Лёлька была лучшей подругой моей бабушки, они дружили с детства и всю жизнь. Я так часто слышала про неё от бабушки, что тоже считаю себя с ней знакомой. Видела я её несколько раз – плотная энергичная и громкоголосая баба с кичкой под газовым платком. Работала она поварихой, в последнее время – в воинской части, таскала оттуда продукты полными сумками. Бабушка, конечно, осуждала, что она обворовывает бедных матросиков, но ссориться с подругой из-за этого не хотела.
Один раз я была у неё в гостях с бабушкой. Проживала она в шикарной квартире в доме причта церкви – руины церкви стояли во дворе (у Советской власти не доходили руки, чтобы разрушить её до конца), служителей её выгнали. В доме было два этажа и одна парадная, а половину первого этажа занимала «Сберкасса». Лёлька с мужем и сыном жила в одной из всего двух квартир на втором этаже, над «Сберкассой». Мне тогда показалось, что комнат в квартире много-много, – я впервые попала в дом дореволюционной постройки, мне он казался дворцом. Я переходила из комнаты в комнату, с восхищением рассматривала всё: большие окна, высокие потолки, много света, можно посмотреть и на улицу и во двор. Но больше всего меня интересовали шкафы, где за стеклом стояли разные экзотические раковины, невозможных форм и расцветок: светло-охровые снаружи и нежно-розовые внутри, некоторые с бурыми крапинками, здесь были и аккуратные пухлые завитки и вытянутые острые трубочки, а некоторые ощетинились устрашающего вида отростками. Я таких не видела никогда и позже уже не увидела. Особенно мне понравились огромные волнистые раковины-створки – у бабушки тоже была такая, подаренная Лёлькой, её использовали как вазу. Но она была совершенно белого цвета, выцветшая, а эти сохранили свои живые цвета и радовали глаз. Потом я узнала, что они были покрыты лаком.
Раковины привёз из плаваний сын Лёльки Олежка, в судьбе которого моя бабушка принимала самое внимательное участие. Я его видела один только раз, одет он был во всё пижонски-светлое, и куртку и брюки, и модная спортивнaя сумка через плечо. А вообще, он был занятым человеком – он бороздил моря и океаны на борту торгового судна. Соответственно – с заходами в разные заграничные порты. Поэтому можно утверждать, что в отношении идеологической устойчивости он был проверен. Единственное – у него были проблемы в моральном плане: он разводился с жёнами.
Я присутствовала при разговоре бабушки с Лёлькой после второго развода Олежки – обе очень волновались за него. Я по причине малолетства не особенно интересовалась бабскими заморочками и не вникала в их разговор. Но бабушка сказала, что у Олежки есть последний шанс на женитьбу, если он ещё раз разведётся, то его больше не распишут. Лёлька же была совсем расстроена, главным образом потому, что может не увидеть больше внука.
Но дальнейшая судьба Олежки сложилась удачно: отец его третьей жены был большой «шишкой» – с такой уже не разведёшься.
А муж Лёльки, Серёжка, работал грузчиком в мебельном магазине. И вот его рассказы стали основой отдельной истории, которую назовём так:
История с коврами
В нашем мебельном магазине были огромные подвалы-склады. В одном из подвалов хранились ковры. В продаже ковров не было, за исключением особых случаев, когда их «выбрасывали» для выполнения плана. Но в подвале ковров было навалено столько, что никто точно не знал их количество. Они лежали там годами, дожидаясь особого случая, гнили, так и не дождавшись своего звёздного часа попадания на прилавок.
Периодически новые ковры (уж не знаю, с какой периодичностью) поступали в наш мебельный с центрального склада. И тут наступал звёздный час грузчика Серёжки и его товарищей. Они ездили на машине за коврами на склад и на обратном пути выкидывали из машины ковёр в определённом месте, где один из них уже стоял настороже, подхватывал сброшенный ковёр и уносил. А грузчики в машине разрезали один из оставшихся ковров пополам и так возмещали убыток ковра – их принимали у них в магазине по счёту, а не по размеру. А в подвале, знали грузчики, – уже всё равно, никто не заметит. Таким образом, грузчики по-очереди распределяли между собой ковры.
И такие операции с коврами им сходили с рук, то есть ничего им за это не было.
Как-то спят Лёлька с мужем и вдруг пробуждаются от того, что их накрыло чем-то тяжёлым. Они понимают, что это – ковёр. Стали в страхе переговариваться тихо между собой: что такое? И пришли к мысли, что это воры к ним залезли и набросили на них ковёр, чтобы они смирно лежали и не вылезали. Они перепугались ещё сильнее, лежали и дрожали под ковром в надежде, что воры квартиру обчистят и уйдут, а их не тронут. Когда уже дальше лежать было невозможно, Лёлька послала мужа разведать, ушли ли воры. Серёжка сначала выглянул осторожно из-под ковра, потом вылез наружу, пошёл проверять квартиру. Через некоторое время вернулся, снял с жены ковёр и сказал:
– Вставай, чего лежишь? Нет тут никаких воров!
Лёлька встала, обошла квартиру, убедилась, что всё на месте, и накинулась на мужа:
– Ты со своими ворами! «Лежи тихо, лежи тихо! Они квартиру обчистят и уйдут!» И я лежу всю ночь под ковром, задыхаюсь!
Это была Cерёжкина идея, с ворами. Да и ковёр тоже он вешал.
Берлинская история
Пришла бодрая старушка фрау Нойманн с последнего этажа и поведала историю: на её сына напали. Прямо в его дворе. Мне стало как-то не по себе – всё-таки на нашей улице. Я, вообще-то, чувствовала себя в нашем районе безопасно.
Сын её, женатый на вьетнамке (если учесть, что другой сын женат на перуанке, хотя вида она довольно европейского,– то это уже полный интернационал!), купил трёхэтажную виллу, правда, спаренную с другой такой же виллой, и на очень странном участке в конце улицы, с двух сторон – площадь-пустошь и парк. Летом, конечно, хорошо, но зимой по вечерам место довольно пустынное и тёмное. И купил он эту виллу у турка-предпринимателя; тот купил большой участок, хотел детям строить, но они не захотели там жить – район довольно белый и на выселках, вернее, на границе города, раньше за парком стояла Берлинская стена, а сейчас на её месте устроили пешеходно-велосипедную дорожку. Тогда турок разделил участок на три, довольно нелепо, и построил на каждом по такой сдвоенной вилле. Распланировано всё это как-то странно, гаражей нет, а на задние половинки вилл вообще можно проехать через участок передних соседей (но это такая берлинская особенность, здесь так принято). Построены виллы тоже не совсем качественно, судя по рассказам нашей соседки, фрау Нойманн, – её сыну пришлось немало переделывать в доме (и крышу и лестницу), и он до сих пор судится с продавцом-турком об оплате счетов: судья велел турку выставить счета, которые ему якобы должен оплатить покупатель, но тот выставить не может, так как работали у него шабашники, то есть незарегистрированные рабочие, «по-чёрному» работали, как немцы говорят. Тот турок продал пока два своих спаренных дома, а третий ему достраивали кое-как прошлым летом, мы наблюдали, теперь он обе половинки выставил на продажу.
И вот сын нашей соседки приехал с работы домой, заехал во двор (ему повезло – к нему есть въезд с улицы), только вышел из машины, а тут на него напали двоё, стали бить. На шум выглянули из дома жена-вьетнамка и дети, стали кричать. Нападавшие оставили свою жертву и убежали. Пострадавшие вызвали полицию, полицейские приехали, взяли показания у пострадавших и прохожих-собачников, но те ничего не видели. Полицейские ещё поездили по району и уехали. Били нападавшие не очень сильно, чтобы не было тяжких увечий – больше попугать. А искать таких нападавших не очень-то будут.
И соседка с сыном подозревают в нападении турка-продавца, хотя нападавшие ничего не говорили, а сын их не разглядел. Видно, турок подослал кого-то из-за суда. А, может, из-за того, что Нойманн разговаривал с собиравшимся купить половину третьей виллы – тоже турок, врач, — и показывал ему какие-то результаты анализа почв, поскольку у них терраса проваливалась.
Вот такая история. И фрау Нойманн теперь рассказывает об этом соседям, чтобы знали. И она побежала дальше.
Неужели мой друг-босниец ничего не видел? – удивился муж, – надо его спросить. А этот босниец – старичок 75-ти лет, подрабатывает сторожем на стройке большого многоквартиpного дома между нашим домом и виллой пострадавшего Нойманна. Со стройки украли большое количество стиропоровых пластин, которыми теперь обклеивают стены всех новых домов, да и старых тоже, для теплоизоляции. Украли на 8 тысяч евро, на машину погрузили и увезли. И руководство стройки решило, что надо им сторожа, который будет по ночам охранять. А сын этого старичка работает на стройке, у него своя фирма, и он подрядился на какие-то работы. Вот он своего отца и пристроил сторожить. Правда, сторожит он как-то странно: сидит в своей машине у выезда со стройки и смотрит, чтобы никто ничего не вывез, но это – нормально; странно, что дежурит он только с двух дня до девяти вечера – как будто все кражи совершаются в это время.
И он с моим мужем разговорился как-то, а мы гуляем вечерами по улице; слово за слово, а моему тоже нравится с ним поговорить, так он останавливается и они болтают. Старик ко всем проходящим пристаёт, я заметила; конечно, ему скучно сидеть в машине, а так: привет, как дела, хорошая погода, – пообщались. А с моим мужем у них уже какие-то отношения, если не дружественные, то приятельственные. Он нам рассказывал о своём сыне, о том, как совершал хадж в Мекку, мне советовал радио на русском, приветствует нас: «добрый вечер» – по-русски. Странный такой старичок, но с юмором, наивный, если не притворяется. Они с сыном уже давно живут в Берлине, как началась заваруха в Югославии, так они сюда приехали. «При Тито было лучше, – сказал он мужу, – при нём все мы жили дружно».
И после рассказа соседки о нападении на сына мой муж подошёл к старичку и спросил: я слышал тут вчера вечером полиция приезжала, ты не видел, что было? А старик обрадовался: да, я всё видел! Он сидит в своей машине метрах в 50 от ворот виллы пострадавшего. И принялся рассказывать: он этих нападавших несколько дней подряд там видел, они околачивались, видно, разузнавали обстановку. А как тот из виллы с работы вчера приехал, они подбежали к машине, вытащили его из неё и стали бить. А как жена вышла, закричала, они бросились убегать, пробежали мимо него – один большой, другой маленький. Ни масок, ни капюшонов на них не было. Муж спрашивает: турки? Да, нет, по виду не скажешь, – ответил наш босниец, – один большой, другой маленький. И побежали они по нашей улице (не в парк тёмный свернули) к шоссе, мимо парикмахерской. Небось, на остановку побежали, – предположила я, когда мне муж рассказывал.
А потом приехали полицейские, рассказывал дальше старичок, стали опрашивать прохожих, собачников, но те позже пришли и ничего не видели. А к старичку нашему полицейские даже не подошли, а он сам не стал выходить и в свидетели напрашиваться.
– Нет, ты представь, – говорит мне муж, – они к нему даже не подошли, не спросили. Не могли же они его не видеть в машине на улице!
– А так бы он им сообщил, что они побежали к шоссе, – могли бы их ещё подобрать на остановке! – рассмеялась я.
Муж решил, что не будет ничего говорить соседке, фрау Нойманн, что есть свидетель, – зачем подставлять старика. Полицейские тех теперь всё равно не найдут, они особо усердствовать не будут из-за такой ерунды – побили немного. Мы на следующий день видели пострадавшего Нойманна – ходил нормально, ни бинтов, ни синяков не видно, правда, к врачу ездил. Только вот, его дети сильно боятся темноты, после того, как видели, что папу бьют. Да и страшно теперь как-то на улицу выйти, особенно по вечерам, – а кто их знает, кого они теперь поджидают.