Реликты памяти моей

От Редакции

Один из наших давних и преданнейших авторов, Давид Иосифович Гарбар прислал в редакцию текст своих мемуаров. Было решено публиковать их ежемесячно небольшими частями в течение целого года.
Мы пройдем вместе с автором весь его жизненный путь от провинциального мальчишки военной поры до геолога-учёного и поэта, а вместе
путь всей его родни и всей страны.
Ну, и конечно, автор позволит нам заглянуть в его личную жизнь: любовь, встречи с интересными людьми и так далее.
Запаситесь терпением, попкорном и приступайте к чтению и комментариям.

Часть 1

От автора

Я начинаю эти воспоминания в трагические дни своей жизни. Семь дней тому назад, в ночь с 19 на 20 апреля (20 апреля в 2 часа 20 минут) неожиданно и очень быстро (буквально за семь дней) ушла из этой жизни моя жена Рая — Раиса Вениаминовна Гарбар.

И вот сегодня, 26 апреля 2012 года по настоятельному совету моего виртуального друга Бориса Абрамовича Кушнера я начинаю эти воспоминания.

В основу их положены устные рассказы, которыми я на протяжении многих лет делился с ним и которые, по его мнению, заслуживают того, чтобы быть записанными. В них не будет особой системы. Они будут записаны так и в таком порядке, как и когда вспомнятся. Это, действительно, реликты моей памяти…

Так уж получается, что, вспоминая свою взрослую жизнь, я, в основном, рассказываю о своих производственных или научных делах. События моей личной, семейной жизни остаются несколько в стороне. Не знаю, чего в этом больше — эгоизма или увлечённости. Действительно, семейная жизнь, воспитание детей были несколько «на обочине» и ложились на плечи Раи. Сейчас, по прошествии многих лет я, конечно, жалею об этом.

Но, увы, «поезд уже ушёл»…

Я вспоминаю

Я вспоминаю прошлое, мой друг…
Перебираю города и даты,
Друзей я вспоминаю и подруг,
С которыми судьба свела когда-то…
Я вспоминаю прошлого года:
Войною перечёркнутое детство…
Казалось, всё ушло… И навсегда.
Но никуда мне от него не деться.
Я вспоминаю мамин тонкий лик
И папины заботливые руки…
О, Господи, продли, ну хоть на миг
Воспоминаний сладостные муки.
Я вспоминаю первую любовь.
Нет, не любовь, наверное, влюблённость.
Потом всё это было вновь и вновь…
Как вспышка света, неба озарённость.
Я вспоминаю, — это вновь со мной:
Труды, походы, поиски, открытья…
И спутники — неспешной чередой
Ко мне приходят — часто из небытья
Я возвращаюсь в прошлое, мой друг.
Пускай на миг. Но возвращаюсь.
Пусть Бог хранит тех, кто вокруг.
Но я ни с кем из тех, ушедших, не прощаюсь.

Дуйсбург. 2.09.2004 г.

Я опускаю ту часть мемуаров, которая посвящена истории нашей семьи. Хочу только отметить, что и по линии отца, и по линии матери мои предки происходили из семей сапожников, закройщиков, кожемяк… кожевенников — семей «гарбаров», живших и работавших в черте оседлости.

Так что фамилия, которую мы носим, досталась нам вполне обоснованно. Итак, наша семья.

Собственно, наша семья состояла из мамы, папы, меня и младшего брата Исаака.

Мама, Белла Давидовна Гарбар, урождённая Леин. Она родилась в 1909 (по другим данным в 1911) году в городе Мозыре. Как я уже писал, после смерти своей матери (моей незнакомой бабушки) она какое-то время воспитывалась в детском доме. А в 14 лет, приписав себе «лишние» 2 года, пошла работать санитаркой в какую-то больницу. Переехав в Минск, продолжала работать в больнице и стала высококвалифицированной медицинской сестрой. Поступила в медицинский институт, но в связи с замужеством, моим рождением и началом войны институт не закончила и всю жизнь (за исключением нескольких лет эвакуации, когда она работала в колхозе и на военном заводе станочницей, а также времени пребывания в военном городке в Чите) вплоть до самого отъезда в Израиль она проработала в различных медицинских учреждениях Минска.

Мама была очень сильным человеком. Именно она в первые дни войны собрала нас всех и вывезла в эвакуацию. Именно она воспитывала нас. Да, собственно говоря, и содержание семьи в значительной степени лежало на маминых плечах, ибо в послевоенные голодные годы без подсобного хозяйства, в котором были и огород, и куры, и кабанчик, и которое было предметом её заботы, на одной бухгалтерской зарплате папы мы бы не выжили. А воровать наши родители не умели и нас с братом не научили, за что им наша благодарность.

Небольшое, но очень важное (для меня) отступление:

Недавно в Интернете мне попался список евреев, уничтоженных фашистами и их пособниками из местных полицаев в маленьком городке (посёлке городского типа) под названием Иваново (до 1940 года — Яново, дер. Порхово) в Брестской области Белоруссии.
В этом списке среди нескольких тысяч имён было 20 (двадцать!) Гарбаров…

Мама спасла нас от того, чтобы и мы попали в такой «список».

Вечная ей (НАШЕЙ МАМЕ) БЛАГОДАРНОСТЬ и вечная ПАМЯТЬ.

Вот стихотворение, которое я когда-то очень давно написал о маме:

Мама

Я не помню маму молодой:
С длинною и толстою косою,
Ни простоволосой, ни босою, –
Я не помню маму молодой.
Помню детства узенький просвет, –
Тесные бараки и землянки,
Мама на заводе «строит» танки,
Папа на войне. И писем нет.
Помню юности звенящие года:
Сын далёко за полночь гуляет,
Мама ждёт, не спит, переживает,
Но упрёков я не слышал никогда.
Помню: в соответствии с традицией
Бороду «принёс» я из похода.
Мама: «чемодан поставь у входа.
Парикмахерская справа, за милицией».
Помню страшный день, когда от нас
Рок в Израиль уносит маму и отца.
Сколько жив я буду, — до конца
Не забуду этот горький час.
Но судьба нам дарит радость встреч:
Руки мамы на моём лице,
И тоска в глазах, и мысли об отце,
И о детях, — как бы их сберечь.
В час последний не был я при ней.
Этот груз на плечи принял брат.
Говорят, что время лечит. Но стократ
Мне от этого и горше, и больней.
Я не помню много уже:
Память избирательна и странна.
Мамы нет. Не заживает рана.
Холодно. И пусто на душе.

Дуйсбург. 21.03 — 2.10.1999.

Папа, Иосиф Исаакович (Ицкович), по-домашнему Яша, родился в 1903 году (по паспорту — в 1904) в городе Петриков. Окончив финансовые курсы, он начал счетоводом на каком-то местном предприятии и всю жизнь проработал в финансовых органах. После переезда в Минск работал главным бухгалтером на кирпичном заводе. Потом перешёл в Госбанк БССР, где поднялся до должности начальника отдела инкассации и перевозок Белорусского Госбанка. В этой должности и встретил войну, успев перед этим в звании рядового поучаствовать в «освобождении Западной Белоруссии и Западной Украины от Польских оккупантов». Прошёл всю Великую отечественную войну и даже прихватил войны с Японией, демобилизовавшись по окончании её в Маньчжурии.

Папа был человеком исключительной ответственности и самодисциплины. Маму любил безумно, ревновал, хотя никаких поводов она к этому не давала. Дома смеялись, что он способен ревновать даже к телеграфному столбу. Мама тоже очень любила отца. Они очень заботились друг о друге. Это было видно даже нам, детям.

Папа был вспыльчивым человеком, что контрастировало с выдержкой мамы. Она очень уравновешивала его характер. Папа считался главой всей большой семьи, и на его плечах лежала забота обо всех родственниках, как с его стороны, так и со стороны мамы. Именно к нему приходили советоваться по всем важным жизненным вопросам. А он советовался только с мамой…

Папа, не получив высшего образования, был страстным поклонником знаний. Его высшей оценкой человека было: он — учёный!

Именно папа приучал нас любви и уважению к книге. Он первым начинал собирать свою, а потом и наши с братом домашние библиотеки. Помню, как бы ни было трудно с семейным бюджетом, в деньгах на книги (благо стоили они недорого) отказа никогда не было. Еще много лет после моего отъезда в Ленинград папа выкупал «подписанные» нами с ним в Минске подписные издания и пересылать их мне. А когда мы с Раей получили, наконец, отдельную квартиру, он заказал в Минске стеллажи, перевёз их в разобранном виде в Ленинград и собственноручно собрал там.

Именно папа всячески поддерживал нас с братом в стремлении заниматься наукой и, на мой взгляд, именно ему мы обязаны тем, что и мой брат, и я защитили последовательно свои кандидатские, а затем и докторские диссертации и стали тем, кем стали. Единственное, что меня огорчает, это то, что свою докторскую я защитил уже после ухода отца. Но брат успел сделать это ещё при его жизни. Папа был так счастлив нашими успехами, собирал оттиски наших первых публикаций, очень гордился ими.

Профессиональная карьера отца была неровной и трудной. Сразу по возвращении в Минск, в условиях дефицита специалистов папа был приглашён в Министерство финансов, где достаточно успешно делал карьеру, дойдя, кажется, до должности главного бухгалтера министерства.

Но как только в стране началась кампания по «борьбе с космополитизмом», папу уволили, и он устроился главным бухгалтером артели «Красный металлист». Помню, что там делали кровати с никелированными шариками-шишечками.

Потом были какие-то другие предприятия. Большую часть послевоенной жизни папа проработал главным бухгалтером Института физической культуры и спорта БССР, в городе Минске. Там он пользовался огромным авторитетом и безусловным правом решать финансовые вопросы. После его подписи директора института никогда не ставили «вторых» виз. Благодаря его усилиям при институте был построен бассейн, фехтовальные и иные залы, и многое другое. Одно время папа был парторгом института (в партию папа вступил в годы ВОВ). Над его вступлением в партию мама посмеивалась: мол, ему мало того, что он был евреем и старшим лейтенантом, — надо было стать ещё и коммунистом, чтобы в случае попадания в плен у фашистов был полный набор… В ответ папа обычно напоминал маме, как она являлась к ним в местечко в кожаной куртке и красной косынке — униформе комсомольцев тех лет. Кстати, от судьбы большинства маминых комсомольских друзей её спасло моё рождение, — это отвело её — детдомовку от активной «комсомольской работы», которая для большинства её сверстников закончилась «высшей мерой». Теперь их именами названы улицы Минска (это рассказывала мне сама мама в дни моих ежегодных приездов в Минск).

После выхода на пенсию папа ещё много лет привлекался Министерством финансов БССР для работы в качестве финансового инспектора. Поучаствовал он и «обучении» первых электронных машин премудростям финансовой документации и отчётности.

И ещё несколько слов в дополнение.

Если к нам, сыновьям, папа относился с любовью и гордостью, но проявлял это сдержанно, то к внукам, и особенно к внучке Аллочке (дочери брата, жившей с ними в одном городе) он относился нескрываемым обожанием, иногда принимавшим довольно странные формы.

Вот только один пример папиного отношения к внукам. Мы получаем телеграмму о том, что мама и папа приезжают к нам в Ленинград на дачу (поскольку своей дачи у нас никогда не было, мы в первые годы, — когда ребята были ещё совсем маленькими, снимали на летнее время «дачи» в окрестностях Ленинграда, — обычно это были небольшие комнатки или хибарки безо всяких удобств). На этих «дачах» Рая проводила свой «отпуск» и иногда её там подменяли бабушки. Так вот на этот раз должны приехать мои родители. Встречаю их на Витебском вокзале. Ещё когда папа и мама выходили из вагона, меня удивило несколько «нервное» отношение к ним проводницы купейного вагона, а также большое количество деревянных ящиков с решётчатыми крышками. Оказывается, папа, узнав, что дети вывезены на дачу, решил, что им требуется усиленное питание. Он закупил на местном рынке в Минске партию цыплят, разместил их в специальных ящиках и с этим грузом «вселился в специально снятое купе поезда Минск — Ленинград. Можно себе представить как проходила эта поездка (а она занимала что-то около суток), понять реакцию проводницы. Как мы добирались до дачи, я уже не помню, но знаю, что на ближайшие две недели внуки были обеспечены куриным бульоном…

Ещё помню, что папа, узнав о том, что маленький Лёня мечтает научиться кататься на велосипеде, поехал с моим тестем в Ленинград и к вящей радости ребёнка они привезли внуку новенький велосипед, с которым, поддерживая внука, чтобы он не упал, первое время бегали по всему дачному посёлку. Я вспомнил об этом, когда уже здесь, в Дуйсбурге так же бегал за внуками, когда они учились ездить на своих велосипедах.

Видимо, наше, не всегда истраченное на детей чувство, «выплёскивается» на внуков…

Опыт автоэпитафии

Это стихотворение было написано в шутку, и о себе — 9 апреля 1993 года.
А через два дня — 11. 04. 1993 умер папа.
К нему все, сказанное ниже, относится еще в большей мере, чем к автору.

Особых достижений не имея,
Он прожил жизнь достойно (для еврея):
Не плакал, не просил, не унижался,
Любил, работал, и всегда сражался.
Сражался с истинным врагом и мнимым.
И нелюбимым был. И был любимым.

  1. Санкт-Петербург

Вот процитировал эти строки и вспомнил, что единственный раз, когда я видел папу плачущим, было то «перестроечное время», когда власть объявила о «денежной реформе», и когда мы узнали, что все накопления исчезли в один миг. Но это была минутная слабость. А вообще-то папа был человеком сильным и мудрым. Я до сих пор помню его поговорки и притчи. Впрочем, часто они и сейчас весьма уместны.

Дай Б-г душе моего папы мира.

А наша память всегда с нами.

В 1991 году мои родители и тётя Роза вместе с младшим братом Исааком и его семьёй переехали в Израиль. Там они (я имею в виду родителей и тётю Розу) прожили недолго. И в 1993 году один за другим ушли из этой жизни. Теперь папа и мама покоятся на кладбище Беер-Шевы.

Мир их праху. И наша память

        Покаянное. Сыновний не исполнен долг

В пределах Избранной Земли,
Вдали от Взвихренной России
Лежат родители мои,
Ждут появления Мессии.
Сыновний не исполнив долг,
Я не был с ними в час кончины.
Мог иль не мог — не в этом толк,
И незачем искать причины.
Не знаю, сколько Бог судил
Прожить мне здесь, в Земной юдоли. –
Среди родительских могил
Хотел бы лечь я Божьей Волей.
Но человеку не дано
Всему, о чем мечтает, сбыться
И мне, как им, не суждено
Среди родных могил забыться.
В пределах чуждой мне Земли,
Вдали от милой мне России
Я буду спать тревожным сном, —
Ждать искупленья от Мессии.

  1. Санкт — Петербург.

Как я уже писал, у наших родителей нас было двое: я, родившийся в 1935 году в городе Мозырь, и мой младший брат Исаак (Исик), родившийся в Минске в 1939 году.

Брат Исаак (Исик)

Брат был младшим в семье и, обладая добрым характером и прекрасными способностями, привлекал всеобщие симпатии. Его очень любила бабушка, а тёти души в нём не чаяли.

Он хорошо учился и практически не доставлял родителям проблем.

Брат успешно окончил в Минске школу № 27 и, будучи к тому времени, кажется, второразрядником по фехтованию, без проблем поступил в Белорусский государственный институт физической культуры. По окончании института он немного поработал тренером, но эта профессия его не удовлетворила, и он так же успешно поступил на физический факультет Белорусского государственного университета. Через несколько лет, приехав в очередной отпуск к родителям в Минск, я посетил свою «Альма-матер» и с удовольствием увидел на доске под названием «Выдающиеся (или ведущие?) спортсмены нашего университета» фотографию своего брата.

К тому времени он был уже мастером спорта, членом сборной Белоруссии — в те поры командным чемпионом СССР по шпаге.

После окончания университета брат поступил на работу в Академию наук БССР. Его профессией стала наука о трении — трибология. По этой профессии он защитил сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. В 1991 году они с женой Ларисой (вслед за дочерью Аллой, внуком Ромочкой, и семьёй её мужа Михаила), вместе с нашими родителями и тётей Розой выехали в Израиль. После нескольких лет адаптации брат занял должность профессора в университете им. Бен-Гуриона, что в Беер-Шеве, где и проработал до выхода на пенсию. Он является одним из крупнейших специалистов в мире в области трибологии. В этом качестве брат объездил половину мира, читал лекции в Японии. Он и его жена продолжают жить в Беер-Шеве. После выхода на пенсию брат ещё несколько лет в качестве приглашённого профессора продолжал преподавать в том же университете им. Бен-Гуриона, а также читал лекции докторантам в университете Тель-Авива.

Когда-то, узнав о том, что брат защитил свою первую диссертацию, я написал ему стихотворение, которое немного относится и ко мне самому. Вот оно:

Ученому соБрату.

И. И. Гарбару — к защите диссертации

Превозмогая слабость, сжавши рты,
По шатким лестницам из знанья и незнанья
Карабкаемся вверх к высотам мирозданья.
И там гуляем важно, — как коты.
Нам кажется, — мы с фактами на «ты».
И мы гордимся этим, словно боги.
Но факты — оболочка пустоты
Или, скорее, камни при дороге,
Которой к истине проходишь ты…
Горючее идей, что как винты,
Тебя подъемлет к знаньям и химерам.
Их можно взять, иль бросить для примера
У той тропы, что пробиваешь ты…

  1. Ленинград

Дочь брата, Алла с мужем Мишей сейчас живут в Торонто (Канада).
Внук Роман в 2015 году защитил в Гарварде докторскую диссертацию по психолингвистике.

Наш двор

Я приступаю к описанию нашего двора в Минске, не будучи полностью уверенным в том, что в памяти сохранились все географические названия и особенности его и его окрестностей.

И до войны, и после нашего возвращения из эвакуации, до самого моего отъезда в Ленинград мы жили в одном и том же месте. Это была, как я сейчас понимаю, самая окраина Минска. Наш дом на улице Кропоткина числился под номером 72 и представлял собой барак, вытянутый вдоль улицы. Следующий за ним дом носил, наверное, номер 74 и был последним. Далее шёл забор Инфекционной больницы, за которой находилась, кажется, Болотная станция. Но туда мы, дети, не заходили.

Дом был разделён на несколько отдельных квартир, в каждую из которых вёл отдельный вход. Наша квартира была в торце дома, поэтому после войны папа, который очень любил плотничать и столярничать, сделал небольшую пристройку, в которой хранился инвентарь и кое-какие вещи. Перед домом со стороны улицы был небольшой палисадник, в котором росла сирень и какие-то цветы.

Со стороны двора ничего такого не было. Перпендикулярно нашему бараку стоял такой же барак, с которым они вместе образовывали двор. Третью сторону двора составляли сараи. Двери нашего сарая выходили на огороды. Да, у каждого «домовладельца» был небольшой участок огородов, на которых росла картошка. На нашем огороде, кажется, была ещё небольшая грядка с огурцами, морковкой и луком. Всё это было вотчиной мамы. В голодные годы в сарайчике держали поросёнка и кур. Это тоже было на попечении мамы. Наш вклад заключался в помощи весной при вскапывании огорода и осенью — в сборе плодов «сельского хозяйства», хотя к осени мало чего оставалось, ибо «подкапывать» картошку начинали очень рано («очень кушать хотелось»). Но маме доставалось, особенно с живностью: надо было затемно приготовить поросёнку пойло, накормить его, потом кур, убрать в сарае, постелить свежую солому. И так весь день…

Поскольку папа не мог поднять на живое руку, осенью приглашался особый человек, который забивал кабанчика. Он же разделывал тушу, за что получал свою долю. Остальное родители делили между родственниками (несмотря на то, что все были евреями, от свежатины никто не отказывался, — время было голодное). Часть свежатины коптили, для чего на том же огороде строили специальную будку, в которой развешивали куски мяса. К будке подводили специальную канавку, которую покрывали листами жести, а в конце её разводили костёр, на котором жгли можжевеловые ветки. Дым от костра по канавке шёл к будке. На нём и коптилось мясо. Костёр надо было поддерживать сутки, для чего организовывалось дежурство в очередь с соседями. Наше дежурство мы проводили с папой. Эти ночи мне помнятся до сих пор.

Контингент жителей нашего двора был весьма пёстрым: за стеной нашей квартиры жила семья пани Павловской, про мужа которой говорили, что во время оккупации он служил в Польше, в жандармерии. Кто жил дальше, — не помню. Помню только, что в первый год после нашего возвращения во дворе появился еврейский парень, спасшийся от гибели. Все его родные и близкие погибли в гетто. Он поселился в их старой квартире. Чтобы как-то подкормить, его устроили работать на конфетную фабрику. Все его очень жалели и как могли опекали. На меня он произвёл впечатление тем, что развивал перед нами, мальчишками, теорию о связи «цвета и звука». Тогда это казалось странным и будоражило воображение. Что с ним стало потом, я не знаю.

Недавно, уже из интернета я узнал, что в настоящее время на месте нашего барака под тем же адресом Кропоткина 72 расположен один из ювелирных салонов сети «Мономах», а рядом под номером 74 школа, которой по странному стечению обстоятельств присвоен номер 27 — номер школы, в которой в своё время учился мой брат. Правда, тогда она находилась по адресу ул. Горького, д. 35.

Так меняет контуры нашего прошлого время.

Но вернёмся в это самое прошлое.

В доме № 74, что напротив торца нашего дома проживала семья Генюш. Глава семьи дедушка Генюш работал водопроводчиком и запомнился тем, что, достав из кармана чекушку водки и раскрутив её резкими и быстрыми движениями, направлял струю прямо в глотку, а выпив, громко крякал и вытирал усы. Я ни разу не видел, чтобы он чем-то закусывал. Только крякал и вытирал усы.

Бабушка, мадам Генюш очень любила беседовать с нашей бабушкой. Обе они, не сходя со своих крылечек, переговаривались друг с другом на какой-то удивительной смеси языков, в которых были русские, украинские, белорусские, польские слова и слова идиш.

Удивительно, но и они хорошо понимали друг друга, а мы, внуки вполне понимали их.

Не помню, кто ещё жил в нашем дворе. Но хорошо помню, что там было относительно много детей, большинство из которых по тем или иным причинам, повзрослев, попали в тюрьму. На свободе оказались, кажется, только мы с братом и девочки нашего двора (впрочем, девочек я не помню). Говорили, что в переулке постоянно кого-то грабили. Но «своих» не трогали, в чём я несколько раз, возвращаясь в темноте с тренировок или из университета, убеждался на своём опыте. Может быть, поэтому я никогда не боялся ходить по вечернему и ночному Минску. Впрочем, Б-г миловал. Но это было уже после окончания Великой Отечественной войны.

Довоенное детство

Я мало чего помню из своего «довоенного» детства, буквально какие-то осколки.

Почему-то вспоминаю, как папа вернулся с так называемой «польской войны» — «освобождения Западной Украины и Западной Белоруссии». В памяти сохранилась винтовка (?!), которая стояла у этажерки и которой я очень интересовался и очень гордился. Папа был призван в качестве рядового. Потом ему сразу присвоили звание «старший техник-интендант» (старший лейтенант). В этом звании он прошёл всю Великую Отечественную войну, которую закончил в Маньчжурии.

Но из Западной Белоруссии он возвратился рядовым с винтовкой.

Ещё помню, что любил играть с патронами от папиного револьвера, эти патроны я использовал в качестве солдатиков. Папа работал в Госбанке Белоруссии, где руководил отделом инкассации и перевозок, и по тамошним правилам ему положено было иметь револьвер. Сам револьвер он куда-то прятал. А вот патроны лежали в ящике письменного стола, и я имел возможность ими играть. Других игрушек не помню.

Начало Войны

Наиболее краткое и точное воспоминание о самом начале Великой Отечественной войны, как мне кажется, я выразил в одном из своих стихотворений. Вот оно:

Я помню (22.06.1941)

Я помню это утро в старом Минске:
Был выходной, сияло солнце, и народ
на озеро, на праздник собирался.
И вдруг на небе стая страшных птиц.
Все небо стало серым. День померк,
исчезло даже солнце.
И бабушка. И мы, прижавшись к ней,
Еще не понимая, что случилось,
на небо тоже смотрим.
Наверное, маневры, — говорят.
Но со столба железный репродуктор
уже вещает: Началась война!
Война! И папа уезжает «на работу»…
И мама, белая как мел,
ботиночки нам с братом надевает.
И бабушка, немного суетливо
Сворачивает вещи в узелок…
Война! Война!
Бомбежки еще нет. Но мы уходим.
Куда-то в лес, в болото, через поле,
и далее — куда глядят глаза…
Потом узнали мы, что шли на запад,
Навстречу немцам и войне…
Ну, а тогда мы шли и шли…
И так два дня… Пока нас не вернули.
Потом назад, обратно на восток.
Ну, вот и Минск!
Но Минск уже горит!..
Ужасный путь — с Болотной на Вокзал:
разрывы бомб, пожары,
Разбитые витрины. И вещи у витрин…
И девушка с повязкой на руке,
что указала путь нам на вокзал.
А на вокзале: рельсы, рельсы, рельсы…
И шпалы, по которым я бегу.
И мама с братом на руках.
И бабушка, и люди, люди, люди…
И крики. И какие-то команды.
Потом платформа. Нас туда…
И мы садимся тихо в уголок.
И поезд трогается. Началась война…

Дуйсбург, 22. 06. 2001 г.

Но до этого было ещё несколько дней.

Сразу после объявления о начале Войны за папой пришла машина, и он отправился «на работу» в Госбанк. Больше мы его не видели до того самого дня, когда он заехал за нами в деревню Вязовка в Поволжье. Но это было, кажется, уже в 1942 году.

А тогда мама сразу стала собирать нас с братом. О том, чтобы остаться в Минске, не было и мысли. Мама одела нас с братом, уговорила бабушку и папиного младшего брата Лёву, и мы бросились бежать.

Но бежали мы, как потом оказалось, не от немцев, а навстречу наступающим немецким войскам.

В первый день мы шли по каким-то лесным дорогам. Иногда нам попадались какие-то люди, помню, что у дороги мы увидели солдата, стоявшего с винтовкой «на часах». Он попросил у мамы и бабушки чего-нибудь поесть, и мама отдала ему коробку с печеньем, которую взяла для нас. Ночь мы провели в какой-то избе, куда нас пустили переночевать. Но утром на телеге, полной какого-то имущества (помню, там был деревянный буфет и какие-то узлы), из Минска вернулся хозяин (видимо, жители ближайших к городу деревень уже начали грабёж), и нам пришлось уйти. Время от времени дорогу бомбили. Помню, что один раз какой-то человек в военной форме учил нас, как прятаться от авиации: он говорил, что надо садиться на корточки — «пенёчком», чтобы нас не увидели сверху. Потом в лесу началась облава, и нашего «учителя» застрелили, объяснив, что это парашютист-диверсант. В качестве доказательства было сказано, что у него на армейской форме милицейские знаки различия. Командир, руководивший облавой, проверил мамины документы и спросил, почему мы идём навстречу немцам. Так мы узнали, что нам грозило. Повернули обратно и ещё через сутки вновь оказались дома. Но дом уже был частично разграблен (вероятно, соседями, ибо даже после возвращения из эвакуации мама встречала какие-то предметы домашнего обихода у наших соседей).

Прошёл слух о том, что на Товарной станции идёт эвакуация. Мы бросились туда. С нами была ещё племянница папы — дочь его сестры Асны, которую почему-то привели из детского сада к нам. Далее было то, о чём я написал в приведенном выше стихотворении.

К сказанному следует добавить, что, по словам мамы, это был один из трёх составов, отошедших от станции Минск-товарная, и единственный, дошедший невредимым до относительно глубинных частей России: эшелоны, шедшие перед ним и после него, были разбомблены немецкой авиацией. Наш поезд тоже несколько раз подвергался бомбёжке: при звуках тревоги все пассажиры покидали платформы и ложились вдоль железнодорожных путей. Мама рассказывала, что она опасалась отбегать далеко, ибо боялась потерять детей (с нами была ещё племянница) и бабушку — маму нашего отца. Но, слава Б-гу, никто не был потерян, и все доехали до Тамбова, где племянницу передали её матери, а «взамен» получили сестру отца тётю Маню с её ребёнком.

Папа с первого дня Войны был призван в Госбанк, где ему поручили вывезти «казну».

По его словам, он и его коллеги вывезли порученное, и в Смоленске передали это «московским инкассаторам».

А сам папа в том же Смоленске сошёл с поезда и влился в ряды действующей армии.

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий для Давид Гарбар Отмена

  1. Милейший Станислав!
    Я тоже надеюсь на то, что при дальнейшем чтении моих мемуаров Вы найдёте «ответ на вопрос, почему все эти добрые и честные советские люди покинули в конечном счёте свою родину». «Ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется».

  2. О мемуарах Давида Гарбара
    Главное достоинство мемуаров — честность. И если мемуарист придерживается этого правила, а Давид Гарбар именно так и делает, то перед читателем открывается не только чья-то жизнь, но в сопоставлении с собственными воспоминаниями, вырисовывется чёткая картина целой эпохи. В судьбах родных и близких одной семьи отражается история огромной страны с её достижениями и упущениями, победами и поражениями.
    Записанные хорошим языком, воспоминания сопровождаются стихотворениями автора, что придаёт оригинальность «Реликтам памяти моей» и свидетельствует о литературной одарённости.
    На меня особенное впечатление произвела семейная любовь к книгам, привитая с детства родителями. На воспитание человека книги оказывают влияние не меньшее, чем семья.
    С уважением и лучшими пожеланиями,
    Светлана Лось

    1. Уважаемая Светлана!
      Спасибо за внимание и понимание.
      Эту книгу я намеревался издать к своему полуюбилею — 85-летию.
      Но так получилось, что издатель А. Л. Барсуков (спасибо ему) сумел выпустить её на год раньше. И тогда мы с уважаемой Е. Б. Жмурко решили разделить мемуары на 12 частей и публиковать их по одной части в месяц, так чтобы завершить публикацию как раз к марту 2020 года.
      Это своего рода подарок Редакции к моему грядущему 85-летию (е. б. ж.?).
      Я родился и вырос в простой «советской» семье. Никаких привилегий ни мои родители, ни мы с братом никогда не имели. Всё, чего мы достигли, — это результат трудолюбия, примером чему для нас являлись наши родители.
      И, конечно, тех принципов, тех предпочтений, которые они в нас воспитали. Вы, безусловно, правы, считая, что многим в этой уже своей жизни и я, и мой брат обязаны книгам, — страстными любителями которых были наши родители. У нас никогда не было ни автомашин, ни дач, ни даже дачных участков. Но у нас были хорошие (по тем временам) библиотеки. И тяга к знаниям. И, конечно, принципы: не просить, не хитрить, не кривить душой.
      Такими мы выросли. Так жили. И об этом будет в моих мемуарах.
      Ещё раз спасибо за внимание.
      Надеюсь, что и в дальнейшем Вам будет интересно.