Когда через много лет после окончания института мы собрались на встречу нашей студенческой группы, я написал большую анкету и раздал своим бывшим сокурсникам. Наряду с различными вопросами, с той или иной стороны освещающими прошедшие годы жизни каждого из нас, там был и такой – «Что вам больше всего запомнилось из студенческой поры?». На удивление, а может быть, как раз, и не на удивление, почти все наши ребята и девчонки на это вопрос ответили однозначно – поездки в колхоз. Вам, нынешней молодежи, это может показаться странным. Действительно, неужели за пять студенческих лет, когда мы были молоды, находились в эйфории от поступления в ВУЗ и вообще – понятие «студенческая жизнь» должно восприниматься только с восклицательным знаком, неужели кроме поездок в колхоз нам нечего было вспомнить? Да нет, было же, конечно. Но ответ на вышеупомянутый анкетный вопрос был вполне объяснимым.
Теми, кто учился в институтах в середине прошлого века, поездки на сельхозработы воспринимались, как естественный и обязательный третий семестр. Потом, были, конечно, поездки на целину, на строительство БАМа – кто не помнит: Байкало-Амурской Магистрали, но это было, уже, так сказать, выборочно и почти добровольно. В поездки же в колхозы и совхозы родной области попадали все поголовно. В колхозы ездили в обязательном порядке все группы в полном составе раз в году сроком на три-четыре недели, а, бывало, что и на месяц. В основном это было осенью, когда начинался сбор урожая. А то и два раза в год, например, когда «дорогой Никита Сергеевич» решил завалить страну кукурузой. Тогда весной студенты ездили на ее посадку, а осенью – на уборку.
Учился я в Тульском механическом институте. Сам институт, несмотря на свое провинциальное месторасположение, был вполне престижным, поскольку готовил кадры в основном для оборонной промышленности, что было естественно, поскольку Тула, как известно, издревле была городом оружейников. Состав студентов у нас в группе был разнообразен. Там учились ребята, окончившие тульские школы, более половины группы были приезжими из городов других российских областей, двое-трое – из сельской местности и пара таких, как я, которые, исходя из определенных параграфов своего происхождения, не особенно могли рассчитывать на учебу в столичных ВУЗах. Жили мы кто где. Туляки, конечно же, дома. А приезжие, большинству которых не досталось студенческого общежития, снимали углы во всех концах города. Так что вместе мы собирались лишь на занятия, и за эти часы, безусловно, не очень-то успевали «притереться» друг к другу.
А поездки в колхоз – это было совсем другое дело! Почти месяц мы жили и работали вместе. В одной избе спали, за одним столом ели, под одной березой пили. Ну и, скажите, какие еще условия могли так спаивать коллектив. В прямом и переносном смысле этого слова. Вполне возможно, что именно поездки в колхоз сделали нашу группу такой дружной, что спустя и сорок лет мы поддерживаем контакты друг с другом и на Новый год шлем поздравительные открытки. А раз в пять лет собираемся в Туле у нашего ТМИ, что не так-то просто сделать, учитывая разбросанность нашу по всей России и то, что мы уже не только отцы, но и деды. И все же, предварительно списавшись, в первое воскресенье мая, мы приходим в нашу любимую аудиторию и после первых возгласов узнавания, удивления, ахов и охов, обходим примечательные места институтского здания, ностальгируя на каждом этаже. Нас раз от раза становится все меньше и меньше, но мы следуем привычным маршрутом. От института через парк идем фотографироваться к памятнику Льву Толстому, потом дальше к центру города, обязательно заходим в лучшее фотоателье и делаем большой и цветной групповой снимок, а затем направляемся отмечать нашу встречу в заранее заказанный ресторан. Правда, после «победы перестройки», ресторан стал нам не по плечу, вернее, не по карману. И мы, благо нас собиралось уже всего около десятка человек, шли на квартиру одного из наших товарищей, живущих в Туле. И опять же, – вот правда жизни! – вспоминали за столом наши колхозные поездки.
Итак, мы отправлялись в колхоз! Каждый год, в первый-второй день сентября, еще не приступая к учебе, мы облачались в «колхозное» обмундирование, кто во что горазд, и собирались у институтского здания, где нас уже поджидал десяток-другой грузовиков, приехавших из различных пунктов сельской местности тульской области. В кузове грузовики были оборудованы деревянными скамейками, и каждый из них был рассчитан на одну учебную группу студентов. Обычно с каждый группой в роли руководителя отправлялся кто-то из институтских преподавателей. Но в этот год, о котором я веду рассказ, ситуация несколько изменилась.
Мы учились тогда, вернее, только еще собирались учиться, на втором курсе. И кому-то из руководства института пришла в голову идея отправлять в этот год студенческие группы в колхозы под руководством не преподавателей, а комсоргов групп. Так сказать, под идейным руководством. А на мою беду, именно меня, еще на первом курсе, ребята выбрали своим комсоргом. Не потому, конечно, что я был самым активным комсомольцем. А по принципу – только не меня. Короче, отказаться я не сумел, за что и поплатился. Мне впервые в жизни пришлось не только ограничивать свою комсомольскую деятельность сбором членских взносов и формальным проведением комсомольских собраний с предоставлением отчета в Комитет ВЛКСМ. Отвечать за работу в колхозе было совсем другим делом. Тогда я еще и не представлял, что это за собой влечет, поскольку на меня ложилась и организационная работа, и бытовые проблемы, и решение конфликтных ситуаций с колхозным начальством. А было мне тогда 18 лет и не было абсолютно никакого опыта в таких делах.
У грузовика, выделенного нашей группе, нас ждал колхозный представитель. Это был, как он нам отрекомендовался, сам председатель колхоза «Заветы Ильича» Плавского района Тульской области Юрий Петрович. Простите, фамилию его сейчас никак вспомнить не могу, а выдумывать нет смысла.
Прежде всего, Юрий Петрович поинтересовался, кто будет за старшего. А когда узнал, что это я, пожал мне руку и пригласил занять место в кабине грузовика. По-моему, я даже покраснел от такого предложения и полез с ребятами в кузов. Мне совершенно не улыбалось выглядеть в их глазах начальником. Вторую попытку завязать со мной контакт Юрий Петрович предпринял примерно через час, когда мы сделали остановку, и наш грузовик причалил рядом с придорожной «Чайной». Дождавшись, когда я вместе со всеми соскочил на землю, чтобы размять ноги, колхозный председатель пригласил меня в эту самую «Чайную», как он выразился, слегка перекусить. Под насмешливыми взглядами своих комсомольцев я и от этого предложения отказался. Но все-таки, как ни крути, выполнять свои обязанности мне надо было, и когда еще часа через полтора мы въехали в нашу деревню, мне пришлось вместе с Юрием Петровиче зайти в дом, где помещалось правление колхоза.
Несмотря на отсутствие руководящего опыта, я понял, что, прежде всего, мне надо решить три вопроса. Где мы будем жить, чем нас будут кормить и что мы должны делать на ниве сельскохозяйственного производства.
Под жилье нам выделили три избы. С хозяевами, конечно. Но почему-то в каждой из них жили лишь одинокие пожилые женщины. В одном из домов разместились девочки – их было всего четверо в нашей группе. В двух других – ребята, разбившись по желанию совместного проживания. С кормежкой я договорился с председателем следующим образом. Ежедневно нам отпускали со склада 2 кг мяса, в неограниченном количестве давали молоко с фермы, а также огурцы-помидоры. Кроме того, председатель выделил нам некоторую сумму денег, позволявшую закупать по своему усмотрению в сельпо хлеб, крупу, чай, макароны, подсолнечное масло. Спиртные напитки, бывшие в сельском магазинчике на первом плане, при желании мы могли приобрести из внутренних ресурсов. C фронтом работ Юрий Петрович обещал познакомить нас назавтра, и остаток этого дня мы потратили на обустройство и отдых с дороги. Набили полученные на складе наматрасники и наволочки соломой, перекусили продуктами, привезенными с собой из Тулы, и сделали обзорную экскурсию по деревне, где нам предстояло жить и работать три недели, согласно указанию вышестоящих организаций. Эту ночь мы спали «без задних ног».
Назавтра с раннего утра Юрий Петрович зашел за мной и повел на колхозный ток. Название это я слышал из газет и литературы, но своими глазами такое увидел впервые в жизни. На утрамбованной земляной площадке, рядом с большим амбаром лежала груда зерна. Огромная! Не знаю, урожай ли в этом году был богатым, или такое количество зерна было в порядке вещей, но она поразила меня своими размерами. Юрий Петрович подвел меня к зерну и полез на вершину горы, откуда поманил к себе. Как городской житель я не решился, было, идти сапогами по пшенице, но председатель, видя мое смущение, только рассмеялся.
– Иди, иди сюда, что застрял, – махнул он мне рукой, и я полез по осыпающемуся под ногами зерну наверх.
Когда я оказался рядом с Юрием Петровичем, он присел на корточки и, засучив рукав пиджака, засунул руку по локоть в зерно.
– Пощупай, пощупай, – сказал он мне и я, присев, тоже запустил руку внутрь. К моему удивлению зерно было не то что теплым, а просто горячим.
– Понял? – спросил председатель, увидев удивление на моем лице, – зерно горит, понял? Пропадает зерно. И хлеб пропадает, и труд наш пропадает к чертовой матери. Так что вот ваша боевая задача – зерно спасать надо. Сушить его надо. Разбросать по току, перелопатить, высушить на ветру, загрузить в мешки и в амбар перетащить. Понял?
– Ничего себе, – протянул я удивленно. – Так за сколько же такую гору перелопатить можно?
– А это от ребят твоих зависит, – сказал председатель, сбегая вниз с зерновых Гималаев. – И давай с тобой договоримся. Вы к нам на три недели присланы. А сделаем так. Как вы зерно все в амбар затарите, так я вас и отпускаю. Помнишь, как кто-то там говорил – «дело спасения утопающих, есть дело рук самих утопающих»? Если охота вам будет домой на пару-тройку дней раньше вернуться – постараетесь.
Мне идея председателя понравилась и ребятам тоже, когда я привел их после завтрака на ток и рассказал об условии. Только вечный скептик Юрка Беляев, увидев количество зерна, присвистнул и помотал головой.
На общем собрании так и порешили. Девочки занимаются хозяйством – закупкой продуктов, приготовлением пищи и тому подобным. Им в помощь на роль «кухонных мужиков» ежедневно по очереди выделяется пара ребят, чтобы дрова колоть, плиту топить, бидоны с водой таскать. А остальные мальчишки бросаются на зерно. В этот же день, чтобы избежать суетни, разбились на бригады – кому зерно рассыпать, кому перелопачивать, кому мешки в амбар таскать – и приступили.
Надзирателей за нами не было, но, имея заманчивый стимул, работали на совесть и в первый же день вымотались настолько, что после ужина сразу же завалились спать. Однако через пару дней втянулись, и уже хватало сил вечерами на том же току, подстелив свои телогрейки на зерно, располагаться с удобствами, петь песни под гитару Юрки Сердюка, танцевать под звуки привезенной с собой «Спидолы» и даже немного «откушивать» теплую водку под названием «сучок», производства тульского ликероводочного завода. К нам подтягивалась и местная молодежь. Девочки скромной кучкой садились недалеко на зерно, а пацаны, в основном допризывного возраста, но в заметном подпитии, крутились рядом, сплевывая подсолнечную шелуху и ища повод задраться со студентами.
По сравнению со всеми я был в худшем положении. Мне надо было, с одной стороны, решать ежедневно возникающие общественные и рабочие проблемы с колхозным начальством, а с другой, я не мог позволить себе ходить по делам с карандашом и блокнотом пока мои сокурсники таскают тяжелые мешки с зерном. Может быть, они мне ничего и не сказали бы, но я себя ощущал крайне неуютно, а посему работал на току со всеми наравне.
Время шло. И о нашей жизни в колхозе можно было бы написать отдельную повесть. Поверьте, про то, что происходило с двумя десятками молодых людей при совместном житье-бытье, материала набралось бы достаточно. Но мой рассказ не об этом.
Короче. Для того чтобы пораньше уехать из колхоза, – а я уже говорил, что многие из наших жили не в Туле и с радостью поехали бы, прежде чем идти на занятия, на пару-тройку дней домой – мы работали с полной отдачей. Дошло до того, что не прекращали работу с наступлением темноты и таскали мешки в амбар при лунном свете. И нам самим на удивление за три дня до окончания срока ток был пуст и даже подметен. Вечером этого знаменательного дня мы от души отметили финиш и стали строить себе красивые планы проведения свалившихся на нас свободных дней.
А назавтра утром я пошел в правление к председателю. Он сидел в своем кабинетике, и мне сразу же не понравилось, что при моем появлении отвел глаза.
– Юрий Петрович, – сказал я ему. – Мы свое дело сделали, можете проверить. Так что уговор дороже денег. Давайте мне справку для деканата о выполненных работах и везите нас в Тулу. Когда машину ждать?
– Какую еще машину? – удивлено протянул председатель. – Вы у нас по разнарядке три недели полностью должны отработать. Вот и работайте. С зерном управились – молодцы. Теперь давайте оставшиеся три дня свеклой займитесь.
От такой откровенной наглости я обалдел.
– Какой еще свеклой?! Вы же сами идею эту кинули. Уберете зерно – домой отпущу. Ну, так убрали мы. Справку давайте и машину! Не пешком же нам в город идти!
– А ты чего разорался-то? – сам перешел в наступление председатель. – Не мог я такого вам обещать. Да если я вас хоть на день раньше отпущу, мне райком голову снимет. Идите, работайте! Отработаете срок, будет тебе и машина, и справка!
Я понял, что спорить здесь бесполезно, хлопнув дверью, выскочил на крыльцо и кинулся, было, почти бегом в сторону нашего жилья, где меня уже ждали собравшиеся домой ребята, но затормозил, совершенно не представляя, что скажу им. Ведь это же с моей подачи они таскали тяжелые мешки в надежде уехать пораньше. И как им доказать, что председатель купил меня, как ребенка. Я оказался между молотом и наковальней. И задерживать ребят в деревне я не мог, и вернуться в институт без справки, как руководитель группы, не имел права. На душе было обидно и тошно… Но в первую очередь мне надо было что-то решить с ребятами. Они ведь не были виноваты в этой ситуации.
Все наши с собранными вещами, сидели у избы.
– Ну, когда машина? – первое, что спросили они у меня.
– Машины нет, сломалась она, – ответил я им и, усталый, как после таскания мешков, сел рядом. О том, что председатель не отпускает нас и не дает мне справку для деканата, я даже и не заикнулся. Ребята загалдели.
– Вообще давайте решать, – сказал я им на этом импровизированном собрании. – Есть варианты. Или мы ждем, пока машину починят, – а сколько это продлится, кто знает, может два-три дня. Или мы сейчас поднимаемся и пешком идем на станцию. Здесь километров десять, не больше.
Ситуация, конечно же, для всех была неожиданной. Но поскольку уехать из колхоза именно сегодня были настроены все, то все единогласно и согласились пойти пешком.
Мы попрощались с хозяйкой, уточнили у нее путь на станцию и дружно двинулись в поход.
Дорога шла полями, погода была хорошей, даже солнышко показалось из-за туч. А когда мы пошли через рощу, уже окрашенную в красно-золотистые осенние тона и потрясающе красивую, настроение у нас стало просто замечательным. Лишь меня не покидала мысль о предстоящем в деканате отчете за наш побег. К этому делу запросто могли пристегнуть политическую подкладку и вышибить меня не только из комсомола, но и из института.
Первый час прошли относительно легко, даже иногда запевая походные песни. Но потом стала подкатывать усталость. Ноги наливались тяжестью, рюкзаки и котомки все сильнее давили на плечи, и песни уже петь не хотелось. Особенно тяжело было девчонкам. И хотя мы разобрали их вещи, то одна из них, то другая стали отставать. У ребят тоже силы были не беспредельными. Пришлось замедлить темп, приспосабливаясь к отстающим. Так что, к железнодорожной станции, что находилась на краю небольшого пыльного городка, мы вышли далеко за полдень. Хорошо еще, не заблудились, но, как подкошенные, свалились у пристанционного чахлого сквера.
Что делать дальше никто не представлял, но сил не было и, наверное, с полчаса мы просто приходили в себя. А потом я (как руководитель!!!) потащился на разведку. Довольно быстро мне удалось найти начальника станции, пожилого дядьку в полужелезнодорожной форме. Или мой замученный вид, или грустный рассказ о наших приключениях вызвал у него сочувствие. Он поведал мне, что до Тулы 63 километра, скорые поезда у них не останавливаются, а пригородный ходит один раз в день, по утрам. Так что ближайший будет только завтра. Единственный вариант, который, подумав и почесав затылок, смог предложить мне железнодорожный начальник, заключался в следующем. На запасном пути у станции стоял полувагон с досками, который собирались подцепить к товарному поезду, идущему на Тулу через полтора часа. Начальник согласился пустить нас в этот полувагон, но предупредил, чтобы на комфорт мы не рассчитывали. О каком комфорте могла идти речь! Я согласился на этот вариант моментально. И ребята тоже.
Полувагон представлял собой что-то среднее между товарным вагоном и платформой. Другими словами, стены у него были, а крыши – нет. Доски, на наше счастье, занимали приблизительно половину вагонного объема, так что пусть и без комфорта, но более-менее нормально мы бы смогли все расположиться в нем. Пока ждали того товарняка, мы сидели на насыпи, боясь удалиться от нашего вагона и ели то, что Бог послал в привокзальный магазин, запивая водой из предложенного начальником станции большого эмалированного бидона. Хотя, признаться, аппетита не было.
Где-то за полчаса до отправления пришел наш спаситель и попросил занять места «согласно купленным билетам».
– Залезайте, залезайте ребята, – сочувственно сказал он нам. – Не шумите там, а то мне еще за такую самодеятельность по шее дадут. И в Тулу приедете, постарайтесь без шума испариться.
Мы поблагодарили его, полезли в вагон и стали устраиваться на связанных в пачки досках. Начальник прикрыл за нами дверь, но не до конца, чтобы мы сами смогли открыть ее, добравшись до станции назначения.
Изнутри мы слышали, как маленький маневровый паровозик, лязгнув, покатил наш вагон, остановился где-то и через какое-то время пристыковал его в хвост товарного состава.
Мы тронулись и часа через полтора без особых приключений, — слава Богу, что не было дождя, – ощутили, как наш состав, заскрипев тормозами, остановился на боковых путях большого железнодорожного узла. По всем признакам это была уже Тула. Открыв дверь и оглядевшись, мы высыпали из вагона и увидели, что это действительно то, что нам надо. До здания тульского вокзала было метров пятьсот, но, немного отойдя от нашего товарняка, мы распрощались друг с другом, поскольку теперь у каждого из нас был свой путь. Лично я отправился на вокзал.
Но пока я иду до вокзального здания, следует сделать небольшое отступление. Наш подмосковный городок, в котором я оканчивал школу и где продолжали жить мои родители, находился как раз на полдороге между Тулой и Москвой. И в ту, и в другую сторону было около ста километров. Поэтому я, учась в ТМИ, если и не каждую неделю, то раз в две недели, обязательно, старался съездить домой. И не только потому, что по выходным в Туле особо делать было нечего. Просто хотелось навестить родителей, поесть что-нибудь маминого вкусненького, да и прихватить с собой кое-что из продуктов в специально купленном для этого «докторском» саквояже, в который упаковывать банки-бутылки было гораздо удобнее, чем в чемоданчик. Я уезжал из Тулы в субботу после занятий (тогда и учились, и работали по шесть дней в неделю), а возвращался к вечеру в воскресенье. Сначала я ездил на пригородном поезде, со старыми раздолбанными вагонами, который останавливался у каждого столба, а посему тянулся от нашего города до Тулы почти три часа. Но через некоторое время, осмотревшись, я стал использовать для своих поездок скорые составы. Через наш город проходила южная железная дорога и все поезда, шедшие из Москвы в южном направлении, обязательно делали остановку на нашей станции. Остановки эти – минут по пять – для меня были вполне достаточными. Я подходил к первому вагону, который был багажным, и привычно договаривался с проводником. Не знаю точно, кем он был: или сопровождающим багаж, или бригадиром поезда, но важно то, что в багажном вагоне у него было собственное купе, куда не могли добраться железнодорожные ревизоры. Тем более, что от нашей станции до Тулы был всего лишь один перегон, и остановок в пути не было. Этот проводник охотно подсаживал меня в свое купе, в котором, бывало, уже сидели один-два «зайца». И всего за рубль (в то время это были сносные деньги, моя стипендия составляла 28 рублей, а буханка хлеба стоила 8 копеек), в приличном купе за полтора часа вместо трех, я добирался до Тулы. Или аналогичным путем в обратном направлении.
Теперь можно вернуться в тот день, о котором я и веду рассказ. Хотя мы убежали из колхоза ранним утром, но, после всех известных вам приключений, из товарного вагона в Туле я вылез часов в семь вечера. Смеркалось, как-никак был конец сентября. Пригородные поезда до нашего города в тот день уже не ходили, но еще издали я увидел, что у вокзала стоит скорый поезд, направляющийся в сторону Москвы. Я припустился бегом и, выскочив на платформу, привычно помчался к первому вагону. Там прогуливался человек в форме, и именно он-то был мне нужен. По отработанному ритуалу я обратился к проводнику с просьбой «подбросить». Он взглянул на меня удивленно и с интересом. И я понял, что удивляться было чему. Перед ним стоял молодой человек, одетый в телогрейку, сапоги и кепку, с рюкзаком за плечами. И не только одежда, но и лицо у него – у меня, то есть – было, вероятно, какого-то грязно-поношенного вида, что и не удивительно после многокилометрового марш-броска и путешествия на досках в товарном вагоне.
– Из заключения, что ли? – спросил проводник.
– Да нет, из колхоза, – ответил я, – студент я, в колхозе работали. Мне всего один перегон.
Он недоверчиво покачал головой и кивнул головой вперед состава в сторону паровоза.
– Сам понимаешь, такого я тебя в вагон не возьму, если хочешь, садись на первую площадку в багажный. И давай быстрее, сейчас отправляемся.
Я поблагодарил и, довольный, побежал вдоль платформы. К моему удивлению, в этом составе багажный вагон был необычным, а обыкновенным товарным. Но раздумывать было некогда, поезд уже трогался и я вскочил на открытую площадку, непосредственно со стороны паровоза. Пока поезд набирал ход, я огляделся. Площадка была совершенно пуста. Только в середине ее имелось откидное сидение, как раз напротив ручного тормоза, ручку которого при необходимости полагалось крутить. Я сел на сидение и повесил свой рюкзак на тормоз, радуясь, что все так удачно сложилось и совсем уже скоро я буду дома.
В то время тепловозы и электровозы на этом участке железной дороги еще не ходили. Скорые пассажирские составы вели паровозы серии «ИС» («Иосиф Сталин») или «Су», а товарняки – «ФД» («Феликс Дзержинский).
Какой паровоз тянул мой состав, мне видно не было, поскольку он был прицеплен сразу же к моей площадке и перед моим лицом раскачивался лишь задний торец тендера с двумя фонарями. Один из них почему-то вообще не горел, и площадка освещалась только с одной стороны. Но мне все это было неважно. Главное, что я ехал. Причем со страшной скоростью. Видимо это впечатление усиливалось оттого, что я сидел на открытой площадке, отчетливо слышал пыхтение паровоза, громкий стук колес и мимо, в уже наступившей темноте, мелькали деревья и столбы. Хуже было то, что паровоз, набрав скорость, стал отчаянно дымить и уже через пару минут я почувствовал, как сажа из паровозной трубы начала оседать на моем лице. Единственное, что я мог предпринять, это достать из рюкзака плащ, что был у меня с собой, одеть его, накинуть капюшон на голову и согнуться так, чтобы хоть как-то предохраниться от копоти.
Итак, я сидел, скрючившись, на откидном сиденье, а поезд, как поется в песнях, «летел стрелой». Только проезжая какую-нибудь станцию, он заметно сбавлял ход, но не останавливался. Притормозил он и у станции Пахомово, находящейся примерно километрах в сорока от Тулы, но через пару минут опять разогнался. И за то время, что поезд замедлил ход, ко мне на площадку вспрыгнули два человека.
От неожиданности я в первый момент даже не успел как-то отреагировать. Но поскольку сидел на своем откидном сидении в середине площадки, то в распоряжении этих людей оказалась всего лишь ее половина и два вскочивших мужика практически чуть ли не навалились на меня. Спасло то, что, как я уже говорил, из задних фонарей паровоза светил только один. И именно тот, что оказался за моей спиной. Поэтому в его свете для внезапных пассажиров я смотрелся темным контуром. Они же, наоборот, для меня оказались относительно освещены, и я довольно четко рассмотрел их.
Это были двое парней, лет под 25-30, явно блатного сословия, что вытекало из их кепочек-малокозырок, из-под которых выглядывали челки, пиджаков с подкладными плечами и расстегнутых воротников рубашек, демонстрирующих треугольники тельняшек, а также сапог, приспущенных гармошкой. Когда один из них, ближний ко мне, заговорил, в мутном свете паровозного фонаря матово блеснула «золотая фикса».
– Друг, – прокричал он, пытаясь пересилить паровозный шум и стук колес, и, вплотную придвинувшись ко мне, дыхнул крепким перегаром. – Выручи, друг! Подбрось до города, а то отстали мы. Подбрось, во как надо! – парень провел ребром ладони по своей шее.
– Ты скажи ему, Дуган, скажи, что мы рассчитаемся, – из-за плеча первого вступил второй «блатной».
– Да погоди ты, Гыня, погоди, – отмахнулся от него первый и я понял, что из этой пары он будет главнее.
– Так что, друг, довезешь? – опять обратился ко мне тот, кого назвали Дуганом.
И в этот момент, уж не знаю каким чувством, я сообразил, что они приняли меня за одного из охранников, которые в то время часто сопровождали поезда и размещались как раз на таких вот открытых вагонных площадках. Видимо, этому способствовало и то, что я был одет в плащ с накинутым на голову капюшоном и то, что в дрожащем полуосвещении площадки они не смогли сразу определить мой студенческий возраст. На принятие решения у меня были считанные секунды. Отказать им я не мог по той простой причине, что состав уже опять мчался с большой скоростью, и на ходу им просто некуда было деться. Кроме того, кто мешал этим двум здоровым, блатным и нетрезвым парням просто выбросить меня из поезда. Я ясно представил себе эту картину, а также понял, что об этом никто не узнает и искать меня на насыпи не будет. Значит, во-первых, надо было остаться в глазах «блатных» именно охранником, а, во-вторых, приять правила их игры.
И я решился.
– Ладно, мужики, – сказал я, по возможности стараясь придать своему голосу хоть какую-то уверенность. – Ладно, довезу. Только одно условие. Сами понимаете, нам запрещено кого-то подсаживать, с этим строго. И если с паровоза заметят вас на площадке, греха не оберемся. И я в первую очередь. Так что хотите ехать, давайте, садитесь на пол, чтобы не маячить здесь.
Видно, им на самом деле срочно надо было в город, потому что оба послушно опустились вниз. Я боялся пустить кого-нибудь из них к себе за спину, поэтому им пришлось разместиться на том ограниченном пространстве, что было передо мной. Один из парней, Гыня, почти улегся на полу площадки, а второй, Дуган, сел чуть ли не на него и оказался опять же вплотную ко мне.
Кое-как разместились. А поезд все также с бешеной скоростью мчался сквозь лес и темноту. Но теперь я уже не мог позволить себе сидеть, согнувшись и укрывать лицо капюшоном от паровозной копоти, и она, я это чувствовал физически, плотно осаждалась на мне. Ехать, по моим расчетам, предстояло около часа. И что могло случиться за это время, трудно было предсказать. Я мечтал лишь о том, чтобы мои попутчики сидели спокойно и не «выступали». Но, увы, так не получилось. Разговор опять завел Дуган.
– Слышь, друг, ты до Москвы ездишь? – спросил он.
– Да, нет, вот остановимся, сойду, там смена у меня, другой человек придет. Так что вам решать, как потом добираться.
– Не, нам тоже дальше не надо. Мы сами из этого города и будем. Нас к утру там кореша ждут, а пригородный только в десять пойдет. Скорые, сам знаешь, в Пахомове не останавливаются. Вот подфартило, что ваш тормознул. Ты сам-то как работаешь?
– Да по сменам, – пришлось мне сочинять на ходу, – смену отработаю, три отдыхаю.
– Хорошо имеешь?
– Нормально. Только ответственность большая, за все отвечать надо.
– Ну, друг, если за нас, то ты не волнуйся. Мы все тип-топ сделаем, нам главное сейчас в город добраться.
– Дуган, ты скажи, что заплатим, — подал голос снизу Гыня, — пусть он не бздит.
– Да заплатим, заплатим, – успокоил его и меня Дуган. – Я ж сказал, приедем, рассчитаемся.
О, Господи, опять промелькнула у меня в голове мысль, нужна мне ваша плата. С поезда бы не сбросили.
А Дуган продолжал.
– Ты в городе живешь? Или в Туле?
– В городе, ну да.
– А где, конкретно?
Здесь я выдумать не успел и сказал ему правду:
– На Ногинке живу, у вокзала. Знаешь?
– Ну! – даже как-то обрадовался Дуган. – Так мы же сами с Ворошиловской. Считай, соседи будем. У нас и на Ногинке кореша есть. Васю Дятла из «Большой спальни» знаешь?
– Васю? Да нет…
– Зря! Законный пацан. Мы с ним три года чалились. И щас не разлей вода. Вот ты с Ногинки, а мы с Ворошиловской, там нас, сука, каждый знает. Ты, если какие заморочки иметь будешь, приди на Ворошиловскую. Спроси у наших пацанов Дугана, или даже вон его, Гыню. И никаких проблем. Если там у тебя с кем стычка будет, скажи нам, любого подрежем. Ты – мужик правильный. Вон, взял нас, не забздел. Значит кореша мы теперь с тобой. А мы корешей не бросаем.
– Ладно, – согласился я, – если что, найду.
– Законно, – удовлетворенно откликнулся Дуган и замолчал. Мне даже показалось, что он немножко заснул. И я обрадовался этому обстоятельству в надежде на то, что до конца поездки ничего страшного все же не произойдет. Кто знает, что в любую минуту стукнет им в пьяную голову. Любое мое слово могло послужить для этого поводом. Нервы были на пределе. Да и как могло быть иначе, если ты сидишь на открытой площадке несущегося поезда, вокруг в темноте мелькает черный лес, а рядом, почти у тебя на коленях, – двое нетрезвых блатных мужиков.
Но, к сожалению, молчание моих попутчиков продолжалось недолго. Минут через пять Дуган заговорил снова.
– Так с Ногинки, говоришь? Да слабаки у вас там на Ногинке. Они под Ворошиловскими нашими всегда прогибались.
И какой черт тут дернул меня за язык.
– Да не скажи, на Ногинке крутые мужики живут, – сам не зная для чего, возразил я Дугану и этим вдруг страшно разозлил его. Настолько, что он даже приподнялся и совсем вплотную придвинулся ко мне. Я увидел, как недобро сузились его глаза.
– Ты чо, мужик? – процедил сквозь зубы Дуган, но я услышал его даже в шуме паровозного стука. – Да мы вашу Ногинку, сука, всегда трепали и трепать будем. Понял, нет?
Вот тогда-то мне стало просто нехорошо. Каким-то шестым чувством я усек, что наступил на больную мозоль, и перспектива вылететь под откос стала совсем реальной. Надо было как-то спасать положение.
– Ну, уж так и все там слабаки что-ли? Ты же сам сказал, что на Ногинке кореш твой живет, Вася Дятел. Так знаю я его, он из «Большой спальни».
Здесь я, видно, среагировал правильно, потому что Дуган, на мое счастье, прямо расцвел и отодвинулся на прежнее место. Я перевел дух.
– Так это же кореш мой – радостно сообщил Дуган уже известный мне факт. – А если ты и Дятла знаешь, то мы теперь все вместе корешиться будем. Ты теперь за нас держись. Понял, нет?
– Дуган, ты скажи ему, что мы расплатимся, – опять завел знакомую тему Гыня. – Ты скажи ему…
– Да засни ты! – психанул Дуган. — Чо ты выступаешь-то? Он мужик нормальный, все понял? Понял, нет? – он опять повернулся ко мне.
– Понял, – не мог не согласиться я.
– Ну, так, щас, сам сказал, доедем, ты меняешься. Вот вместе прямо и пойдем. Мы тебя, сука буду, одного не оставим. Прямо с вокзала к нам на Ворошиловскую и отметим все. Там у нас классная малина! Все тип-топ, хата, девочки, закусон!
Такой вариант меня никак не устраивал. Ни малина меня не прельщала, ни новые кореша. И плюс к этому неминуемое разоблачение мнимого охранника с непредсказуемыми от этого последствиями. Я лихорадочно искал выход из ситуации, тем более что все ближе и ближе из темноты приближались огни нашего города. Ехать до остановки оставалось минут десять.
– Ну, лады, – обратился я к Дугану. – Я понял. Только теперь, значит, вот какое дело. Сейчас на вокзале меня менять придут, если увидят, что подвез кого, с работы выгонят к чертовой матери. Давайте, пацаны, вот как сделаем. Мы когда у станции тормозить начнем, вы на ходу спрыгивайте, чтоб не засекли ни вас, ни меня. А то хана будет. Я теперь вас знаю, знаю, где вас искать и если что, так сразу же к вам, на Ворошиловскую.
На мое удивление и к моей радости незваные попутчики приняли предложение безропотно, и когда наш состав затормозил на привокзальных стрелках, Дуган с Гыней благополучно соскочили с площадки. Я не успел перевести дух, как поезд остановился у вокзальной платформы. Сняв с тормозной ручки свой рюкзак, закопченный до черного цвета, я откинул сиденье и, качаясь от пережитого, слез со ступенек на перрон. Прежде чем отправиться домой, надо было подойти к проводнику, что посадил меня в Туле, чтобы хоть сказать ему спасибо. Но, увидав меня, он громко рассмеялся. Я удивленно уставился на него.
– Ты себя-то видел? – спросил он, продолжая смеяться. – Ну, чисто трубочист! – Ему видно понравилось такое словосочетание, и он еще пару раз повторил: – Ну, чисто трубочист, чисто трубочист. Ладно, беги домой, в зеркало полюбуйся.
К нашему дому я подошел, наверное, часов в десять вчера. Позвонил. Открыла мне мама, и столько удивления было на ее лице! Во-первых, потому, что я заявился посреди недели поздно ночью без предупреждения. А во-вторых, конечно же, от моего вида. «Господи, – всплеснула она руками, – откуда тебя такого черти принесли?». Я посмотрел на свое отражение в зеркале и понял, почему так смеялся проводник, и удивилась мама.
Эти три дня я отмывался, отъедался и отлеживался в «родительском дому». Маме и отцу я ничего не рассказал о своих дорожных приключениях, чтобы не пугать их. Я был рад, что они окончились благополучно и меня не выбросили на ходу под откос.
Но через три дня мне надо было ехать в Тулу, идти в институт и предоставлять своему декану Николаю Фомичу Боброву отчет о поездке в колхоз. Я не знал, может быть, он уже был в курсе нашего побега, получив сообщение или от председателя колхоза, или из райкома партии. Но в любом случае необходимой «колхозной» справки у меня, как у руководителя группы, не было. И при этом с первого курса я не знал, почему Николай Фомич относится ко мне, скажем так, не очень дружелюбно. Хотя, нет. Почему не знал? Знал, конечно. Ведь декан факультета в курсе анкетных данных своих студентов. И, естественно, обратил внимание на мой «пятый пункт», поскольку, как говорится в том стихотворении, я честно «писал в графе «национальность» – да». Конечно, Николай Фомич Бобров коренным образом отличался от Дугана с Гыней, но я ясно представлял себе, как он меня «скинет с поезда».
Я вернулся в Тулу. Началась учеба на втором курсе, и у меня хватило ума не идти самому в деканат выяснять «колхозную проблему». Я решил для себя просто подождать вызова Боброва или приглашения в институтский комитет комсомола для отчета о работе в колхозе.
Но прошла неделя, другая, а меня не вызывали ни туда, ни сюда. Конечно же, все это время нервы мои были на пределе, и я неоднократно представлял себе картину моего вышибания из рядов ВЛКСМ и из института. В лучшем случае без «волчьего билета».
Однако все было тихо. Может быть, на Юрия Петровича, председателя «нашего» колхоза, не наехал райком партии, поскольку сам он не стал докладывать туда о нашем побеге. Тем более что свою работу мы полностью выполнили, а самого председателя по головке не погладили бы. Скорее всего, он просто замял это дело в своих интересах.
С другой стороны, как я сейчас себе представляю, ни декану, ни комсомолу наши справки были ни на фиг и не нужны. К тому же, «черное пятно» побега целой группы студентов с «фронта борьбы за урожай» – не важно, по какой причине, важен сам факт, – Тульский механический институт в вышестоящих инстанциях тоже не украшало. Другими словами, все были заинтересованы сделать вид, что ничего такого и не произошло. К тому же начало учебного семестра, да еще с месячным «колхозным» опозданием, сразу же навалилось на деканат кучей проблем, и Николаю Фомичу Боброву было просто не до меня.
Так что, можно было сказать, что все закончилось вполне благополучно. Если, конечно, не считать миллионов моих погибших нервных клеток. Господи, да кто их считает-то?!