Роман Карцев: «Я вообще-то мог стать бандитом»

20 мая 2016 он отмечает свой 77-летний юбилей!

У народного артиста России Романа Карцева много программ. Но одна из них, наверное, самая любимая. Она состоит из двух отделений. Первое – «Моя Одесса», второе – «Хорошо забыто старое». И впрямь: невозможно представить себе Романа Карцева без Одессы и забыть все то «старое», что он играл с Виктором Ильченко и что писал для них Михаил Жванецкий.

Роман Андреевич, вы в свое время восемь лет прожили в Ленинграде, уже более тридцати живете в Москве, но вам еще снится Одесса?
— Вообще-то да. Бывает и снится. В основном в виде детства, потому что сны приходят оттуда. Я родился там в 39-м году, но в 41-м нас с мамой эвакуировали в Омск. И когда мы вернулись, Одесса была в жутко разрушенном состоянии.
— А сейчас Одесса за границей……
— Да, но я возвращаюсь туда часто и думаю, что вернусь еще не раз. В моей жизни есть три города, которые питают меня, как трехфазный ток. Одесса — это детство, юность, море, солнце, юмор. Ленинград — это духовность, Райкин, красивые девушки, воспоминания. А Москва — это работа, общение с театрами, выставками, творческая бурлящая жизнь.
— Как вас звали в детстве? У вас было прозвище в школе?
— Прозвища не было, так и звали – Рома. А вот уж когда мы встретились с Витей Ильченко и Мишей Жванецким, у нас были три клички: малОй, сухОй и писатель.
— А как Рома Кац стал Романом Карцевым?
— Райкин мне сказал: «У тебя очень короткая фамилия, никто не запомнит». Ну и вообще понятно, что она была не очень созвучная для тех времен. У меня был брат, фокусник. Он тоже был Кац, но сделал себе — Карц. А я уж немножечко продлил.
— Роман Андреевич, вы верите в судьбу?
— Сейчас оглянулся и верю. Судьба со мной сыграла в хорошую игру. Я вообще-то мог стать бандитом, поскольку жил в Одессе около района, который назывался «канава» и славился именно таким народом. С другой стороны, я бы смог стать певцом, поскольку жил около оперного театра. Мы, пацаны, лазили туда по громоотводу, через женский туалет, на все спектакли. Так что я пробирался в искусство под визг и крик женщин. Но судьбе было угодно, чтобы я стал артистом, а не бандитом. С детства публика всегда хорошо принимала мои выступления. После школы я пошел работать на швейную фабрику наладчиком машин и стал безуспешно поступать в театральные заведения, дико переживая свои провалы. Но благодаря этому та же судьба свела меня с Райкиным.
А на следующий год в Одессе мы встретились с Ильченко. Мы не были знакомы, но в Одессе все друг друга знают. И я уговорил Виктора тоже показаться Аркадию Исааковичу, который как раз отдыхал в нашем городе. Райкин взял к себе и его. Мы стали работать вместе, и не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы не та случайная встреча.
— Одесские мальчишки мечтают быть моряками, а вы пошли на швейную фабрику?
— О швейной фабрике я с детства не мечтал, но после школы надо было зарабатывать. И, к слову говоря, я, будучи механиком 8-го разряда, получал очень даже прилично. Но и моряком я стать тоже не мечтал, потому что меня жутко укачивало. Но, что интересно, до последнего времени. А сейчас – нет!
— В школе вы учились хорошо? Помните своих учителей, друзей?
— Учился я по-всякому. Я как хотел, так и учился. А наиболее ярких однокашников помню. И помню нашего директора, Прасковью Григорьевну. Когда я себя вел плохо, она меня била по затылку. И вообще держала в ежовых рукавицах, но уважала. Помню, как бежал за классной руководительницей и просил, чтобы она не жаловалась на меня папе, потому что он меня жутко бил за разные провинности. И, между прочим, правильно делал, потому что, наверное, выбил из меня все плохое.
Расскажите, пожалуйста, основные этапы вашей творческой биографии.
— В 60-е годы очень модными были студенческие театры миниатюр. Вот и в Одессе несколько человек, в том числе Жванецкий и Ильченко, создали такой театр «Парнас-2». Оттуда мы, — молодые, красивые, полные надежд, — и поехали к Райкину. После Райкина вернулись опять в Одессу и организовали свой театр. Пока Киев не зарубил наш спектакль. Вообще украинское Министерство культуры нас здорово давило, и нам, честно говоря, пришлось просто сбежать. Потом 9 лет проработали в Московском театре миниатюр «Эрмитаж», но там стали играть драматические спектакли, да еще про смерть. Чтобы не испугаться, мы и ушли. И организовали свой театр.
— Что для вас Ленинград, Театр миниатюр, Райкин?
— Представьте себе, попасть из самодеятельности в королевский театр. Это было так неожиданно, так потрясающе! Театр Райкина это ведь, что Большой театр в Москве. Это было счастье, которое продолжалось 8 лет. И спасибо, что я до этого не попал в цирковое училище, ну то, где учились Хазанов, Петросян. Там было высшее эстрадное отделение. Зато у Райкина — академия.
— А можно вообще-то научить юмору?
— Да нет, научить нельзя, а развить можно. В семье, в окружении. Люди всегда шутят, пытаются облегчить жизнь юмором. Все зависит от того, как относишься к жизни, к трудностям.
— Мне кажется, что у вас сейчас стало меньше концертов.
— Конечно, меньше. Во-первых, я теперь и не хочу столько, да и просто тяжело. И потом, если раньше можно было сидеть, скажем, в Новосибирске две недели, а в Москве всю жизнь, не выезжая, потому что здесь была масса приезжих и билеты стоили дешево, то теперь все упирается в цены. Сейчас самые большие звезды делают один, от силы два концерта в любом городе.
— Был такой писатель «Ильф и Петров». Был такой артист «Карцев и Ильченко». Когда Ильфа хоронили, то Петров сказал, что ощущает себя как на собственных похоронах. А когда умер Виктор…
— Вити Ильченко нет уже много лет. На его похоронах я тоже так думал, хотя это, конечно же, была не физическая смерть, а духовная. Витя мне очень многое дал и если бы не он, я, может быть, вообще не состоялся. Сейчас, естественно, мне тяжело, не физически, а просто не с кем посоветоваться. Витя был очень точен, прекрасно чувствовал материал. Я написал о нем повесть и посвятил ему спектакль “Моя Одесса”, сделал и выпустил кассеты, чтобы нас хоть как-то не забыли совсем. Мы к этому вопросу всегда относились очень легко. У нас осталось мало записей. Пластинки какие-то. Мы ведь вместе с ним сыграли 800 вещей Жванецкого, а мне удалось собрать только штук 60. Многое стерли, многое исчезло.
— Что для вас понятие — партнер?
— Партнерство бывает политическое, экономическое, социальное. У нас с Витей было партнерство души, не только на сцене, но и в жизни.
— А почему же, когда вы работали с Ильченко, вы сделали моноспектакль «Искренне ваш»?
— Это была вынужденная посадка. Тогда Виктор сломал ногу, и чтобы мне не простаивать 2-3 месяца, я и сделал этот спектакль.
— Почему у вас никогда не было партнеров-женщин?
— Были, были. В одесском театре миниатюр у нас были две женщины. И в московском театре миниатюр в нашем спектакле «Браво, сатира!» участвовала женщина. Так что женщин мы не чурались.
— Вам Жванецкий пишет по заказу?
— Он по заказу не писал ни нам, ни Райкину. Он пишет потому, что у него родилась такая идея, такая тема. Если он зажегся, то ему неважно, кто будет исполнять, ему главное – излить мысли на бумаге.
— Жванецкий уже давно читает свои рассказы. А вы не пробовали для себя писать?
— Нет. У меня есть устные мои рассказы, наблюдения, которые я беру из жизни и выношу на сцену. Меня даже просили их издать. Но я написал только повесть о Вите. Она называется: «Я лечу один в самолете».
— В советские годы вы «резали правду-матку» со сцены. А в жизни тоже ее резали?
— Как раз в жизни мы резали ее гораздо больше. Поэтому мне и приходилось увольняться со всех тех фабрик-заводов. Даже от Райкина я ушел, поспорив с ним, кто из нас больше понимает юмор. Конечно, он понимал больше, и мне пришлось подать заявление по собственному желанию.
А на сцене мы делали искусство, играли спектакли, показывали какие-то недостатки, но сказать, что мы боролись с советской властью… Во-первых, с ней бесполезно было бороться а, во-вторых, у нас была немножечко другая задача.
— У вас есть звания, награды. Что из них вам наиболее дорого?
— Я думаю, звание «Лауреат 4-го конкурса артистов эстрады», которое мы получили с Витей в 1975 году. Это было честно завоеванное звание, а не то, что тебе дают за выслугу лет. Мы тогда уложили всех на лопатки. У нас уже была школа Райкина, свой репертуар и люди приходили специально нас послушать.
— Вы никогда не комплексовали из-за своего маленького роста? Что жена, например, выше вас?
— Не-е-т. Никогда. Да, конечно, мои 159 см поменьше, чем 180 у жены. Правда, на каблуках. Но я никогда не комплексовал. У меня всегда были высокие девушки. Бывали и повыше жены. Так что скорее они меня стеснялись и предпочитали, когда мы гуляли, чтобы я шел по тротуару, а они рядом по мостовой. Так сказать, для равновесия.
— А в семье у вас юмор любят? Родные ходят на ваши спектакли?
— У меня жена и дети, и даже внуки с юмором. Так что в этом отношении все нормально. И на спектакли они тоже ходят.
— Вы заставляете людей смеяться. А что вас может рассмешить?
— В основном клоуны в цирке. Либо какая-нибудь жизненная ситуация. Помню, например, выступали мы в городе Находка. Народу полный зал. И во время выступления две женщины все время что-то шепчутся между собой, в сумках шуруют. Наконец, когда номер закончился, одна поднимается и говорит: «Вы нам очень понравились. Мы здесь посоветовались и решили подарить вам банку сметаны. Но без крышки, поскольку они у нас дефицит». Поблагодарили мы, спектакль продолжается, а они опять что-то выясняют между собой. После следующего номера та женщина поднимается опять и снова говорит: «Нет, вы очень здорово выступаете, так что мы решили и крышку вам подарить».
— А было время, когда вы были невыездным?
— Естественно. Когда мы работали у Райкина, то ездили с ним в страны социализма. Но когда ушли от него, умный Витя сказал: «Ну, все, Рома, теперь лет 20 нас никуда не пустят». Но нас не выпускали всего 15 лет. Причем никогда никто ничего не объяснял. Правда, один раз в тот период нас отпустили в круиз на теплоходе. Витя болел, и мы плыли с Мишей вдвоем. Теплоход назывался «Суслов». И как-то я сказал Мише: «Представляешь, раньше он на нас ездил, а теперь мы на нем плывем».
— Значит, перестройка вам помогла? Как вам вообще-то работалось до и после нее?
— Мы никогда не подкладывались ни под какие системы, ни под какие застои. Этим, наверное, и заслужили уважение публики на протяжении стольких лет. А то, что нам запрещали, мы играли все равно. Запрещали в Киеве – играли в Ленинграде. Запрещали там – играли в Москве. Страна у нас была большая.
— Вы считаете, в юморе наступила эпоха демократии?
— В юморе она была всегда. Вот сатире было сложнее. Сейчас «им» просто не до нас. Они занимаются борьбой друг с другом. В принципе, конечно, жить стало легче. Я не знаю, где сейчас в Москве Министерство культуры, а раньше для нас это была страшная организация.
— Во многом благодаря вам, Швондер из «Собачьего сердца» стал именем нарицательным. Ваше отношение к нему?
— Швондеры были всегда. Это номенклатура, дуболобо стоящая на нашем пути. Но сейчас всплыло гораздо больше шариковых. Появились жлобы везде. Куда ни ткнись. А сколько их в парламенте…
— Каковы сейчас объекты сатиры?
— Человеческие пороки останутся при любом обществе. Значит, если бы я переехал в Америку, то играл бы то же самое.
— Что бы вы сделали, если вас избрали президентом?
— Откинув уверенность, что этого никогда не будет, я стал бы решать три задачи. Первое, это дети и пенсионеры. По условиям их жизни можно судить о государстве. Второе – сельское хозяйство. И третье – здравоохранение. Остальное у нас более-менее. И самолеты как-то летают, и поезда ездят, и танки ходят в разные стороны.
— Вы в жизни веселый человек?
— Это зависит от ситуации. Бывают всплески. Сейчас все реже. В молодости мы все были веселыми. А сейчас масса забот. Дети, внуки, квартира, машина, быт, который дико мешает.
— Одесситы сейчас живут по всему миру. Когда вы выступаете перед эмигрантами, что вы ощущаете?
— Ощущаю радость встречи, ощущаю, что они до сих пор прекрасно понимают наш юмор и что мы нужны друг другу. Ведь когда они уезжали, то и они, и мы считали, что это навсегда, что никогда не увидимся. И, слава Богу, что появилась такая возможность ездить туда-сюда.
— У вас были там какие-нибудь веселые моменты?
— Ха! Масса. Но это не передашь на бумаге, надо рассказывать с интонациями. Иду я, например, по Брайтону, а навстречу мне пожилая женщина. Увидела меня, взмахнула руками и воскликнула: «О!». Я говорю: «Что «О»? «Ничего», – отвечает она и идет себе дальше.
— А сколько вам нужно времени, чтобы отдохнуть?
— Не знаю. Я не могу долго отдыхать.
— Что бы вы поставили на первое место: веру, надежду или любовь?
— Думаю, любовь. Она мне в жизни помогла. Тут уж не могу пожаловаться.
— Какое ваше кредо?
— В основном преодоление себя. То хочется расслабиться, то забыться, то уехать, то остаться. И все это надо побороть, чтобы войти в русло творческой работы.
— Роман Андреевич, у вас уже серьезный возраст. Как бы вы кратко сформулировали для себя: что было, что есть, что будет и чем сердце успокоится?
— Что было? Было детство в Одессе, босоногое, но прекрасное. Море, солнце, пацаны и футбол. Была незабываемая встреча с Райкиным. Встреча с Мишей и Витей… Что есть? Есть семья, которую я очень люблю и за которую очень волнуюсь. А что будет? … Понятия не имею. А сердце… Оно никогда не успокоится.
— Вы считаете свою жизнь удачной?
— Конечно. Мне повезло, что встретился с Мишей и Витей. Работал с хорошими режиссерами – Розовским, Виктюком, Левитиным. Я хотел стать артистом – стал. Мечтал попасть к Райкину – попал. Семь раз поступал и поступил в ГИТИС и окончил его, еще работая у Райкина. У меня замечательная семья. Жена, сын, дочка с зятем, внуки. У внучки Виктории прозвище «Ваучер». Она родилась как раз в день их выпуска.
— Роман Андреевич, извините, некорректный вопрос. Как говорится, не дай Бог, но что вы видите на своем памятнике?
— Мы Вите Ильченко сделали памятник очень симпатичный. Написали, что артист такой-то и такой-то. И все. А на своем памятнике я ничего не вижу. Да и вообще не хочу видеть свой памятник.
— Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?
— Миша Жванецкий написал когда-то монолог. Он называется «Обнимемся, братья!». Там есть такие слова: «Граждане, облегчим душу! Иди ко мне, ну кто тебя обидел?».

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий