну в ответ:
Мол, вы уж извините, нет.
И напишу своей рукой:
«Нет, я не Байрон, я другой…»
А вдруг?
Мне снилось,
Будто так я знаменит,
Что мне
При жизни
Памятник отлит.
Стоит он
На бульваре на Тверском,
И вот
К нему
Я подхожу тайком.
К его ногам
Несёт цветы
Народ.
Меня ж
Никто
В лицо не узнаёт.(Николай Доризо)
Никто не знает, как я знаменит,
Как много памятников мне отлито,
Я — знаменитейший в Отечестве пиит,
Но от народа это дело скрыто.
То безлимитная подписка на меня,
То годовщина смерти иль рожденья…
Журнал, газета, лист календаря —
Повсюду есть мои стихотворенья.
Я прихожу ночами на Тверской
И, подождав удобного момента,
С какой-то непонятною тоской
Кладу себе цветы у постамента.
У ног моих букеты круглый год,
Сюда народная тропа не зарастает.
Да, чтит мою поэзию народ,
Хотя в лицо меня никто не знает.
Такой вот сон приснился мне вчера,
И я подумал: «Ну, а вдруг? Ведь что мы знаем?
Недаром говорят профессора,
Что человек в себе непознаваем!
Вдруг Пушкин я, но в облике другом?
И предыстории мой друзья не знают?
И хоть я — Александр, но все кругом
Меня наивно Николаем называют».
Метаморфозы
Свеча превратится в меня.
Любой растворится предмет.
Причина причин — это я.
И вот растворился ответ!(Игорь Бойко)
Всё растворяется вокруг
И превращается друг в друга.
В квадрат преобразился круг,
В старушку — юная подруга.
Стал шифоньер похож на торт —
Я чуть не съел его намедни.
Открыл свой новый сборник — тот
Вдруг превратился в чьи-то бредни.
Что в мире постоянства нет,
Я узнаю не понаслышке.
Одно стабильно: я — поэт,
И у меня выходят книжки.
Всё остальное — просто рой
Ежеминутных превращений.
Мне даже кажется порой:
А вдруг и я уже не гений?
Цвет лица
Так и живу — без пятен, без грехов,
И только очень редко, среди ночи,
Вдруг отведу застенчивые очи
От бледного лица моих стихов.(Борис Сиротин)
Живу на этом свете без грехов,
И биография моя без пятен.
Я даже в написании стихов
Всегда бываю прост и аккуратен.
Мои стихи имеют бледный вид,
И потому читатели их любят.
Недаром мне редактор говорит:
«Тебя народ российский не забудет.»
Да, это справедливо: я вложил
Всю душу в чистоту своих творений,
И пусть чинов больших не заслужил,
Зато и никогда не знал сомнений.
Но по ночам, застенчиво взглянув
На строки в поэтической тетрадке,
Я понимаю, тяжело вздохнув,
Что со здоровьем здесь не всё в порядке.
Предостережение
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые.(А. К. Толстой)
Колокольчики мои
Над моей парадной.
Что глядите на меня
с грустью безотрадной?(Дмитрий Толстоба)
Открыв сей сборничек простой,
Гляди, читатель, в оба:
Встречается А.К. Толстой
В стихах у Д. Толстоба.
Поэтло
Берендеево
старинное село.
Диво-дерево
от веку там росло,
ива-дерево,
по-ихнему ветло.
И вилось над ним
несметное пчело.
И паслось под ним
рогатое козло.(Евгений Елисеев)
Над издательством
Несметное стихло.
Издевательством
В нём плещется фуфло.
Надругательством
Над русским языком
Из издательства
Ползёт бумажный ком.
И сбивает с ног
Поток
Стишат,
А под крышей смог,
И мельтешат,
Пряча по карманам
Монетло,
Графоманы,
А попроще — поэтло.
Вспоминая классиков
Я, несомненно, гений,
Но — Блок!..
Озноб опять.(Сергей Бобков)
Сегодня мне открылась суть:
Я,
несомненно,
гений!
Спешу я в зеркало взглянуть,
Чтоб не было сомнений.
Да, это я —
Сергей Бобков,
Отринуты сомненья.
Теперь узнают все, каков
Портрет венца творенья.
Я — гений, нечего скрывать,
Похожих больше нету.
Теперь начну писать и рвать,
Как делают поэты.
Сижу, пишу. Вдруг в голове
Всплывает имя Пушкин —
И что-то рушится во мне,
Озноб идёт к макушке.
Всё неуверенней рука
Слова выводит в строки.
Но я сидел, писал, пока
Не вспомнил вдруг о Блоке.
Но — Блок!..
Уже в коленях дрожь,
Трясусь, как в лихорадке,
И ничего не разберёшь,
Что я строчу в тетрадке.
«Что ты дрожишь?
Ведь ты — венец!» —
Себя я уверяю.
Но — Лермонтов!..
И я вконец
Сознание теряю.